О ПРОСЛАВЛЕННЫХ ФИЛОСОФАХ 5 страница

- Тебе сорок два года задавали вопросы, ты ответил на все наши вопросы. Расслабься, не беспокойся о нас. Ты по­казал нам путь, и мы будем следовать ему.

Эта история прекрасна: Будда закрыл глаза и сказал:

- Я сделал первый шаг - я больше не тело. Затем:

- Я сделал второй шаг - я больше не ум. Я сделал тре­тий шаг - я больше не сердце. Я сделал четвертый шаг - я вошел в свое сознание.

В этот самый момент его дыхание остановилось, сердце перестало биться. Это совершенно другая смерть - такая легкая и расслабленная, такая наполненная, с такой благо­дарностью к существованию.

Это те же шаги, что и в медитации. Вот почему я гово­рю: если вы медитируете, вы можете пережить смерть, не умирая; вы можете вернуться назад. Это переход от тела к уму, к сердцу, к бытию.

Гаутама Будда умер вовремя. Но сколько людей могут сказать, что они умирают вовремя? Это всегда не во­время. На всех могилах написано: «Он умер безвременно». Ни на одной могиле вы не найдете надписи: «Он умер во­время». Такое никому бы не понравилось; даже умерший, встал бы и сказал: «Это нехорошо. Вы унижаете меня, говоря, что я умер вовремя. Я умираю, а вы делаете из меня посмешище». Но поистине, умереть вовремя - это самое прекрасное в мире. Это часть долгой череды событий ва­шей жизни.

Конечно, как может умереть вовремя тот, кто жил не вовремя? Вы живы. Трудно сказать о смерти - умрете ли вы вовремя или нет. Но живете ли вы вовремя? Или вы посто­янно опаздываете на поезд? Вы всегда приходите на плат­форму, когда поезд уходит; вы видите, как мимо вас проезжает последний вагон.

Вы всегда приходите слишком поздно или слишком ра­но, вы никогда не приходите точно в срок. Причина в том, что ваш ум живет либо в прошлом... Тот, кто живет в прошлом, воспоминаниями, всей той пылью, что осталась после них на дорогах, всегда опаздывает. Опоздание вхо­дит у них в обычай, потому, что они не могут быть в на­стоящем, а жить вовремя означает быть в настоящем.

И есть люди, живущие в будущем. Они всегда планиру­ют завтра - что они будут завтра делать. Они всегда опе­режают время. И они уже не живут вовремя.

Такое пребывание в прошлом или в будущем так бес­сознательно, что почти все люди делятся на две эти катего­рии: обращенных в прошлое и обращенных в будущее. Очень редко встречаются люди, живущие в настоящем, здесь, сейчас.

Только человек, который живет каждое «сейчас», без вмешательства прошлого, настоящего или будущего, ко­торый просто живет в этот самый момент, без всяких уси­лий, ибо момент очень короток - малейшее усилие, и вас уже нет в нем... Если вы не расслаблены, вы не можете жить сейчас.

Если жить расслабленно, каждое мгновение вашей жиз­ни становится таким богатым - ведь вы полностью здесь, каждое мгновение, со всей своей любовью, разумностью, всем своим существом. Это короткое мгновение переполняется вашим пониманием, любовью, самим вашим бы­тием. Оно становится таким наполненным.

Секрет известен; это открытый секрет. Вы знаете, что у вас всегда есть только один-единственный момент. Не бы­вает двух или трех моментов одновременно. Если вы смо­жете прожить этот момент тотально, вы узнаете весь секрет жизни, поскольку у вас всегда есть только один мо­мент, и вам известно, как прожить его.

Такая жизнь - единственно правильная жизнь, и такая жизнь может иметь в крещендо правильную смерть. Пра­вильная смерть должна достигаться правильной жизнью.

Но люди блуждают где угодно - в прошлом, в будущем в воспоминаниях, в мечтах - упуская то, что настоящее - единственная жизнь, которая у вас есть. Вы не можете жить прошлым, его больше нет. Вы не можете жить будущим, его еще нет. Живите тем, что единственно возможно: на­стоящим.

В действительности, прошлое, будущее и на­стоящее - это разделения нашего ума. У жизни есть только одно время, настоящее. Это всегда настоящее. У жизни есть лишь одно место, здесь. Она всегда сейчас; она никог­да не бывает «тогда».

Тот, кто не живет вовремя, не может умереть вовремя, ибо жизнь и смерть неотделимы. Смерть будет либо кон­цом несбывшейся жизни, полной разочарования, отчаяния, беспокойства; либо она станет вершиной радости, любви, благодарности, молитвы всему существованию.

Лучше бы ему и не родиться! - чем не научиться ис­кусству жизни, чем не достичь правильной смерти.

Заратустра говорит: Лучше бы ему и не родиться! - Так советую я всем лишним. Те, кто не знает жизни и не знает смерти - лишние. Им не следует рождаться; рождаясь, они только зря мучаются. Если вы родились, если вам дана возможность, используйте ее как можно полнее.

Но и лишние важничают своей смертью, и даже самый пустой орех хочет быть расколотым. На самом деле, чем более человек лишний, тем больше от него шума: он хочет превратить свою смерть в грандиозное событие. Жизнь он упустил; осталась только смерть.

Я дружил с одним министром, первым министром Мадхья Прадеш, он был уже стар. Он сказал мне, что един­ственная его молитва - умереть первым министром. Я спросил:

- Что вы выиграете? Смерть есть смерть, умрете ли вы нищим или первым министром. Он сказал:

- Вы не понимаете. Если я умру первым министром, моя смерть будет отмечаться по-королевски. Несколько дней будет праздник; флаги будут развеваться в мою честь; мое тело повезут на танках; я приму от солдат последний са­лют.

Я сказал ему:

- По-видимому, вы упустили жизнь; иначе, зачем беспо­коиться, будут ли солдаты салютовать вашему телу, почтят ли его флагами, королевским вниманием, недельным от­пуском в правительственных учреждениях, когда вы умре­те? Какое вам да этого дело?

Я всегда об этом помню: хотя он стал совсем стар, он упорно не уходил с поста первого министра; он остался первым министром и умер первым министром. Это было все, для чего он родился - чтобы умереть первым мини­стром, а все эти восемьдесят пять или девяносто лет в про­межутке были совершенно пусты.

Все они лишние - президенты, премьер-министры. Вы когда-нибудь задумывались, что стало с Никсоном, или что будет с Рональдом Рейганом, когда он перестанет быть президентом? Он не может снова стать президентом; он уже лишился этой возможности. Люди забыли Ричарда Никсона; люди забудут Рональда Рейгана. Стоит человеку оказаться на престижном месте, как он начинает цепляться к нему; он не хочет, чтобы его забыли.

Вы удивитесь, узнав об этом. Накануне революции пре­мьер-министром в России был человек по фамилии Керен­ский. Когда революционеры захватили страну, он бежал и жил в Нью-Йорке, держа бакалейную лавку. Он умер в 1960 году, и вплоть до 1960 года никто не беспокоился о том, что этот хозяин магазинчика, бедный человек, был одним из видных премьер-министров могущественнейшей империи, России. И только когда он умер, в газете появи­лось маленькое сообщение: «Умер Керенский, человек, ко­торый до революции был премьер-министром России». Только смерть заставила людей осознать, что он жил все это время.

Жизнь лишнего человека не имеет ценности сама по се­бе. Вот почему ему нужно что-то другое, чтобы придать ей ценность - деньги, власть, престиж, нечто внешнее. Ничто внешнее не может сделать вашу жизнь богаче; оно не мо­жет также сделать богаче вашу смерть. Только внутреннее, ваше сущностное бытие, ваша субъективность властно сде­лать вашу жизнь танцем, а смерть - последним, оконча­тельным и величайшим танцем.

Все относятся к смерти серьезно: но пока она еще не стала праздником. Наверное, я единственный за двадцать пять веков после Заратустры сделал смерть праздником. Только мои люди празднуют смерть; повсюду она сопро­вождается трауром. Так и должно быть, ведь жизнь не уда­лась, она не прожита, потеряна напрасно... Что же тут праздновать?

Но если ваша жизнь была полна любви, творчества, от­дачи, радости, если ни одна часть жизни не осталась не­прожитой, ваша смерть должна быть праздником, торжеством.

Люди не научились еще чтить самые светлые праздники. Я показываю вам смерть, в которой обретается полнота и завершенность - смерть, которая станет для живущих жалом и священным обетом.

Человек, завершивший путь свой, умирает победоносно.

Смерть должна быть триумфом, победой, возвращени­ем домой. Но для этого вы должны изменить всю свою жизнь. Вы должны жить иначе - не как христианин, индуист или мусульманин, но как естественный человек, без всякого страха и жадности.

Пусть этот момент будет самодостаточным.

Не жертвуйте им ради чего-нибудь в будущем, и не рас­трачивайте его на сладкие воспоминания.

Сделайте это мгновение как можно более сладостным и прекрасным; и таким образом, от мгновения к мгновению, ваша жизнь станет гирляндой цветов.

А когда гирлянда полна, приходит время смерти, смер­ти-праздника, смерти-карнавала - «самого сказочного праздника».

Такая смерть - наилучшая; лучшей же после нее будет - умереть в борьбе и растратить великую душу. Если вы не сможете осуществить высочайшую возможность в себе, ес­ли вы не сможете стать исполнением самого себя, то Заратустра предлагает второе после лучшего - по крайней мере, вы можете быть воином.

Слово «воин» утратило свое старое значение. Теперь нет воинов; есть люди, которые прилетают на самолетах, как воры, сбрасывают бомбы и удирают. Эти трусы - не воины.

Научная технология уничтожила в человеке столько, что это почти невозможно посчитать: например, воины ис­чезли; они больше не нужны. Машины все сделают лучше; сейчас, чтобы сбросить ядерное оружие, не нужен даже летчик. Рональд Рейган или его шимпанзе просто нажи­мают на кнопку, которая находится в Белом Доме, и некая ракета взлетает, неся смерть миллионам.

В прошлом воин был достойнейшим человеком. Он сам во всех отношениях был произведением искусства. Фехто­вание или стрельба из лука давали ему определенную вы­держанность, давали ему гибкое тело - сильное и все же гибкое.

Посмотрите на оленя в лесу, и вы увидите, как прекрас­но его тело. Вы не найдете ни одного толстого или уродли­вого оленя, ни одного оленя-американца. В Америке тридцать миллионов человек умирают от ожирения, и все же, они продолжают есть - они помешаны на еде. Но вы не найдете ни одного толстого оленя... они все одинаковы.

Воины были чем-то в этом роде - на их тело стоило по­смотреть. Они заботились о своем теле, они заботились о своих упражнениях; и чтобы стать воинами, им, конечно, была необходима медитация: быть бдительным, быть по­стоянно осознающим, потому что в любой миг... малейшая ошибка, и вам конец. Они ходили по лезвию бритвы; на их равновесие стоило посмотреть. Но воины исчезли. Теперь война - безобразное дело; теперь война - чистое разруше­ние; она не приносит человечеству ничего ценного.

Но воин тысячи лет придавал достоинство, честь своему телу, своему уму, своему существу, ибо ему приходилось быть полностью бдительным, он не мог допустить ни од­ной мысли. Он не мог уйти в прошлое, он не мог уйти в бу­дущее, он должен быть в настоящем. Именно поэтому в Японии искусство владения мечом и стрельба из лука стали методами обучения медитации. Не нужно учиться медита­ции отдельно - достаточно стать лучником, и вы научитесь медитировать; разница очень невелика.

Один немецкий профессор, Герригель, учился в Японии стрельбе из лука. Он был лучшим лучником Германии. Но в Японии стрельба из лука - не просто стрельба из лука, это медитация. Немец был растерян, по­скольку в его представлении, если вы всегда попадаете бы­ку в глаз, вы великий лучник; а он попадал стопроцентно. Но его Мастер говорил:

- Нет, главное неверно. Нас не интересует бычий глаз; мы не заботимся о том, чтобы стрела всегда попадала в цель; мы сосредоточены на тебе. Ты не должен ничего де­лать. Ты должен позволить стреле двигаться самой. Ты должен только создать условия, а затем ждать и позволить этому случиться.

Для немецкого ума это было совершенно непостижимо: как это может случиться, если вы не натягиваете лук, если вы ничего не делаете, если вы просто стоите с луком и стрелами - как это может случиться? И даже если это слу­чится, стрела не попадет в цель. Здесь можно понять раз­ницу между Востоком и Западом. Западный ум больше сосредоточен на цели, а восточный ум больше сосредото­чен на лучнике, на воине.

Мастер много раз повторял ему:

- Забудь о цели. Даже если ты промахнешься, неважно. Сначала я должен привести в порядок тебя. Герригель сказал:

- Что я еще могу сделать? Я лучший лучник в своей стране.

Мастер сказал:

- Может быть, в своей стране ты и лучший лучник, но здесь ты просто любитель.

Три года прошло, а он не мог уловить смысл. Это было трудно. Наконец, устав, он сказал Мастеру:

- Завтра я уезжаю. Мастер ответил:

- Жаль; но прежде чем ты уедешь, приходи ко мне, выпьем чаю, а потом можешь ехать.

Когда он пришел, чтобы выпить с ним чаю, Мастер учил других учеников стрелять из лука. Он сел на скамейку и стал наблюдать. Впервые это было не его заботой. Он впервые расслабился; а он все время был в напряжении, день за днем он думал: как позволить этому случиться? Но сегодня он сидел на утреннем солнышке, в саду Мастера, расслабившись, наблюдая. Он видел, как Мастер показы­вает другим ученикам, как они должны позволить стреле двигаться к цели: они не принуждают ее, они просто по­зволяют ей лететь.

Мастер взял лук. В Герригеле не было напряжения, его это не интересовало, он уезжал, так что он смог увидеть более ясно, что Мастер стоял совершенно расслабленно. Когда стрела покидала лук, он видел его руки - в них не было напряжения. Он видел его лицо - это было чистое изящество. И совершенно неожиданно он понял, что зна­чит «позволить этому произойти».

Внезапно он встал, взял из рук Мастера лук и стрелу - Мастер даже не спросил, что он делает - и, ничуть не забо­тясь о цели, поднял лук и стрелу очень расслабленно и изящно... случилось. Он попал в цель. Мастер сказал:

- Великолепно, у тебя получилось. Ты не делал это; ты позволил этому случиться.

Герригель записал в дневнике: «Разница была огромна. Если бы я уехал на день раньше, я мог не узнать красоты того, о чем мой Мастер три года неустанно говорил мне. Я уставал, но он не уставал никогда - каждый день одно и то же. Но в этом была моя ошибка. Я был напряжен, и все мои усилия были направлены на то, чтобы поразить цель, а он заботился только о том, что я должен быть изящным и расслабленным. Я был его целью».

Мастер был чрезвычайно счастлив:

- Хотя бы через три года тебе это удалось. Герригель сказал:

- Я ничего не старался сделать. Я просто смотрел на вас. Я никогда не смотрел на вас. Вы учили меня каждый день. Я был в своем уме, думая: как? Но это не вопрос «как». Поскольку я был слишком озабочен тем, как это сделать, я не мог это сделать. Сегодня во мне не было бес­покойства, ум безмолвствовал, и я впервые увидел вас - это изящество, эту красоту.

В Японии стрельба из лука и искусство меча стали ме­тодами обучения медитации. Воин в прошлом был пре­красным человеком, его тело было так же прекрасно, как тело дикого животного; оно было подвижно и необычайно искусно.

Заратустра напоминает: если вы не можете умереть как мудрец, умрите хотя бы как воин. После самой лучшей смерти эта - вторая.

Но и борющемуся, и побеждающему одинаково нена­вистна ваша смерть: скаля зубы свои, она крадется, как вор, а приходит к вам повелителем.

Истинно свободную смерть хвалю я, ту, что приходит ко мне, ибо я хочу ее.

Но если вы не хозяин своей жизни, как вы можете быть хозяином смерти?

На Востоке хорошо известно, что самые великие мудре­цы объявляли о своей смерти заранее, и люди поняли это неправильно: люди думают, что они предсказывают, но это не предсказание. Они знают, что они пришли к заверше­нию, что в жизни больше нечего открывать - их путешест­вие завершилось.

«Через семь дней, или через три дня, или завтра, я умру» - они говорят это потому, что способны желать своей смерти. Это не предсказание. Но весь Восток заблуждался насчет этого: они считают это предсказанием. Это вовсе не предсказание: если они захотят, они могут еще немного помедлить, но им не нужно ничего лишнего. Когда что-то сделано до конца, нанесены последние мазки - время ухо­дить, время сказать земле «до свидания».

Когда же устремится к смерти воля моя? - У кого есть цель и преемник, тот пожелает смерти вовремя, тогда, когда это удобно для цели и для преемника.

Иные становятся слишком стары для побед и истин сво­их; беззубый рот не имеет уже права на все истины.

Всякий жаждущий славы должен заблаговременно рас­статься с почетом и освоить нелегкое искусство - уйти во­время.

Пусть бы явились проповедники скорой смерти! И подобно буре, сотрясли бы деревья жизни! Но я слышу только пропо­ведь медленного умирания и терпения ко всему «земному».

Если бы он остался в пустыне, вдали от добрых и правед­ных! Быть может, он научился бы жить, и любить землю, и даже смеяться!

Да не будет умирание ваше хулой на человека и землю друзья мои: с такой просьбой обращаюсь я к меду души ва­шей.

Даже в смерти должны пылать дух ваш и добродетель, подобно вечерней заре над землей: иначе смерть ваша плохо удалась вам.

Так хочу умереть и я: чтобы вы, друзья мои, ради меня еще больше любили землю; снова в землю желаю я обра­титься - обрести покой у той, что родила меня.

Поистине, была цель у Заратустры, в нее метал он мяч свой; отныне вы, друзья, будете преемниками цели моей, вам бросаю я золотой мяч.

Приятнее всего смотреть мне на вас, друзья мои, когда подбрасываете вы его! Вот почему помедлю я еще немного на земле: простите мне это!

Многие озарения Заратустры не с чем сравнить. Это может быть одним из величайших уроков: если вы хотите умереть со славой, а не безобразной и презренной смертью, вы должны начать жить с этого самого мгновения. Вы должны сконцентрироваться на тотальности: жить тоталь­но, зажечь факел своей жизни с обоих концов. Когда вы почувствуете полноту и завершенность, вы сможете уме­реть тотально. Вы не будете цепляться за жизнь.

Я видел, как умирали многие люди. Они умирают как нищие, цепляясь за жизнь; они не хотят умирать, потому что они еще не жили, а смерть уже тут. Но когда у них была жизнь, они теряли ее. А теперь смерть постучалась к ним в дверь, и они стали понимать, что жизнь потеряна.

Но человек, который жил тотально, с открытой дверью, будет приветствовать смерть, ибо смерть не враг ему. Это просто перемена дома: из одного тела в другое, из одной формы в другую, или, в конце концов, от формы к бесфор­менной жизни, окружающей землю.

Религиозный человек не только живет, но и умирает ре­лигиозно.

Человек искусства живет искусно, и не только живет ис­кусно, но и умирает с великим искусством.

Один Мастер дзен спрашивал своих учеников - ему пришло время умирать, и он спросил:

- Прежде чем уйти, я хочу изобрести какой-нибудь не­обычный способ умереть. Вы знаете меня. Я не хочу ничего повторять, быть просто чьим-то последователем. Расска­жите, есть ли какой-нибудь необычный способ смерти?

Один человек предложил:

- Может быть, вы умрете сидя в позе лотоса? Но другие сказали:

- Многие мудрецы умирали в позе лотоса, это не ново. Кто-то сказал:

- Вы можете умереть стоя.

Они обсуждали это так, как будто это просто игра - это и должно быть игрой - и кто-то стал возражать:

- Я слышал о мудреце, который умер стоя. Тогда кто-то еще предложил:

- Тогда остается только одно. Встаньте на голову! Умрите стоя на голове, я не думаю, что кто-нибудь еще де­лал это раньше.

Мастер сказал:

- Это мне нравится; ну, друзья, прощайте. Он встал на голову и умер.

Ученики растерялись. Они знали, что делать с мертвым телом, когда оно лежит на кровати, но они никогда не сталкивались с человеком, который встал на голову и умер. «Что нам с ним делать? Раз уж этот старик такой чудак, он мог бы нам сказать, что нам потом делать». Кто-то предложил:

- Его старшая сестра тоже великий Мастер. Она мона­хиня, живет возле монастыря. Лучше позвать ее, а то мы можем сделать что-нибудь не то, и нехорошо, если мы сде­лаем что-нибудь не то с нашим Мастером, когда он умер.

Один ученик побежал; сестра Мастера, еще старше, чем он, пришла в великом гневе и закричала от самых дверей:

- Он всю жизнь был хулиганом, он никогда не вел себя так, как должен вести себя человек. Но я никогда не дума­ла, что он и умрет по-хулигански. Где он?

Толпа расступилась перед нею, и она сказал ему:

- Бокудзю, ты идиот! Ты стал просветленным, но не за­был свои проделки. Спускайся из этой позы и ложись на кровать, как положено!

Пришлось Бокудзю подчиниться; нельзя не послушать­ся старшей сестры. Люди не могли в это поверить. Они все проверили - он не дышал, сердце остановилось. Он вер­нулся, лег на кровать и сказал своей сестре:

- Ну, хорошо, можешь идти. Я умру, как положено.

Сестра ушла, и он умер, как положено.

Они снова проверили. Все было по-прежнему: ни дыха­ния, ни пульса. Этот человек, должно быть, ждал в четвер­том состоянии, зная или наблюдая из глубины, что теперь будут делать его ученики. И наблюдая их в этом большом затруднении, он, наверное, был чрезвычайно доволен.

Умереть таким прекрасным образом, как будто вы играете, должно быть просто для всех тех, кто жил совер­шенно и тотально. Бокудзю и из смерти сделал прекрасный опыт, не только для себя, но также и для других.

... Так говорил Заратустра.

О ДАРЯЩЕЙ ДОБРОДЕТЕЛИ

Часть 1

4 апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

О ДАРЯЩЕЙ ДОБРОДЕТЕЛИ часть 1

Скажите мне: как сделалось золото высшей цен­ностью? - Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всегда дарит само себя.

Только как символ высшей добродетели стало зо­лото представлять высшую ценность. Как золото, светится взор у дарящего...

Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.

Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей добродетели...

Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в се­бя все сокровища.

Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша - в своем желании дарить.

Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.

Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным, называю я это себялюбие...

Вверх устремляется наш ум: он есть символ на­шего тела, символ возвышения. Символы таких воз­вышений суть имена добродетелей.

Так проходит тело через историю — в становле­нии и в борьбе. А дух - что он для тела? Он — гла­шатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.

Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.

Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.

Тогда тело возвышается и воскресает; своей ра­достью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.

Когда переполненное сердце ваше волнуется и раз­ливается, подобно потоку, и это - благо и вместе с тем опасность для живущих на берегу: тогда зарож­дается добродетель ваша.

Когда вы возвысились над похвалой и порицанием и воля ваша желает повелевать всеми вещами как воля любящего: тогда зарождается добродетель ваша...

Когда вы, начинаете желать одной волей и этот поворот от всего, что заботит вас, называете необ­ходимостью: тогда зарождается добродетель ваша.

Поистине, она — новое добро и новое зло! Голос но­вого родника, доносящийся из глубин!

В ней могущество, в этой новой добродетели; она — господствующая мысль, осененная тонкой душой: зо­лотое солнце, и вокруг него - змей познания.

...Так говорил Заратустра.

Люди всегда думали о значении добродетели, но ни один человек не вносил в мир добродетели такое измерение, как Заратустра. Добродетель всегда проповедовалась религиями как средство полу­чить награду, как путь в рай, как способ стать любимчи­ком Бога, существования.

Но все эти религии придавали добродетели внешний смысл, наружный, а не тот, что растет изнутри. Заратустра открывает в слове «добродетель» внутренний смысл, точно так же, как распускаются цветы, и они глубоко связаны с корнями, с землей. Они неотделимы; у земли, может быть, и нет таких оттенков и ароматов, красоты; но все это скрыто в ней и выражается через цветы. Зерно добродетели внутри вас, оно не имеет ничего общего с какими-то на­градами. Она сама по себе награда. Это не средство для достижения чего-то, она кончается сама в себе.

Заратустру нужно понять очень глубоко, потому что это понимание полностью изменит ваше представление о религиозной жизни, о духовной революции, о новом чело­веке, который будет религиозен без всяких религий; кото­рый будет религиозен без всяких целей; чья религиозность будет просто ароматом его внутреннего существа. И его добродетель будет делиться, раздаривать себя всему суще­ствованию.

Заратустра спрашивает учеников: Скажите мне: как сделалось золото высшей ценностью? - Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всег­да дарит само себя.

То, что он говорит о золоте, верно для высочайших добродетелей истины, красоты, добра, любви.

Размышляйте над каждым признаком, который он называет: оно редкостно, оно не общественно, оно уникально. В тот момент, когда добродетель становится общественной, она перестает быть добродетелью. Редкость, уникальность и то, что она не является общим достоянием - в самой ее природе. Если все в мире правдивы, правдивость больше не может быть добродетелью. Кто скажет, что это добродетель? Если сострадательность станет общим ка­чеством всех людей, сострадание исчезнет из списка вели­ких добродетелей. Другими словами, добродетели - это добродетели индивидуальностей, а не добродетели толпы.

А во-вторых, она бесполезна. Заратустра видит вещи так ясно, так прозрачно, так бескомпромиссно, что у него хватает смелости сказать, что добродетель бесполезна. Ибо все, что полезно - всего лишь средство достижения че­го-нибудь еще. Полезное - всегда средство, никогда не цель.

Любовь не может быть средством. В тот миг, когда вы делаете из своей любви средство достижения чего-нибудь еще, это больше не любовь. Чтобы сохранить свою красоту, радость, аромат, любовь должна оставаться бес­полезной. В тот момент, когда она становится средством, лестницей, чтобы подняться куда-то, чтобы достичь некое­го конца, важным становится этот конец; любовь по срав­нению с ним не важна.

Следовательно, у любви не может быть никакого конца - как и у истины, добра. Если сказать, что они бесполезны, это многих шокирует, ведь вы думаете, что в любви есть величайшая, наибольшая польза. Истина должна прино­сить самую большую пользу. Но вы не понимаете механику жизни: все полезное скатывается в более низкую категорию средств. Конечное всегда бесполезно.

Религии обсуждали это веками, но как ни странно, ни один человек за всю историю не спросил: «В чем польза Бога?» Если любовь должна быть полезной, если истина должна быть полезной, если добро должно быть полезным, если красота должна быть полезной, то в чем польза Бога? Бог должен быть самой бесполезной вещью в мире.

Это заденет так называемых религиозных людей; но, к счастью, Бога нет, и обижаться некому. Но если бы Бог существовал, Он бы обязательно был бесполезным, абсо­лютно бесполезным, ни на что не годным - потому что Он есть конец всего, но не средство для чего бы то ни было. Для человека, подобного Заратустре, добродетель заменя­ет Бога: быть добродетельным - значит быть религиозным. Но для обычных религий добродетель - средство, которым вы пользуетесь, чтобы достичь Бога, достичь самореализа­ции, попасть в рай.

Но для Заратустры бесполезность - не предосудитель­ное слово. В чем польза розы? Вы скажете: «Она красива», но какая польза в красоте? Какая польза в прекрасном за­кате, когда облака в небе становятся такими психоделичными, такими разноцветными - как будто бы весь горизонт стал поэзией? Птицы возвращаются домой... ка­кая может быть польза от такого заката? Он совершенно бесполезен. И художники знают об этом многие века. По­этому они говорят: «Искусство для искусства». Оно закан­чивается в себе самом.

И, в-третьих, нежен блеск его; оно всегда дарит само се­бя. Оно сияет, ему не нужны никакие украшения, оно абсо­лютно самодостаточно, оно расточает радость, рдея от счастья по одной только причине - что оно является само собой.

Заратустра начинает с того, что спрашивает учеников: почему золото стало высшей ценностью? И называет три причины: оно редкостно, бесполезно и сияюще.

Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность.

Это просто символ. Люди, познавшие высшую добродетель, искали символ, чтобы выразить ее. Золото в некотором смысле подошло как вы­ражение, как обозначение высшей ценности.

Как золото, светится взор у дарящего.

И человек, кото­рый дарит свои добродетели другим, который раздает свои внутренние богатства, делится собой с другими - его глаза светятся, как золото. Их сияние, их блеск несравненны.

Поиск по сайту: