XIX. Предания о сотворении мира и человека 4 страница

¹ Н. Р. Лег., 28, а и стр. 177—180.

² «Ад» в переводе Мина, 103—5.

XX. Змей

В области баснословных преданий одна из главнейших ролей принадлежит огненному, летучему змею. Значение этого змея весьма знаменательно; оно стоит в теснейшей связи с самыми основными религиозными представлениями арийских племен. Народные поверья приписывают змею демонские свойства, богатырскую силу, знание целебных трав, обладание несметными богатствами и живой водою, наделяют его способностью изменять свой страшный, чудовищный образ на увле­кательную красоту юноши, заставляют его тревожить сердца молодых жен и дев, пробуждать в красавицах томительное чувство любви и вступать с ними в безза­конные связи. В этой обстановке уже замечается долгая работа ума и воображения. Здесь сведены воедино различные поэтические представления, в которых древний человек любил живописать небесные тучи и грозы; приступая к анализу этих пред­ставлений, сочетавшихся с мифом огненного змея, прежде всего необходимо за­даться вопросом, что послужило для него первообразом в видимой природе?

В огненном змее народная фантазия, создающая мифические образы не иначе как на основании сходства и аналогии их с действительными явлениями, олицет­воряла молнию, прихотливый извив которой напоминал воображению скользя­щую по земле змею, а равно — воздушные метеоры и падающие звезды, которые младенчески неразвитому народу, ради производимого ими на глаз впечатления, казались тождественными с сверкающей молнией¹. Все эти естественные явления, быстро мелькающие в небесных пространствах светлыми, пламенными полосами, для предков наших представляли близкое подобие летучего и рассыпающегося в искрах огненного змея. Еще теперь простолюдин считает падучие звезды и метео­ры за огненных змеев²; в старину же взгляд этот был общепринятым, как видно из

¹ О молниеносной Афине сказано в Илиаде (IV, 74—75), что она бурею помчалась, «с Олимпа вы­сокого бросясь, словно звезда»- По сказанию Эдды, звезды суть огненные искры, которые в начале ве­ков излетели из Muspellsheim'a и до тех пор носились по воздушным пространствам, пока боги не оп­ределили им места и движения. — D. Myth., 685.

² Записки Авдеев., 148—9; Абев., 202; Владим Г. В. 1844, 52; Украин. Мелодии Маркевича, 150; Вест. Евр. 1829, XXIV, 254; Сахаров., II, 63.

летописных и других памятников. Под 1028 годом летописец говорит: «знамение явися змиево на небесех, яко видети всей земле»; под 1091 годом: «спаде превелик змий от небесе — ужасошася вси людье»; 1144 года: «бысть знамение за Днепром в киевськой волости: летящю по небеси до земля яко кругу огнену, и остася по следу его знамение в образе змья великаго, и стоя по небу с час дневный и разидеся»; 1556 года: «бысть знамение — того места, где звезда была на небеси, явися яко змий образом, без главы стояше... ино яко хобот хвост сбираше, и бысть яко бочка и спаде на землю огнем, и бысть яко дым по земли»¹, в отписках 1662—63 годов о метеорах, виденных в Белозерском уезде, читаем: «явися, аки звезда великая, и по­катись по небу (с) скоростию, яко молния, и небу раздвоитися, и протяжеся по небу яко змий, голова во огни и хобот — и стояло с полчаса»; «стал яко облак мутен, и протяжеся от него по небу яко змий великий, голова во огни, и пошел из него дым, и учал в нем быть шум, яко гром»². Сравнивая метеор с катящеюся звездою, мол­нией и змеем, автор отписки невольно подчинялся указаниям старинного эпиче­ского языка. У греков έλιξозначает и молнию, и змею; немецкий язык допускает выражение: «schlängelt sich der blitz» — змеится (извивается) молния³, и доныне, увидя сверкающую молнию, крестьяне говорят: «was für eine prächtige schlange ist das!» Такое уподобление до того просто и естественно, что оно само собой возника­ло в уме наблюдателя и встречается не только у племен индоевропейских, но и в сказаниях других народов; так, североамериканские индейцы называют гром «ши­пением большой змеи»⁴, а татары признают молнию спадающим с неба огненным змеем⁵. Позабыв о мифических змеях-молниях, чехи думают, что обыкновенные змеи ниспали с неба на землю, вместе с низверженными оттуда ангелами⁶, т. е. грозовыми духами (см. гл. XXII); в Малороссии за таких низверженных ангелов принимаются падающие звезды.

Молния — неразлучная спутница темной тучи; она нарождается из ее недр и в гимнах Ригведы называется ее детищем⁷. Это повело к расширению понятия о не­бесной Змее, к сочетанию с ее именем не одной только молнии, но и вообще гро­мовой тучи. В народных преданиях змей выступает то с тем, то с другим значени­ем, и даже в большинстве эпических сказаний он — представитель громоносных облаков; вместе с этим ему придаются те исполинские фантастические формы и тот демонический характер, какие издревле соединялись с мрачными тучами, не­примиримыми врагами бога-громовника. В гимнах Ригведы хотя и встречаются указания на представление молний змеями, например, в следующем воззвании: «да обрадуют утомленный скот щедро дарующие колодцы и змеи (= дождевые тучи и молнии), да ниспошлют земле дождь от облаков, гонимых Марутами»⁸; но пре­имущественно змей принимается за воплощение тученосного демона Вритры, с которым сражается громовержец Индра. Священные песни называют Вритру — Аhi. Санскр. ahi, ahîna, бенг. ohi — змея; в зендской ветви ahi, согласно с законами изменения звуков, переходит в azi или aji (аджи), арм. ij и ôdz; в старославянском

¹ П. С. Р. Л., I, 92; II, 19; III, 121; IV, 309.

² Ак. Ист., IV, 170.

³ Der Ursprung der Myth., 26.

⁴ Die Götterwelt, 102.

⁵ Истор. Росс. Соловьева, III, 179.

⁶ Громанн, 79.

⁷ Orient und Occid., ст. Бюллера, 224.

⁸ Ibid., 220.

языке соответствующая форма — жжь (= анжь, уж), польск. waż — змей¹; греч. έχις έχιόνα , лат. anguis, литов. angis, сканд. öglir — уж, др.-нем. unc — змей, unke — уж и змей. Слова эти имеют в санскрите корень ah или аnh (с носовым звуком) — сжи­мать, душить, сдавливать, что указывает в змее страшного гада, который опутывает (связывает) свою добычу кольцами, сжимает и душит ее; сравни: санскр. аnhu — тесный, греч. άγχω и лат. ango — давить, душить, angina — жаба, удушающая горло­вая опухоль, angustus — узкий, тесный, литов. anksztis и готск. aggvus — с тем же значением, кимр. angu — обнимать, заключать, слав. же — catena, зъ, в зъ, пол. wiaz — vinculum, зити — стеснять (вязати, wiazać), зл (wezel), узкой (wazki). От то­го же корня образовались и слова для обозначения давящей тоски, страха и бедст­вия: санскр. аnhas — печаль, несчастие, грех, перс. azîdan — беспокоить, печалить, греч. άχω — то же, лат. angor — удушение и печаль, огорчение, anxius — боязливый, опечаленный, готе, agan — бояться, agis — страх, aggvitha = angst, ирл. agh — стра­шиться, ang, ing — опасность, беда, наконец, русск. ужас². Змей-Вритра окутывает небо мрачными покровами и, запирая дождь в своих облачных горах, не пускает его на жаждущую землю — до тех пор, пока горы эти не будут отомкнуты молнией Индры. Потому он называется разбойником, похитителем небесных коров и укры­вателем водных источников; другие имена, даваемые Вритре: Çushna — иссушаю­щий и Kuyava — производящий бесплодие, ибо он запрятывает, таит божественную сому (= живую воду дождя) и тем самым порождает на земле засуху и неурожай³. «О Индра! взывает священная песня, ты могущественно гонишь змею из сего ми­ра, просветляя собственное царство. Опьяненный сомою, ты поражаешь Вритру в голову своей громовой палицею и проливаешь бурно шумящие потоки. И небо, и земля содрогаются в страхе от твоего гнева!» По свидетельству других гимнов, Ин­дра бросается на злого, бешеного Вритру, возлежащего на горах, разбивает его на части сильными ударами громовой палицы и низвергает долу в стремительном разливе вод. Итак, в индийской мифологии в образе змея олицетворяются боль­шие, скученные массы облаков; но иногда ahi употребляется во множественном числе и служит указанием на олицетворение туч многими змеями⁴. Миф о борьбе бога-громовника с змеем сохраняет и Авеста, с тем, однако, различием, что здесь место Индры, низведенного древними персами на степень существа злого, заступа­ет Траэтаон, который сражается с Aji dahâka (змеем-разрушителем, перс. ajdahâ, серб. аждаха, аждава, аждаjа)⁵. По учению персов, Ариман, злобный представитель мрака, сражаясь с Ормуздом (божеством света и всяких благ), прыгнул на землю в виде змеи (т. е. в виде ниспадающей молнии), проник до самого центра, вошел во все земные создания и самый огонь осквернил копотью и дымом. Битвы с ним не­скончаемы, так как после каждого поражения он снова восстает в парах и туманах и потрясает мир грозою. Греческий змееголовый Тифон есть воплощение грозовой тучи; даже в историческую эпоху греки обозначали этим именем сгущенные массы облаков, бурные вихри и крутящиеся смерчи: «coelum atrum et fumigantes globi et figurae quaedam nubium metuendae, quas τυφώνς vocabant, impendere imminereque ac

¹ W — неорганическое; сравни жгль (уголь) — пол. wagl, гел (угол) — пол. wegiel., грь (угорь) — пол. wegorz.

² Пикте, I, 499—501; Лекции о языке М. Мюллера, 291—2.

³ Кун, 99-100, 151—2.

⁴ Orient und Occid., Rigveda в переводе Бенфея, 1863, 1, 46—48; II, 238—9, 248.

⁵ У. 3. 2-го отд. А. Н., VII, в. 2-й, 27; Срп. pjeчник, 2.

depressurae navem videbantur»¹. Смерч в старинных наших словарях толкуется: «оболок, который, с неба спустившися, воду с моря смокчет» (I, 131—2). Τυφάωили Τυφωεύς(vaporinus), наполняющий воздух парами и душным зноем, есть сын Тар­тара (грозового демона) и матери-Земли, ибо образуется из земных испарений, или сын, порожденный небесной богинею Герою. Гезиод в своей «Теогонии» гово­рит о Тифоне, что у него на плечах вращаются сто драконовых голов, дышащих пламенем и издающих громкие звуки, подобные реву льва, мычанию быка, вою со­баки и свисту пущенных стрел (= метафоры грома и завывающей бури), что от не­го произошли буйные ветры, несущие дождь и опустошение нивам. Рядом с этим мужским олицетворением выступает и женское, как супруга Тифона — Ехидна, ко­торая изображалась наполовину женщиной, наполовину чудовищной змеею. От этой четы произошли все змеиные существа: Горго, отец змеевласых, Горгон*, гесперидский дракон, лернейская гидра и друг. К той же породе принадлежат и гиган­ты — великаны, у которых вместо ног были змеиные хвосты; имея большие крылья, они двигались с быстротою молнии. Гиганты³ порождены Землею из капель Урановой крови, т. е. из пролитых небом дождей. В этих преданиях о рожде­нии облачных великанов и змей матерью-Землею сочетались два представления: с одной стороны, облака образуются из паров, подымающихся с увлаженной земли; а с другой, надвигаясь на небесный свод с краев горизонта, они кажутся как бы ис­ходящими из-под земли, рождающимися из ее материнских недр. Сам Тифон на­зывается гигантом и, следовательно, стоит с ними в ближайшем родстве. По сло­вам Аполлодора, он был громадный исполин, головой своею достигал звезд, а про­стертыми руками касался солнечного восхода и заката; извергая клубы огня, изда­вая страшное шипение, он бросал на небо камни и вызывал богов на битву. Зевс, говорит Гезиод, бросил в него молнии, и низверженный Тифон упал в преисподние вертепы Тартара⁴. Предание о битвах бога-громовника с змеями составляет общее достояние всех индоевропейских народов; оно послужило материалом, из которого создались многочисленные поэтические сказания. Народный эпос в сагах, сказках и песнях часто любит обращаться к этому мифическому событию и воспевает его в разнообразной обстановке, с теми или иными отменами и добавлениями, вызван­ными местными и историческими условиями; тем не менее, однако, вариации эти удерживают яркие черты взаимного сходства и несомненной древности. На обязан­ности богатырей и героев, заступающих в народном эпосе место позабытого гро­мовержца, лежит трудная задача побивать чудовищных змеев. Геркулес еще в ко­лыбели задушил двух громадных змей и впоследствии, когда возмужал, должен был сражаться с драконами; у племен германской отрасли Зигмунд, Зигфрид и Беовульф были храбрые победители драконов; наш Добрыня и другие сказочные бо­гатыри славятся тем же подвигом. В Тамбовской губ. поселяне толкуют, что во вре­мя грозы летают огненные змеи и, подобно дьяволу, стараются спрятаться от гро­мового удара; но Бог преследует их своими меткими стрелами, и если случится,

¹ Перевод: черное небо и дымящиеся парами, страшные по своим формам массы облаков, кото­рых называют тифонами, казалось, грозили подавить корабль.

² Одна из них была убита Персеем, сыном Зевса; подвиг этот совершен им с помощию окрылен­ных сандалий и шлема-невидимки — признаки, указывающие в нем громовника.

³ Γίγας от γίς т. е. γή (земля), как γέγειος от γέα . — Griech. Myth. Преллера, I, 57.

⁴ Der Ursprung der Myth., 30—37, 50, 96—97. To же значение имеет и битва Аполлона с Пифоном. Так как орел признавался носителем молний, то отсюда возникло верование, признающее птицу эту непримиримым врагом и истребителем змей.

что змей будет поражен возле какого-нибудь здания, то оно непременно загорается от излияния и брызг змеиной крови. В других местах рассказывают, что нечистые духи, преследуемые стрелами Ильи-пророка, скрываются в гадов, т. е. превращают­ся в змей. Один из старинных памятников восстает против мнения суеверов, будто Илья-пророк «пущает по облакам молнии и гонит змия» (I, 240). В апокрифиче­ской беседе Панагиота с Фрязином Азимитом¹, при объяснении: отчего бывает гроза? — сказано: «девять ангелов, обравшись на небеси, радуются о славе божест­венной и трепещут своими крыльями, и от ударения крыльями облака идут по аеру, гремят и дождят; а от силы ангельской исходит огонь и молния с великим громом на проклятого змия» (сравни, т. I, 134). По чешскому поверью: кто владеет дубинкою, которою на вешний Юрьев день убита змея, тот непобедим в сражени­ях²; дубинка эта есть громовая палица, которою Перун, или вместо него Георгий-победоносец, разит змея при начале благодатной весны. Змей тотчас лопается, если бросить в него нож или огниво (= молнию).

О тождестве змея с грозовою тучею предания и поверья представляют самые на­глядные свидетельства, не позволяющие сомневаться, что между тем и другою су­ществует самое близкое соотношение. Народная загадка: «мотовило-косовило³ по поднебесью ходило, всем устрашило» или: «шило-мотовило под небеса подходило, по ниточке говорило» разгадывается двояким образом: и гром, и змей⁴. Мотови­ло — снаряд для размотки пряжи; так как старинный метафорический язык упо­доблял клубящиеся облака и тучи спутанной, косматой пряже (см. гл. XXIII), то громовая стрела, заостренная как игла или шило, казалась именно тем орудием, которым Перун разматывает небесную пряжу (т. е. рассеивает тучи). «По ниточке говорило» — выражение, указывающее на раскаты грома, которыми сопровождает­ся эта работа: гром = Перуново слово. Очевидно, что приведенная загадка, служа для обозначения змея, имеет в виду не обыкновенного, земного гада, а мифическо­го или молниеносного змея ⁵. Из самого названия: «змей огненный» уже несомнен­на связь его с грозовым пламенем; в Эльзасе называют дракона der feurige drache, в Германии — glûschwanz; по мнению немцев, он является на небе красною или си­нею полосою⁶. На то же указывают и русские поверья: змей, говорят крестьяне, ле­тит по поднебесью в виде огненного шара и рассыпается искрами, словно горячее железо, когда его куют молотом; по другим показаниям, он несется черным клу­бом, а из раскрытой пасти его валит дым и пламя — представление, прямо снятое с природы: черная туча в полете своем по воздушным пространствам клубится подо­бными дыму парами и дышит огнем, т. е. вместе с вихрями выдыхает из себя и грозовое пламя. Это эпическое выражение сопровождает и все другие животненные олицетворения громового облака; так о коне-туче говорится, что изо рта и ноздрей его огонь вылетает, из ушей дым столбом валит. В народных былинах встречаем «лютого зверя» Горынчища. Купался Добрыня в реке;

Как в тую пору, в то время

Ветра нет — тучу наднесло,

Тучи нет — а только дождь дождит,

¹ Рукопись XVI в. волошского письма, с юсами. — Ист. очер. рус. слов., 1, 501.

² Громанн, 80.

³ Вар. котовило.

⁴ Этн. Сб., VI, 50, 60; Сахаров., I, 101.

⁵ По сходству паров и туманов, образующих тучи, с дымом, об этом последнем народная загадка выражается: «кумово мотовило под небеса уходило». — Толков. Слов., I, 946.

⁶ Beiträge zur D. Myth., II, 339—340.

Дождя нет — искры сыплются:

Летит змеище Горынчище,

О двенадцати змея хоботах.

Хочет он Добрыню огнем спалить, хоботом ушибить, но богатырь осилил и убил чудовище; много вытекло крови змеиной, трое суток стоит в ней Добрыня, не знает — как выбраться, и слышится ему глас с небеси:

Ты бей копьем о сыру землю,

Сам к копью приговаривай:

Расступись-ко матушка сыра земля!

На четыре расступись на четверти,

Пожри-ко всю кровь змеиную.

Послушался богатырь гласа небесного, и как сказано — так и сталося: пожрала мать сыра земля кровь змеиную¹. Пролитая змеем и пожираемая землею кровь есть метафора дождя, который струится обильными потоками из тучи, разбитой ударами громовника, и наводняет поля и равнины. Тот же эпизод повторяется и в стихе, повествующем о битве Егория Храброго с змеем лютым, огненным (см. I, 360, 403):

Из рота яво огонь-полымя,

Из ушей яво столбом дым идёт².

Миф о борьбе с змеем связывается и с именем богатыря Алеши Поповича: по­шел Алеша на реку, завидел его Тугарин Змеевич (сын змея), заревел зычным го­лосом — и дрогнула вся дубрава; почернел он как осенняя ночь, поднялся на крыль­ях, полетел по поднебесью и закричал супротивнику: «хочешь — я тебя огнем спа­лю, конем стопчу, копьем убью!» Богатырь поразил Тугарина³. По украинскому преданию, когда Кирило-кожемяка выступил против змея, последний разгорелся огнем; изо рта, ушей и глаз его запрыгали искры, закурился дым и полилось синее пламя, точно из горнила⁴. В Сербии, по указанию Вука Караджича⁵, «за алу (ала — баснословный змей) се мисли да има особиту духовну силу те лети и води облаке и град наводи на љетину»⁵. о ненасытном человеке сербы говорят: «ало несита!» У них есть поговорка: «бори се као ала с берићетом» — борется, как змей с урожаем. «За змaja, говорит Караджич, мисли се да je као огњевит jунак, од кojeгa у ле ћeњy оган одскаче и свиjетли». Сербская загадка изображает огонь под метафорою змеи: «два дола-суподола, меhу нима змиjа лежи; де змиjа лежи, та трава не расте» (ватра меhу приjекладима, т. е. огонь между двумя сторонами очага⁷. Русские сказки и песни упоминают о чудесной змее, которая когда ползет — под ней трава горит или сохнет⁸. Предания других индоевропейских народов ту же силу испускать пламя приписывают дракону — санскр. drgvischa — змея, животное чуткое, сторожливое, всегда озирающееся (от drç — смотреть, видеть), греч. δράχων , др.-нем. draccho, (drache), сканд. dreki, ирл. draic, кимр. draig, чешск. drak, литов. drēżas; в греческом δέρχειν — смотреть, светить, рассыпать искры (о связи понятий зрения, света и

¹ Кирша Дан., 346-9; Рыбник., III, 61, 66.

² Калеки Пер., II, 406, 465.

³ Кирша Дан., 183—193.

⁴ Москв. 1846, XI-XII, 146 и дал.

⁵ Срп. pjeчник, 3, 212.

⁶ Наводит град на нивы.

⁷ Сахаров., II, 109.

⁸ Худяк., I, стр. 135; О. 3. 1851, VIII, 63.

огня см. I, 78)¹. Дракон летает по воздуху, выдыхает из своей пасти дым, пламя и бурные вихри, пожигает зеленые травы и заражает воздух своим ядовитым дыха­нием; он или палит своего врага огнем или изрыгает на него жгучий яд; человек, которого коснется блестящий взор дракона, падает мертвым, ибо из глаз его исхо­дит тот же губительный яд. Слова eit — огонь и eiter — яд лингвистически родствен­ны². И поражая змея, герой подвергается опасности погибнуть от его яду или кро­ви, которая течет рекою из ран убитого чудовища. Сам бог Тор хотя и убивает вели­кого змея в последней битве асов с Суртуром, но тонет в его отраве; так же гибнет и Беовульф, славный герой англосаксонского эпоса, а Геркулес умирает от одежды, напитанной ядом умерщвленной им гидры: одежда эта — поэтическое представле­ние громового облака³. Смысл всех означенных сказаний тот, что бог-громовник, победитель тученосного змея, сам погибает в страшной битве; сгорая в пламени молний и утопая в ливнях дождей, он исчезает с неба или умирает вместе с оконча­нием грозы (см. I, 389—390). Рядом с этими преданиями встречаем другие, в кото­рых драконовой крови, как метафоре дождя, придаются спасительные свойства жи­вой воды = амриты: она не только не причиняет герою вреда, но, напротив, сообща­ет его телу неуязвимость. Таково немецкое предание о Зигфриде, деяния которого совершенно тождественны с подвигами Зигурда, воспетыми Эддою. Этот знамени­тый герой убил страшного, извергающего пламя дракона Фафнира и труп его бро­сил в огонь; твердый роговой покров дракона расплавился; Зигфрид разделся дона­га и окунулся в приготовленный расплав, но, к несчастию, не заметил, что к его спине пристал липовый лист и одно это место не покрылось непроницаемой рого­вой оболочкою: сюда-то впоследствии вонзилось вражеское копье, низложившее храброго витязя. По другим свидетельствам (см. песнь Эдды о Зигурде и поэму о Нибелунгах), герой искупался в змеиной крови, отчего по всей его коже простер­лась роговая оболочка, и он сделался неуязвимым, исключая небольшого места между плеч, где прилип древесный лист⁴. Это напоминает нам славного героя Или­ады; мать Ахиллеса, богиня Фетида, омыла его еще в детстве амброзией, или, по другому сказанию, искупала в водах Стикса и чрез то сделала его тело невредимым, кроме пяты, за которую держала ребенка при омовении; в эту пяту и был он смер­тельно поранен стрелою Париса; стрела — символ молнии, а почему она разит в пятку? — объяснено ниже в главе XXII. Известно древнейшее представление бога-громовника и подвластных ему духов кузнецами, работающими в подземных пе­щерах (= тучах); Вилькина-сага рассказывает о Зигурде, что он жил в учениках у славного кузнеца Мимира, и когда тот, желая избавиться от опасного соперника, напустил на него брата своего — змея, Зигурд убил это чудовище. Как скандинав­ская сага приводит героя перед битвою с драконом в кузницу, так подобный же эпизод, но еще с более древними чертами, встречаем в русском предании. Молодой царевич убегает от палящего змея в кузницу; змей лизнул три раза железную дверь и просадил насквозь свой язык. Тогда мифические святые ковачи схватили его за язык раскаленными щипцами, запрягли в плуг и заставили пахать землю, после чего змей, опившись морской воды, лопнул. Предание это занесено и в сказку об Иване Попялове (значение имени «Попялов» объяснено на стр. 245), где святые

¹ Пикте, I, 503—4; D. Myth., 653-4.

² Сказ. Грим., I, стр. 368; D. Myth., 653; Beiträge zurD. Myth., II, 445; Громанн, 36.

³ Сравни у М. Мюллера, 79—80.

⁴ Die deutsche Heldensage Вильгельма Гримма, 17, 75—76.

кузнецы убивают гигантскую змеиху тяжелыми молотами, т. е. змея-туча, опив­шись дождевой воды, гибнет под ударами Перунова молота; язык змея, которым он | пролизывает железные двери кузницы, есть метафора грозового пламени (I, 285, 374).

В народных сказаниях змей изображается то как чудовищный зверь, то как ве­ликан. В грозовых тучах фантазия древнего человека созерцала существа самодей­ствующие, признавала за ними ту же волю и те же страсти, какие приличны чело­веку; а потому рядом с животненными олицетворениями туч необходимо наделяла их и человеческими формами. Вот почему змей выезжает на битву, как вооружен­ный воин, на славном, богатырском коне; на плече у него сидит черный ворон (= похититель живой воды), а позади хорт (= собака-ветр) бежит¹. Но перенося свои формы на облачный мир, человек расширял их до исполинских размеров, со­ответственно могуществу и громадности естественных явлений. Отсюда возникли сказания о великанах, к кругу которых принадлежит и змей, что до очевидности свидетельствуется греческим мифом о змеинохвостых гигантах и множеством дру­гих общеарийских преданий (см. гл. XXI). О Тугарине Змеевиче народная сказка говорит: был он богатырь в вышину трех сажен, промеж глаз — калена стрела; по­жирал он и выпивал так же много, как и великаны, поедающие небесных коров и опорожняющие целые бочки дождевого напитка. Вглядываясь в развитие мифиче­ских представлений, нетрудно заметить, что, под влиянием метафорического язы­ка и неудержимого стремления фантазии олицетворять силы природы, каждое фи­зическое явление в одно и то же время воплощалось в нескольких разнохарактер­ных образах или принимало на себя облик, составившийся из смешения этих об­разов. Огненный змей, зримый на небе пламенным, искрометным шаром, приле­тая в избу своей возлюбленной — обращается в молодца несказанной красоты. «Есть молодые молодцы зазорливые (говорит устное предание о летучих змеях), которые умеют прикидываться по-змеиному и по-человеческому»². В одной рус­ской сказке змей представляется человеком со змеиной головою: с виду змей — бо­гатырь, а голова змеиная³; то же представление известно и между поляками (см. ниже). Согласно с теми прихотливо изменчивыми, фантастическими формами, какие принимают облака в своем бурном полете по небесному своду, воображение народа видело в них чудовищ со многими головами и раскрытыми пастями. Ска­зочный эпос изображает драконов и змеев с тремя, шестью или семью, девятью и двенадцатью головами; по числу голов определяется большая или меньшая степень их силы. Древность такого представления засвидетельствована ведическими гим­нами, воспевающими борьбу бога-громовника с трехглавою, семихвостою змеею⁴. Отсюда объясняется, почему некоторых богов язычники представляли с несколь­кими головами; большею частию это — боги громоносных туч. Так, в Штетине сто­ял идол Триглава; ему приписывали владычество над тремя царствами: небом, землею и адом (т. е. воздушным царством, облачными подземельями и грозовым пеклом; сравни с тремя корнями мировой ясени — стр. 145). Триглав чтился и че­хами; по указанию Вацерада они давали ему три головы козлиные, что свидетель­ствует за его громоносное значение (козел — животное, посвященное Topy)^s. Идол

¹ Н. Р. Ск., vii, з.

² Сахаров., II, 6, 16.

³ Сказ. Броницына, 22.

⁴ German. Mythen, 215.

⁵ Макуш., 87; D. Myth., 946; см. в гл. XXI сближение Три.-лава с змеем-Трояном.

Поревита изображался с пятью головами; Руjевит имел семь лиц под одним чере­пом; в разных славянских городах, по словам Гельмольда, стояли кумиры с двумя, тремя и более головами¹.

Быстрота, с которою несутся грозовые тучи, гонимые бурными ветрами, заста­вила уподобить их птице и борзо скачущему коню; означенные метафоры возник­ли в древнейшую эпоху языка и, по всему вероятию, одновременно с уподоблением тучи — небесному змею. Эти различные животненные олицетворения, относясь к одному и тому же явлению, необходимо должны бьши сливаться в убеждениях пер­вобытных племен. Фантазия смешала формы птицы, коня и змея и составила из них баснословных животных. Старинная песня говорит, что богатырский конь-ту­ча шип пускал по-змеиному и, отделяясь от земли — летал выше лесу стоячего, ни­же облака ходячего. Огненного змея народ называет летучим, дает ему крылья пти­цы и наделяет его крылатым конем, на котором носится он по воздуху. На лубоч­ных картинах змей рисуется с крыльями; сербская песня упоминает о змее шести­крылом. Русские и словацкие сказки говорят о двенадцатикрылом коне змея²; по свидетельству былины, Тугарин Змеевич «садился на своего доброго коня, поднял­ся на крыльях по поднебесью летать», а конь у Тугарина «как бы лютый зверь, из хайлища пламень пышет, из ушей дым столбом». Следуя этому описанию, лубоч­ная картина изображает Тугаринова коня крылатым. В сказках к услугам змея яв­ляются конь-ветер и конь-молния³, и драк прилетает «nа ohnivem voze»⁴. Народная загадка обозначает змея под метафорическим образом коня: «стоит конь воро­ной — нельзя за гриву взять, нельзя и погладить»⁵. Те же представления находим и у других народов. Германцы изображают дракона крылатым змеем; сам он покрыт чешуею, когти его острее меча и тверже стали, а крылья похожи на два паруса, на­дутые ветром; когда он летит, устрашенные облака убегают при его приближении, т. е. несутся по воле вихрей, испускаемых пастью дракона. В Швейцарии до сих пор, увидя деревья, опрокинутые бурею, говорят: «здесь дракон прошел!»⁶ Шум грозовой бури сравнивали с шипением змеи. По свидетельству русских сказок и былин, огненный змей поднимает страшный свист и шип; голос его подобен завы­ванию вихрей: «заревел Тугарин — и дрогнула вся дубрава!» Как от «змеиного ши­па» коня сивки-бурки, как от свиста Соловья-разбойника падали стены и люди, так и свист мифического змея производит то же сокрушающее действие (см. I, 156, 315). По мнению чехов, бурные ветры бывают оттого, что колдун выпускает драко­на⁷; а греки представляли Борея в виде крылатого старца, с змеиным хвостом вме­сто ног⁸.

Поиск по сайту: