Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 16 страница

— И что мне с тобой делать?

Я улыбнулась:

— Есть пара вариантов…

* * *

— Мою маму звали Розмари. Или просто Роуз…

Эти слова вернули меня с небес на землю. Прижимаясь к Лукасу, я рассеянно трогала лепестки темно-красного цветка, вытатуированного у него на груди, и думала, как же мне сказать ему, что я все знаю. И стоит ли говорить.

— Ты это сделал в память о ней? — спросила я, ведя пальцем по стеблю. В горле у меня застрял комок.

— Да. — Его тихий голос звучал в темной комнате как-то удивительно веско. Изо дня в день он нес в себе такой тяжелый груз, что я не представляла, как он смог выжить, ни с кем не поделившись своим горем. — И стихотворение, которое на левом боку. Его она написала. Для папы.

У меня защипало в глазах: неудивительно, что после ее смерти отец Лукаса замкнулся. Как сказал мне доктор Хеллер, Рэй Максфилд отличался здравым, практическим умом. Видимо, жена была единственным человеком, в отношениях с которым он позволял себе руководствоваться не только холодной логикой.

— Она была поэтессой?

— Иногда. — Моя голова лежала на руке Лукаса. На лице у него появилась всегдашняя призрачная улыбка, но так, в профиль, она выглядела немного непривычно. Он был небритый, и некоторые части моего тела недавно это почувствовали. — Но вообще-то, она была художницей.

Я старалась не обращать внимания на совесть, которая понукала меня покончить с этим обманом, признаться, что я все знаю.

— Значит, это от нее ты унаследовал артистические гены, которые сочетаются в тебе с инженерной частью?

Он перевернулся на бок и, изобразив шаловливую улыбку, спросил:

— Инженерная часть? Интересно, что это за часть такая?

Я приподняла бровь. Он меня поцеловал.

— У тебя есть ее работы?

Я обвела красную розу в кружок и почувствовала, как сильные мускулы напрягаются под моим пальцем. Прижав ладонь к груди Лукаса, я стала кожей слушать размеренные удары его сердца.

— Они или дома, убраны далеко, или висят у Чарльза. Хеллеры были близкими друзьями моих родителей.

— А сейчас твой отец не поддерживает с ними отношения?

Лукас кивнул, глядя на мое лицо:

— Поддерживает. С ними-то я и ездил домой на День благодарения. Они не могут выманить его сюда, поэтому раз в два года сами приезжают к нему всей семьей.

Я вспомнила мамин с папой круг общения: их знакомых и соседей.

— У моих родителей нет настолько близких друзей, чтобы они проводили вместе целые каникулы.

Лукас посмотрел в потолок:

— Мои были с Хеллерами действительно очень близки. Раньше.

Я даже физически ощущала, как ему тяжело. Было ясно, что он не преодолел своего горя, хотя прошло долгих восемь лет. Он построил вокруг себя стены, которые стали для него тюрьмой, а не защитой. Возможно, он никогда окончательно не оправится от ужаса той ночи. Но, по-моему, все-таки нужно было попытаться что-то сделать — иначе этот ужас его поглотит.

— Лукас, я должна тебе сказать одну вещь…

Его сердце стучало под моими пальцами медленно и ровно. Он перевел на меня взгляд, но не пошевелился. Мне показалось, он внутренне отстраняется от меня, ожидая, что я скажу. Но я попыталась отогнать это ощущение: мол, все дело в моей мнительности, вызванной чувством вины.

— Мне захотелось узнать, от чего умерла твоя мама. Я поняла, что тебе тяжело об этом говорить, поэтому разыскала в Интернете сообщение о ее смерти.

Я задышала мелко и часто. Часы тикали, а Лукас молчал. Наконец он заговорил — так холодно, так безжизненно, что этого уже нельзя было приписать моему воображению:

— И ты нашла ответ на свой вопрос?

Я сглотнула и прошептала «да». Быстрый стук моего сердца показался мне громче собственного голоса. Он отвел от меня глаза и лег на спину, с силой кусая губу.

— Это еще не все.

Он вдохнул, выдохнул и, неподвижно глядя в потолок, стал ждать моей следующей исповеди. Я закрыла глаза и выпалила:

— Я говорила об этом с доктором Хеллером…

— Что?

Я почувствовала, как тело Лукаса превратилось в скалу.

— Извини, если я вторглась туда, куда не должна была…

— Если? — выпалил он, не в состоянии поглядеть в мою сторону. Я села, натянув на себя одеяло. — Что ты хотела от него услышать? Разве в газетах не достаточно кровавых подробностей? Тебе хотелось чего-нибудь еще более ужасающего? Или более интимного? — Несколькими резкими движениями он надел трусы и джинсы. — Может, тебе было интересно, как она выглядела, когда ее нашли? Как истекала кровью? Как мой папа голыми руками отодрал ковер… — Лукас порывисто выдохнул, — и увидел под ним огромное кровавое пятно, которое не смогли оттереть с пола, сколько ни терли? — Его голос оборвался. Он замолчал.

Я была так потрясена, что тоже не могла говорить. Даже дышала с трудом. Он молча сел на край кровати и закрыл лицо руками. Он был совсем близко, и я могла погладить крест, вытатуированный у него на спине, но не посмела. Осторожно выбравшись из постели, я оделась, натянула угги и встала в изножье кровати.

Лукас сидел, уперев локти в колени. Руки, как ставни, прятали его лицо. Я смотрела на темные волосы, доходившие ему до плеч, на напряженные мышцы рук, на ленту татуированного узора, обвивавшую бицепс и спускавшуюся к запястью, на красивый сухощавый торс и на строки, темневшие на боку, как клеймо.

— Хочешь, чтобы я ушла? — произнесла я и сама удивилась, что голос у меня не дрожит.

Я почему-то подумала, что он скажет «нет» или промолчит. Я ошиблась: он сказал «да». У меня потекли слезы, но он этого не видел. Он сидел не шевелясь. Я не могла даже разозлиться, ведь я знала, что сама переступила черту и что иногда мало хотеть как лучше. Я взяла с кухонного стола сумочку и ключи, схватила лежавшее на диване пальто. До последнего я прислушивалась: может, он догонит меня, попросит остаться. Но из его спальни не доносилось ни единого звука.

Когда я открыла дверь, Фрэнсис рванул в комнату вместе с потоком морозного воздуха. Оказавшись на лестнице, я всхлипнула. Судорожно глотая холод, я спрашивала себя, как я только умудрилась так безнадежно все испортить. Твердо решив не реветь, пока не доберусь до грузовичка, я, спотыкаясь, побежала вниз: мне было почти ничего не видно из-за облаков, закрывавших луну, и слез, застилавших глаза. Спускаясь, я занозила руку о перила. «Черт!» — вырвалось у меня. Физическая боль сняла барьер, сдерживавший мои рыдания: так и не дотерпев до машины, я заплакала в голос и понеслась по длинной изогнутой подъездной дорожке. «Черт! Черт! Черт!» — бормотала я, ощупью засовывая ключ в замочную скважину.

«Дежавю» — это было первое, что я подумала, когда во второй раз оказалась распластанной по сиденью своего грузовика. Но дальше все разворачивалось не так, как в ночь Хеллоуина.

Прежде чем я убедилась, что это Бак (особенно сомневаться и не приходилось), он захлопнул дверцу, нажал на блокировку и, обездвижив мои голени тяжестью своего тела, схватил меня за левое запястье:

— Что, готова раздвинуть ноги для кого угодно, кроме меня, да, Джеки?

ГЛАВА 26

Лежа на спине, неловко согнув шею и упираясь головой в дверцу, я дернула рукой и безуспешно попыталась пошевелить ногами.

— Слезь! — крикнула я, зная, что это совершенно бессмысленно: на Бака мои слова не подействуют, а никто другой меня, скорее всего, не услышит, потому что припарковалась я на улице, вдалеке от жилых домов. — Выметайся из машины!

Когда он запихивал меня в грузовик, я уронила ключи и теперь шарила правой рукой по полу, чтобы найти их и использовать как оружие.

— Вот этого не обещаю! — Бак покачал головой и схватил меня за другое запястье, как будто прочел мои мысли. — Ты никуда от меня не денешься, пока мы с тобой не поговорим. Вы с этой лживой сучкой, твоей подружкой, всю жизнь мне, на хрен, поломали.

В этот момент у меня в голове раздался голос Ральфа: «Ваше тело — уже оружие. Просто нужно уметь им пользоваться». Резко перестав дрыгаться, я принялась оценивать свои возможности: ударить Бака ногой я не могла. Может быть, я смогла бы высвободить руки, повернувшись и дернув ими вниз, но что дальше? Он снова меня схватит и будет держать еще крепче. Нужно было, чтобы он наклонился ближе, как ни сопротивлялось этому все мое естество. Я отвела глаза.

— Слушай, черт подери, когда я с тобой разговариваю!

Он грубо схватил мой подбородок, впившись в него пальцами, и, поворачивая мое лицо к себе, налег на меня всем телом. Тогда я высвободила правую руку, просунула ее между собой и им, скрутила ему яйца и, дернувшись наверх что есть силы, ударила его лбом в переносицу.

Той ночью на стоянке возле общаги «братишек» все произошло настолько быстро, что я опомнилась, лишь когда непосредственная опасность уже миновала. В этот раз моя борьба с Баком, наоборот, протекала как в замедленной съемке — так невыносимо долго я не могла сделать ничего, что оказалось бы действенным.

И тут наконец он закричал. У него хлынуло из носа. Я никогда еще не видела вблизи так много крови. Из него лило, как из крана, открытого до предела.

Я высвободила левую руку. Бак накренился, и тогда я, по-прежнему сжимая ему яйца, толкнула его левой рукой в плечо, одновременно подняв колено. Когда он боком свалился с сиденья, к моим ногам снова прилила кровь, а по всему телу пробежала дрожь. Я рванулась к дверце и распахнула ее с такой силой, что она чуть не сорвалась.

Не успела я выбраться из машины, Бак поймал меня правой рукой за запястье, как маньяк из фильма ужасов, который, даже если его вроде бы убили, обязательно оживает в самый неподходящий момент. Развернувшись, я изо всех сил ударила Бака кулаком в чувствительную точку чуть ниже локтевого сгиба, и он меня отпустил, бешено воя и пытаясь подняться.

Я не стала ждать, когда у него это получится: соскочила на асфальт и побежала. По идее именно теперь нужно было кричать, но я едва справлялась с дыханием. Слыша у себя за спиной тяжелый неровный топот, я со всей мочи устремилась к лестнице, которая вела к спасительной двери. На полпути Бак больно схватил меня за волосы и повалил на землю. Я завизжала и быстрым перекатом стряхнула его с себя: недавно разученный прием оказался кстати.

Вдруг я увидела Лукаса. Появившись внезапно, как темный ангел мщения, он отдернул от меня Бака, бросил его в сторону и встал между нами. Я по-крабьи отползла на четвереньках назад. Лукас быстро взглянул на меня своими прозрачными глазами, сверкающими в тусклом свете прожектора, и тут же снова повернулся к Баку. Тот поднялся на ноги. Кровь из разбитого носа залила ему всю верхнюю губу и подбородок, но на одежде пятен почти не было.

На углу дома загорелся еще один прожектор. Теперь подъездная дорожка была хорошо освещена. Тяжело дыша, я оглядела себя и вздрогнула: моя бело-розовая кофточка была залита кровью от горловины до живота. Поскольку в тот момент, когда я ударила Бака, он нависал надо мной, хлынувший из его носа поток пришелся как раз мне на грудь. Я с трудом поборола желание сорвать с себя запачканную одежду прямо перед домом доктора Хеллера.

Корчась от боли, Бак попытался обойти Лукаса. Тот, не поворачиваясь, двигался боком. Он не позволял Баку ко мне приблизиться, все время закрывая меня своей спиной.

— Ну держись, вешалка слюнявая! — хрипло рыкнул Бак. — Тогда тебе повезло, что я был бухой, но сейчас я как стеклышко и сначала надеру тебе задницу, а потом всеми возможными способами трахну твою потаскушку — в очередной раз.

«Лживый подонок!» — содрогнулась я.

Лукас не сдвинулся с места и даже не сразу ответил. Только через пару секунд он ровно, как машина, произнес:

— Ошибаешься, Бак.

Не сводя глаз с этой дряни, Лукас расстегнул, стряхнул с плеч и отшвырнул в сторону свою кожаную куртку. Потом двумя резкими движениями засучил рукава темной трикотажной рубашки. На нем были поношенные джинсы, которые он натянул в момент нашей с ним ссоры, и ковбойские ботинки — видимо, схватил их впопыхах, потому что обувь, более соответствующую погоде, пришлось бы долго зашнуровывать.

Бак широко замахнулся, но Лукас задержал его руку. Еще одна такая же попытка оказалась не более успешной. Не удался и захват спереди: удар по почкам, удар по уху — и Бак согнулся, указывая пальцем в мою сторону:

— Сука! Думаешь, ты для меня слишком хороша? Ты шлюха и больше ничего!

Лукас загородил меня от Бака, а когда тот снова рванулся вперед, схватил его за кисть, выкрутил ее до несвойственного человеческим рукам положения, после чего нанес быстрый удар в челюсть. От этого апперкота голова Бака развернулась чуть ли не на сто восемьдесят градусов и обратно, а потом он получил еще и в губу. Не сходя с защитной стойки, Лукас дернул головой вправо-влево и обернулся на меня: в его полуулыбке сквозила угроза, которая была адресована не мне.

Бак зарычал, сделал рывок, и они оба повалились на землю. По росту противники были равны, а по весу у Бака было преимущество фунтов[18]в сорок-пятьдесят, чем он и воспользовался, придавив своего врага к асфальту и дважды ударив его по лицу. Лукас вывернулся и треснул Бака лбом по черепу. Тот хлопнулся на спину и пару раз тряхнул головой, как будто от этого она могла стать яснее.

Теперь уже Лукас удерживал его в лежачем положении и четырежды подряд съездил ему по морде с таким звуком, что я представила себе, как папа отбивает мясо, и меня затошнило. Физиономия Бака становилась все менее узнаваемой. Мне не было его жалко, но я боялась, что Лукас не сможет вовремя остановиться и это истолкуют как превышение необходимой самообороны.

— Лэндон, перестань! — По подъездной дорожке несся доктор Хеллер. Он оттащил Лукаса от Бака, который уже не двигался. В первую секунду Лукас сопротивлялся, и я было всерьез испугалась за профессора, но мои опасения оказались напрасными: я совсем забыла, что он бывший десантник. Крепко обхватив руками грудь и плечи своего ассистента, почтенный ученый муж рявкнул: — Перестань! С ней все в порядке, все хорошо, сынок.

Лукас успокоился, и доктор Хеллер его отпустил. Послышался приближающийся звук сирены: полицейская машина уже въехала на улицу. Лукас, едва высвободившись, моментально отыскал меня глазами, подошел ко мне, пошатываясь, и упал рядом со мной на траву. Все еще трясясь от избытка невыплеснутого адреналина и тяжело дыша, он посмотрел мне в глаза и осторожно поднял руку, как будто боялся, что я отстранюсь.

Челюсть дергало, и по выражению лица Лукаса я поняла, что вид у меня так себе. От его прикосновения к моей щеке я вздрогнула. Он отдернул руку. Я поднялась на колени:

— Пожалуйста, дотронься до меня! Мне нужно, чтобы ты до меня дотронулся.

Дважды просить не пришлось. Он обхватил меня, притянул к себе и, придерживая мою голову, прижал ее к своей груди.

— Его кровь? Из носа? — Лукас взялся за окровавленную ткань, которая уже успела присохнуть к лифчику и к коже. Я кивнула, содрогаясь от отвращения. — Молодчина. — Он опять меня обнял. — Боже мой, какая же ты у меня потрясная!

При мысли о том, что у меня на теле кровь Бака, я снова почувствовала тошноту и принялась дергать свою кофточку:

— Хочу ее снять! Хочу ее снять!

Лукас сглотнул:

— Конечно. Скоро снимешь. — Он ласково дотронулся пальцами до моего лица. — Мне так жаль, Жаклин! Господи, и как я только мог вот так вот выставить тебя за дверь! — Он осекся. Грудь у него поднималась и опускалась. — Пожалуйста, прости.

Пока он гладил меня, я сидела у него на коленях, сжавшись в комок и уткнувшись головой ему в подбородок.

— Прости, что я полезла выяснять про твою маму. Я не знала…

— Ш-ш-ш… детка, не сейчас. Дай я тебя обниму.

Он подобрал с газона свою куртку, накинул ее мне на плечи и прижал меня к себе еще крепче. Мы замолчали.

Подъехала полиция, а вместе с ней «скорая». Слава богу, Бак был жив. Врачи подняли его и уложили на носилки. Один из полицейских безучастно за этим наблюдал, скрестив руки на груди, а его напарник разговаривал с доктором Хеллером о происшедшем.

— Лэн… Лукас, — позвал профессор. — Сейчас вы с Жаклин должны дать показания, сынок. — Лукас осторожно встал и поднял меня. Доктор Хеллер положил руку ему на плечо. — Этот молодой человек — сын моего лучшего друга. Снимает квартиру у меня над гаражом. — Тут он странно на нас взглянул. — Ну а на того парня, как я уже сказал, — профессор махнул в сторону Бака, которого в этот момент грузили в машину, — выписан охранный ордер, запрещающий ему вступать в контакт с этой молодой леди. Он нарушил предписание, напав на нее возле дома ее молодого человека.

«Так вот чем был вызван этот странный взгляд!» — промелькнуло у меня в голове. Увидев мою окровавленную одежду, полицейские вытаращили глаза.

— Это его кровь, — объяснила я, указывая на «скорую».

Один из полицейских улыбнулся и сказал:

— Молодчина! — Этот комплимент я услышала уже во второй раз за вечер.

Я теснее прижалась к Лукасу. Он все это время поддерживал меня, крепко обхватив за плечи. Полицейские, которых доктор Хеллер уже настроил в нашу пользу, были как нельзя более доброжелательны. Покончив с допросом за двадцать минут, они уехали и увезли с собой Бака. Мы с Лукасом заверили профессора и его семью, что серьезных травм у нас нет и мы сами позаботимся друг о друге, а потом принялись собирать мои вещи, рассыпанные по машине и по асфальту.

Ни слова не говоря, Лукас повел меня вверх по ступенькам к себе в квартиру, прямиком в ванную. Там усадил на столешницу, стащил мои ботинки и носки, включил душ. Через секунду окровавленная кофточка и лифчик полетели в корзину для белья, а следом рубашка Лукаса, тоже забрызганная кровью — его и Бака.

— Будет синяк. Когда примешь душ, приложим лед, чтобы уменьшить отек. — Стоя у меня между коленями, Лукас повернул мое лицо к свету и оглядел челюсть, а потом сквозь стиснутые зубы пробормотал: — Он… тебя ударил?

Я покачала головой, и от этого в ней слегка застучало.

— Нет. Просто сильно схватил. Было больно, но то место, куда я долбанула его головой, должно болеть еще похлеще.

— Правда? — Лукас убрал мне волосы с лица и поцеловал меня в лоб так нежно, что я едва почувствовала его прикосновение. — Обязательно все мне расскажешь, когда будешь готова об этом говорить… а я смогу слушать. Пока я еще слишком на него злюсь.

Я кивнула:

— Ладно.

Он провел пальцем по позвонкам у меня на шее:

— Я понял, что облажался, и выскочил на улицу: собирался сесть на мотоцикл и ехать за тобой. А тут ты бежишь… — Его челюсти напряглись. — Когда он повалил тебя, мне захотелось его убить, и я бы, наверное, это сделал, если бы Чарльз меня не остановил.

Пока Лукас раздевался, я сидела на столешнице. Потом он раздел меня, отвел в душевую кабину, с ног до головы вымыл и осмотрел. Как и следовало ожидать, мы оба были в синяках и ссадинах. Я даже руки с трудом могла поднять.

— Это нормально, — сказал он, заворачиваясь в полотенце и заворачивая меня. — Во время драки не всегда чувствуешь, когда тебя ударили: ты неудачно приземлился или ушибся обо что-нибудь? Адреналин притупляет болевые ощущения. Ненадолго.

С его темных волос, доходивших ему до плеч, по спине и груди стекали струйки воды. Он снова меня усадил, чтобы вытереть мне голову. Я смотрела на маленькие ручейки на его татуированной коже: они змейкой бежали по красной розе, прорезались сквозь строчки на боку, а потом скатывались по дорожке волос на животе и исчезали под полотенцем. Я закрыла глаза:

— В последний раз я сушила голову не сама, когда сломала руку. Это было в шестом классе.

Лукас аккуратно, не дергая, захватывал полотенцем каждую прядь.

— Как это тебя угораздило?

Я улыбнулась:

— Упала с дерева.

Он засмеялся, и от его смеха все мои ссадины и синяки стали болеть меньше.

— Ты? С дерева? Что тебе там понадобилось?

Я лукаво прищурилась:

— Кажется, поспорила с одним мальчиком.

Его глаза загорелись.

— Ах вот оно как! — Он сел передо мной на корточки. — Переночуй у меня, Жаклин. Нужно, чтобы ты побыла здесь хотя бы сегодня. Пожалуйста.

Он взял одну мою руку, а другую я приложила к его лицу. Мне было так удивительно, что эти глаза, похожие на льдинки, могут согревать меня всю до последней клеточки. Серьезных повреждений на лице не было, если не считать назревавшего синяка, ссадины и небольшой ранки на скуле.

Дальше Лукас заговорил шепотом:

— Перед тем как уехать, отец сказал: «Старик, ты остаешься за хозяина. Береги маму». — Мне на глаза навернулись слезы. И ему тоже. Он с усилием сглотнул. — Я не защитил ее, не смог ее спасти.

Я прижала его голову к своей груди. Он плакал, стоя на коленях и обвивая меня обеими руками. Я крепко обнимала Лукаса, гладила по волосам. Я знала, что события нынешней ночи задели самую болезненную струну в его измученном сердце. Все эти восемь лет он страдал не только от пережитого ужаса. Он мучился чувством вины, существовавшей только в его воспаленном сознании.

Когда он затих, я сказала:

— Я останусь у тебя сегодня. А ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу?

Лукас преодолел настороженность, которая стала для него естественной: я и раньше видела, как он это делает, но никогда еще в подобные моменты его лицо не было ко мне так близко. Он нервно втянул воздух, собираясь с силами:

— Конечно. Я сделаю все, чего ты захочешь.

Голос у него был хриплый, надтреснутый. Когда он тронул языком колечко на губе, на меня нахлынуло такое бешеное желание, что стало обидно тратить время на разговоры.

— Пойдешь со мной завтра на концерт к Харрисону? Он мой любимый восьмиклассник, и я обещала ему прийти.

Лукас приподнял брови и удивленно заморгал:

— Хм… Ладно. И это все?

Я кивнула. Он покачал головой, нацелив на меня свою призрачную улыбку:

— Пойду принесу из холодильника пару пакетиков льда. А ты пока, может, ляжешь в постель?

Я встала и, положив ладони ему на грудь, подняла на него глаза:

— На спор?

Он накрыл мою руку своей, привлек меня к себе и, наклонившись, ласково поцеловал:

— Почему бы и нет? Только, чур, не падать.

ГЛАВА 27

Школьный зал был битком набит родителями с видеокамерами и скучающими братьями и сестрами. К некоторым из юных дарований пришли даже бабушки с дедушками. Обойдя людей, кучковавшихся в проходе, мы с Лукасом сели в один из средних рядов, с краю. Я посмотрела на ксерокопированную программку концерта: Харрисон играл в оркестре старшеклассников, значит появиться на сцене должен был не скоро. Два мальчика моложе его тоже брали у меня уроки, и их выступлений я раньше никогда не видела. Так что у меня был повод поволноваться за них за всех.

Я наклонилась к Лукасу и тихо, чтобы никто из родителей не услышал, сказала:

— Думаю, мне стоит тебя предупредить: многие ребята, особенно из тех, которые будут выступать первыми, занимаются всего несколько месяцев. Поэтому не удивляйся, если они… не совсем виртуозы.

Лукас приподнял уголок рта. Мне захотелось поцеловать его, но я сдержалась.

— То есть ты меня мягко готовишь к тому, что сейчас мне придется слушать скрежет ногтей о стекло? — спросил он.

Справа, из той части зала, которая предназначалась для выступающих, раздался голос Харрисона:

— Миз Уоллес!

Я отыскала его взглядом в море черных полиэстеровых смокингов и длинных сиреневых платьев. В тот самый момент, когда я увидела его белобрысую голову, он заметил, что я не одна. Его приветственно поднятая рука застыла в воздухе, а глаза расширились. Я улыбнулась и помахала ему. Он грустно махнул в ответ.

— Это, надо полагать, один из тех, кто на тебя запал? — спросил Лукас; он сидел, положив щиколотку на колено, и, стараясь не прыснуть со смеху, ковырял шов поношенного ботинка.

— Что? Да они все на меня западают! Я же горячая красотка из колледжа! Забыл? — Я рассмеялась.

Лукас посмотрел на меня, и в его глазах сверкнул огонек. Он наклонился к самому моему уху и прошептал:

— Очень даже горячая! Я только что вспомнил, какая ты была сегодня утром, когда проснулась в обнимку со мной в моей постели. Это будет не слишком большой наглостью с моей стороны, если я попрошу тебя остаться и сегодня?

Я почувствовала, как мое лицо теплеет от удовольствия, и посмотрела Лукасу в глаза:

— Я боялась, что ты об этом не попросишь.

Он накрыл ладонью мою руку, лежавшую у меня на колене. В этот момент на сцену вышел дирижер.

Через полтора часа Харрисон отыскал меня у выхода из зала. В руках у него были красные розы на длинных стеблях. Цвет его смущенного лица почти идеально гармонировал с цветом бутонов.

— Это вам, — запинаясь, сказал он и сунул мне букет.

Родители Харрисона остались стоять футах в пятнадцати от нас, чтобы он мог самостоятельно преподнести мне этот дар. Я взяла цветы и понюхала их, а он мельком взглянул на Лукаса.

— Спасибо, Харрисон. Они чудесные. Кстати, я тобой горжусь: сегодня у тебя было потрясающее вибрато.

Он постарался подавить улыбку, и от этого в его лице появилось что-то неврастеническое.

— Все благодаря вам.

Я покачала головой:

— Нет. Ты работал, много репетировал. Это главное.

Он переступил с ноги на ногу.

— Ты здорово играл, старик! Хотел бы я тоже так уметь! — сказал Лукас.

— Спасибо, — пробормотал Харрисон и хмуро на него поглядел. Мой ученик был довольно рослый, выше меня, но тощий: рядом с Лукасом он казался похожим на шнурок. — Больно было? Прокалывать губу?

Лукас пожал плечами:

— Не особенно. Хотя пару крепких словечек я тогда произнес.

Харрисон улыбнулся:

— Круто!

* * *

Несколько часов спустя, уже в сумерках, мы с Лукасом лежали лицом друг к другу, положив головы на одну подушку. Я сделала глубокий вдох, молясь, чтобы в этот раз он от меня не отшатнулся. Мне казалось, что сейчас между нами тесная, как никогда, связь, и я надеялась, что теперь все получится.

— Как тебе Харрисон?

Лукас внимательно посмотрел на меня:

— Вроде хороший пацан.

— Вот именно.

Я провела пальцами по его лицу, он прижал меня к себе и улыбнулся:

— А что, Жаклин, ты бросаешь меня и уходишь к Харрисону?

Глядя Лукасу в глаза, я спросила:

— Если бы в ту ночь на стоянке вместо тебя оказался Харрисон, думаешь, он бы мне помог? — (Взгляд Лукаса приковался к моему лицу. Он не отвечал.) — Если бы кто-нибудь в шутку попросил его за мной присмотреть, а потом случилось бы то, что могло случиться, разве его стали бы упрекать?

Лукас резко выдохнул:

— Я понимаю, что ты пытаешься сказать.

— Нет. Ты это только слышишь, но не понимаешь, не принимаешь. Твой отец не мог на самом деле рассчитывать на то, что ты защитишь маму. Наверняка он давно уже не помнит тех своих слов. Он винит во всем себя, а ты — себя, но не виноваты ни ты, ни он.

Глаза у Лукаса стали влажными. Он сглотнул душивший его комок и сильно меня сжал.

— Никогда не забуду, как она кричала, — проговорил он, давясь слезами. — Разве я могу себя не винить?

Я тоже заплакала. Теплые ручейки с моего лица стекали на нашу подушку.

— Лукас, вспомни Харрисона. Вспомни себя, когда ты был таким же, и перестань упрекать мальчика в том, что он не помешал злу, которое смог бы предотвратить далеко не каждый взрослый мужчина. Что ты мне сам всегда говоришь? Это не твоя вина. Тебе нужно с кем-то поговорить и найти способ снять тот груз, который ты не должен был на себя взваливать, — твоя мама никогда бы этого не пожелала. Попробуй! Пожалуйста!

— И как так получилось, что я тебя нашел? — проговорил Лукас, отирая слезы с моих щек.

Я покачала головой:

— Наверное, ты нашел меня, потому что я там, где и должна быть.

ЭПИЛОГ

— Я буду по тебе так скучать! Поверить не могу, что ты меня покидаешь, — сказала Эрин, плюхаясь рядом со мной на хеллеровский диван.

Лукас получил диплом, и по этому случаю была устроена вечеринка под открытым небом. Стояла жара, во дворике было душно, и мы с подругой на несколько минут зашли отдохнуть под кондиционером.

— Поезжай со мной! — сказала я, опуская щеку к ее загорелому плечу.

Она, смеясь, положила голову поверх моей:

— Это было бы так же глупо, как если бы ты осталась здесь. Тебя там ожидают великие дела, а мне есть чем заняться тут. Хотя, как ни крути, расставаться, конечно, паршиво.

Я подала заявление на перевод в три консерватории. Думала, затея безнадежная, но пару недель назад, после удачного прослушивания в Оберлине (куда я больше всего мечтала попасть), мне сообщили, что с осени я принята.

— Да уж. Пожалуй, тебе действительно лучше остаться, ведь за Чезом нужен глаз да глаз.

Конфликт между Эрин и ее бойфрендом был исчерпан ко Дню святого Валентина. Чез окончательно сломил сопротивление моей суровой подруги, забронировав номер в «их» гостинице. А две недели до этого он ежедневно присылал цветы, так что наша комнатенка превратилась в оранжерею. Не без помощи Эрин Чез смирился с мыслью о предстоящем суде над его бывшим лучшим другом, как ни неприятны были связанные с этим слухи и косые взгляды.

Бак, к всеобщему облегчению, недавно подписал соглашение о признании вины.[19]Правда, теперь его обвиняли в физическом насилии не первой, а второй степени, и светил ему двухлетний срок, из которого он наверняка не отсидит и года.

Поиск по сайту: