Через стену и прямо в пасть 14 страница

Она снова улыбнулась.

– Спасибо тебе.

Он кивнул в сторону ее меча.

– Это, наверное, Рюнён переделала Тамерлин под твою руку?

– Да, она. Хотя все время жутко ворчала, говорила, что меч идеален, что нечего его портить. Но я очень довольна тем, как она его переделала. Теперь он мне как раз по руке и отлично сбалансирован. Он стал легким, как прутик!

Они постояли молча, глядя на драконов, и Эрагон все пытался придумать, как бы рассказать Арье об их с Сапфирой планах. Но даже начать не сумел, потому что она спросила:

– А у вас с Сапфирой как шли дела в последние несколько месяцев?

– Да, нормально.

– Что еще интересного произошло с тех пор, как ты написал мне письмо?

Эрагон на минуту задумался, затем кратко сообщил Арье о покушениях на Насуаду, о восстании на севере и на юге, о рождении дочери у Рорана и Катрины, о получении Рораном титула графа и о том, сколько сокровищ им удалось раскопать в разрушенной цитадели. В самую последнюю очередь он рассказал о том, как они с Сапфирой летали в Карвахолл и на могилу Брома.

Пока он ей все это рассказывал, Сапфира и Фирнен начали кружить, очень быстро подергивая кончиками хвостов. У обоих пасти были слегка приоткрыты, белые длинные клыки обнажены, и оба тяжело дышали, издавая низкие ворчливые с повизгиванием звуки, каких Эрагон еще никогда прежде не слышал. Это было более всего похоже на начинающуюся драку, что несколько его встревожило, но чувства, которые испытывала Сапфира, отнюдь не имели отношения ни к гневу, ни к страху. Это было совсем иное чувство…

«Я хочу испытать его», – заявила ему Сапфира и шлепнула хвостом по земле, заставив Фирнена остановиться.

«Испытать? Но как? Зачем?»

«Чтобы выяснить, есть ли у него железо в костях и огонь внутри! Чтобы узнать, подойдет ли он мне!»

«Ты уверена?» – спросил Эрагон, уже догадываясь, к чему она клонит.

Сапфира снова стеганула хвостом по земле, и он почувствовал ее решимость и силу ее желания.

«Я все о нем знаю – все, кроме этого. И потом, – она изобразила нечто вроде веселой усмешки, – драконы ведь не на всю жизнь браки заключают!»

«Ну, хорошо… Но будь осторожна».

Он едва успел договорить, когда Сапфира ринулась вперед и укусила Фирнена за левый бок – да так, что потекла кровь. Фирнен оскалился, отскочил назад и зарычал. Казалось, он не чувствует в себе должной уверенности.

«Сапфира!» – И Эрагон, страшно огорченный, повернулся к Арье, собираясь извиниться.

Но Арья огорченной вовсе не казалась. А Фирнену, как и Эрагону, она мысленно сказала:

«Если ты хочешь, чтобы она тебя уважала, ты должен в ответ тоже ее укусить».

И она, приподняв бровь, насмешливо посмотрела на Эрагона. Он ответил ей осторожной улыбкой, поняв, в чем дело.

Фирнен оглянулся на Арью, явно колеблясь, и снова отпрыгнул, ибо Сапфира в очередной раз больно его цапнула. А потом он вдруг взревел, расправил крылья, словно желая казаться больше, и, бросившись на Сапфиру, тоже укусил ее за заднюю лапу, пронзив зубами чешуйчатую шкуру.

Разумеется, для Сапфиры такой укус – сущий пустяк.

И оба дракона вновь принялись кружить, рыча и подвывая все громче и громче. Затем Фирнен снова прыгнул и прижал шею Сапфиры к земле. Он некоторое время подержал ее в таком положении, игриво покусывая за затылок, а потом Сапфира вырвалась, хотя сопротивлялась она отнюдь не так яростно, как можно было бы ожидать. И Эрагон догадывался, что она сама позволила Фирнену поймать ее, поскольку в обычной ситуации даже Торн вряд ли сумел бы это сделать.

– Как-то странно эти драконы ухаживают друг за другом, – заметил Эрагон. – Нежности у них маловато.

– А ты бы хотел, чтобы они нашептывали друг другу на ушко стихи и целовались?

– Да нет…

Одним движением Сапфира отшвырнула от себя Фирнена и слегка попятилась. Потом взревела и стала скрести землю когтями передних лап, и тогда Фирнен, подняв голову к небесам, выпустил из пасти трепещущий язык зеленого огня в два раза длиннее его собственного тела.

– Ого! – воскликнула Арья с явным удовлетворением.

– Что?

– Да он же впервые выдохнул пламя!

Сапфира тоже выдохнула длинную ленту огня – Эрагон чувствовал его жар даже на расстоянии пятидесяти футов, – а затем подпрыгнула и взвилась в небо, стрелой поднимаясь все выше и выше. Фирнен последовал за ней.

Эрагон стоял рядом с Арьей и смотрел, как два сверкающих дракона взмывают в небеса, описывая спирали и выпуская из пасти языки пламени. Это было впечатляющее зрелище: дикое, прекрасное, немного пугающее. Эрагон наконец понял, что стал свидетелем древнего естественного ритуала, одного из тех, которые подсказывает сама природа, без которого земля опустела бы и умерла.

Его мысленная связь с Сапфирой стала совсем слабой, поскольку расстояние между ними все увеличивалось, но он по-прежнему чувствовал жар ее страсти, который заслонял все прочие ее мысли. Ею руководила теперь лишь та инстинктивная потребность, которой подвластны все живые существа, даже эльфы.

Драконы вскоре превратились в две сверкающие звездочки, вращавшиеся друг вокруг друга в безбрежном просторе небес. Но хоть они и были очень далеко, Эрагон все еще воспринимал отдельные мысли и ощущения Сапфиры. Несмотря на то что Элдунари не раз делились с ним своими любовными воспоминаниями, он не сумел все же скрыть смущения: щеки у него разгорелись, кончики ушей стали багровыми, а на Арью он и вовсе смотреть не мог.

Она тоже, по всей видимости, находилась под воздействием тех чувств, которыми были охвачены драконы, хотя и реагировала на это иначе. Она смотрела вслед Сапфире и Фирнену со слабой улыбкой, и глаза ее сияли ярче, чем обычно, словно это зрелище наполняло ее гордостью и счастьем.

Эрагон вздохнул, присел на корточки и принялся рисовать что-то на земле стебельком травы.

– Ну, много времени это не заняло, – сказал он.

– Нет, не заняло, – эхом откликнулась Арья.

Он продолжал рисовать, а она по-прежнему стояла возле него, и оба молчали. И вокруг тоже стояла полная тишина, если не считать легкого шелеста ветерка.

Наконец Эрагон осмелился поднять на Арью глаза, и она показалась ему еще красивей, чем прежде. Но он сейчас видел в ней не только прекрасную женщину, но и надежного друга и союзника, который спас его от Дурзы, сражался с ним бок о бок в бесчисленных битвах, вместе с ним терпел страшные пытки в тюрьме Драс-Леоны, сразил копьем Даутхдаэрт огромного черного дракона Шрюкна.

Он как-то сразу вспомнил все, что Арья рассказывала ему о своем детстве и юности в Эллесмере, о сложных взаимоотношениях с матерью и о тех причинах, которые заставили ее покинуть Дю Вельденварден и стать послом эльфов. Он вспомнил о той боли и обидах, которые ей пришлось терпеть – отчасти по вине ее матери, а отчасти в связи с тем, что она оказалась как бы в изоляции среди людей и гномов. Вспомнил о вечном ее одиночестве, которое стало еще мучительней с тех пор, как она потеряла Фаолина, а потом угодила в лапы к Дурзе, который пытал ее в темницах Гилида.

Все это как-то сразу пришло ему в голову, бередя душу, и он испытал глубокое чувство единства с Арьей и глубокую печаль, связанную со скорым расставанием. Внезапно ему страстно захотелось запечатлеть ее такой, какой видит в эти мгновения.

И пока Арья задумчиво смотрела в небо, Эрагон отыскал подходящий камень – похоже, это был обломок слюдяного пласта, торчавший из земли, – и, стараясь как можно меньше шуметь, пальцами выкопал камень из земли и старательно его обтер.

Несколько мгновений потребовалось ему, чтобы вспомнить те заклинания, которыми он уже однажды пользовался, и приспособить их для извлечения из земли нужных ему красок. Почти одними губами он произнес нужные слова, составляя заклятие.

На поверхности камня что-то шевельнулось, как рябь на мутной воде, и на нем стали расцветать самые разнообразные цвета – красный, синий, зеленый, желтый, – складываясь затем в определенные линии и формы, перетекая друг в друга, смешиваясь, давая более сложные оттенки, и через несколько мгновений на камне возникло изображение Арьи.

Эрагон остановил действие чар и некоторое время изучал созданный им фейртх. Он был вполне удовлетворен увиденным – изображение показалось ему вполне честным, правдивым, в отличие от того фейртха, который он когда-то давно попытался создать в Эллесмере. Этот портрет Арьи имел глубину и смысл, которых тот, первый, был начисто лишен. Это был отнюдь не идеализированный ее образ, особенно в том, что касалось композиционного решения, и Эрагон был горд тем, что сумел уловить столь многие особенности ее характера. В этом фейртхе ему удалось как бы суммировать все, что он о ней знал, все темные и светлые стороны ее души, которые стали ему известны.

Он позволил себе еще немного порадоваться, а потом размахнулся, собираясь разбить осколок слюды о камни, и услышал, как Арья сказала: «Кауста!» – и камень, описав в воздухе дугу, опустился ей на ладонь.

Эрагон открыл было рот, собираясь объясниться и попросить прощения, но передумал и ничего не стал говорить.

Держа фейртх перед собой, Арья долго и внимательно на него смотрела, а Эрагон не менее внимательно наблюдал за нею, пытаясь понять, что она чувствует.

Прошла долгая и весьма напряженная минута.

Потом Арья опустила фейртх, и Эрагон протянул руку, намереваясь отобрать у нее камень, но она и не подумала его ему отдать. Она выглядела странно взволнованной, даже, пожалуй, встревоженной, и сердце у Эрагона упало: значит, его фейртх ее огорчил!

А она, глядя ему прямо в глаза, вдруг сказала на древнем языке:

– Эрагон, хочешь, я назову тебе мое истинное имя?

От такого предложения он попросту онемел и смог лишь кивнуть, настолько был потрясен. Но потом все же заставил себя проявить должную учтивость.

– Это была бы великая честь для меня, – с трудом вымолвил он.

Арья шагнула к нему, приложила губы к самому его уху и едва слышным шепотом назвала ему свое истинное имя. И когда она его произнесла, оно так и зазвенело в душе Эрагона. И он вдруг понял, что отчасти уже знал это имя, хотя в нем содержалось и много такого, что очень его удивило. И главное, он понял, почему Арье было так нелегко поделиться своим именем с кем-то еще.

Затем она снова чуть отодвинулась от него, явно ожидая, что он скажет, лицо ее казалось совершенно бесстрастным, как маска.

Ее имя вызвало в душе Эрагона множество вопросов, но Он понимав, что сейчас не время задавать их. Скорее, нужно было заверить Арью, что его мнение о ней ничуть не изменилось, что оно по-прежнему необычайно высокое. Наоборот, то, что он только что о ней узнал, лишь усилило его любовь к ней, ибо он понял истинный масштаб ее самоотверженности и приверженности долгу. Он понимал сейчас одно: если бы он неправильно воспринял ее имя или – хотя бы невольно – посмел ляпнуть что-нибудь не то, их дружбе пришел бы конец. И он, глядя Арье прямо в глаза, сказал тоже на древнем языке:

– Твое имя… твое имя очень хорошее! Ты должна им гордиться. Гордиться тем, какая ты. Я очень благодарен тебе за то, что ты поделилась со мной самой драгоценной своей тайной. Я счастлив был бы всегда называть тебя своим другом и обещаю, что буду беречь твое имя как зеницу ока. Скажи, ты хочешь услышать и мое имя?

Она кивнула.

– Да, хочу. И обещаю помнить и защищать его до тех пор, пока оно будет твоим.

Ощущение чрезвычайной значительности момента охватило Эрагона. Он знал, что обратного пути не будет, и его радовало и одновременно пугало то, что он сейчас сделает. И он, шагнув вперед, сделал точно то же самое, что только что сделала Арья: приложил губы к ее уху и очень тихо прошептал свое имя. И все его существо затрепетало, услышав эти слова.

Затем, внезапно насторожившись, он отступил, не зная, как она воспримет открывшуюся ей его сущность. Сочтет ли его глупцом или мудрецом? Впрочем, ей так или иначе придется вынести о нем свое суждение.

Арья глубоко вздохнула, посмотрела в небо, затем повернулась к Эрагону и тихо, очень ласково сказала ему:

– У тебя тоже очень хорошее имя. Однако же я не уверена, что это то самое имя, которое было у тебя, когда ты покидал долину Паланкар.

– Нет, не то.

– И не то, которое ты носил, когда жил и учился у нас в Эллесмере. Ты очень повзрослел с тех пор, как мы с тобой познакомились.

– Пришлось.

Она кивнула.

– Ты по-прежнему очень молод, но ты уже не ребенок.

– Да, это точно.

Эрагона сильней, чем когда-либо, тянуло к ней. Этот обмен именами создал между ними особую связь, но какую? В этом он еще не разобрался, и эта неуверенность заставляла его чувствовать себя обнаженным, уязвимым, ведь теперь Арья знала все его недостатки. Однако никакого презрения или отвращения к нему она явно не проявляла. Похоже, она действительно принимала его таким, какой он есть; как, впрочем, и он ее. Мало того, она не могла не увидеть в его истинном имени тех чувств, которые он питал к ней, но и это тоже ее не оттолкнуло!

Эрагон не был уверен, стоит ли говорить что-то еще, но и просто так отпустить Арью сейчас он не мог. А потому, собрав все свое мужество, спросил:

– Арья, что с нами будет?

Она колебалась, но он видел, что она прекрасно поняла, что он имел в виду. Старательно подбирая слова, она сказала:

– Не знаю… Раньше я, пожалуй, ответила бы: «Ничего особенного», но теперь… И все же, ты еще слишком юн, Эрагон. Взрослея, люди часто меняют свои взгляды. Лет через десять или даже через пять ты, возможно, уже не будешь испытывать тех чувств, какие испытываешь сейчас.

– Мои чувства не изменятся, – сказал он с абсолютной уверенностью.

Арья снова долго и внимательно вглядывалась в его лицо, потом выражение ее лица вдруг переменилось, и она сказала:

– Ну что ж, тогда… возможно… со временем… – Она ласково коснулась ладонью его щеки. – Ты не можешь сейчас просить меня о большем, Эрагон. Я не хочу ошибиться. Ты слишком много значишь, как для меня, так и для всей Алагейзии.

Он попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась гримаса.

– Но… у нас нет времени, – сказал он и задохнулся. Ему было очень нехорошо.

Брови Арьи сошлись на переносице, она опустила руку и спросила:

– Что ты хочешь этим сказать?

Он потупился, не зная, как лучше объяснить ей. И в конце концов сказал все просто и честно. Он рассказал ей, с какими трудностями они с Сапфирой встретились, пытаясь найти безопасное место для драконьих яиц и Элдунари, рассказал и о планах Насуады, и о ее намерении создать группу избранных магов, которые будут следить за всеми прочими заклинателями.

Он говорил, наверное, несколько минут и завершил свой монолог так:

– И тогда мы с Сапфирой решили, что единственное, что нам остается, это покинуть Алагейзию и воспитывать драконов в другом месте, подальше ото всех. Это было бы наилучшим выходом и для драконов, и для Всадников, и для остальных народов Алагейзии.

– Но Элдунари… – начала было Арья, которую явно взволновал его рассказ.

– Элдунари тоже не могут здесь оставаться. Они никогда не будут в безопасности даже в Эллесмере. Всегда может найтись тот, кому захочется их выкрасть и воспользоваться ими в собственных целях. Нет, нам нужно найти такое место, каким был для Всадников остров Врёнгард; такое, где никто не сможет найти драконов и причинить им зло, пока они еще малы; да и дикие драконы, если и они станут вылупляться из сохраненных яиц, никому не смогут там нанести вреда. – Эрагон попытался улыбнуться, но это у него не получилось. – Вот почему я сказал, что у нас нет времени. Мы с Сапфирой собираемся как можно скорее покинуть Алагейзию, и если ты останешься… В общем, тогда я не знаю, увидимся ли мы с тобой когда-нибудь снова.

Арья посмотрела на фейртх, который по-прежнему держала в руке. Она была сильно встревожена.

– Ты бы согласилась отказаться от королевской короны, чтобы отправиться вместе с нами? – спросил он, уже зная ответ.

Она вскинула на него глаза.

– А ты согласился бы отказаться от заботы о драконьих детенышах?

Он молча покачал головой.

Они еще немного помолчали, потом Арья спросила:

– Как же ты будешь подыскивать кандидатов на роль Всадников?

– Мы оставим несколько яиц здесь – у тебя, скорее всего. А как только они проклюнутся, то юные драконы и их Всадники присоединятся к нам, а мы пришлем тебе новые яйца.

– Я думаю, есть и еще какое-то решение, вовсе не обязательно, чтобы ты, Сапфира и все Элдунари покидали Алагейзию!

– Если бы было, мы бы давно уже к нему пришли.

– Но как же Элдунари? Как же Глаэдр и Умаротх? Ты уже говорил с ними об этом? Они согласились?

– Нет, не говорил. Но они согласятся. Уж это-то я знаю.

– Ты уверен, Эрагон? Неужели это единственный путь – расстаться со всеми, кого ты знал и любил?

– Это необходимо. Кстати, наше расставание всегда подразумевалось. Анжела предсказывала мне это еще в Тирме, когда гадала для меня, так что у меня хватило времени, чтобы приучить себя к этой мысли. – Он протянул руку и коснулся щеки Арьи. – Но я все-таки спрошу еще раз: ты полетишь с нами?

На глазах у нее показались слезы, она прижала фейртх к груди и с отчаянием воскликнула:

– Я не могу!

Эрагон кивнул и убрал руку.

– Тогда… наши пути расходятся. – Он и сам готов был расплакаться и сдерживался из последних сил.

– Но ведь еще не сейчас? – прошептала Арья. – У нас ведь еще есть немного времени, правда? Мы еще можем немного побыть вместе?

– Нет, еще не сейчас.

И они замерли в молчании, глядя в небо и поджидая возвращения Сапфиры и Фирнена. Через некоторое время ее рука коснулась его руки, и он сжал ее. Но это было малое утешение, и оно не могло до конца утишить боль, терзавшую его сердце.

Совестливый человек

Теплый свет струился из окон на правой стене широкого коридора, высвечивая квадратики на противоположной стене, где между мрачными резными дверями, расположенными на одинаковом расстоянии друг от друга, висели флаги, картины, щиты, мечи и рогатые головы оленей.

Эрагон шел в рабочий кабинет Насуады, то и дело выглядывая в окна, откуда открывался чудесный вид. Со двора доносились звуки музыки и пение – это певцы и музыканты готовились к торжественному приему в честь прибытия Арьи. Празднование началось и продолжалось до сих пор сразу после того, как Арья, Фирнен, Эрагон и Сапфира вернулись в Илирию. Но теперь всеобщее возбуждение начинало понемногу спадать, и Эрагону удалось наконец условиться с Насуадой о встрече.

Он кивком поздоровался со стражниками у дверей и шагнул внутрь.

Насуада уютно устроилась в мягком кресле, слушая музыканта, а тот, аккомпанируя себе на лютне, пел какую-то красивую, хотя и печальную любовную песню. На подлокотнике кресла устроилась девочка-ведьма Эльва с вышиванием в руках, а рядом сидела Фарика, любимая горничная Насуады. На коленях у Фарики, свернувшись клубком, лежал кот-оборотень Желтоглазый в своем зверином обличье. Кот выглядел крепко спящим, но Эрагон по опыту знал, что он, скорее всего, и не думает спать.

Эрагон подождал в дверях, пока музыкант кончит играть.

– Спасибо, можешь идти, – сказала музыканту Насуада и тут же заметила Эрагона: – А, Эрагон, здравствуй, рада тебя видеть.

Он слегка поклонился ей. Затем девочке:

– Здравствуй, Эльва.

Она глянула на него исподлобья:

– Здравствуй, Эрагон.

Кот-оборотень слегка дернул хвостом.

– Что ты хотел со мной обсудить? – спросила Насуада и сделала глоток из чаши, стоявшей на боковом столике.

– Может быть, нам лучше поговорить наедине? – сказал Эрагон и мотнул головой в сторону стеклянных дверей, ведущих на балкон. Балкон нависал над чудесным внутренним двориком с фонтаном и садом.

Насуада минутку подумала, затем встала и быстро прошла на балкон, шлейф ее пурпурного платья метнулся за нею.

Они постояли немного рядом, глядя на пузырящуюся воду в фонтане, холодную и серую из-за тени, отбрасываемой зданием.

– Какой красивый полдень, – сказала Насуада, глубоко вздыхая. Она выглядела куда более спокойной, чем при их последней встрече, хотя это и было всего несколько часов назад.

– Эта музыка, похоже, здорово исправила тебе настроение, – заметил он.

– Не музыка, а Эльва.

Эрагон удивленно наклонил голову набок:

– Как это?

Странная полуулыбка скользнула по губам Насуады.

– После моего пленения в Урубаене… после всего того, что мне довелось перенести… после всего, что я потеряла… после покушений на мою жизнь – после всего этого мир для меня, казалось, утратил свои краски. Я сама себя не чувствовала. И ничто не могло прогнать печаль из моей души.

– Я тоже все время думал об этом, – сказал Эрагон, – но не знал, что сказать или сделать, чтобы помочь тебе.

– Ничего. Ничего ты не смог бы ни сказать, ни сделать – ничто бы не помогло, и я могла бы годами пребывать в таком состоянии, если бы не Эльва. Она сказала мне… то, что мне так необходимо было услышать. Во всяком случае, сама я так думаю. Это было исполнение того обещания, которое она дала мне давным-давно в замке Аберон.

Эрагон нахмурился и оглянулся на дверь, за которой по-прежнему сидела Эльва, занятая вышиванием. Несмотря на все, что им довелось пережить вместе, он по-прежнему не мог себя заставить полностью доверять ей, вот и сейчас тоже опасался, что Эльва манипулирует Насуадой в каких-то своих эгоистических целях.

Насуада коснулась его плеча.

– Не тревожься обо мне, Эрагон. Я слишком хорошо себя знаю. Вряд ли Эльва сможет нарушить мое душевное равновесие, даже если ей этого действительно захочется. Даже Гальбаториксу не удалось сломить меня, так неужели ты думаешь, что это удастся ей?

Он мрачно посмотрел прямо на нее и сказал:

– Да, она, пожалуй, может в этом и преуспеть.

Насуада снова улыбнулась:

– Мне приятна твоя забота, но в данном случае твои тревоги лишены оснований. Позволь же мне насладиться нынешним хорошим настроением, а свои подозрения ты выскажешь мне позже.

– Хорошо. – И, несколько расслабившись, Эрагон сказал: – Я рад, что ты лучше чувствуешь себя.

– Спасибо. Так и должно было случиться. Кстати, Сапфира и Фирнен по-прежнему воркуют, как птички? Я что-то их больше не слышу.

– Воркуют. Только они сейчас где-то высоко, над этим утесом. – И щеки Эрагона слегка вспыхнули, поскольку он невольно коснулся мыслей Сапфиры.

– Ясно. – Насуада оперлась о каменную балюстраду, украшенную резьбой в виде цветущих ирисов. – Итак, зачем ты хотел со мной встретиться? Ты пришел к какому-то решению относительно моего предложения?

– Пришел.

– Прекрасно. Тогда уже можно приступать к конкретным планам. Я…

– Мы решили твоего предложения не принимать.

– Что? – Насуада с недоверием уставилась на него. – Но почему? Кому же еще я могла бы поручить такое дело?

– Этого я не знаю, – мягко сказал он. – Этот вопрос вам с Оррином придется решать самим.

Насуада подняла брови.

– И ты не поможешь нам даже выбрать подходящего человека? И ты еще хочешь, чтобы я поверила, будто ты подчиняешься только моим приказам?

– Ты все поняла совершенно неправильно, – сказал Эрагон. – Я не хочу ни возглавлять магов, ни следить за ними, ни присоединяться к ним.

Насуада некоторое время внимательно на него смотрела, затем подошла к стеклянным дверям и плотно их прикрыла, чтобы Эльва, Фарика и кот-оборотень не подслушивали. Вернувшись к Эрагону, она сказала:

– Эрагон, о чем ты только думаешь! Ты же должен понимать, что, так или иначе, к кому-то тебе присоединяться придется. Все маги, которые служат мне, должны это сделать. Тут не может быть исключений. Ни одного! Я не могу допустить, чтобы люди думали, будто у меня есть фавориты. Это вскоре посеяло бы раздоры – особенно в рядах магов, – а именно этого я меньше всего и хочу. Пока ты являешься моим подданным, ты должен подчиняться законам нашего королевства. Или, может быть, мой авторитет для тебя ничего нe значит? По-моему, я не должна даже говорить с тобой об этом!

– Не Должна. Я и сам прекрасно это понимаю. Именно поэтому мы с Сапфирой и решили покинуть Алагейзию.

Насуада схватилась за перила так, словно боялась, что не устоит на ногах. Какое-то время оба молчали, было слышно лишь!, как плещется вода в фонтане.

– Я что-то не понимаю…

И Эрагон в очередной раз, как это было и с Арьей, изложил все доводы в пользу того, почему драконы, а значит, и он с Сапфирой, не могут оставаться в Алагейзии. А под конец сказал:

– Мне никогда не нравилось общество магов. Я все равно не смог бы руководить ими. У нас с Сапфирой другая обязанность: выращивать драконов и воспитывать Всадников. Это должно стать первоочередной нашей задачей. Даже если бы у меня было время, я все равно не смог бы, будучи предводителем Всадников, по-прежнему подчиняться тебе. Да, и остальные народы Алагейзии никогда бы с этим не смирились. Несмотря на решение Арьи стать королевой, члены ордена Всадников должны оставаться по возможности беспристрастными. А если и мы начнем игру в фаворитов, это попросту разрушит Алагейзию. Единственный вариант, при котором я, возможно, согласился бы принять предлагаемый тобою пост – если в объединение магов войдут представители всех рас, даже ургалов. Но это вряд ли произойдет. И потом, вопрос о сохранности драконьих яиц и Элдунари по-прежнему останется открытым.

Насуада нахмурилась.

– Тебе вряд ли удастся убедить меня в том, что ты при всей своей силе и могуществе не сможешь защитить молодых драконов, оставаясь здесь, в Алагейзии.

– Может быть, я и смог бы, но нельзя полагаться только на магию. Чтобы действительно обеспечить безопасность драконов, нужны чисто физические преграды – крепостные стены, рвы с водой и такие крутые и высокие утесы, на которые не взберется ни человек, ни эльф, ни гном, ни ургал. Однако еще важнее та безопасность, которую дает расстояние. Я должен сделать так, чтобы добраться до нас было настолько трудно, что тяготы подобного пути обескуражили бы любого, даже самого решительного врага, и ему расхотелось бы предпринимать подобные попытки. Допустим, я готов признать, что мог бы защитить драконов. Но как решить другую проблему? Как удержать драконов от охоты на стада? На наш скот? На фельдуностов, которых разводят гномы? Ты бы хотела без конца объясняться с Ориком по поводу регулярного истребления его фельдуностов? Или, может, тебе приятно было бы успокаивать разъяренных фермеров, потерявших свой скот? Нет, мы должны покинуть Алагейзию. Это единственно возможное решение.

Эрагон помолчал, глядя на струи фонтана, потом прибавил:

– Даже если бы в Алагейзии и нашлось место для драконьих яиц и Элдунари, все равно было бы неправильно, если бы я здесь остался.

– Это еще почему?

Он покачал головой:

– Ты же знаешь ответ не хуже меня! Я стал слишком могущественным. Пока я здесь, твой авторитет – как и авторитет Арьи, Орика и Оррина – всегда будет подвергаться сомнениям. Если бы я пожелал, если бы я напрямую к ним обратился, большая часть жителей Сурды, Тирма и твоего королевства последовали бы за мной. А если мне еще и Элдунари будут помогать, тогда мне и вовсе никто противостоять не сможет, даже Муртаг или Арья.

– Но ты же не пойдешь против нас! Ты же совсем не такой!

– Нет? За все те годы, что мне суждено прожить – а я ведь могу прожить очень-очень долго, – многое может перемениться. Ты можешь поручиться, что я никогда не захочу вмешаться в дела Алагейзии?

– Если ты и вмешаешься, то, не сомневаюсь, по какой-то серьезной причине, и мы еще будем благодарны тебе за это…

– Будете ли? Нет, я и тогда, несомненно, буду считать, что действую в высшей степени правильно и справедливо. Но ведь это ловушка, не правда ли? И ловушка заключается как раз в той уверенности, что я, а не кто иной, все знаю лучше всех, ибо в моих руках невероятная сила и власть, а потому именно я имею полное право действовать так, как сам захочу. – И Эрагон, вспоминая давние слова самой Насуады, сказал: – Помнишь: «ради благополучия большинства»? Если я ошибусь, кто сможет остановить меня? И тогда я, вполне вероятно, стану очередным Гальбаториксом, несмотря на свои самые лучшие устремления. Положение дел таково, что мое могущество заставляет людей соглашаться со мной. Я уже не раз видел это, занимаясь различными делами по всей Империи. Если бы ты оказалась в моем положении, смогла бы ты сопротивляться искушению постоянно во все вмешиваться, указывать, как лучше поступить? Мое присутствие здесь нарушает порядок вещей, Насуада. И если я хочу избежать той участи, которая мне ненавистна, я должен покинуть Алагейзию.

Насуада вздернула подбородок:

– Я могла бы приказать тебе остаться.

– Надеюсь, ты этого не сделаешь. Я бы предпочел, чтобы мы расстались друзьями, а не разъяренными врагами.

– Значит, ты желаешь держать ответ только перед собой и больше ни перед кем?

– Я буду держать ответ перед Сапфирой и перед своей совестью, как делал это всегда.

Губы Насуады чуть искривились.

– Совестливый человек – вот самый опасный человеческий тип в мире!

Они снова долго молчали, слушая пение фонтана, потом Насуада спросила:

– Ты веришь в существование богов?

– В каких богов? Их много.

– В любых. Во всех. Ты веришь в то, что существует некая сила, превосходящая твою собственную?

– Ну, если считать Сапфиру… – И он поспешил с улыбкой извиниться, поскольку Насуада нахмурилась. – Извини. Я пошутил. Возможно, боги действительно существуют, но я не знаю. Не уверен. Я, правда, видел… Я, возможно, видел бога гномов Гунтеру. Это было еще в Тронжхайме, когда короновали Орика. Но если боги и существуют, то я о них не слишком высокого мнения, ибо они позволили Гальбаториксу так долго оставаться на троне.

Поиск по сайту: