Субъективная интерпретация и диспозиционистская тенденциозность

Особенности восприятия, лежащие в основе диспозиционистской тенденциозности, несомненно, получают поддержку со стороны множества других когнитивных факторов, влияющих на то, как люди интерпретируют социальное поведение. Остановимся вкратце на этих факторах.

Языковые факторы. Уолтер Мишел (Walter Mischel, 1968) был одним из первых, кто заметил, что формирование людьми диспозиционистских атрибуций стимулируются, по всей вероятности, тем, что эпитеты, применяемые к поведению того или иного человека, как правило, могут быть применены и к самому этому человеку. Так, «враждебные» действия совершаются «враждебно настроенными» людьми, «зависимое» поведение присуще «зависимым» людям, и так далее. В то же время наш язык не позволяет нам связывать действия и ситуации подобным образом. (Согласитесь, что фраза «ситуация, способствующая враждебным действиям» звучит довольно неуклюже.) Примечательным исключением из этого правила является представление о трудной задаче, т.е. задаче, предрасполагающей к неудаче в силу своей трудности.

Устойчивость впечатления. Если вы хотя бы однажды наблюдали поведение человека либо его результат, отнеся их при этом на счет личностных диспозиций этого человека, то впредь вам будет уже весьма трудно изменить свою гипотезу об этом человеке, даже если вас посвятят в новые подробности, подвергающие сомнению, либо обесценивающие старую информацию (Lord, Lepper & Ross, 1979; Ross, Lepper & Hubbard, 1975). В настоящее время в нашем распоряжении имеются данные о широком спектре когнитивных процессов, обеспечивающих сохранение первого впечатления в неизменном виде (Ross & Lepper, 1980). Все последующие поступки человека будут, скорее всего, истолковываться так, чтобы они согласовывались с атрибуциями, сформированными изначально, и в то время как любые подтверждения будут приниматься за чистую монету, все исключения будут без колебаний отметаться.

Теория и идеология. Наклонности, основанные на восприятии, способны усиливаться при помощи согласующихся с ними и служащих их оправданию теорий. Западная интеллектуальная и нравственная традиция обеспечивает мощную поддержку привычке объяснять поведение в терминах диспозиций. В значительной своей части западная культура, начиная от иудео-христианского мотива индивидуальной моральной ответственности и кончая интеллектуальными устоями капитализма и демократии, связанными с императивом свободы действия, ставит акцент на роли деятеля как причины происходящего, ассоциируя любые поступки с людьми, их совершающими.

Пожалуй, крупнейшей интеллектуальной традицией, сосредоточившейся на ситуационном подходе к объяснению социальных процессов, был марксизм. Бихевиоризм, «теория поля» Курта Ле-вина и большинство социологических направлений являются традициями (в пределах спектра социальных наук), уделяющими внимание ситуации, однако их влияние на более широкие общественные круги, конечно же, очень незначительно. Возможность того, что незападные культуры могут способствовать развитию и популярности совсем иных психологических теорий, рассматривается в главе 7.

Статистика и диспозиционистская тенденциозность

Необходимо, наконец, отметить, что сохранению склонности людей к диспозиционизму способствуют и некоторые распространенные статистические ошибки. Во-первых, люди едва ли способны распознать скромные по величине корреляции, лежащие в основе личностных черт (Chapman & Chapman, 1967; Kunda & Nisbett, 1986; Nisbett & Ross, 1980). Во-вторых, люди вряд ли способны оценить связь между размером совокупности и качеством получаемой информации. В частности, они имеют слабое представление о полезности агрегирования данных для точности предсказания поведения, связанного с личностными чертами (Kahneman & Tversky, 1973; Kunda & Nisbett, 1986). Несовершенство статистических способностей людей создает вакуум, который заполняется перцеп-тивными и когнитивными тенденциозностями.

Следует отметить, что сами факторы, позволяющие людям или поощряющие их придерживаться той теории личности, которую они абстрактно разделяют, способны уменьшать практический эффект от применения этой теории к отдельным прогностическим задачам в повседневной жизни (Nisbett, 1980). Важней же всего то, что люди склонны непомерно преувеличивать значения показателей согласованности поведения, характеризующие конкретные черты личности у конкретных людей. Мы можем наверняка утверждать, что люди будут привычно присваивать более крайние оценки черт личности и делать это с гораздо большей уверенностью, чем это было бы уместно. Это означает, что они будут, не колеблясь, делать предсказания с уверенностью, которую искушенный исследователь в области психологии личности счел бы неуместной.

И все-таки как же мы можем так заблуждаться?

И все-таки, как же мы можем допускать столь серьезные ошибки в таких важных вопросах? Зачастую подобный вопрос ставится в терминах теории эволюции. Суждения о других людях часто важны для выживания, и поэтому было бы странно, если бы мы столь серьезно в них заблуждались. Как отмечали Эйнхорн и Хогарт (Einhom & Hogarth, 1978), использование подобных эволюциони-стских аргументов применительно к психологии является крайне опасным. Один тот факт, что та или иная способность явно имеет огромное значение для выживания, не означает еще, что тот или иной конкретный организм должен обладать ею. Жизнь зеленой макаки, например, постоянно подвергается угрозе со стороны леопардов и питонов. Однако экспериментальные тесты показали, что наиболее, на первый взгляд, явные признаки, указывающие на близость леопарда (такие, как труп газели на ветвях дерева), не вызывают у макаки тревоги. Подобным же образом она не узнает и след питона (ни на вид, ни по запаху).

Кроме того, возникает вопрос: действительно ли суждения о личности, подобные тем, которые мы обсуждали выше, были столь уж важны для человеческих существ в тех условиях, в которых формировался человеческий род? Один из критиков теории социального восприятия охарактеризовал ее как «социальную психологию чужаков», утверждая, что заблуждения, свойственные нашим суждениям о чужих людях, могут не иметь никакого отношения к нашим суждениям о близких. Очень похоже, что и данная характеристика и данное утверждение верны, по крайней мере, во многом. Обыденная теория личности, рассмотренная в данной главе, может быть применима в основном к суждениям о людях, которых мы знаем недостаточно хорошо. Идея же об эволюционной полезности применима скорее к суждениям друг о друге находящихся в близких отношениях особей из стада древнейших гоминид или из племени первобытных людей, чем к их суждениям о чужаках.

Таким образом, простого учета базовых частот поступков конкретного знакомого индивида в конкретной знакомой ситуации было бы почти достаточно для вполне точного предсказания его поведения в условиях повседневной жизни первобытных людей. Возможно, более изощренные методы анализа и не нужны были до тех пор, пока люди не начали торговать и путешествовать, а значит, встречать других людей, ведущих себя и думающих по-иному.

Бесспорно, в наши дни многие проводят большую часть своего времени вовсе не в обществе близких людей, будучи вынужденными выносить важные суждения о практически незнакомых людях. Поэтому описанные нами ошибки обыденной теории личности нельзя рассматривать лишь как простительные маленькие слабости, свойственные человеческой природе.

Далее мы обратимся к тому, что же вытекает из «прогностических провалов», описанных нами в данной главе. Не служат ли они причиной хаоса, возникающего при наших попытках согласовать собственное поведение с поведением других? Кажется, нет, и в этом состоит парадокс. Мы постоянно имеем дело с неблизкими нам людьми; мы придерживаемся ошибочных теорий о предпосылках их поведения, но при этом нам все-таки удается каким-то образом доводить начатое до конца без того огромного числа прогностических ошибок, которые мы, теоретически, должны были бы допускать ежедневно. Что же избавляет нас от них? Именно этим вопросом мы сейчас и займемся.

Поиск по сайту: