Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Эволюция агиографического жанра в русской литературе XI–XVII вв.



Й этап


Сначала широко распространяются переводные византийские жития, из них особенно популярным становится занимательное “Житье святаго человека Божия Алексия”. В Болгарии оно было переведено уже в Х веке. В России это житие перешло в фольклор, превратившись в духовный стих. Из оригинальных русских житий получило широкую известность “Сказание о Борисе и Глебе”.

Первые русские жития отступают от традиционной схемы в сторону сближения с реальной жизнью. Для них типично введение в ткань повествования отдельных конкретных изображений, живых психологических моментов, некоторых жизненных ситуаций. Образ самого героя обычно меньше затронут подобными нарушениями агиографического этикета. Он нарисован с самым пунктуальным соблюдением абстрактного религиозного идеала. Например, в “Житии Феодосия Печерского” Нестора отрок Феодосий в изображении автора агиографически стилизован. Образ его схематичен и прямолинеен. Он построен по канону, поступки его однотипны и заранее предписаны идеалом христианского подвижника. Речь его немногословна и всегда многозначительна: насыщена “высокими” церковнославянизмами, она полна назидательных сентенций, изобилует цитатами из Священного писания. “Духовный мир его наглухо закрыт для читателя, и Нестор святотатственно никогда в него не заглядывает.6 Но в том же житии при описании матери святого, ее неудачной, но трагической борьбы за сына, тот же агиограф Нестор отступает от схемы и дает верные жизненные детали, рисует правдивые впечатляющие картины.

Одними из самых чтимых святых на Руси были Борис и Глеб. Им было посвящено три дошедших до нас произведения: летописный рассказ, “Чтение о Борисе и Глебе” Нестора и безымянное “Съказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба”. Последнее было особенно распространено, о чем свидетельствуют почти 200 его списков, дошедших до нас. Неканонические жития, более близкие к рассказам и сказкам, были значительно популярнее канонических. Произведения, объединенные именами Бориса и Глеба наглядно демонстрируют, что на русской почве возникает совершенно специфическая национальная жанровая агиографическая форма – княжеское житие. Впрочем, Несторово “Чтение о Борисе и Глебе” написано по канону с последовательным описанием всех этапов жизни святых, но “Сказание” по своей жанровой природе является вполне оригинальным литературным произведением, не имеющим аналогий ни в византийской, ни в других славянских литературах. С жанровой точки зрения это произведение объединяет, как показывает и его название, черты повести, сказа, мартирия и похвальной ораторской речи, есть в нем и молитвы, описаны чудеса: включены некоторые исторические и географические подробности.

Жития подвижников церкви, которые можно датировать серединой-концом XIII века, в целом следует охарактеризовать как памятники, строго соблюдающие канон. Образцом такого рода произведения можно назвать “Житие Авраамия Смоленского” составленное книжником по имени Ефрем. Об авторе мы не знаем ничего кроме имени, которое он называет в заключительной части в составе “самоуничижительной формулы”, а также его же сообщения о том, что он был учеником Авраамия. Последнее обстоятельство позволяет предположить хорошую осведомленность автора в событиях жизни святого. Однако рассказывается агиобиография весьма отвлеченно и обобщенно, употребляются стилистические штампы, соответствующие этикету, но не создающие реального облика героя, представления о его родителях, окружении, заботах и пр. Основное содержание жития - рассказ о проповеднической деятельности Авраамия в Смоленске, о гонениях, которые он претерпевает от завистливого местного духовенства. Рассказывается это достаточно красочно, но отвлеченно и риторично. Невозможно составить конкретного представления о том, почему Авраамий снискал любовь смолян и ненависть духовенства, каким конкретно образом ему удалось избежать угрозы физической расправы. Риторичность произведения усиливают предисловие и послесловие, написанные в панегирической манере.

Иная картина наблюдается в княжеских житиях этого времени. Значительные отклонения от канона обусловлены типом героя - государственного деятеля. В княжеских житиях XIII века отразились события монголо-татарского нашествия и ига. В это время создается “Житие Александра Невского”, о котором уже было сказано выше несколько слов. Житие должно было показать, что и после Батыева нашествия, после разгрома русских княжеств на Руси все же остались сильные и грозные князья, которые могут постоять за русские земли в борьбе с врагом и воинская доблесть которых внушает страх и уважение окружающим Русь народам. Характеристики Александра Невского в житии очень разноплановы. С одной стороны, он - житийный герой, подчеркиваются его “церковные” добродетели: кротость, смирение, нищелюбие, уважение священнического чина. С другой стороны, он показывается в основной своей деятельности - военные походы, битвы с врагами Русской земли, это мужественный, страшный для врагов герой-полководец. Реальный образ Александра Невского и его деяния придали произведению специфический колорит воинской повести.

Иной тип княжеского жития эпохи татаро-монгольского ига – “Житие Михаила Черниговского”. В 1246 году в Орде по приказанию хана Батыя был убит черниговский князь Михаил Всеволодович вместе с сопровождавшим его боярином Федором. Убийство носило политический характер, но в житии гибель Михаила представлена как добровольное страдание за православную веру. Пришедший в Орду на поклон к Батыю черниговский князь отказывается выполнять татарские обряды: пройти меж огней и поклониться татарским идолам. Боярин Федор поступает так же, как его господин, и тоже гибнет. Отправляясь в Орду и Михаил, и Федор знают, что их ждет там гибель, но они для того и идут, чтобы “обличить” идолопоклонство – “нечестивую веру”. Житие выполнено как мартирия, повествующая о страданиях святого за православную христианскую веру, принятых от нечестивого мучителя-язычника.

 

Й этап


Второй этап в эволюции русской литературы (конец XIV— начало XV вв.) во многом напоминает южнославянские литературы эпохи османского рабства. Татаро-монгольское иго, задержавшее развитие русской литературы, надолго оставшееся в памяти народной, постоянная татарская угроза на юге, — все это отражается в литературе через усиление церковного начала и выдвижение на первый план житийного жанра. Борьба против чужеземного ига сливается с борьбой с иноверцами, борьба религиозная становится борьбой народной. Это особенно отразили болгарские жития XV и XVI вв., эта тема встречается и в творчестве русских агиографов, прежде всего тех, которые пришли на Русь с юга и хорошо осознавали как реально пережитую опасность, так и вообще угрозу со стороны чужеземных захватчиков. В конце XIV века и в русской литературе впервые появляется интерес к человеческим эмоциям и чувствам героев. В житиях расцветает торжественный риторический высокопарный стиль, известный нам по болгарским житиям и названный Д.С. Лихачевым стилем второго южнославянского влияния, эмоционально-экспрессивным или панегирическим стилем.

Первые проявления этого стиля связаны с именем митрополита Киприана. Болгарин по национальности, он был тесно связан личной и творческой дружбой со своим земляком Евфимием Тырновским, болгарским патриархом, основоположником и теоретиком панегирического стиля в болгарской литературе. Киприан переработал уже существовавшее “Житие митрополита Петра”, пышно литературно его украсив и изменив политические акценты.

В наиболее завершенном и оригинальном виде экспрессивно-эмоциональный стиль представлен в творчестве Епифания Премудрого. Биографические сведения о нем весьма скудны и в значительной степени предположительны. Родился он в Ростове в первой половине XIV века. В 1379 году принял пострижение в ростовском монастыре Григория Богослова. В дальнейшем подвизался в Троицком Сергиевом монастыре. Он бывал в Иерусалиме, на Афоне, вероятно, путешествовал по Востоку. Умер Епифаний в 20-х годах XV века. За свою начитанность и литературное мастерство он и получил прозвище “Премудрый”. Перу Епифания принадлежат два жития – “Житие Стефана Пермского”, написанное им в 1396-1398 годах, и “Житие Сергия Радонежского”, написанное между 1417-1418 годами.

Историческая действительность конца XIV века породила новый тип церковного деятеля, человека бескорыстного, стремящегося к просветительской деятельности или на практике воплощавшего в жизнь идею народного единения Руси в борьбе за политическое освобождение и национальное возрождение. Такой тип церковного деятеля поэтизируется и превозносится в древнерусской литературе этого времени, становится нравственным идеалом эпохи, образцом церковного иерарха. Именно таким нравственным идеалом эпохи являются герои агиографических сочинений Епифания Премудрого: искушенный в науках, познавший глубины слова Божия философ, неутомимый миссионер и просветитель Пермской земли, ее первый епископ Стефан Пермский и поборник согласия и любви, собиратель родной земли и ее заступник Сергий Радонежский.

Новаторство Епифания сказалось на композиционной структуре житий. Вступление приобретает ярко выраженный риторический характер, значительно увеличивается в объеме центральная биографическая часть. Агиограф рассказывает не только о рождении, детстве и юности Стефана, но и о его книжной премудрости, упорном труде по изучению библейской и патристической литературы, его целенаправленной подготовке к миссионерской деятельности, для чего тот изучает пермский язык и составляет пермскую азбуку.

Традиционные поэтические приемы средневековой агиографии у Епифания усложнены, обогащены новыми оттенками, Многочисленные амплификации, нанизывание одних сравнений на другие, перечисление в длинных рядах варьирующихся традиционных метафор, ритмика речи, звуковые повторы придают тексту особую торжественность, приподнятость, эмоциональность и экспрессивность. “Плетение” похвалы святому - основная цель и задача “Жития Стефана Пермского” Но все же в этом пышном похвальном панегирике просветителю Пермской земли встречаются и жизненные зарисовки, и исторически конкретные факты.

Следует отметить оригинальность заключительной похвалы в “Житии Стефана Пермского”. Похвала эта состоит из трех плачей - пермских людей, пермской церкви и автора, “инока списающа”. Подобного рода житийная похвала, в форме плачей, встречается только у Епифания. Плачи эти носят книжно-риторический характер, но создавал их агиограф под влиянием народных плачей. Некоторые обороты из плача церкви перекликаются с мотивами устного народного творчества.

Второе сочинения Епифания дошло до нас в редакции Пахомия Логофета (Серба) - еще одного представителя школы “плетения словес”. Пахомий Серб придал эмоционально-экспрессивному стилю строго официальный церковно-религиозный характер. Жития, написанные им, стали формальными образцами для всей последующей агиографии. Нельзя отказать Пахомию в литературных способностях, он был очень плодовитым и опытным писателем. Едва ли это на Руси не первый писатель-профессионал: летопись сообщает, что Пахомий получал вознаграждение за свои литературные труды. Агиографическим мастерством Пахомия восторгались средневековые книжники. Но творчество Пахомия носило рассудочный характер, преследовало цель нивелировать памятники житийной литературы, приведя их тексты в соответствие с формальными требованиями жанрового канона.

Хорошо разработанной системе Епифания и Пахомия противостоят в агиографии второй половины XV века, с одной стороны, “неукрашенные” описания жизни святых, рассматривавшиеся, по-видимому, как материал для последующей литературной обработки, а, с другой - жития-легенды, основанные на фольклоре и обладающие хорошо разработанными, но не традиционно-агиографическими сюжетами.

К “неукрашенным” житиям первого типа принадлежит составленная в 1477-1478 годах записка о последних днях крупнейшего церковного деятеля XV века, основателя и игумена Боровского монастыря Пафнутия. Составил эту записку келейник игумена Иннокентий. Последний видел свою задачу в том, чтобы как можно точнее записать предсмертные речи и последние дни Пафнутия. Именно благодаря отсутствию риторики безвестному монаху уделось создать необыкновенно выразительный образ больного старика, еще недавно возглавлявшего огромное монастырское хозяйство и, наконец, уставшего от всей этой суеты и жаждущего покоя.

Новгородское “Житие Михаила Клопского” - развернутое агиографическое описание жизни и чудес новгородского святого-юродивого, сочувствовавшего Московским князьям (именно это обстоятельство способствовало сохранению жития в общерусской письменной традиции после присоединения Новгорода). Создатель произведения, несомненно, опирался на определенные традиции, но скорее полуфольклорные и полулитературные, нежели агиографические.

Необычно для агиографии уже само начало жития: нет рассказа о рождении и воспитании святого. Житие начинается с описания неожиданного и таинственного появления не названного по имени героя в Клопском монастыре. Перед нами как бы “закрытый” сюжет, вызывающий недоумение и любопытство у читателя.

К такого же типа житию может быть отнесено также новгородское “Житие Иоанна Новгородского”, включающее новеллистическую часть о путешествии святого в Иерусалим на бесе, неоднократно переписывавшуюся отдельно в различных сборниках и основанную, очевидно, на легендарных устных преданиях.

 

Й этап


В XVI в. жанровые критерии в русской литературе снова укрепляются. Создаются монументальные житийные своды. Жития для них специально перерабатываются, по возможности сглаживаются различия между ними, все подводится под общую государственную концепцию (обоснование государственного и церковного единства), пишутся в официозном, пафосном, риторическом стиле, приподнято взволнованным старославянским языком. Макарьевские “Четьи Минеи” в 12 томах — и вершина развития жанра и его окончательная канонизация, от которой движение могло пойти только в обратную сторону, к нарушениям жанра, к его разложению и окончательному преодолению.

В трех списках “Великих Четьих Миней” за десятилетия работы над ними были собраны все известные к XVI в. древнерусские произведения, признанные русской церковью, и даже некоторые апокрифы. Создана была своего рода литературная энциклопедия XVI века. Как пишет сам Макарий, начиная традиционной формулой самоунижения: “се аз смиренный и грешный Макарие, митрополит всеа Русиа... писал есми и събирал и в едно место их. Совокуплял двенадесять лет многим имением и многими различными писари, не щедя сребра и всяких почастей и в своде сем все святыя книги събраны и написаны, которыя в Русской земле обретаются”.

В огромные тома “Великих Четьих Миней”, по счету монаха Евфимия, составившего оглавление “Миней” по “Царскому” списку, входит не менее 27057 страниц или 13528 больших листов с двумя столбцами текста на каждом. В него включены целиком старая “Четья Минея”, оба “Пролога”, отдельные житийники, целые книги “Священного писания” с толкованиями, творения отцов церкви, церковных писателей, “Патерики”, разные сказания и повести, притчи и путешествия, “Кормчая книга”, послания, грамоты, некоторые апокрифы, как мы сказали выше, и т. п.

В 12 томов вошли также вновь составленные жития, основывавшиеся на некоторых письменных и устных источниках, но чаще на устных легендах. И эти новые жития за отсутствием конкретного материала писались чаще всего по готовому шаблону, закрепленному для этого жанра Тырновской школой.

Основной материал макарьевского свода — краткие и пространные жития и торжественные, похвальные и поучительные слова на праздники и памяти святых, но входят в него и светские беллетристические произведения, такие как “Повесть о Варлааме и Иоасафе”, “Сказание о Вавилоне”. Беллетристические, занимательные черты присутствуют и во многих житиях, прежде всего они сохранены в большинстве древних произведений по той причине, что редакторы не отваживались исправлять старинные церковные тексты. Так, свободным построением и увлекательным сюжетом отличаются похожее на приключенческий любовный роман “Житие блаженной Феодоры”, наивно-фантастическая повесть о мучении и воскресении 300 лет спустя семи эфесских отроков, со всеми невероятными приключениями переписанная легендарная повесть о чудесном путешествии в Иерусалим на бесе Иоанна Новгородского и т. п. Но произведения более поздние, такие как, например, исключительно своеобразное “Житие Михаила Клопского”, юродивого и предсказателя, или необычайная по своему содержанию и построению “Повесть о Петре Ордынском” и др., были подвергнуты значительной обработке. Из них исключались все яркие детали, выпрямлялся их сюжет, обобщались и абстрагировались конкретные моменты, добавлялись обязательные расширенные риторические вступления и заключения и т. п. Они полностью подводились под общий житийный шаблон. Процесс редакторской правки демонстрирует работа одного из сподвижников Макария — Василия Тучкова над переделкой “Жития Михаила Клопского”, или сравнение старой, известной нам “Повести о житии Александра Невского”, близкой к воинской светской повести, с написанным на основе ее для монументального свода “Похвальным словом князю Александру Невскому”. Авторы не решились включить в “Великие Четьи Минеи” ни житий, близких к историческим биографиям, ни популярных произведений, как народное сказочно-поэтическое “Житие Петра и Февронии” и др. Все это свидетельствует об эстетических установках Макарьевского кружка и вообще писателей XVI века, эпохи “второго монументализма”, по терминологии Д. С. Лихачева.

Однако в XVI веке продолжается и традиция легендарного жития-повести В середине столетия появляется “Повесть о Петре и Февронии Муромских”, созданная русским писателем и публицистом Ермолаем-Еразмом. В основе повествования лежит сюжет сказки о мудрой деве и легендарная история о девушке из села Ласково Муромской земли. С точки зрения автора, его рассказ должен стать конкретным примером выполнения в жизни христианских нравственно-этических норм. Об идеале святости в каноническом смысле применительно к Петру и Февронии говорить трудно. Агиографический канон не соблюден в связи с использованием фольклорных мотивов и введением новеллистических принципов повествования (два фольклорных сюжета - о мудрой деве и о герое-змееборце, повествование делится как бы на главки новеллистического характера). И все-таки герои - идеальны. Они предстают перед нами в нетрадиционном аспекте: описываются их личные, семейные отношения, черты их характеров, психологические особенности раскрываются на бытовом материале. Ермолай-Еразм стремился реализовать свои представления об идеале нравственного поведения и идеале правителя, которые во многом корреспондируют с народными представлениями, закреплявшимися в том числе и в легендарных сюжетах, Фактически даром чудотворения Петр и Феврония наделяются не за мудрость или особо крепкую веру, а за верность и супружескую любовь, которые предпочтительнее “временнаго самодержавства”.

 

Й этап


В русской литературе переходным был, как известно, XVII век. Если до него изменения в житиях не были систематическими и последовательными, то теперь происходит окончательная ломка жанра, завершающаяся его отрицанием в форме пародии. Древние авторы рисовали человеческие образы в значительной мере примитивно: изображали или один момент в душевной жизни героя, или какое-либо одно статичное состояние чувств, не учитывая связи отдельных моментов между собой, причин их; возникновения, развития чувств. Показ сложности и противоречивости духовного мира человека, более цельная его характеристика появляются только к концу XVI века. И лишь литература XVII века открывает собственно человеческий характер.

В конце XVI—XVII вв. жанр житий широкой струей вбирает в себя светские тенденции. Характерна тут группа северных житий, где главными героями-святыми, были люди из народа, трагически, загадочно погибшие или на море, или от удара молнии, или даже разбойники, убийцы. Они свидетельствовали об усилении интереса к человеческой личности как таковой. В этих житиях повествование зачастую развивается по линии “освобождения жанра от обязательного рассказа о жизненном пути святого, в ряде случаев агиографы совсем не знают биографии человека, признанного святым и описывают только его посмертные чудеса или дают отдельный известный эпизод из его жизни,связанный с его канонизацией, чаще всего необычную, “подвижническую” смерть героя”.7

Именно в это время в развитии житийного жанра намечаются две различные линии: отказ от биографизма, усиление бытовых деталей и сюжетных подробностей, с одной стороны, а с другой — подчеркнутый биографизм, выделение одной центральной фигуры и подробное описание ее истории и ее внутреннего мира. Первая линия приведет к бытовым повестям и авантюрным новеллам, вторая — к психологическим повестям и историко-мемуарной прозе.

Еще одно отклонение можно установить на примере русских “Повести о Ульянии Осоргиной” и “Повести о Марфе и Марии”.8

Линию развития житийного жанра в русской литературе завершает и зачинает собой линию новой повествовательной литературы знаменитое “Житие протопопа Аввакума, им самим написанное”. По своей критической направленности и художественным особенностям оно тесно связано с демократической сатирой XVII века, с историческими и бытовыми повестями. Из агиографического наследия Аввакум перенял как старую житийную форму, так и то традиционное нарушение канонов, которое было для нее так широко типично. В житии это проявляется в тенденции к отражению мотивов живой действительности, в анализе чувств и психологии героя, в цельности его образа, данного в становлении и развитии, в его связях с другими людьми, в окружающем его богатом бытовом фоне и т. п.

II/

 

1. Идейно-художественное своеобразие апокрифической литературы. «Сказание, како сотворил Бог Адама», «Хождение Богородицы по мукам».

Определяя апокрифы как литературное явление »необходимо, учитывая факт занесения того или иного произведения в индексы, основное внимание уде-шть характеристике идейно-художественного своеобразия апокрифов,их >отличия от канонической литературы. Апокрифы - это произведения, сюже-ры которых тесно связаны с библейской "историей",однако в апокрифах эпизоды Писания дополнены, развиты,им дается особая,отличающаяся от канонической трактовка.Несмотря на близость апокрифов,идейную и тема-гическую,к канонической литературе,"отреченные" книги представляют собой особый тип источников.Апо1фифы являлись письменным изложением зародной легенды или легенды, возникшей в церковной среде, предназначались в качестве духовной пищи широким массам читателей, чье сознание 5ыло религиозно**.В апокрифах вольно или невольно должны были,отразиться элементы народных представлений. Так, А.Н.Пыпин, подчеркивая близость апокрифов к традициям народной культуры, определял их как новый, зозникший на основе христианства иэпосм*^.В апокрифической литературе образы Писания существенно трансформировались, при этом "небесное" вводилось к земному,христианские образы-символы получали конкретное, латериальное истолкование.
материалистическое

Начало

Апокрифы чрезвычайно разнообразны по своей тематике. Согласно существующей классификации. Основанной поеимущественно на тематическом принципе, среди апокрифов выделяются ветхозаветные и новозаветные, апокрифические жития святых,особую группу составляют эсхатологические апокрифы, которые будут анализироваться в данной работе.

Эсхатологическая тема имела для древнерусского человека принципиальную значимость.Само понимание времени в Средние века было эсха-тологично*8.Согласно оредневековым представлениям,история должна завершиться Страшным судом,где будут разрешены все земные противоречия. Говоря о популярности эсхатологической тематики на Руси,не следует забывать,что эсхатология являлась важнейшей частью христианской догматики. Церковь активно использовала тему ада и рая в целях духовного порабощения народных масс:для внушения им покорности,для утверадения мысли о незыблемости существующего порядка.Эсхатология,следовательно, была одним из наиболее действенных средств духовного воздействия
Хождения богородицы",осуществленный П.Н.Сакулиным ,который разбирает сложное композиционное строение апокрифа,своеобразие стиля,выделяя такие приемы,как градация,повторы.Особенности сюжетов "Хождения богородицы" и "Хождения Агапия" рассматриваются в коллективном исследовании "Истоки русской беллетристики"^.Выводы представляют большую ценность в плане выявления элементов беллетристичности в апокрифах.
Апокрифы эти давали наглядное представление о власти дьявола. В этом отношении интересен апокриф «Како Бог сотвори Адама». Бог и дьявол выступают как две равновеликие силы. В то время, как Бог творит человека, дьявол всячески старается напакостить своему противнику: мажет тело Адама нечистотами, наносит телу 70 ран и свой поступок дьявол оправдывает вещей пользой самого Бога – ведь если у человека ничего не будет болеть, то он никогда не вспомнит о своем творце – Боге. Таким образом, библейская легенда приобретала в апокрифе живое конкретное звучание и, конечно, была более доходчива для вчерашнего язычника, чем сухой и лаконичный рассказ Библии.

Значительный интерес представляли апокрифы эсхатологические, развертывающие фантастические картины потусторонней жизни, конца мира. Эта группа апокрифов являлась действенным средством воспитания и пропаганды христианской морали, наглядно изображая христианскую идею «воздаяние в веке будущем» за соответствующие поступки в земной жизни.

Остановимся на эсхатологическом апокрифе «Хождение Богородицы по мукам», весьма популярном на Руси на протяжении многих веков. Апокриф этот перешел на русскую почву через югославское посредство и по своему содержанию очень близок к дошедшему до нас византийскому тексту памятника. Древнейший русский список относится к XII веку. Содержание апокрифа следующее: Богородица в сопровождении архангела Михаила спускается в ад, где перед ее взором открываются мучения грешников. Здесь в аду мучаются не верившие в Троицу и в Богородицу; почитавшие языческих Богов; проклятые своими родителями; людоеды; нарушители крестной клятвы; сплетницы; те, кто пропускал пасхальную заутреню; клеветники, разлучавшие брата с братом, мужа с женой; попадьи, не почитавшие своих мужей и после их смерти вторично выходившие замуж; монахини-блудницы, блудники; воры; пьяницы; немилостивые князья, епископы, патриархи, цари, не творившие воли божьей; сребролюбцы-ростовщики и беззаконники. Они погружены в огненную реку – кто до пояса, кто по пазуху или до шеи, а кто и доверху, другие лежат на постелях, объятых пламенем, третьи подвешены на железных деревьях за зуб, за язык или за ноги, четвертых поедают змеи, грызет червь и т.д. Богородица с состроданием относится к мучениям грешников, сама хочет мучиться с ними в аду и лишь однажды выражает одобрение наказаниям, которым подвергаются грешники. На ее вопрос, кто эти грешники, узнает, что это евреи, которые мучаются за распятие ее сына Христа и вместе с ними – отступники от христианской веры, а также творящие блуд с кумами, матерями и дочерьми, отравители и убийцы, о них она говорит – «По делам их буди тако». Богородица, увидев зрелища ада, обращается к Богу с мольбой о помиловании грешников. В помощь себе она призывает ангельский чин, пророков и силы небесные, все они обращаются к Богу. Снисходя к настойчивым просьбам, Бог дает ежегодный покой грешникам от великого четверга до пятницы (около двух месяцев). В русском тексте, в отличие от греческого, среди грешников, мучающихся в аду, есть и такие, которые почитали славянских языческих богов – Трояна, Хореса, Велеса, Перуна.

Живое участие Богородицы к мучениям грешников, заставляющее ее то и дело проливать слезы, противопоставляется суровому и безучастному божьему суду. Весь апокриф проникнут свободомыслящим отношением к установленным религией нормам и понятиям; он не щадит грешников не только рядовых, но и таких, которые в силу своего иерархического положения, были под защитой официальной церкви: епископов, патриархов, черниц, немилостивых князей и царей, не творящих воли божьей. «Хождение» отразило в себе оппозиционное отношение известной группы верующих к учению ортодоксальной церкви и одновременно моральное переосмысление прямолинейно-бездушной официальной христианской доктрины. Центральная фигура апокрифа – Богородица – при всей своей эпичности, отличается свойствами реальной человеческой личности, она рисуется как деятельно сострадающее людскому горю существо, но вместе с тем и как рядовая женщина-мать, которой свойственно чувство озлобления, когда дело касается участи ее сына. Богородица противопоставлена в апокрифе жестокому, равнодушному к человеческим скорбям Богу. Апокриф резко расходился с канонической церковной литературой в трактовке божьей справедливости, давая наглядное представление об адских мучениях, которые ожидают грешников на том свете.

 


Идейно-художественное своеобразие «Слова о погибели Русской земли».


Любовь к родине одним из важнейших проявлений своих имеет любовь к природе родной страны. Не случайно поэтому "Слово о погибели Русской земли" начинается с описания русской природы. В этом описании одни исследователи пытаются усмотреть пейзаж северо-запада Руси — Новгородской области, другие — пейзаж ее северо-востока — Владимиро-Суздальской Руси, третьи — пейзаж Киевского юга.

Типична в этом отношении интерпретация русского пейзажа "Слова" А. В. Соловьевым. Он пишет: "Картина природы в "Слове о погибели" очень последовательна: она начинается со "многих озер", за ними следуют реки и кладези-источники, затем крутые горы, высокие холмы, всюду частые дубравы и дивные, плодородные поля. Это скорее северный пейзаж озерной полосы, где с холмов сбегают истоки рек, где среди березовых и хвойных лесов стоят кладези, блестит гладь озер и ширь полей, та страна, где встречают Весну счастливые берендеи Островского, т. е. жители Суздальской области".1

Эта попытка интерпретации пейзажа "Слова о погибели" дает возможность показать принципиальное отличие пейзажей в древнерусской литературе от литературных пейзажей нового времени. А. В. Соловьев вполне откровенно имеет в виду "Снегурочку" Островского, но не "Слово о погибели". Древнерусские произведения не могут говорить о "глади" озер (тем более — о блеске этих гладей), ни о сбегающих истоках рек, и совершенно ничего общего не имеют они с восторгами счастливых берендеев. Русская литература XIX в. создала свой "оперный" трафарет в изображении древней Руси, ее истории, людей и природы, оказывающий непреоборимое влияние даже на весьма тонких знатоков древнерусской истории и литературы.

В самом деле, различие в изображении природы между новой русской литературой и древней очень велико. Пейзаж в новой литературе носит "портретный" характер, в нем отмечаются индивидуальные, характерные только для той или иной местности черты. "Пейзажист" смотрит пристально и с небольшого расстояния: он замечает и блеск водной глади, он видит, как поставлены "кладези", может определить породы деревьев. Писатель-пейзажист стремится увидеть реальную картину природы, дать ее описание как бы из одной неподвижной видовой точки, создать перед читателем иллюзию реального видения. Иллюзионизм — так можно было бы определить принципы изображения пейзажей в литературе нового времени. Древнерусская литература выражает иное отношение к природе: либо природа изображается в движении как участница событий человеческой жизни, либо превозносится как проявление божественной мудрости. При этом она никогда не является самодовлеющим центром описания. В первом случае говорится только о тех ее действиях, которые оказывают прямое или косвенное (как приметы, предзнаменования) воздействие на судьбу человека, — о засухе, о грозе, о землетрясении, о появлении комет и "знамений" на солнце, о падении звезд и пр. Во втором случае — это философические размышления о мудрости божественного мироустройства.

А. В. Соловьев справедливо относит "Слово о погибели Русской земли" к одному из самых ранних в европейской литературе описаний и прославлений своей родины. У автора "Слова о погибели" не было предшественников в такого рода прославлении. В Повести временных лет описываются географические пределы Русской земли. В "Слове о полку Игореве" есть описания действий природы, на основе которых читатель нового времени составляет свои представления о пейзажах, где развивалось действие "Слова о полку Игореве". "Пейзажи" "Слова о полку Игореве" — это плоды нашего воображения, действующего под влиянием воспитанной на литературе нового времени потребности "видеть" то, что описывается в литературном произведении.2

Отсюда ясно, что "Слово о погибели Русской земли" не имело предшественников в изображении картины Русской земли. Но то, что оно не имело предшественников, не означает, что у него не было образцов. Свои образцы "Слово о погибели" находило в близких по времени произведениях, творчески их перерабатывая.

Так, например, то, что говорится в "Слове о погибели" о могуществе Русской земли, автор "Слова" мог найти в некрологических статьях, посвященных прославлению того или иного русского князя. То же, что говорится в "Слове" о русской природе, автор в известной мере заимствовал из "Шестоднева" Иоанна Экзарха Болгарского.

"Шестоднев" Иоанна Экзарха Болгарского — один из самых поэтических памятников мировой литературы — оказал огромное влияние на всю русскую литературу XI—XVII вв. Восхищение мирозданием захватывало, заражало, властно подчиняло себе не одного русского писателя, воспитывало любовь к природе и ко всему живущему.

Художественный метод описания Русской земли в "Слове о погибели" тот же, что и в "Шестодневе": это восхищение "мудростью", "разумностью" и красотой мироустройства — в данном случае не всего мира, а Русской земли. Описание ведется путем перечисления главных ее объектов: гор, холмов, дубрав, полей, рек, кладезей, зверей, птиц, а затем — творений рук человеческих: городов, сел, "виноградов" (садов), домов. Объекты эти те же, что и в "Шестодневе", и порядок, в котором они перечисляются, часто совпадает с порядком их перечисления в "Шестодневе". Так, например, в "Шестодневе" говорится, что бог разделил воды "и на морѣ, и на рѣкы, и на источникы, и на эзера, и на кладезе",3 далее в перечислении даров книжного учения соблюден тот же порядок: "рѣкы и езера, и источници, и кладези".4 Не случайно, думается, "Слово о погибели" перечисляет те же объекты: "И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, рѣками и кладязьми мѣсточестьными". Следовательно, кладези, реки и озера отнюдь не являются принадлежностью какого-либо определенного русского пейзажа — северного или южного. То же самое нельзя сказать и о садах ("виноградах"), горах и дубравах, упоминаемых в "Слове"; ср. в "Шестодневе": "Кого ли ради и земля садом и дубравами и цвѣтомь утворена и горами увяста" (л. 1). Совпадает и терминология описаний: "украшено" (л. 1), "красотами" (л. 65 об.), "удобри" (л. 65 об.), "ухытри" (л. 65 об.), "исплънены" (л. 1 об.). Ср., например: земля "украшена же бысть абие и различными цвѣтци садовы и бечисмеными трѣвами. Таче потомъ оутворено бысть и небо великыима свѣтилома и всѣхъ эвѣздь добротами" (л. 160 об.).

Эпитеты, которые прилагаются к перечисленным объектам, носят не конкретизирующий, а идеализирующий характер: они подчеркивают их главные, основные свойства: горы — крутые, холмы — высокие, дубравы — частые (т. е. густые), звери — различные, птицы — бесчисленные, города — великие, села — дивные, "винограды" (сады) — "обителные" (т. е. принадлежащие обителям, обиталищам, иными словами — возделанные, незаброшенные), князья — "грозные", бояре — "честные" (окруженные почестями), вельможи — "многие" и пр. Особенно характерны для "Шестоднева" эпитеты "бесчисленные" (а также "бескрайнии","неизглаголемые"), "многие" и "различные" — это эпитеты, в которых точнее всего раскрывается основная идея "Шестоднева" — восхищение разнообразием мира, неповторимостью отдельных его объектов, их многочисленностью: "всу тварь разъличными добротами ухытри" (л. 65 об.), "птице, еже бечисмене" (л. 5 o6.), "бечисмене рѣкы" (л. 3 об.), "пучинами же безмѣрныими одевши се и бечисменныим и полияна" (л. 61), "бечименными рѣками" (л. 61) и т. д.

Автор "Шестоднева" рассматривает мироздание как некий ковчег, дом, наполненный ("исполненный") и "удивленный" рачительным хозяином всевозможными "красотами". Те же термины видим мы и в "Слове о погибели": "И многыми красотами удивлена еси"; "...всего еси испольнена, земля Руськая".

Однако между "Словом о погибели" и "Шестодневом" имеются и серьезные различия: автор "Слова" ни разу не говорит о творце всего сущего. Он восхищается не творцом, а самим творением. Творение это — не весь мир, а только его часть — Русская земля, и соответственно этому в "Слове" не говорится о том, что не имеет к ней отношения, — о солнце, месяце, звездах, ни о море (море упоминается, но не как часть Русской земли), о чем так много говорится в "Шестодневе". Наконец, еще одно отличие и, может быть, самое любопытное: в "Слове о погибели" гораздо чаще употребляются эпитеты. Именно в эпитетах, думается, больше всего сказывается связь "Слова" с народной поэзией — связь, особенно многозначительная для произведения, посвященного прославлению родины: "О свѣтло-свѣтлая и украсно украшена земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, рѣками и кладязьми мѣсточестьными, горами крутыми, холми высокыми, дубровами частыми, польми дивными, звѣрьми разноличьными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными, и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами!" А далее: "тоймичи погании", море "дышючее", "каменыи городы", "синее море", "великыя дары"...

Автор Слова как бы окидывает взором всю Русскую землю и восхищается ее красотой и величием: «О светло светлая и украсно украшена земля Руськая. И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми… зверьми различными, птицами бещислеными…». Русская земля «украсно украшена» не только красотами и дарами природы, она славна и «князьми грозными, бояры честными, вельможами многами». И развивая тему «грозных князей», покоривших «поганьскыя страны», автор Слова рисует идеальный образ русского князя — Владимира Мономаха. Половцы пугали Мономахом своих детей. «Литва» боялась во времена этого князя выходить из своих болот, венгры даже горы укрепляли железными воротами, чтобы «великий Володимер» не пришел к ним, «немцы» (шведы) радовались, что их земли далеко от княжения Мономаха «за синим морем», а византийский император, «жюр [кир — греч. господин] Мануил Цесарегородскый», посылал Владимиру Мономаху дары, чтобы он «Цесаря-города не взял». Этот гиперболизированный образ «грозного» великого князя воплощал в себе идею сильной княжеской власти, воинской доблести. В обстановке монголо-татарского нашествия и военного поражения напоминание о силе и могуществе Мономаха служило укором современным князьям и вместе с тем должно было вселять надежду на лучшее будущее. Не случайно поэтому «Слово о погибели» было присоединено к «Житию Александра Невского»: в Житии грозным и великим князем выступал князь — современник батыевщины.

«Слово о погибели Русской земли» по теме и по стилю перекликается со «Словом о полку Игореве». Эти памятники имеют много общего: высокий патриотизм, проявление национального самосознания, гиперболизация силы и воинской доблести князя-воина, лирическое восприятие природы, ритмический строй текста. Памятники близки и тем, что оба содержат сочетание плача и похвалы. В обоих текстах имеются общие стилистические формулы, сходные поэтические образы. Характер заглавия обоих произведений совпадает: «Слово о полку…» — «Слово о погибели…». Фраза «Слова о полку Игореве» «От стараго Владимера до нынѣшняго Игоря…» параллельна фразе «Слова о погибели» — «От великого Ярослава и до Володимера, и до ныняшняго Ярослава…». Может быть отмечен и ряд других параллельных оборотов.[214] «Слово о полку Игореве» было лиро-эпическим призывом к единению русских князей и русских княжеств, прозвучавшим перед монголо-татарским нашествием. «Слово о погибели Русской земли» — лиро-эпический отклик на события этого нашествия.

 

 

Повесть о разорении Рязани Батыем по своей тематике и по стилю является ярким образчиком воинских повестей. Среди последних она по своим художественным качествам занимает одно из первых мест. Характерной особенностью ее является напряженный и в то же время сдержанный лиризм и драматизм. Впечатление волнующего драматизма, производимое повестью, достигается в ней не многословной риторической фразеологией, как в позднейших сходных памятниках, а как бы преднамеренно предельно сжатой передачей трагических событий. Повествование, в основе своей восходящее к лиро-эпическому сказанию, как будто сознательно чуждается напыщенной и витиеватой словесной шумихи, заслоняющей собой непосредственное и искреннее выражение чувств; с той же предельной сжатостью и словесной безыскусственностью передается скорбь окружающих по поводу смерти близких. Первоначальная основа повести отличается всеми характерными чертами раннего воинского стиля как в своей фразеологии, так и в своих образных средствах. Изложение насквозь проникнуто героическим пафосом воинской доблести, князья и дружина изображены здесь в ореоле беззаветного мужества, побуждающего их безбоязненно идти навстречу смерти. Образ "смертной чаши", как лейтмотив, проходит через всю повесть. Рядом с "благоверными" и "благочестивыми" князьями неоднократно с лирическим воодушевлением упоминается "дружина ласкова", "узорочие и воспитание резанское", "удальцы и резвецы резанские". Во всем тоне повести сильно дают себя знать идеальные представления о рыцарственных взаимоотношениях князя и дружины, характерных для поры раннего феодализма. Князья неизменно пекутся о своей дружине и оплакивают погибших в бою дружинников, дружина хочет "пити смертную чашу с своими государьми равно". Воодушевляемые преданностью своим князьям, "удальцы и резвецы резанские" бьются "крепко и нещадно, яко и земли постонати", "один с тысящею, а два с тьмою", а когда они не в силах одолеть врага, все до одного умирают, испив единую смертную чашу. Изложение повести отличается в ряде случаев ритмической организованностью речи. Все эти особенности заставляют очень высоко расценивать повесть как произведение нашего раннего воинского жанра, отводя ей едва ли не второе место после "Слова о полку Игореве".

К числу памятников XIII в., связанных с татарским нашествием и созданных в северной Руси, принадлежит и упомянутое выше "Слово о погибели Русской земли", найденное в начале 1890-х годов. Оно очень невелико по объему (в рукописи занимает всего 45 строк).

В "Слове о погибели", по своему стилю представляющем соединение книжного изложения с устно-поэтическими формами песенной речи, перечисляются природные и материальные богатства, которыми до татарского нашествия изобиловала "светло-светлая и украсно-украшена земля Русская": озера многочисленные, реки и колодцы местнопочитаемые, горы крутые, холмы высокие, дубравы чистые, поля дивные, звери различные, птицы бесчисленные, города великие, села дивные, сады монастырские, дома церковные. Выли тогда на Руси князья грозные, бояры честные, вельможи многие. Большие пространства и живущие на них народы были покорены великому князю Всеволоду, отцу его Юрию, князю киевскому, деду его Владимиру Мономаху, именем которого половцы устрашали своих детей в колыбели и при котором литовцы из своих болот не показывались на свет, а венгры укрепляли каменные свои города железными воротами, чтобы он через них не въехал к ним; немцы же радовались, живя далеко за синим морем. Различные соседние племена платили дань Владимиру медом, а царь византийский Мануил, опасаясь как бы Владимир не взял Царьград, посылал ему великие дары. Так было раньше, теперь же приключилась болезнь христианам.

 

2. Жанр жития в литературе XI – XIII вв., его разновидности. «Сказание о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия Печерского», «Киево-Печерский патерик»

Выделяются два основных типа житийной композиции:

1) Жития мученические (мартирии от греч смерть), повествующие о трагической гибели христианина, вступившего в непримиримый конфликт с императором-язычником; в основе композиции – конфликт, в центре повествования – рассказ о трагической смерти героя; мученики изображались на иконах в красных одеждах, держащими в руках крест, а мученики-воины – также с оружием, например, с мечом или копьем (св. Георгий Победоносец, св. Димитрий Солунский)

2) Жития-биос (от греч. жизнь), повествующие о жизни героя, посвященной подражанию Христу, в основе композиции – последовательный рассказ о жизни святого подвижника от его рождения до смерти, который ориентирован на отражение необходимых, с точки зрения канонической житийной схемы, эпизодов.

 

На Руси возникла и развивалась особая жанровая разновидность агиографии – княжеские жития. Героями их являлись миряне, политические деятели, прославившиеся своими воинскими заслугами перед родиной и за то почитавшиеся как святые (св. Борис и Глеб, св. Александр Невский).

 

Слово «житие» в церковно-славянском языке означает «жизнь». Житиями древнерусские книжники называли произведения, рассказывающие о жизни святых. Житие – не художественное произведение в современном смысле. Оно всегда повествует о событиях, которые составитель и читатели считали истинными, не вымышленными. Сверхъестественные события: воскрешение мертвых, внезапное исцеление больных и т.д. – для др. книжников было реальностью.
Жития имеют прежде всего религиозно-назидательный смысл. Описанные истории святых – пример для подражания. Напр. Феодосий Печерский – одно из первых русский житий. Он отдавал тело на ночь на поедание комарам и оводам.
Житие должно вызывать в читателе чувство умиления самоотречением и духовной чистотой, кротостью и радостью, с которыми святой переносил страдания и лишения во имя Бога.
Житие лишь внешне напоминает биографическое произведение. Автор стремится раскрыть характер героя.
В житиях всегда существуют два мира. Это повседневная земная жизнь и высшая, потусторонняя, Божественная реальность. Деяния персонажей напоминают действия Христа. Совершаемые ими чудеса (исцеления, экзорцизм) уподобляются чудесам Христа.
Образ святого в житии напоминает иконописное изображение.
Жития писали на церковно-славянском языке, считавшимся священным.
Жанр жития возник в IV в., Византия. Самая популярная литература вплоть до XIII в.
2 метода изображения: фактографическое и идеальное.
Переводные памятники житийной литературы появились на русской почве в древнейшее время, в XI-XII вв.
Компоненты жития: похвала святому и плач о его смерти. Монолог святому. Житийная литература статична, идеализирована, в ней нет живых черт. В отличие от византийских житий, писавшихся о святых, русские писались о светских людях, в них больше историзма.
Жития о тех людях, которые прославились подвигами.
Создавая идеальный образ святого, авторы хотели преподать нравственные уроки людям, которые должны очищаться молитвами. Они не д.б. богаты, часто обращаться к «Св. писанию».
Разновидности житий. Композиция.
Основная часть житий – не оригинальны, а переведены с греч. Жития святительские – посвящены преподобным и святителям.
Житие д. состоять из трех частей. Открывается вступлением, где описываются причины создания. Далее – основная часть – повествование о святом, смерти и посмертных чудесах. Завершение – похвала святому.
Первые русские жития. Древнейшие русские агиографические памятники – два жития князей-страстотерпцев – Бориса и Глеба. В «Сказании о Борисе и Глебе» рассказывается о вероломном убиении братьев-князей их старшим сводным братом Святополком. Последний во имя власти отдает приказ убить их. Повествование исполнено психологизма. Подробно описываются душевные борения, скорбь и страх святого в преддверии безвременной смерти. В то же время Борис желает принять смерть подобно Христу. Сцены убиения далеки от правдоподобия. Святые произносят пространные молитвы. Посланцы Святополка не прерывают этих молитв-плачей и убивают святых, когда они заканчивают молиться.
Молитвы святых построены по всем правилам красноречия. Основная мысль – сожаление о грядущей смерти и готовность принять ее. Князь Глеб произносит трогательную речь убийцам о пощаде. Святые смиренно принимают все и молятся за убийц, сохраняют в душе любовь к ним. Им противопоставлен Святополк. Им чужды мысли о земной славе и могуществе. Святополк охвачен жаждой власти, а святые – вручают себя Богу.
Житие Феодосия Печерского. Составлено Нестором в соответствии с житийным каноном. Начинается со вступления. Далее – о юности Феодосия, стремившемуся посвятить жизнь Богу. Покинув дом, становится монахом Киево-Печерской обители. Нестор уподобляет его основателю христианского монашества Антонию Великому. Черты Феодосия – полная посвященность собственной воли и уверенность в божественной помощи, отказ от земных забот, ощущение близости с Христом, смирение, трудничество, прилежание, всепрощающая любовь к ближнему, обличение неправды.
Житие Алексея человека божия. Начало – рассказ о рождении в Риме будущего святого от знатных родителей, о его приверженности к учению, о бегстве из дома. Угождает Богу, живет как нищий. Слуги издеваются над ним. Он от благочестивых родителей. Черты жития: родители, аскетизм, блаженная кончина, посмертные чудеса (исцеления у гроба). В житии есть диалоги, лирические плачи-монологи. В изложении есть элементы украшенного риторического стиля вместе с авторским лиризмом.

 

Значительная роль в развитии житийной литературы принадлежала Киево-Печерскому монастырю как русскому религиозному центру. В первой четверти XIII в. возник памятник, оформившийся впоследствии в Киево-Печерский патерик.
Ядро – переписка епископа владимирского Симона, бывшего инока монастыря, с иноком того же монастыря Поликарпом. Поликарп, не удовлетворенный скромной ролью рядового монаха, отличавшийся лит. способностями, пожаловался Симону, что его обходят. Поликарп обнаружил недостаток добродетели – смирения. Симон написал укоризненное письмо, присоединив к нему в назидание несколько рассказов из жизни Печерских иноков и повесть о построении Печерской церкви. 9 новелл. Рассказы были о чудесах в религии и борьбе с бесами. Материал сей д.б. внушить Поликарпу сознание святости обители. Увещание Симона подействовало на друга, и он дополнил труд Симона рядом новых рассказов из жизни монахов Монастыря.
В середине XIII в. писания Симона и Поликарпа были объединены. Древнейшая рукопись относится к началу XV в. Она создалась в Твери по почину тверского епископа Арсения, по имени которого текст рукописи называется «Арсеньевской» редакцией Киево-Печерского патерика.
В 1462 г. по инициативе инока Кассиана возникает новая редакция памятника, «Кассиановская», в которой он впервые получает название «Патерик Печерский». Она подверглась дальнейшим переработкам, вплоть до XVII в., когда в 1661 г. Киево-Печерский патерик по распоряжению архимандрита Иннокентия Гизеля был напечатан в Киеве.
Еще Симон и Поликарп написали житие Антония Печерского.
Рассказы Симона и Поликарпа изобилуют элементами фантастики; в них существенное место занимают чудеса, ведущие свое происхождение от местных устных преданий и ли книжных агиографических источников. В рассказах встречается немало реалистических, порой натуралистически окрашенных бытовых подробностей, характеризовавших монастырский уклад (особенно у Поликарпа).
Основная задача друзей – возвеличение Киево-Печерского монастыря как русского религиозного центра. Тем самым возвышался и укреплялся авторитет русской церкви. Создавалась апология и Киевского государства. Идея прославления оплота христианства свидетельствовала о возросшем самосознании русского духовенства.
Симон начал свой труд с рассказа о создании Печерской церкви в честь богородицы, основанного преимущественно на устных преданиях. В создании церкви участвовали сын варяжского князя Шимон, пришедший на службу к сыну Ярослава Мудрого Всеволоду. Построение церкви сопровождается чудесными знамениями. Например, Антоний 3 дня молится о том, чтобы бог послал ему знамение, где должна строиться церковь: на всей земле пусть будет роса, а на том месте, где д.б. церковь – нет. Так и случилось. По молитве Антония сошел с неба огонь, испепеливший вокруг хворост и терние, осушивший росу и сделавший углубление в отведенном для церкви месте.
Киево-Печерский патерик ярко отражает борьбу, которая происходила между монастырем и князьями, в основе которой были соперничество на почве материальных интересов и столкновения из-за вмешательства монастыря в междукняжеские отношения.
В патерике сочеталась политически-тенденциозная повесть с церковной легендой.

 

 

Хотя некоторые вопросы метрики затронуты в этой работе, основным предметом изучения является ритмика «Слова». Метрический ряд понимается как единица ритмической стихотворной речи, измеряемой стопою, — ритмика в широком смысле есть видоизменение этих метров (если их суще­

ствование доказано), которое определяется художественными задачами. Таким образом, мы будем рассматривать словесное ударение как основной элемент ритма; при этом решение вопроса о том, стихотворное ли произведение «Слово о полку Игореве» или нет, не обязательно, хотя ясно, что

«Слово» — поэтическое произведение. На последнем особенно настаивают

поэты-переводчики как старшего,2

так и младшего поколений.3

Все рассуждения такого рода можно суммировать следующим образом

Все древнерусские поэтические произведения стихотворны, следова­

тельно, и «Слово» должно быть стихотворным произведением. Таково

общее суждение, из которого всегда исходили и исходят современные по­

эты. Между тем обе посылки нуждаются в уточнениях.

Большая посылка, утверждающая, что все древние поэтические произ­

ведения написаны стихами, неточна потому, что на самом деле все вообще

древние тексты отличаются четким, подчас причудливым в своих сплете­

ниях, а иногда и просто разговорным ритмом. Ритмика создавала художе­

ственный текст уже в самых древних произведениях славянского словес­

ного искусства, без нее они просто не могли бы существовать во времени,

потому что невозможно запомнить большой текст без скрепляющего его

части ритма.

Это были «многостопные» и притом «разностопные» размеры,

которые в греческой поэзии именовались колонам и (т. е. членами)

текста.5

Таким образом, вся древнерусская литература оказывается «поэ­

тической», поскольку вся она ритмизована — и летописи, и даже деловые

тексты, например послания от одного князя к другому, поскольку гонцы

заучивали их наизусть как стихи и исполняли их перед адресатом.6

Как показывают реконструкции Р. Пиккио, такие ритмические отрезки

текста, искусственно составленного ритмическими колонами, соотнесен­

ными с реальным членением словесного текста со словосочетаниями, осоз­

навались книжными людьми вплоть до XVII в. и легли в основу класси­

ческой русской литературы (Гоголь, Тургенев, Достоевский — см. труды

А. Белого, Р. Пиккио и др.). Даже писцы, переписывавшие подобные

тексты, еще в XVII в. осознавали их границы и пытались передать это

особыми знаками нотации. Б. И.Осипов в специальном исследовании пока­

зал, что установление пробелов между словами в русских рукописях на­

чалось с границ ритмических зон — словосочетаний или других синтак­

сических фрагментов.7

Все эти исследования показывают, что, строго

говоря, ритмизован любой текст, поскольку в нем имеются слова со словесным ударением: чередование ударных и безударных слогов собственно и создает ритм. В этом смысле важна и конструктивна статья А. М. Панченко, специально исследующая вопрос о древнерусском «книжном»

стихотворстве.

В известном смысле именно в ней была преодолена старая и весьма устойчивая традиция отечественного литературоведения считать,

что «в русской феодальной книжности не было специально стихотворных

жанров, и если встречались в прозе ритмичность, рифмование или „напев­

ность" — это шло от эпоса».9

Стало ясным, что на самом деле подобная

ритмичность текстов —• настолько естественное свойство древней славян­

ской речи,10

что отрицать ее по меньшей мере неосмотрительно. Так об­

стоит дело с большей посылкой разбираемого здесь суждения: ритмичность

в широком смысле присуща не обязательно «стихотворному» тексту, и чем

дальше в глубь времен, тем более справедливо это утверждение.

Меньшая посылка того же суждения, утверждающая, что «Слово» —

поэтическое произведение, также не безупречна. Жанровая принадлеж­

ность этого произведения, как известно, неопределенна: его называют и

ораторской прозой, и поэмой, и былинным сказанием. Однако большая

посылка в ее критически осмысленном виде покрывает меньшую, потому

что уже сейчас совершенно определенно мы можем сказать, что «Слово» —

ритмически организованное произведение, которое талантливо и во всех

подробностях отражает поэтику своего — переходного во многих отноше­

ниях — времени. Поскольку ритмика произведения создается не только

чередованием ударений, но еще и сложным переплетением внутренней риф­

мовки, чередованием звуков и т. д., вопрос усложняется. Он усложняется

и в связи с гипотезой о музыкально-вокальном характере «Слова», которое

исполнялось в музыкальном сопровождении; это должно было накладывать

свой отпечаток на словесную структуру текста, в частности, повышать

роль речитативных фрагментов. Во всяком случае рассуждать о ритме

вообще — занятие неблагодарное, поскольку ритм — это данность и

заданность конкретного текста, поэтическая его доминанта, тот незамет­

ный для непосвященных внутренний стержень, на который нанизывается

смысловой текст, в результате чего и создается поэтический текст. В таком

случае особую информативную силу получает само произведение, даже

если оно дошло в неисправном виде.

Прежде всего некоторые типологические особенности текста указывают

на то, что он является ритмически организованным, т. е. в широком смысле

стихотворным.

Ему присуща интонационная замкнутость речевых отрезков, которая

даже теперь, много веков спустя, осознается по ряду вторичных призна­

ков: синтаксические структуры и повторы, организованные с помощью

вспомогательных слов (уже. . ., уже. . ., уже. . .; и. . ., и. . ., и. . .;

и др.), каденции (о Русская,земля, уже за шеломянем ecu), также связанные

с повторением ритмически общей единицы текста (за землю Русскую. . .).

С этим же связан синтаксический параллелизм основных членов предложе­

ния, которые повторяются в определенном порядке (подлежащее—сказу­

емое—дополнение или сказуемое—подлежащее—дополнение).

Важны эвфонические особенности текста, связанные с его звучанием

и также повторяющиеся в определенных фрагментах; особенно явственно

они выделяются при расстановке древнерусских акцентов:

се мое,

а то мо-

é же.

Аллитерация или ассонанс сопровождают ритмические отрезки, выделен­

ные на основе древнерусского акцента, и косвенно подтверждают ритмичность самого текста, ср.: потопташа поганые полки половецкие, где

чередуются взрывные согласные.

Выявляя все особенности такого рода, можно было бы уточнить и ре­

конструкцию самого поэтического текста. Например, единственная строка,

не вошедшая в реконструкцию Ф. Е. Корша и часто обсуждаемая как

вставка, в этом отношении явно искажена: страны рады,*гради веселы —

можно предполагать сочетание гради ради, веси весели.11

Чередование сильных и слабых ударений в том смысле, в каком они

указаны в акцентологической реконструкции,12

также свидетельствует

о ритмичности «Слова».

Анализ ритмического строя удобнее всего начать с формально-ста­

тистической характеристики текста.

В сохранившейся части текста «Слова» употреблено 2112 ударений

при общем числе слогов 6175. Вторая цифра в известном смысле условна:

она не учитывает еще 369 слогов, которые составляли когда-то гласные

ъ и ь в слабой позиции. В современном произношении такие гласные не

сохранились, но при воспроизведении старинных песен некоторые испол­

нители их «поют», поскольку те участвуют в создании сложного ритмиче­

ского рисунка стиха. Тогда и сочетание А Святославъ мутенъ сонъ виде

въ КиевЪ на горахъ следовало бы представить следующим образом:

А Святославо

Мутено соно видѣ

Во Кйевѣ на горахо

с очень краткими, но вполне определенными гласными о на конце слов.

Впоследствии, уже после XII в., разрушение прежней системы стихосло­

жения в значительной мере было связано с изменениями в языке и прежде

всего с падением редуцированных гласных ъ, ъ. Если при подсчете слогов

учесть и такие гласные, в «Слове» окажется 6544 слога; следовательно,

каждый третий слог здесь является ударным. Перед нами — трехстоп­

ный размер, что полностью соответствует фонетической и просодической

структуре древнерусского слова (а также излюбленным размерам народной

поэзии), потому что среднее число слогов в словоформах равно было трем.13

В действительности же в «Слове» не может быть характерной для совре­

менного стихосложения силлабо-тонической системы; только подделка

XVIII в. непроизвольно дала бы стиховые строчки в такой системе, однако

оригинальный текст XII в., разумеется, их не содержит. Это тонический

стих с выделением ладовых, т. е. основных, постоянных по ударению сло­

гов и с «пропевом» — некоторым удлинением всех прочих подударных слогов,

которые отражали нисходящий по тону, скользящий, неуловимый и не­

устойчивый акцент, варьирующий в каждом отдельном стихотворном тек­

сте. Совмещение ладового, скользящего и безударного слогов и создавало

особую мелодическую насыщенность каждого стиха и произведения в це­

лом.14

Таким образом, на 2112 ударений в тексте «Слова» приходится:

устойчивых 1630 (77%), рецессивных — 361 (17%), а также несколько

скользящих ударений в словосочетании (типа сине^море) — 121 (6%).

Особенно важны ударения с древней новоакутовой интонацией (таких чуть

больше тысячи) — именно они создают основную ритмическую решетку

всего текста. Таким образом, поэтически важные ладовые, попевные и

безударные слоги соотносятся с акцентологически достоверными устой ударений собственно говоря уже и нет, остается музыкальный речитатив, так что реальное, языковое ударение отдельных слов, завершающих стих,

не имеет значения;

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.