Достижение профессиональной зрелости

Наиболее ярким впечатлением, которое можно составить по прочтении всех разделов книги «Политическая наука: новые направления», является возросшая зрелость политической науки как самостоятельной дисциплины. Был ли в этой области достигнут «прогресс», как оптимистически отмечает Г. Алмонд (гл. 2 наст. изд.), или нет — это уже другой вопрос. Однако зрелость, понимаемая в традиционном смысле психологии развития как сформировавшаяся способность видеть вещи с позиции других людей, действительно, достигнута большинством отраслей данной дисциплины.

Так было не всегда. «Поведенческая революция» в период своего апогея во многом напоминала якобинскую диктатуру; в продолжение этой аналогии вряд ли будет преувеличением сказать, что реакция на нее была чисто термидорианской. Бунтари эпохи раннего бихевиоризма, со своей стороны, стремились покончить с формализмом в политике: с политическими институтами, организационными схемами, конституционными мифами и юридическими фикциями — как с чистой воды мошенничеством. Те, кого поведенческая революция отбросила назад, равно как и те, кто позже попытался отбросить назад ее самое, с одинаковым неистовством стали втаптывать в грязь научные претензии новой дисциплины, апеллируя к мудрости преданий седой старины[15].

Поколение спустя история повторилась, но теперь в роли революционеров выступили сторонники «рационального выбора», стремившиеся заменить шаткую логику, заимствованную бихевиористами в психологии, формальным порядком и математической строгостью. И вновь разгоревшаяся борьба приняла формы манихейской бескомпромиссности. Во имя теоретического единства и закона экономии сторонники модели рационального выбора стремились (по крайней мере вначале) свести всю политику к взаимодействию узких материальных интересов. При этом они отбросили за ненадобностью духовные ценности, принципы и личные привязанности, а заодно всю историю человечества и социальные институты[16]. Направление рационального выбора, как и в случае с поведенческой революцией, одержало много крупных побед (Popkin et al., 1976), но и поражения были немалыми.

В отличие от этих двух периодов в конце XX в. политология, по всей видимости, твердо встала на путь объединения различных методологических

подходов. Наиболее значительный вклад в наметившееся сближение внесло развитие концепции «нового институционализма», которая в той или иной степени присутствует в большинстве разделов настоящего сборника. Теперь при оценке движущих сил политических процессов специалисты, занимающиеся политической наукой, уже не акцентируют все внимание только на альтернативах, агентах, структурах, интересах или институтах. В настоящее время подавляющее большинство серьезных исследователей полагают, что необходимо разумное сочетание всех этих факторов (гл. 5, 6, 26, 28, 29 наст, изд.). Политологи уже не противопоставляют поведенческие постулаты организационным схемам. Большинство ученых сегодня сказали бы, что это вопрос анализа поведения в условиях существующих институтов и возможностей (гл. 9, 10 наст. изд.). Ушли в прошлое споры о том, что первично — рациональный компонент поведения или привычки; сторонники модели рационального выбора ныне, как правило, отдают должное тем ограничениям, в условиях которых люди совершают политические действия, обогащая свои концептуальные модели выводами политических психологов (гл. 9, 30 наст. изд.). Неактуально в наше время и противопоставление реализма идеализму, никто больше не ломает копья, решая, что является движущей силой истории — интересы или идеи: все ученые признают существенное значение как того, так и другого (гл. 16, 17, 19, 24, 26 наст. изд.). Политологи уже не отстаивают исключительные достоинства сугубо научного анализа по сравнению с описанием событий, широкомасштабных межнациональных компаративных исследований по сравнению с тщательно отобранными уникальными case-studies*. Для современных исследователей политических процессов не менее важно и скрупулезное изучение местных особенностей их протекания, вплоть до должным образом систематизированных, основанных на статистических данных явлений, характерных для поселений самых скромных размеров (гл. 14, 33 наст. изд.). Никто из политологов уже не мыслит по принципу или/или, известному из истории науки, что приводило к крайностям жесткой детерминированности и безнадежной сложности: даже сильно потрепанные сторонники эконометрии вынуждены теперь признать достоинства оценочных процедур, весьма чувствительных к пат-эффектам (гл. 32 наст. изд.), а ранние упрощенные модели политико-экономического взаимодействия в последнее время значительно усовершенствовались (гл. 25, 28 наст. изд.).

Дело, однако, не в том, что по всем этим направлениям было достигнуто взаимопонимание, гораздо важнее тот способ, которым оно было обретено, и тот дух, которым прониклась вся преобразившаяся дисциплина. Несмотря на то, что каждый ученый и каждая исследовательская группа ставят акценты на различном сочетании тех или иных элементов, существует непременное согласие о правомерности такового положения вещей, к тому же это согласие достигнуто скорее с радостью, чем с недовольством. Оно выросло не из плюрализма, девизом которого могло бы стать известное выражение «живи и давай жить другим», и в еще меньшей степени из постмодернистского нигилизма. Это согласие, равно как и промежуточные компромиссы, оформились на базе отчетливого понимания сложившейся ситуации, ясного представления

о последствиях, вытекающих из возможных альтернативных решений, и четкого осмысления разумных комбинаций[17]. Результат в данном случае, очевидно, получается эклектический, но он представляет собой скорее упорядоченный эклектизм, чем попурри из разных мелодий.

Политологи нынешнего поколения, каждый в отдельности и все вместе, имеют гораздо более богатый выбор исследовательских инструментов, чем их предшественники. Мало кто из получивших хорошее образование в 70-е годы и позже будет испытывать излишнюю робость (равным образом как и неумеренное восхищение) перед теориями или методами исследования, применяемыми в бихевиористской психологии, эмпирической социологии или математической экономике. При этом, очевидно, у каждого будут свои пристрастия. И тем не менее в наши дни практически никто из них не полезет за словом в карман при обсуждении методологических традиций или новых положений, никого не остановит необходимость позаимствовать что-то у других или поделиться с другими своими результатами[18].

Существует множество способов изложения стоящих перед научной дисциплиной проблем, изучение которых помогает избежать повторения ошибок и получить в дальнейшем наилучшие результаты. Одним из этих способов является рассказ о возвышении и упадке тех или иных научных школ. Непродуктивные периоды в предыстории современной политической науки, как и в политической философии середины XIX столетия, были связаны с особой формой организации научного сообщества вокруг «гуру» — ведущих ученых, окруженных своими сторонниками, причем связи между самими мэтрами были минимальными, а между их сторонниками практически не поддерживались вовсе[19]. На смену своеобразному диалогу глухих того времени пришло плодотворное сотрудничество. Это случилось лишь тогда, когда представители разрозненных школ ощутили единство общего дела и на повестку дня встали общедисциплинарные проблемы[20].

Другой урок, извлеченный из сложившейся тогда ситуации, касается основ того широкого взаимопонимания, на базе которого стало возможно достижение всеобщего согласия по кардинальным вопросам. Как и в либеральной политике (Rawls, 1993), в свободных искусствах, к которым относят и политическую науку, достичь некоего modus vivendi, достаточного для плодотворного сотрудничества, можно лишь на низших уровнях анализа и обобщений. Было бы нелепо пытаться тем или иным способом навязать отдельным представителям научного сообщества, разделяющим самые разные взгляды и подходы, неизбежно обманчивое и хрупкое согласие по основополагающим проблемам, будь то некая единая, истинная концепция философии науки (логический позитивизм или его многочисленные альтернативы) или единственно верная теория общественного развития (структурный функционализм, системная теория, рациональный выбор или что бы то ни было еще).

Вместе с тем бесконечные споры об исходных основах бесполезны и непродуктивны. От согласия по отдельным «атомам» науки до согласия по общим представлениям о той или иной научной дисциплине лежит огромная дистанция (Elster, 1989). Приемы, инструменты и теории, изначально созданные в одном из ее направлений, впоследствии достаточно часто находят себе применение в других ее ответвлениях — mutatis mutandis. Многочисленные изменения, приспособления и новые интерпретации понятий нередко требовали и заимствованных инструментов, соответствующих их новому назначению. Такого рода заимствование, взаиморазвитие, соединение различных понятий с тем, чтобы их концептуальное наполнение можно было приложить к иным объектам исследования в смежных областях знания, видимо, и представляет собой магистральное проявление научного прогресса в современную эпоху (гл. 3 наст. изд.).

Что же касается вопроса о том, является ли эта область знаний «наукой» в точном смысле этого слова, то лучше всего пока оставить его открытым, отложив окончательное решение до той поры, когда философы науки, наконец, договорятся о том, что составляет ее «истинную» природу. Пользуясь простым определением науки, которое мы предложили выше (с. 35 наст. изд.) — «систематическое изучение, направленное на создание все более дифференцированного комплекса упорядоченных представлений об эмпирическом мире», — можно с уверенностью сказать, что изучаемая нами дисциплина приобрела более научный характер. В настоящее время она существенно более дифференцирована, чем ранее, как в отношении собственной внутренней структуры, так и в отношении ее предметных областей.

В то же время открытым остается другой вопрос — помогает или препятствует прирастание научного знания подлинно научному пониманию действительности. Иными словами, больше или меньше мы узнаем об окружающем нас мире, раскладывая его на все более мелкие части? Ведь «больше» вовсе не обязательно означает «лучше». Метафизики определяют свою цель как «разложение действительности на составные части». При создании теоретических основ науки ученых всегда подстерегает опасность не только «разложить» на части что-нибудь, являющееся единым целым, но и получить слишком большое количество составляющих. Пустое теоретизирование, как и рассуждения на уровне обыденных проблем повседневности, может стать серьезным препятствием для подлинного понимания политической науки, равно как и остальных областей социальных и естественных наук.

Преодоление такого рода крайностей находится в компетенции крупных ученых в каждом из специализированных направлений той или иной научной дисциплины, которые с полным основанием можно было бы назвать интеграторами науки. На их долю выпадает сложная задача составить из отдельных частей научного знания некую общую картину изучаемого предмета. Как будет показано ниже (§ 4 наст. гл.), они, как нам представляется, сумели прекрасно справиться с этим нелегким делом.

Поиск по сайту: