МАТЕРИАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ (X—XIII вв.) 4 страница

А вот чудо св. Якова: «Случилось однажды так, что некий па­ломник родом из Везеле оказался без гроша. А так как он сты­дился просить милостыню, то лег спать голодным под деревом. Проснувшись, он нашел у себя в котомке хлебец. Тогда он вспом­нил, что видел во сне, как святой Яков обещал позаботиться о его пропитании. И этим хлебом он жил две недели, пока не вернулся домой. Он не отказывал себе в том, чтобы утолять голод дважды в день, но назавтра вновь находил в котомке целый хлебец».

Или чудо св. Доминика: «Однажды братья, а было их сорок человек, увидели, что из еды у них остался лишь один маленький хлебец. Святой Доминик приказал разрезать его на сорок частей. И когда каждый с радостью брал свой кусок, в рефекторий вошли двое юношей, похожих друг на друга как две капли воды; в полах плащей они несли хлебы. Они молча положили их на стол и исчез­ли — так, что никто не знал, откуда они пришли и каким образом удалились. Тогда святой Доминик простер руки: "Ну вот, дорогие братья, теперь у вас есть еда!"»

Объектом всех этих чудес являлся хлеб — не только в память о чудесах Христа, но и потому, что он был основной пищей масс. Чудо в Кане Галилейской, хотя в нем также воплотилась власть Христа, не знало столь большого успеха в обществе, где долгое время одни лишь высшие слои пили много вина. Однако чудеса, связанные с пищей, могли касаться и других символических в эко­номическом плане пищевых продуктов. Таково чудо с единствен­ной коровой бедного крестьянина. «Когда он (св. Герман) пропо­ведовал в Британии, случилось так, что король этой страны отка­зал ему и его спутникам в гостеприимстве. Но некий свинопас, увидев, как измучены они голодом и холодом, пригласил их к се­бе и заколол для них своего единственного теленка. Но после тра­пезы святой Герман приказал обернуть кости шкурой, и по его молитве Бог возвратил животному жизнь».

Когда в поэзии миннезингеров во второй половине XIII в. куртуазное вдохновение уступило дорогу реалистическому кре­стьянскому настроению, там утверждались кулинарные темы, и появился жанр Fresslieder, песен о еде.

Навязчивая мысль о голоде встречалась по контрасту и у бо­гатых, где, как мы увидим ниже, продовольственная роскошь, хвастовство едой выражали—на этом фундаментальном уров­не—классовое поведение. Проповедники не ошибались, когда де­лали из гурманства или, как говорили в средние века, «глотки» (gula) один из типичных грехов сеньориального класса.

Необычайно интересный документ представляет собой в этом отношении «Роман о Лисе». Театр, эпопея голода, он пока­зывает нам Лиса, его семейство и товарищей, постоянно движи- і мых зовом их пустых желудков. Пружина почти всех «ветвей» цикла, побудительная причина хитрости Лиса—вездесущий и все­могущий голод. Кража ветчин, сельдей, угрей, сыра, ворона, охо­та на кур и птиц...

Когда Лис и его товарищи превратились в баронов, они пер­вым делом закатили пир, и миниатюра обессмертила пиршество животных, ставших сеньорами: «Дама Эрзан с радостью устраи­вает им празднество и готовит все, что может: ягненка, жаркое, каплунов в горшке. Она приносит всего в изобилии, и бароны с из­бытком утоляют свой голод».

Уже в шансон-де-жест фигурировали гиганты с неумеренным аппетитом—родственники персонажей крестьянского фолькло­ра, предки Пантагрюэля, братья сказочных людоедов. Самый знаменитый—баснословно прожорливый Ренуар-с-дубиной, ко­торый съедает в один присест целого павлина.

С навязчивой мыслью об обеде мы встречаемся не только в агиографии, но и в вымышленных королевских генеалогиях. Многие средневековые династии имели своим предком легендар­ного короля-крестьянина, добытчика еды, в образе которого узнается миф об античных царях и героях, кормильцах людей, Триптолеме и Цинциннате. Таковы у славян Пшемысел, предок чешских Пшемысловичей, который прежде, чем стать королем, ходил за плугом (как это показывает фреска начала XII в. церкви св. Екатерины в Зноймо), или Пяст, от которого пошла первая польская династия. Хроника Галла Анонима называет его «паха­рем», «крестьянином» и дагке «свинопасом», что сближает его с мифическим королем бриттов, о котором нам говорит «Золотая легенда»: «Святой Герман по Божьему велению приказал, чтобы к нему привели свинопаса с женой, и, ко всеобщему великому изу­млению, он провозгласил королем сего человека, который оказал ему гостеприимство («гостеприимный пахарь»—говорит также Галл Аноним о Пясте). И с тех пор британская нация управляется королями, вышедшими из рода свинопасов». О Карле Великом в одной поэме IX в. говорилось: Вот великий император, Добрый сеятель и жнец И мудрый земледелец.

Самое, может быть, ужасное в этом царстве голода—то, что его владыка непредсказуем и неукротим. Непредсказуем, потому что связан с капризами природы. Непосредственной причиной го­лода является плохой урожай, то есть сбой в природном порядке: засуха или наводнение. Не только исключительная суровость кли­мата порождала время от времени продовольственную катастро­фу—голод, но и повсюду достаточно регулярно недород каждые три-пять лет вызывал голод с более ограниченными, менее драма­тическими и впечатляющими, но все же смертельными послед­ствиями.

В самом деле, при каждом неблагоприятном случае адский цикл разворачивался заново. Сначала климатическая аномалия и ее следствие—плохой урожай. Дорожали продукты, увеличива­лась нужда бедняков. Те, кто не умирал от голода, подвергались другим опасностям. Потребление недоброкачественных продук­тов—травы, испорченной муки, вообще негодной пищи, иногда даже земли, не считая человеческого мяса, упоминания о котором не следует относить на счет фантазии того или иного хрониста,— влекло за собой болезни, часто смертельные, или хроническое не­доедание, которое подтачивало организм и нередко убивало. Цикл завершался так: ненастье, голод, рост цен, эпидемия и в лю­бом случае, как говорили тогда, «мор», то есть резкое увеличение смертности.

То, что придавало капризам природы катастрофический ха­рактер,— это прежде всего слабость средневековой техники и эко­номики и особенно бессилие государственной власти. Конечно, голод существовал и в античном мире, например в римском. Там также низкая урожайность объясняла отсутствие или нехватку из­лишков, из которых можно было бы создавать запасы для разда­чи или продажи во время недорода. Но муниципальным и госу­дарственным властям удалось худо-бедно поставить на ноги си­стему заготовки и распределения продовольствия. Вспомним о роли зернохранилищ, Погеа, в римских городах и виллах. Хоро­шее содержание сети дорог и связи наряду с административным единообразием позволяли также в некоторой мере доставлять продовольственную помощь из района избытка или достаточного обеспечения в район, где ощущалась нехватка.

Почти ничего из этого не осталось на средневековом Западе. Нехватка транспорта и дорог, множественность «таможенных барьеров» — сборов и пошлин, взимаемых каждым мелким сеньо­ром у каждого моста и пункта обязательного проезда, не считая разбойников и пиратов,— сколько препятствий к тому, что будет называться во Франции до 1789 г. «свободная циркуляция зерна»! Конечно, крупные светские и особенно церковные сеньоры (бога­тые монастыри), государи, а начиная сXIII в. и города создавали запасы и во время недорода или голода осуществляли экстраор­динарное распределение этих резервов или пытались даже импор­тировать продовольствие.

Хронист Гальберт Брюггский рассказывает, как фландрский граф Карл Добрый старался в 1125 г. бороться с голодом в своих владениях: «Но добрый граф заботился о том, чтобы всеми сред­ствами помочь беднякам, раздавая милостыни в городах и селе­ниях лично или через своих должностных лиц. Он кормил в Брюг­ге сотню бедных, и от Великого поста до новой жатвы каждый из них ежедневно получал по большому хлебу. Такие же меры он принял и в своих других городах. В тот же год сеньор граф поста­новил, чтобы треть земель была засеяна бобами и горохом, пото­му что они созревают раньше, что даст возможность быстрее по­мочь беднякам, если голод к тому времени не прекратится. Он упрекал за позорное поведение горожан Гента, которые позволи­ли бедным людям умирать у дверей их домов вместо того, чтобы дать им пищу. Он запретил варить ячменное пиво, чтобы лучше прокормить бедняков. Он приказал также выпекать хлеб из овса, чтобы бедняки могли бы по крайней мере продержаться на хлебе и воде. Он установил цену вина в шесть су за кварту, чтобы оста­новить спекуляцию купцов, которые были вынуждены таким образом обменивать свои запасы вина на другие товары, что по­зволило легче прокормить бедняков. Он распорядился также, что­бы каждый день за его собственный стол садилось тринадцать бедняков».

Этот текст, помимо того, что он показывает нам одну из ред­ких попыток перейти от простой благотворительности к полити­ке продовольственной помощи, напоминает также о двух важных фактах. Прежде всего о страхе перед повторением плохих уро­жаев. Продовольственное предвидение не могло никоим образом идти дальше одного года. Низкая урожайность, медленное внед­рение трехпольного севооборота, который позволял сеять ози­мый хлеб, несовершенство способов хранения продуктов—все это в лучшем случае оставляло надежду, что удастся застраховать себя в промежутке между старым и новым урожаем.

Мы располагаем бесчисленными свидетельствами о плохом хранении продуктов, их естественной порче и уничтожении живот­ными. И еще полбеды, что в средние века не умели хорошо сохра­нять вина и поэтому приходилось либо пить молодое вино, либо прибегать к процедурам, которые ухудшали его качество. Это, в конце концов, дело вкуса, и к тому же вино, несмотря на его большое потребление, не являлось основным продуктом питания. Вот сетование крупного церковного сеньора, склонного к аскетиз­му, Петра Дамиана, который в 1063 г. проезжал через Францию, чтобы председательствовать в качестве папского легата на Ли-можском соборе: «Во Франции повсюду царит обычай смолить бочки прежде, чем наполнять их вином. Французы говорят, что это придает ему цвет, но многих иностранцев от него тошнит. У нас самих такое вино очень скоро вызвало зуд во рту». И заме­тим, что, если проблема питьевой воды и не достигала той остро­ты, как в областях полупустыни или в современных больших агломерациях, то и она вставала иногда на средневековом Западе. Тот же самый Петр Дамиан, питающий отвращение к француз­скому вину, прибавляет: «Даже питьевую воду и ту с большим трудом удается подчас найти в этой стране».

В хрониках и легендах мы встречаем упоминание о вреде, ко­торый причиняли крысы. Базельские анналы отмечают под 1271 г.:

«Крысы уничтожают зерно, сильный голод». История о гамель-нском крысолове-флейтисте, который в 1271 г. под предлогом, что он избавит город от наводнивших его крыс, увел оттуда де­тей, примешивает фольклорный мотив к реальной борьбе против зловредных грызунов. Хронисты информируют нас в особенно­сти о вреде, который причиняли полям насекомые: о редких втор­жениях саранчи, огромные тучи которой в 873 г. распространи­лись от Германии до Испании, а осенью 1195 г. появились в Вен­грии и Австрии, как это отмечает клостернебургский анналист; о внезапном размножении майских жуков, которые, согласно мелькским анналам, в 1309—1310 гг. опустошали в течение двух лет виноградники и фруктовые сады Австрии. Еще больше страдал от зловредных насекомых урожай, хранившийся в амбарах.

Из текстов, подобных хронике Гальберта Брюггского, мы узнаем также, что обычными жертвами голода и сопровождаю­щих его эпидемий были низшие слои населения, бедняки. Они не могли делать запасов, потому что излишки поглощались вымога­тельством сеньоров. Не имея денег, даже тогда, когда развива­лось денежное хозяйство, они были лишены возможности поку­пать продукты питания по крайне высоким ценам.

Изредка некоторые власти принимали меры для борьбы про­тив скупщиков и спекулянтов, но эти меры обычно не давали эффекта, в частности потому, что, как мы видели, трудно было организовать импорт из-за рубежа. Бывало, разумеется, и иначе. В 1025 г., например, падерборнский епископ Майнверк «во время великого голода послал закупить пшеницу в Кельне: ее доставили на двух кораблях и по распоряжению епископа распределили сре­ди жителей округи». Фландрский граф Карл Добрый должен был строго наказывать клириков, забывших во время голода 1125 г. о своих обязанностях раздавать продуктовые милостыни.

Безусловно, человеку свойственно чувство голода. Оно, как сказано в «Светильнике», является искуплением за первородный грех:

«Голод—одна из кар за первородный грех. Человек был со­творен, чтобы жить, не трудясь, пожелай он это. Но после грехо­падения он мог искупить свой грех только трудом... Бог, стало быть, внушил ему чувство голода, дабы он трудился под принуждением этой необходимости и вновь обратился таким путем к вещам вечным».

Но подобно тому как несвобода-другое следствие первородного греха – была уделом сервов, голод ограничивался исключительно категорией бедных. Это социальная дискриминация бедствий, которые поражали бедных и щадили багатых, была настолько нормальна для Средневековья, что все удивились, когда внезапно появилась «черная смерть», эпидемия чумы, от которой гибли без разбора и бедные, и богатые. Лишь в редчайших случаях голод был настолько велик, что он находил своих жертв во всех классах. Пример этого приводит хронист, монах их из Клюни, Рауль Глабер (1032 г.): «Сие карающее бесплодие зародилось в странах Востока. Оно опустошило Грецию, достигло Италии, передавалось оттуда Галлии, пересекло эту страну и переправилось к народам Англии. Поскольку нехватка продуктов поражала целиком всю нацию, то гранды и люди среднего состояния разделяли с бедняками бледную немочь голода; разбой власть имущих должен быть прекратиться перед всеобщей нуждой».

В замечательной книге Фрица Куршмана о голоде в середние века собраны сотни текстов из хроник вплоть до великого голода 1315-1317 гг. В них разворачивается бесконечное траурное шествие стихийных бедствий, голодных лет и эпидемий с их ужасающими эпизодами , включая каннибализм, в неизбежной развязкой – мором и традиционными жертвами – бедняками.

Вот знаментый текст из хроники Рауля Глабера. 1032-1034 гг.: «Голод принялся за свое опустошительное дело, и можна было опасаться, что исчезнет почти весь человеческий род. Атмосферные условия стали насторлько неблагоприятными, что нельзя было выбрать подходящего дня для сева, но главным образом по причине наводнений не было никакой возможности убрать хлеб. Продолжительные дожди пропитали всю землю влагой до такой степени, что в течение трех лет нельзя было провести борозду, могущую принять семя. А во время жатвы дикие травы и губительные плевелы покрыли всю поверхность полей. Хорошо, если мюит семян давал одно сетье урожая, а него едва получали пригоршню зерна. Если по случаю и удавалось найти в продаже что-нибудь из продуктов, то продавец мог запрашивать любую цену. Когда же сьели и диких зверей, и птиц, неутолимый голод заставил людей подбирать падаль и творить такие вещи, о каких и сказать страшно. Некоторые, чтобы избежать смерти, ели лесные коренья и траву.Ужас охватывает меня, когда я перехожу к рассказу об извращениях, которые царили тогда в роду человеческом. Увы! О горе! Вещь, неслыханная во веки веков: свирепый голод заставил людей пожирать человеческую плоть.Хто был посильнее, похищал путника, расчленял тело, варил и поедал. Многие из тех, кого голод гнал из одного места в другое, находили в пути приют, но ночью с перерезанным горлом шли в пищу гостеприимным хозяевам. Детям показывали какой-либо плод или яйцо, а потом их уводили в отдаленное место, там убивали и сьедали. Во многих местностях, чтобы утолить голод, выкапывали из земли трупы.

В округе Макона⁴ творилось нечто такое, о чем, насколько нам известно, в других местах и не слыхивали. Многие люди из­влекали из почвы белую землю, похожую на глину, примешивали к ней немного муки или отрубей и пекли из этой смеси хлеб, пола­гая, что благодаря этому они не умрут от голода. Но это прине­сло им лишь надежду на спасение и обманчивое облегчение. По­всюду видны были одни лишь бледные, исхудалые лица да вздутые животы, и сам человеческий голос становился тонким, подобным слабому крику умирающих птиц. Трупы умерших из-за их огром­ного количества приходилось бросать где попало без погребения, и они служили пищей волкам, которые долго еще потом продол­жали искать свою добычу среди людей. А так как нельзя было, как мы сказали, хоронить каждого отдельно по причине большого числа смертей, то в некоторых местах люди из страха Божьего выкапывали то, что обычно называют скотомогильниками, куда бросали по пятьсот и более трупов, сколько хватало места, впере­мешку, полураздетыми, а то и вовсе без покрова; перекрестки до­рог и обочины полей также служили кладбищами...»

Эта мрачная литания продолжалась даже в XIII в., когда ве­ликий голод стал, кажется, приходить реже.1221—1222 гг.: «В Польше три года подряд лили проливные дожди и происходили наводнения, результатом чего стал двухлетний голод, и многие умерли».1223 г.: «Были сильные заморозки, которые погубили посевы; от чего последовал великий голод во всей Франции». В том же году: «Очень жестокий голод в Ливонии—настолько, что люди поедали друг друга и похищали с виселиц трупы воров, чтобы пожирать их».1263 г.: «Очень сильный голод в Моравии и Австрии; многие умерли, ели корни и кору деревьев». 1277г.:

«В Австрии, Иллирии и Каринтии был такой сильный голод, что люди ели кошек, собак, лошадей и трупы».1280 г.: «Великая не­хватка всех продуктов: хлеба, мяса, рыбы, сыра, яиц. Дело дошло до того, что в Праге за грош с трудом можно было купить два ку­риных яйца—тогда как раньше столько стоило полсотни. В тот год нельзя было сеять озимые, кроме как в далеких от Праги краях, да и там сеяли очень мало; и сильный голод ударил по беднякам, и много их от этого умерло».

Голод и бедняки стали подлинной язвой городов—до такой степени, что городской фольклор создавал воображаемые сцены «очищения от голодающих». Вот история, которую можно срав­нить — при всем ее реалистическом обличий — с легендой о га-мельнском крысолове.

Итак, согласно сборнику «Новеллино» XIII в., «в Генуе была большая дороговизна, вызванная нехваткой продуктов, и там со­бралось великое множество бродяг. Тогда (городские власти) сна­рядили несколько галеасов, наняли гребцов, а затем объявили, что все бедняки должны отправиться на побережье, где они полу­чат хлеб из общественных запасов. Их пришло столько, что все диву давались... Всех их погрузили на корабли, гребцы взялись за весла и доставили эту публику в Сардинию. Там было с чего жить. Их там оставили, и в Генуе таким образом прекратилась дорого­визна».

Не забудем, наконец, что от всех этих бедствий особенно силь­но страдал скот. Жертва бескормиц и своих собственных болез­ней (бесконечно повторяющихся эпизоотии), он, кроме того, во время голода шел под нож: люди хотели сберечь для себя его корм (в частности, овес) и запастись мясом. Мы видим, кстати сказать, что в этих случаях церковь дозволяла употребление мяса во время поста. «В это время (около тысячного года),— пишет Аде-мар Шабанский,—среди жителей Лимузена вспыхнула горячка... Епископ Адуен, видя, как в Великий пост люди становятся добы­чей голода, решил, что они могут есть мясо, дабы не дать им уме­реть голодной смертью», В 1286 г. Парижский епископ разрешил беднякам есть мясо во время Великого поста по причине сильного голода. Мир на грани вечного голода, недоедающий и употреб­ляющий скверную пищу...

Отсюда брала начало череда эпидемий, вызываемых потреб­лением непригодных в пищу продуктов. В первую очередь это наиболее впечатляющая эпидемия «горячки» (mal des ardents), ко­торую вызывала спорынья (возможно, также и другие злаки); эта болезнь появилась в Европе в конце Х в.

Как рассказывает хронист Сигеберт Жамблузский, 1090 г. «был годом эпидемии, особенно в Западной Лотарингии. Многие гнили заживо под действием «священного огня», который пожи­рал их нутро, а сожженные члены становились черными, как уголь. Люди умирали жалкой смертью, а те, кого она пощадила, были обречены на еще более жалкую жизнь с ампутированными руками и ногами, от которых исходило зловоние».

Под 1109 г. многие хронисты отмечают, что «огненная чума», «pestilentia ignearia», «вновь пожирает людскую плоть».

В 1235 г., согласно Винценту из Бове, «великий голод царил во Франции, особенно в Аквитании, так что люди, словно живот­ные, ели полевую траву. В Пуату цена сетье зерна поднялась до ста су. И была сильная эпидемия: «священный огонь» пожирал бедняков в таком большом числе, что церковь Сен-Мэксен была полна больными».

Горячечная болезнь лежала в основе появления особого куль­та, который привел к основанию нового монашеского ордена. Движение отшельничества XI в. ввело, как мы видели, почитание св. Антония. Отшельники Дофине заявили в 1070 г., что они якобы получили из Константинополя мощи святого анахорета. В Дофи­не тогда свирепствовала «горячка». Возникло убеждение, что мо­щи св. Антония могут ее излечить, и «священный огонь» был на­зван «антоновым». Аббатство, в котором хранились мощи, стало называться Сент-Антуан-ан-Вьеннуа и расплодило свои филиалы вплоть до Венгрии и Святой земли. Антониты (или антонины) принимали в своих аббатствах-госпиталях больных, и их большой госпиталь в Сент-Антуан-ан-Вьеннуа получил название госпиталя «увечных». Их парижский монастырь дал имя знаменитому Сент-Антуанскому предместью. Реформатором (если не основателем) этого ордена был знаменитый проповедник Фульк из Нейи, кото­рый начал с того, что метал громы и молнии против ростовщи­ков, скупающих продовольствие в голодное время, а кончил про­поведью крестового похода. Примечательно, что фанатичными участниками Первого крестового похода 1096 г. были бедные кре­стьяне из районов, наиболее сильно пострадавших в 1094 г. от эпидемии «священного огня» и других бедствий,—Германии, рейнских областей и восточной Франции.

Появление на Западе спорыньи, частый голод и горячка, вы­зывающие конвульсии и галлюцинации, деятельность антонитов, рвение участников народного крестового похода—здесь целый комплекс, где средневековый мир предстает в тесном переплете­нии своих физических, экономических и социальных бед с самыми неистовыми и одновременно одухотворенными реакциями. Изу­чая характер питания и роль чуда в средневековой медицине и ду­ховной жизни, мы каждый раз вновь обнаруживаем эти сплетения невзгод, необузданности и высоких порывов, из которых склады­валось своеобразие средневекового христианства в глубине его народных слоев.

Ибо средневековый мир, даже оставляя в стороне периоды чрезвычайных бедствий, был обречен в целом на множество боле­зней, которые объединяли физические несчастья с экономически­ми трудностями, а также с расстройствами психики и поведения.

Плохое питание и жалкое состояние медицины, которая не находила себе места между рецептами знахарки и теориями уче­ных педантов, порождали страшные физические страдания и вы­сокую смертность. Средняя продолжительность жизни была низ­ка, даже если попытаться определить ее, не принимая в расчет ужасающую детскую смертность и частые выкидыши у женщин, которые плохо питались и были вынуждены тяжело работать. В современных индустриальных обществах средняя продолжитель­ность жизни составляет около 70—75 лет, тогда как в средние века она никоим образом не должна была превышать 30 лет. Гильом де Сен-Патю, перечисляя свидетелей на процессе канони­зации Людовика Святого, называет сорокалетнего мужчину «му­жем зрелого возраста», а пятидесятилетнего—«человеком пре­клонных лет».

Физические дефекты встречались также в среде знати, особен­но в Раннее Средневековье. На скелетах меровингских воинов бы­ли обнаружены тяжелые кариесы—следствие плохого питания; младенческая и детская смертность не щадила даже королевские семьи. Людовик Святой потерял несколько детей, умерших в дет­стве и юности. Но плохое здоровье и ранняя смерть были прежде всего уделом бедных классов, которых феодальная эксплуатация заставляла жить на крайнем пределе — так что один плохой уро­жай низвергал в пучину голода, тем менее переносимого, чем бо­лее уязвимы были организмы. Мы покажем ниже, в главе о чуде­сах, роль святых целителей. Набросаем здесь лишь печальную картину самых серьезных средневековых болезней, связь которых с недостаточным или некачественным питанием очевидна.

Самой распространенной и смертоносной из эпидемических болезней Средневековья был, конечно же, туберкулез, соответ­ствующий, вероятно, тому «изнурению», «languor», о котором упоминает множество текстов.

Следующее место занимали кожные болезни—прежде всего ужасная проказа, к которой мы еще вернемся. Но и абсцессы, ган­грены, чесотка, язвы, опухоли, шанкры, экзема (огонь св. Лаврен­тия), рожистое воспаление (огонь св. Сильвиана)—все выставля­ется напоказ в миниатюрах и благочестивых текстах. Две жалост­ные фигуры постоянно присутствуют в средневековой иконогра­фии: Иов (особо почитаемый в Венеции, где имеется церковь Сан Джоббе, и в Утрехте, где построили госпиталь св. Иова), покры­тый язвами и выскребывающий их ножом, и бедный Лазарь, сидя­щий у дверей дома злого богача со своей собакой, которая лижет его струпья: образ, где поистине объединены болезнь и нищета.

Золотуха, часто туберкулезного происхождения, была на­столько характерна для средневековых болезней, что традиция наделяла французских королей даром ее исцеления.

Не менее многочисленными являлись болезни, вызванные авитаминозом, а также уродства. В средневековой Европе было великое множество слепцов с бельмами или дырами вместо глаз, которые позже будут блуждать на страшной картине Брейгеля, калек, горбунов, больных базедовой болезнью, хромых, парали­тиков.

Другую впечатляющую категорию составляли нервные боле­зни: эпилепсия (или болезнь св. Иоанна), танец святого Ги; здесь же приходит на память св. Виллиброд, который был в Эхтернахе в XIII в. патроном Springprozession, пляшущей процессии на грани колдовства, фольклора и извращенной религиозности. С горячеч­ной болезнью мы глубже проникаем в мир расстройства психики и безумия. Тихие и яростные безумства лунатиков, буйно поме­шанных, идиотов—в отношении к ним Средневековье колеба­лось между отвращением, которое старались подавить посред­ством некоей обрядовой терапии (изгнание бесов из одержимых), и сочувственной терпимостью, которая вырывалась на свободу в мире придворных (шуты сеньоров и королей), игры и театра. Праздник дураков подготовил разгул Ренессанса, где по­всюду, от «Корабля дураков» до комедий Шекспира, резвились безумцы, до тех пор пока в век классицизма на них не обру­шились репрессии и они не оказались в больницах-тюрьмах, в том «великом заточении», которое было открыто Мишелем Фуко в его «Истории безумия».

А у самых истоков жизни — бесчисленные детские болезни, ко­торые пытались облегчить множество святых покровителей. Это целый мир детских страданий и невзгод: острая зубная боль, ко­торую успокаивает св. Агапий; конвульсии, которые лечат св. Корнелий, св. Жиль и многие другие; рахит, от которого помо­гают св. Обен, св. Фиакр, св. Фирмин, св. Маку; колики, которые также лечит св. Агапий в компании со св. Сиром и св. Германом Оссерским.

Стоит поразмыслить над этой физической хрупкостью, над этой психологической почвой, пригодной для того, чтобы на ней внезапно расцветали коллективные кризисы, произрастали телес­ные и душевные болезни, религиозные сумасбродства. Средневе­ковье было по преимуществу временем великих страхов и великих покаяний — коллективных, публичных и физических. С 1150 г. вере­ницы людей, несущих камни для постройки кафедральных собо­ров, периодически останавливались для публичной исповеди и взаимного бичевания. Новый кризис в 1260 г.: сначала в Италии, а затем в остальном христианском мире неожиданно появились толпы флагеллантов. Наконец, в 1348 г. великая эпидемия чумы. «Черная смерть», стимулировала галлюцинирующие процессии, которые будут воссозданы современным кинематографом в филь­ме Ингмара Бермана «Седьмая печать». Даже на уровне повседнев­ной жизни полуголодные, дурно питающиеся люди были предрас­положены ко всем блужданиям разума: снам, галлюцинациям, ви­дениям. Им могли явиться дьявол, ангелы, святые, Пречистая де­ва и сам Бог.

Средневековый Запад жил под постоянной угрозой падения в пропасть. Стоило только чуть отклониться от нормальных условий, так сразу же недостаток мастерства и оборудования соз­давал узкие места. В округе Вормса в 1259 г. исключительно обиль­ный урожай винограда натолкнулся на нехватку сосудов для хранения вина и «сосуды продавались дороже, чем само вино». В 1304 г. в Эльзасе необычайно щедрый урожай злаков и виногра­да вызвал резкое падение, подлинный обвал местных цен, тем бо­лее что реки из-за засухи обмелели, мельницы бездействовали и выпечка хлеба приостановилась. Стало невозможно транспор­тировать вино по Рейну: уровень воды понизился настолько, что во многих местах между Страсбургом и Базелем реку можно бы­ло перейти вброд. Недостаток и дороговизна сухопутных средств транспорта не позволяли заменить ими водный путь, вышедший из строя.

Мы уже видели, что, несмотря на прогресс благодаря плугу, трехполью, многоразовой пахоте и прополке, был скоро достиг­нут предел плодородия земли, что урожаи оставались низкими и что люди Средневековья должны были искать дополнительные ресурсы скорее в увеличении обрабатываемой площади, нежели в повышении урожайности. Средневековая агрикультура была обречена пребывать экстенсивной. Но это пожирание простран­ства было одновременно и уничтожением богатства. Ибо человек был неспособен восстанавливать уничтожаемые им природные богатства или ждать, когда они восстановятся естественным образом. Расчистки, особенно очищение «порушенной целины» от остатков растительности, истощали земли и прежде всего уничто­жали, казалось бы, беспредельное богатство средневекового ми­ра—лес.

Поиск по сайту: