ТИХОМИРОВ Лев Александрович 1852 — 1923 6 страница

Пели мы спросим себя: что же такое бумажный рубль? Наша практика ответит нам: это отвлеченная денежная еди­ница, которую когда-то хотели прикрепить к известному ко­личеству металла, но которую жизнь с этим металлом беспо-иоротно раскрепила. Это идейная единица меры ценностей,поражающая собой только акт посредничестваверховной i псударственной власти в наших хозяйственных сделках. 11псредничество это абсолютно беспристрастно, нравствен­но и благожелательно, но ввиду невыясненности законов де­нежного обращения и несовершенства денежной нашей системыгрешит чрезмерной осторожностью в выпуске знакови потому пока придает рублю большую внутреннюю стои­мость, чем была бы его истинная. Другими словами, во имя 11 ой осторожности у нас денег в обращении мало, и потому деньгидороги.

Еще пятьдесят лет назад Цешковский давал следующую характеристику, что такое золото? Самое верное обеспечениеценности, но весьма плохой ее измеритель. Что такое бу­мажные деньги? Самый лучший измерительи самое плохое "беспечение. Необходимо, следовательно, отыскать такую ченежную систему, которая бы имела монетную единицу, совмещающую в полной степени как обеспеченность золота, i ак и измерительную способностьбумажки.

Разумеется, эта задача Цешковского разрешима впол­не только при международным деньгам, золоту? Что такое бумажный рубль для иностранцев?

Абсолютные деньги чужой страны, нечего и говорить, не представляют для иностранца никакой ценности. Для не­мца, не имеющего дела с Россией, русский рубль есть пест­рая бумажка и только. Она что-тостоит, потому что за нее дадут в меняльной лавке некоторое количество золота те, кому она нужна. Кому же она нужна? Людям, которым при­ходится платить за русский товар. Но как эта бумажка попала в Германию? Эти бумажки привезены из России, где их про­меняли на золото. Зачем их меняли? Потому что русским нужно золото: платить за иностранный товар, платить свои металлические долги, проживать за границей.

Проследим этот круг, и мы увидим, что бумажка зарож­дается в России, попадает к русскому А. Тот меняет ее на зо­лото у банкира Б. для закупки заграничного товара. Банкир Б. еще раз меняет ее на золото и передает иностранцу В., которому нужно платить за русский товар. Бумажка верну­лась в Россию, золото вернулось за границу. Товар поменялся на товар. Деньги вернулись в каждую область свои. Ценность русской бумажки для иностранца, таким образом, определя­ется тем, что за эту бумажку можно купить в России. Если эта бумажка полноценна и, так сказать, полновернавнутри России, то и для него она полноценна и полноверна, посколь­ку ему нужен русский товар.

Представим себе, что между нами и иностранцами навсег­да прервались всякие торговые сношения. Никакого обмена, никаких расчетов нет. Золота за оставшуюся за границей случайно русскую бумажку никто не даст, ибо за нее нигде нечего купить. Ясно, что ее курс, ее внешняя ценность равна нулю, хотя внутри страны, в России, эта же бумажка будет вполне полноценна.

Невольно улыбаешься, когда говорят: кредитные билеты обеспечиваются таким-то фондом и серьезно несут этот фонд из одной кладовой в другую. Говорят, это нужно для иност­ранцев, а то курс упадет, доверия не будет. Но неужели же иностранец так наивен, что пойдет менять бумажку в этот фонд? Он ведь знает не хуже нас, что там ему ни рубля не раз­меняют. Он купил эту бумажку за 2 % или за 2,5 франка и бу­дет ждать, что ему дадут из фонда 4? Совсем не потому он дал только2,5 франка, что на остальные 1,5 пошатнулось его до­вериек русским финансам. Он им верит не хуже нашего. Он знает, что русский рубль не потеряет ничуть своей стоимос­ти в России, пока он, иностранец, закончит хотя бы и долгую торговую операцию. Он дал 2 Уг франка потому, что для него, для иностранца, на золото бумажка больше нестоит,потому что такая цена строго определилась на международном рын­кев зависимости от нашего торгового обмена с иностранца­ми (не упоминаем про биржевые махинации и жульничество понижателей и повышателей, которое только усложняет, не­сколько изменяет здоровую, нормальную торговую цену руб­ля на золото и золота на рубли).

Когда золото и серебро перестали быть русскими деньга­ми (а они перестали ими быть^ когда ушли из России и на них установился курс как на товар), наш международный курс стал простым обменом товара на товар. Будем вести счет на бумажную нашу валюту или на золото, результат будет один и тот же.

Вот образчик.

Эти десять рублей (так называемых рублей) золотом мы должны в таком-то году приплатить, без чего баланс не сой­дется. Мы не доплачиваем. Представим себе, что при нача­ле года золото и бумажки стояли al pan, то есть 100 рублей золотом равнялись 100 рублям бумажным. Что поучилось? Или мы задолжали 10 рублей золотом и выдали на себя ме­таллическое обязательство, или за границей очутились лиш­ние 10 рублей бумажных, не имеющих ровно никакой цены, потому что за них не то что нельзя, а не нужноничего поку­пать. Что сделалось с этими бумажками? Их вернули в Рос­сию вместе с прочими 90 рублями, сочтя 100 рублей за 90, то есть понизив наш курс, или стоимость нашего рубля на зо­лото на 10 процентов.

Бумажный рубль уже не равен рублю золотому, как бы­ло в начале года, а стоит всего 90 копеек, или не 4 франка, а 3 франка 60 сантимов.

Но здесь вмешивается государство. Ему кажется это «па­дение рубля» опасным. Оно хочет удержать пари.Оно выдает металлическое обязательство на 10 рублей и платит за него проценты. На потомство ложится долг, но зато курс держит­ся твердо.

Но вот наши платежи за границу растут против плате­жей нам непомерно.Проценты все увеличиваются. Нако­нец, правительство видит, что поддерживать искусственно курс — значит разоряться. Оно предоставляет дело рынку. Рубль бумажный, конечно, сразу падает. Курс начинает колебаться и, наконец, устанавливается на каждый срок как раз в соответствии с международными нашими расче­тами и следует за ними шаг за шагом. Уменьшается иност­ранный ввоз, увеличивается наш вывоз — курс повышает­ся. Обратно — понижается.

Вот другой образчик расчета на бумажную валюту в другом году. Для простоты возьмем в начале года курс рубля в 2 марки.

Баланс сведен, товары и долги покрыты нашими товара­ми; ясно, что рубль как был, так и остался на курсе 2 марок.

Представим себе теперь, что мы уплатили иностранцам по расчету на 150 бумажных рублей, а не 200, а у них взяли столько же, сколько сказано, то есть на 150 рублей (300 ма­рок), курс упадет, и вычислить это падение нетрудно. Те же W0 марок будут равны 200 рублям, или рубль вместо 2 всего 1,5 маркам.

Обратно, предположим, что иностранцы уплатили нам на 100 марок больше. Ясно, что те же 150 рублей будут теперь не 300, а 400 марок, то есть рубль будет стоить не 2 марки, а⁴⁰⁰/1₅о = 2²/з.

Эта простейшая схема так ясна, что позволяет употребить чисто математический прием доказательства для установки настоящего закона, определяюшего взаимный курс золота и абсолютных знаков.

Внутренняя стоимость рубля, его покупная сила обуслов­ливается только его постоянством как единицы меры, то есть благонадежностью его выпусков верховной властью, толь­ко в меру действительной потребности народа в расчетном и платежном средстве.

Внешняя его стоимость обусловливается его покупной силой внутри России и состоянием международного рынка, то есть нашими денежными расчетами с иностранцами.

Исключая постоянный элемент, то есть благонадежность внутри России и, следовательно, неизменную внутреннюю покупную силу рубля, его внешняя стоимость, или курс, вы­разится в виде следующего финансово-научного закона(час­тного, для России, конечно).

Курс рубля или отношение его к золоту находится в зави­симости исключительно от международного баланса. Коли­чество знаков, обращающихся в России, никакой здесь роли не играет.

VIII

Этот ясный и простой закон был превосходно освещен покойным Н.Я.Данилевским в его статьях, озаглавленных: «Несколько мыслей по поводу упадка ценности кредитного рубля, торгового баланса и покровительства промышленнос­ти», помещенных в Торговом сборникеза 1867 год.

Приводимый им пример представляет чисто научное упрощение нашего международного обмена и значения бу­мажных и металлических денег. Мы приводим в извлече­нии эту художественную и правдивую фантазию о деньгах Атлантиды:

«Предположим, — говорит Данилевский, -— что среди океана существует остров, назовем его хоть Атлантидой, — который не имеет никаких сношений с остальным миром, и жители которого думают о себе, что они единственные разумные существа во Вселенной. Благоприятствуемые кли­матом, почвой и природными способностями, антлантидцы собственным трудом вышли из состояния грубости и достиг­ли известной степени цивилизации. Условия жизни их до то­го усложнились, что они не могут более довольствоваться простой меной своих произведений. Скот, соль, раковины не удовлетворяют уже потребности их в том средстве, которое мы называем деньгами. Драгоценные металлы на острове есть, но островитяне еще не открыли их. Мудрец, живший в то время между атлантидцами, стал рассуждать, как по­мочь их горю, и вот, приблизительно, ход его рассуждений. Искомое средство должно иметь такие свойства, чтобы его можно было променивать на каждый товар и на каждое количеетво товара. Так как все товары делимы, то и наше искомое цолжно иметь соответственную делимость. Бараны и быки ил я этого не годятся. Соль и раковины, пожалуй, удовлет-иоряют этому требованию, потому что, назначив, что рако-иина соответствует самому малому количеству самого де­шевого вещества, можно достигнуть того же, как если б они были делимы. Далее, необходимо, чтобы средство всеобщей мены долго сохранялось, не уничтожаясь и не портясь. Соль для этого решительно не годится, раковины же, хотя с гре­хом пополам, удовлетворяют этому требованию. Но и этого еще мало: надо, чтобы нельзя было или, по крайней мере, очень трудно было подделывать наше общеменовое средс­тво; а то все, вместо того, чтобы настоящее дело делать, ста­нут заниматься его подделкой, и никогда нельзя будет быть уверенным, что его не слишком много наделали. Раковины и в этом отношении, пожалуй, годятся. Надо, наконец, что-бы вещество, которое употребим на общеменовое средство, было достаточно редко, для того чтобы каждый не мог уве-.шчивать по произволу количества его. Мудрец пришел к то­му заключению, что ни одно из известных ему произведений острова не годилось для желаемой цели. Но почему бы, по­думал он, не придать требуемых качеств какому-либо вещес­тву искусственно? Возьмем, например, хоть кусок бумаги. Разной величиной или формой кусков можем удовлетворить требованию делимости; трудным рисунком, секрет которо­го будет известным лишь правительству, предупредим под­делку; променом старых, износившихся бумажек на новые придадим ему неуничтожимость; наконец, ограничив ко­личество их выпуска единственно потребностью торговли и промышленности, предупредим излишнее их накопление. Конечно, думал он, странно, каким образом вещь, сама со­бой ни на что непригодная, будет вымениваться на всякий действительно полезный предмет; но ведь ценность вещи основывается на ее пригодности для какого-либо употребления;

быть же орудием мены есть употребление весьма важ­ное, и как только мои бумажки станут на это употребляться, то тем самым приобретут они и ценность. Не то ли же самое со всяким предметом, пока не придумают ему употребле­ния? Белая глина, которой у нас так много, не имела никакой цены, пока не придумали делать из нее фарфоровых сосудов, и с тех пор глина стала ценна; почему же и бумажки, когда они применяются к своему назначению посредством извест­ного приготовления, а главное, посредством строго соблюда­емых условий их выпуска, так же точно не получат ценнос­ти, весьма хорошо удовлетворяя своему назначению? Проект был приведен в исполнение. Сначала определили условно, что бумажная единица соответствует такому-то количеству необходимейшего вещества, например хлеба, и в таком лишь случае прибавляли число денежных знаков, когда постоян­ный лаж удостоверял, что оно недостаточно для нужд про­мышленности и торговли. Таким образом утвердилась в Ат­лантиде полная доверенность к искусственному средству облегчения мены. Это был первый период денежного обра­щения в Атлантиде.

Через несколько столетий остров был открыт и вступил в торговые и иные сношения с иностранцами. Конечно, инос­транцы не захотели принимать атлантидских бумажных де­нег, но из этого затруднения вывернулись случайным откры­тием на острове золота и серебра. Атлантидцы так привыкли к своим деньгам, что не хотели переменить их на золотые и серебряные, а согласились на следующую сделку. Золото и серебро было собрано в особое хранилище и установлены соответственность бумажной денежной единицы известному весу этих металлов. Торговля стала производиться следую­щим образом, Атлантидцы приезжали в иностранные земли и покупали на свои бумажные деньги тамошние продукты. Иностранцы с этим деньгами приезжали в Атлантиду, выме­нивали их на золото в разменной палате и потом за это покупали анлантидские товары. Получившие золото атлантидцы спешили в разменную палату и возвращали себе за золото свои любимые бумажки. Это был второй период антлантид-ской торговли, совершавшейся посредством размена билетов на золото и золота на билеты.

Вскоре обе торгующие стороны заметили, что совершен­но напрасно затрудняют себя излишней процедурой дву­кратного размена и стали поступать так: иностранцы, поучив атлантидские билеты, прямо покупали на них атлантидские ювары. Разменная палата опустела и чуть не была совер­шенно забыта. Своих товаров атлантидцы отпускали как раз настолько, насколько покупали иностранных, и потому иностранные купцы брали бумажки, как если б они были чистым золотом, зная, что ведь нужно же будет им покупать атлантидские товары, а на них и уйдут бумажки; разве це­нили их немного дешевле зато, что в промежуток времени между получением бумажек и покупкой на них товаров они не имели для них употребления; но так как торговля шла непрерывно, то эта причина не могла оказывать сильного действия. Это был третий период в развитии атлантидскойторговли,в который размен на драгоценные металлы подразумевался и, вместо прямого, существовал, так сказать, кос-пенный размен. Цена бумажек и тут не падала, и невозможно кообразить никакой причины, почему бы ей было пасть.

Но вот атлантидцы развратились, забыли староотеческие обычаи и предания, пристрастились к различным удобствам жизни, приняли разные чужеземные привычки, которым мог­ли удовлетворять лишь иностранными продуктами, и стали их накупать в гораздо большем количестве, чем отпускали с 1юих собственных товаров. Очевидно, что при таком порядке пещей некоторое количество атлантидских бумажек должно оыло оставаться в руках иностранцев, и когда их порядочно накопилось, иностранцы, конечно, не знали, что с ними де­лать. К счастью, вспомнили про разменную палату. Она сно

ва была открыта, и золото потекло из нее рекой за границу. Атлантидцы вовсе об этом не беспокоились, так как не были заражены меркантилизмом. Таков был четвертый период в ходе торговли и в судьбе бумажных атлантидских денег.

Период этот, конечно, не мог быть продолжителен, и од­нажды иностранные купцы, явившись променивать остав­шийся у них излишек бумажек, услышали горестную весть, что променивать их не на что. То, что они считали деньгами и что было таковым в течение долгих лет, обратилось в про­стые бумажки. Они было хотели прекратить всякие сношения с атлантидцами, но те стали их успокаивать: «Чего вы опаса­етесь? Ведь не нынче мы начали, не нынче и перестанем тор­говать с вами. Мы признаем за бумажками полезную их цену; отдайте их нам, а мы доставим вам на следующий год това­ров на всю их стоимость, да еще проценты за то, что вы нам раньше срока деньги в руки дадите». «Хорошо, — отвечали иностранцы, — но вы не берете в расчет, что на будущий год опять приедете к нам закупать наши товары в таком же количестве, как и за прошлый, а, пожалуй, и еще того боль­ше, и захотите платить теми же бумажками, тогда как значи­тельную долю наших товаров должны вы будете отпустить нам за те же уже бумажки, которые мы вам теперь отдадим, да проценты за них; таким образом, вы, наконец, должны будете отпускать все потребное для нас количество ваших товаров за старые долги, а на что вы будете вновь покупать? Так нельзя, а послушайте вот что. Вы покупали у нас в пос­ледние годы товаров на 150 миллионов, мы же ваших—толь­ко на 100 миллионов; следовательно, 100 миллионов ваших билетов имеют и для нас полную ценность, остальные же 50 с тех пор, как нельзя променять их на золото, все равно, что клочки тряпья. Так как, однако, на ваших билетах не на­писано, которые из них принадлежат к первой сотне и кото­рые ко второй полусотне миллионов, то мы можем и будем принимать их вообще лишь за две трети их цены, а там побудет, то будет». Так и решили, что внутри Атлантиды билеты будут по-прежнему в полной их цене, а во внешней торговле будут приниматься лишь в две трети их номиналь­ной стоимости. Но на деле вышло не так. Всякий торговец туземными произведениями внутри острова стал рассуж-цать, что может ведь случиться, что на вырученные деньги придется ему покупать иностранные товары, по отношению к которым бумажки стоят всего ²А своей цены, да если не при­дется этого ему самому, то, пожалуй, вздумает рассуждать таким образом тот продавец, у которого он будет покупать ни утренние продукты; следовательно, против такого риска надо себя обеспечить, и нельзя принимать билетов в полной их цене. Наоборот, иностранные купцы стали думать каждый со своей стороны: положим, атлантидские билеты стоят у нас лишь ²/г. их номинальной цены; но ведь атлантидские това­ры остались в прежней своей цене, и я смело могу рассчиты­вать, что сколь бы ни закупил их, все сбуду. Если, поэтому, буду принимать билеты не в ²/э, а в Уа или ⁴/₅ их цены, то мне охотнее будут продавать, я закуплю больше, чем другие, и увеличу свои обороты. Таким образом убедились, что би­леты или вообще деньги имеют характер жидкости, то есть что цена их стремится прийти к одному уровню. Однако же, как и жидкости, вполне этого не достигают, если из двух действующих причин одна стремится возвысить или удер­жать жидкость на известной высоте, а другая стремится ее i юнизить, — убедились, что и тут по мере удаления действу­ющей причины действие ее ослабляется в некоторой степени, почему резкие и крутые разности в цене, как полноценность на внутреннем и ²А цены на внешнем рынке, рядом сушест-новать не могут; и что, хотя на внутреннем рынке ценность билетов будет стоять выше, чем на внешнем, переход между тгими двумя уровнями будет, однако же, постепенен и раз­ница между ними не так велика. Тем не менее понижение цены билетов всех изумило; говорили: «Кажется, условия,

предписанные древним мудрецом, исполняли мы в точности, лишних билетов не выпускали, были мы в этом отношении скорее скупы, чем щедры, и однако же билеты упали». Имя виновника стольких бедствий готовы были предать прокля­тию, пока следующие соображения не привели атлантидцев к более справедливому образу мыслей: «Ведь мудрец, реко­мендовавший употребление бумажных денег под единствен­ным условием благоразумного и умеренного выпуска их, жил в то время, когда мы думали, что, кроме нас, на свете никого нет; когда, следовательно, атлантидская ценность и всемир­ная ценность были выражениями тождественными. Он го­ворил, что бумажные деньги могут служить, при известных условиях, представителями атлантидских ценностей, и они служили ими вполне; мало того, дальнейшая судьба их по­казала, что посредством косвенного размена они могут слу­жить отчасти и представителями иностранных ценностей, именно такой доли их, которая равняется ценности нашего отпуска. Его ли вина, если мы захотели, чтобы наши билеты сделались представителями не только наших, но и вообще всемирных ценностей, без всякого ограничения?»

Какова была дальнейшая судьба атлантидских денег, мне неизвестно. Но из участи их доселе оказывается несомнен­ным, что ценность бумажных денег не зависит исключи­тельно от того, соответствует ли их количество внутрен­ней потребности в этих деньгах, а зависит также и от хода внешнейторговли.Конечно, в действительности торговые сношения происходят не так, как в нашем примере; но все различия в этом отношении усложняют только процесс, нис­колько не изменяя его сущности; и так как, думаю я, нельзя указать на какую-либо ошибку в изложенном ходе торговых сношений и их влияния на ценность билетов, то и долж­но признать, что торговый баланс может оказать влияние на ценность бумажных денег».

IX

Когда, таким образом, установлен закон независимос­ти нашего внешнего курса ни от фонда, ни от количества рублей внутри России, при условии их в ней полноценности и полноверности (а это, в свою очередь, обусловлено всена­родным доверием к верховной власти), необходимо для обос­нования и доказательства следующих двух законов поста­вить и исследовать вопрос: сколько же должно быть в об­ращении у нас знаков¹? В чем выражается их недостаток? Где предел потребности в них? Начиная с какого момента знаки становятся излишними и их покупная сила, их внутренняя стоимость ослабевает?

Если мы из огромного окружающего нас моря экономи­ческих явлений возьмем наиболее типичные для характерис­тики недостатка в знаках, то увидим следующее.

Я землевладелец. Чувствую, что мое хозяйство идет очень плохо. Испольная система никуда не годится. Рядом хозяйс­тво многопольное, с винокуренным заводом, с клевером, с хорошим скотом. Пора бы перейти и мне на такое же. Но я не могу. Денег нет. Чтобы завести такое хозяйство при моей поверхности землевладения, у меня должен оборачиваться капитал в 10 — 15 тысяч рублей. Имение мое стоит 30 тысяч по банковской оценке; 60 процентов, то есть 18 тысяч рублей, я получил и уплатил старые долги. Под вторую закладную мне дадут 8 тысяч, но возьмут с меня в год минимум 960 руб­лей процентов. Этого мне не хватит, и подобного процента я платить не могу. Соло-векселя? В отделении Государствен­ного Банка рассмотрели мое нынешнее хозяйство и посули-ии мне только 1800 рублей, ибо мой нынешний оборот 3000. Есть возможность получить кредит от 3 до 5 тысяч рублей в местном взаимном кредите за 9— 10 процентов годовых. Наконец, есть возможность учесть векселек-другоЙ в част­ных руках за копейку в месяц. Нет уж, придется оставаться

при старом положении. Получаю в год 1200 рублей дохода, мог бы получать тысяч 5, ничего не поделаешь!

Мы должны согласиться, что для России это не средний, а много «выше среднего» случай. Сидит этот землевладелец прочно, не должает и жалуется только на то, что вместо 5 000 вырабатывает 1200 рублей. Нечего и говорить, что огромное большинство не имеют и этого и бьются, нуждаются и смот­рят на подобного счастливца с завистью.

Поищем определенного признака недостатка знаков, так как ясно, что самый недостатокналицо.

Соло-векселя оставим в стороне. Это кредит, во-первых, почти филантропический, а во-вторых, совершенно недо­статочный (ибо дается не на будущий большойоборот, а на настоящий малый). И при этом, кажется, сделано недавно распоряжение (секретное) не давать никому полной нормы; по крайней мере, кому следует 1000 рублей, тому открывать кредит только на 500.

Рассмотрим обыкновенный, нормальный кредит. Заметим, что личного земледельческого кредита почти нет, а есть лишь под обеспечение свободной стоимостью имения. Землевладелец может получить деньги:

- под вторую закладную за 10 — 12 процентов;

- из местного общества взаимного кредита за 9 — 10
процентов;

- под вексель от частного лица за 12 — 18 процентов.
При этом во всех случаях кредит крайне ограниченный.

Большой суммы денег достать невозможно. Ограничивают потому, что свободных денег нет.

В лучшем случае хозяйство может дать 6 — 7 процентов при огромном личном труде и при большом риске или жизни впроголодь. Спрашивается: можно ли брать деньги при этих условиях? Ясно, что хозяйство будет вестись по-прежнему, и вместо полной продуктивности таковая будет в Ум, Vg — ^lU нормальной или будет расхищаться капитал, то есть опусто­шаться земля.

Нужно ли говорить про крестьянина? Хороший, зажиточ­ный мужик для покупки, например, лошади вместо павшей или для уплаты податей (не вовремя) закладывает семенной члеб, холсты, инструменты, одежу за 5 копеек процентов и месяц. В уездных городах целые улицы застроены амба­рами, исключительно ростовщическими, где хранятся полу­шубки, шерсть, кудель, нитки, сарафаны и пр., и пр. Пятькопеек в месяц, или 60 процентов в год это еще сносно. Бед­няки без залога и за этот процент не получат ссуды. Для тех существует такой кредит.

В апреле берется в долг четверть ржи ценой в 7 рублей. 1а процент убирает в июне Улдесятины луга — 4 рубля. В ав­густе отдает четверть ржи — 6 рублей. Или же за взятые на 4 месяца 7 рублей платит % рубля процентов, то есть в год 12 рублей, или 158 процентов.

И эти оба вида кредита не самые плохие, а только сред­ние или, пожалуй, выше среднего. А например, такой случай, i ично виденный нами. Приходит баба просить почтовую мар­ку. Денег нет. Письмо нужно отправить экстренно. За одол­жение 7 копеек на неделю баба полола ^ЪА дня, и была очень човольна. Знаете, из каких это процентов получился кредит? Считайте день бабы только в 35 копеек (летний), и окажется, что за неделю она заплатит 250 процентов, или в год тринад­цать тысяч на сто.

Это, разумеется, курьез, хотя и математически точный.

Фабрикант платит: крупный, имеющий учет в государс­твенном и больших банках, 6— 8 процентов, маленький, кредитующийся кое-где, 9 и 10 процентов. За ограниченное-i ью банкового кредита все, даже очень крупные фирмы, при хороших делах тихонько бегают к дисконтерам и платят 10 и 12 процентов.

Полагаем, распространяться дальше не стоит. Признакинедостатка знаков налицо:

1) высота процента за наем денег,

2)обесценивание труда.

Оба эти признака теснейшим образом связаны между со­бой: вследствие недостатка денег процент или плата за их наем становится непомерным, и параллельно с этим труд, постепенно дешевея, совершенно обесценивается.

Баба, очевидно, ровно ни во что считавшая свой полуднев­ный труд, — пример очень яркий. Но не менее яркий пример и такой: очень добросовестный арендатор дает за имение 1000 рублей аренды. Владелец не соглашается и, начав работать сам, вырабатывает 1200 рублей. Другими словами, за свой годовой поистине каторжный труд он выработал 200 рублей или, откинув проценты на (мысленное) страхование от рис­ков, например 100 рублей, получил всего 100 рублей, то есть меньше, чем жалованье самого убогого волостного писаря. Положим, что в этом труде было наслаждение, то есть неко­торый нравственный элемент. Но ведь денежно-тоэтот труд вполне обесценен.

Политическая экономия определяет капитал как концен­трированный прежний труд, являющийся орудием новому труду. Недостаток денежных знаков, возвышая плату за на­ем капитала,отделяет, отрезывает его от трудабудуще­го, обесценивает, парализует этот труд, отдает его в кабалу и ставит элементы праздные — в положение, господствую­щее в стране, элементы трудовые — в рабство им.

Примеряя эти соображения к жизни, легко понять, что это не про Америку говорится, а про матушку Россию, где только благодаря западной финансовой доктрине, отводившей глаза русскому финансовому ведомству за последнюю четверть века, вместо старого добродушного крепостного права юри­дического создалось новое, в тысячу раз тягчайшее, — кре­постное право экономическое.

Господа: биржевики, дисконтеры, спекулянты, рантьеры, чиновники.

Рабы: землевладельцы, земледельцы, промышленники, рабочие.

Вот прямые последствия недостатка денежных знакови вместе с тем его точные признаки.

Но возвращаемся к основному рассуждению и ставим второй вопрос: где предел потребности жизни в денежных знаках? Есть ли такой предел?

Несомненно, есть, и его можно выразить в форме следую­щего закона, который мы и постараемся доказать.

Увеличение числа знаков необходимо и полезно до тех пор, пока новые, добавочно выпускаемые их количества вы­зывают новый, не производившийся дотоле труд или возвы­шают производительность и результаты труда прежнего.

Поиск по сайту: