Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 14 страница



Сегодня вечером Хеллер сделал короткое заявление, попросив представителей прессы и социальных органов не беспокоить Рэймонда Максфилда и его сына, которым предстоит преодолеть потрясение от постигшего их несчастья. «Я служил в армии. В войсках специального назначения. Мне многое пришлось повидать, но ничего страшнее того, что произошло в доме Максфилдов, я не видел. До конца жизни буду жалеть о том, что в тот вечер взял с собой жену, — сообщил Хеллер, на протяжении шестнадцати лет поддерживавший близкие отношения с семьей погибшей. — Роуз была любящей женой и матерью, замечательным другом. Нам всем будет очень тяжело смириться с ее смертью».

 

 

* * *

 

— Спасибо, что согласились встретиться со мной в нерабочее время. — Я сделала глубокий вдох и села, сцепив руки на коленях. — Я хотела поговорить с вами о Лукасе. Есть вещи, которые мне необходимо о нем знать.

Брови доктора Хеллера сомкнулись.

— Не уверен, что смогу чем-то помочь. Если это личное, то вам, наверное, лучше спросить у него самого.

Я боялась, что профессор так скажет, и все-таки попросила его о встрече. Мне нужно было добиться от него ответов на свои вопросы, прежде чем я снова увижу Лукаса. Мне нужно было знать, почему он нанес себе шрамы на запястья: только ли из-за гибели матери или позднее он пережил новое потрясение.

— Я не могу спросить у него. Это касается его мамы. Того, что случилось с ней. И с ним.

Доктор Хеллер посмотрел на меня так, будто я ударила его под дых:

— Это он вам рассказал?

Я покачала головой:

— Нет, я нашла в Интернете ее некролог, но ничего из него не поняла и тогда ввела в строку поиска ее имя. Выпала статья, в которой упоминаетесь вы.

Он нахмурился:

— Миз Уоллес, я не собираюсь говорить об обстоятельствах гибели Роуз Максфилд, чтобы удовлетворить чье-то нездоровое любопытство.

Я сползла на краешек стула и в очередной раз судорожно глотнула воздуху:

— Это не любопытство. Его руки… На них шрамы. Я никогда раньше не общалась с людьми, которые пытались сделать с собой такое. И когда мы разговариваем, я постоянно боюсь сказать что-то не то. Вы знаете Лукаса всю его жизнь, а я всего лишь несколько недель. Но он мне небезразличен. Даже очень.

Несколько секунд доктор Хеллер молчал, глядя на меня из-под кустистых бровей. Очевидно, он решал, что можно мне сказать, а чего нельзя. Трудно было разглядеть бывшего десантника в этом тихом полноватом человеке. Трудно было представить, что однажды он обнаружил тело зверски убитой жены своего близкого друга.

Он прокашлялся. Я сидела не шевелясь.

— Я подружился с Рэймондом Максфилдом еще в школе. Мы оба мечтали получить степень доктора философии.[15]Но я собирался заниматься наукой и преподаванием, а он хотел подыскать себе что-нибудь более практическое вне университета. Как-то раз мы пришли в дом к одному из наших профессоров, и там познакомились с его дочерью-студенткой. Она была потрясающе хороша: темноволосая, темноглазая. Когда она прошла на кухню, Рэй встал и тоже туда направился, якобы за льдом. Я пошел за ним. Он был моим лучшим другом, но уступать ему девушку я не собирался: в таких вещах каждый сам за себя. — Доктор Хеллер мягко усмехнулся. — Через пять минут я был уверен, что Рэй мне не конкурент. Он спросил, какая у нее специальность, а когда она ответила: «Изобразительное искусство», ляпнул: «Твой отец — доктор Лукас, крупнейший специалист в области современной экономики, а ты занимаешься изобразительным искусством?! И что ты собираешься делать с таким образованием?» — Доктор Хеллер улыбнулся. Это была рассеянная улыбка человека, погрузившегося в воспоминания. — Она выпрямилась во все свои пять футов два дюйма[16]и, сверкнув глазами, сказала: «Я собираюсь сделать этот мир прекраснее. А что собираешься делать ты? Деньги? Вот так удивил!» Она развернулась и вышла из кухни. Рэй потом еще долго бесился, что не успел ничего ответить. Через неделю я встретил Роуз в кафе. Она спросила: «Ты такой же ненавистник искусства, как и твой друг?» — а я, не будь дураком, гордо выпалил: «Ни в коем случае! Я отдаю себе отчет в том, какую важную роль играет искусство в развитии нашей цивилизации!» Тогда она пригласила меня на выставку, в которой участвовала, и сказала, что Рэй тоже может прийти. Я передал ему ее слова и тут же об этом пожалел: он собирался реабилитироваться, засыпав девушку остроумными репликами, которые формулировал с того самого первого вечера. Картинная галерея была зажата между винным магазином и прокатом мебели. Когда мы подошли к входу, Рэй съязвил: «Пока мир искусства не кажется мне особенно прекрасным!» — а я в очередной раз-рассердился на себя за то, что его привел. Роуз выглядела как настоящая художница: полупрозрачное платье, волосы забраны наверх. С ней была нарядно одетая блондинка во вкусе Рэя, которую она представила как свою лучшую подругу, тоже финансистку. Рэй эту девушку, по-моему, даже не заметил. «Ну и где тут твое?» — спросил он у Роуз, и она, явно нервничая, повела нас к стенду, на котором были вывешены ее акварели. Мы все стали напряженно ждать, когда Рэй выскажет свое суждение. Он молча изучил каждую работу, а потом посмотрел на Роуз и произнес: «Они прекрасны. Думаю, именно это и есть твое призвание». Через три месяца она окончила университет, и в тот же вечер у нее на пальце появилось кольцо. После того как он защитил диссертацию, они поженились, и он стал стремительно делать карьеру, о чем всегда мечтал. Ну а я, как ни странно, начал встречаться с симпатичной финансисткой, и мы поженились вскоре после Роуз и Рэя. С тех пор мы дружили семьями, и Лэндон был нашим троим детям почти как старший брат. — Тут доктор Хеллер остановился и глубоко, печально вздохнул. Ко мне вернулась прежняя неловкость. — Рэй работал в Федеральной корпорации страхования банковских вкладов, часто ездил в командировки. Я преподавал в Джорджтауне. Мы жили милях в двадцати друг от друга. В тот вечер Рэй не смог дозвониться до Роуз и Лэндона, и тогда мы с Синди поехали посмотреть, в чем дело. Роуз лежала в своей комнате, рядом с трупом Смита, а Лэндон был в своей. — Доктор Хеллер сглотнул. Мне стало трудно дышать. — Он так охрип от крика, что не мог говорить. Его запястья были намертво привязаны к столбику кровати. Он тащил ее за собой, пока во что-то не уперся. Оттого что он пытался вырваться и попасть к матери, веревки врезались ему в кожу. На его руках и на покрывале была засохшая кровь. Вот откуда эти шрамы. Он промучился так пятнадцать или шестнадцать часов.

Я почувствовала тошноту, и слезы в три ручья потекли у меня из глаз, но голос доктора Хеллера оставался ровным и бесстрастным. Мне показалось, что он изо всех сил старается не погружаться в то, о чем рассказывает. Наверное, я поступала жестоко, заставляя его вспоминать тот ужасный вечер.

— Роуз была сердцем их семьи. Рэй ее обожал. После того как она так трагически погибла, а он не смог ее защитить… он замкнулся. До этого события он быстро продвигался по карьерной лестнице, но теперь все забросил. Переехал вместе с Лэндоном к своему отцу на побережье и снова стал работать на рыбацкой лодке, которую, уезжая из дома в восемнадцать лет, надеялся никогда больше не увидеть. Через пару лет отец умер и оставил все им. Лэндон тоже замкнулся, хотя и по-своему. Мы с Синди много раз говорили: «Парень не должен быть оторван от всего, что знал и любил, и ему наверняка нужно лечение», но Рэй от горя ничего не хотел слышать. Он не мог вернуться в свой дом или хотя бы просто в город. — Доктор Хеллер посмотрел на меня и, заметив, что я плачу, полез в ящик стола за салфетками. — Думаю, будет лучше, если остальное вам расскажет сам Лэндон, то есть Лукас. Он решил называться своим вторым именем, девичьей фамилией матери, когда приехал сюда, в колледж. Видимо, посчитал, что так ему будет легче измениться и начать все заново. Довольно трудно отделаться от привычки восемнадцатилетней давности, да он и не особенно возражает, если я называю его по-старому. — Доктор Хеллер пристально посмотрел на меня и вздохнул. — Лучше бы я не видел, как вы вдвоем выходили из его квартиры. Ну а что касается ограничений, связанных с его ассистентской должностью, то они уже неактуальны. Об этом можете больше не беспокоиться.

Я промокнула глаза салфеткой и поблагодарила профессора. Должностные ограничения сейчас беспокоили меня меньше, чем что бы то ни было.

 

ГЛАВА 22

 

— А ты хороший повар, — сказала я, подхватывая еще не убранную со стола посуду и направляясь к раковине вслед за Лукасом.

Он ополоснул тарелки от остатков соуса песто и повернулся, чтобы взять у меня стаканы.

— Приготовить пасту — дело нехитрое. Проверенный студенческий рецепт, позволяющий блеснуть на свидании своими сомнительными кулинарными способностями.

— Так у нас свидание? — протянула я и, прежде чем Лукас успел обернуться, добавила: — Ты делал песто сам, по-настоящему, я за тобой наблюдала. Это выглядело вполне впечатляюще. К тому же откуда тебе знать, как питаются студенты, если ты никогда не жил в общежитии? Там паста — это консервированные макароны от «Шефа Бойярди» или лапша быстрого приготовления, которая продается по две упаковки за доллар. В лучшем случае — что-нибудь низкокалорийное замороженное. Так что, поверь мне, твоя кулинария очень даже изысканная.

Он рассмеялся, и я снова увидела его открытую улыбку, которая была мне так дорога.

— Правда?

Я тоже улыбнулась, хотя и не совсем искренне: мне как будто растянули рот, чтобы я выглядела веселее и беззаботнее, чем была на самом деле.

— Правда.

В глубине души я не переставая боролась со страхом перед тем, что прочла вчера в Интернете и несколько часов назад узнала от доктора Хеллера. Лукас прошел через настоящий ад и, насколько мне было известно, ни с кем не поделился своими переживаниями. Он сказал, что есть вещи, которых я о нем не знаю и о которых он, вероятно, не сможет со мной говорить. А я, вместо того чтобы отнестись к его тайне с уважением, решила докопаться до всего сама. Я хотела, чтобы Лукас доверился мне, но мое бесцеремонное любопытство запросто могло, наоборот, отдалить его от меня.

— Думаю, ты лишишь меня звания шеф-повара, когда узнаешь, что на десерт у нас брауни[17]из коробки, — мрачно сказал он.

— Смеешься? — Я улыбнулась. — Брауни из коробки — моя слабость. Откуда ты об этом узнал?

— Вы такая противоречивая, миз Уоллес. — Лукас попытался произнести это строго, но у него не получилось.

Я взглянула на него, приподняв брови:

— Я же девушка. Мне по определению положено быть противоречивой.

Он вытер руки, бросил полотенце на столешницу и притянул меня к себе:

— То, что ты девушка, мне очень даже хорошо известно.

Сплетя свои пальцы с моими, Лукас бережно завел мне руки за спину. Мы смотрели друг на друга. Дыхание у меня стало чаще, а сердце забилось быстрее.

— Как ты будешь освобождаться от такого захвата, Жаклин? — спросил он, обнимая меня.

— Никак, — ответила я и прислонилась к нему. — Я не хочу освобождаться.

— А если бы хотела? Тогда как?

Я закрыла глаза, представляя себе эту картину:

— Я бы дала тебе коленом в пах и топнула по ноге. — Тут я открыла глаза, чтобы сопоставить его рост со своим. — Долбануть тебя головой в переносицу я, пожалуй, не смогу: ты слишком высокий. Если только подпрыгнуть, как нас учили в футбольном лагере.

— Хорошо, — одобрил Лукас и, приподняв уголок рта, наклонился ко мне. Наши губы были в нескольких дюймах друг от друга. — А если бы я тебя поцеловал, когда тебе этого не хотелось?

Мне этого хотелось так сильно, что голова шла кругом.

— Тогда бы я… я бы тебя укусила.

— О боже! — выдохнул он, закрывая глаза. — До чего заманчиво звучит!

Я приподнялась на цыпочки, но до губ Лукаса все равно не дотянулась. Нагнуть его к себе я не могла, потому что он удерживал мои руки у меня за спиной.

— Ну тогда поцелуй меня.

Губы у него были теплые. Он тихонько прихватил ими мои, а я провела кончиком языка у него за зубами, зацепив колечко в углу рта. Почувствовав это, Лукас поцеловал меня крепче — так крепко, что мне стало трудно дышать. Внезапно выпустив мои руки, он поднял меня и усадил на столешницу.

Теперь мы поменялись местами. Я обхватила Лукаса руками и ногами и, запустив пальцы ему в волосы, осторожно нащупала языком его нёбо. Через несколько секунд я охнула от приятного тянущего ощущения. Я никогда еще никого так не целовала. И никто так не целовал меня. Одной рукой придерживая мою шею, а другой — талию, Лукас опять прижался ко мне губами. Его язык мягко поглаживал мой, а зубы легонько щекотали.

— Черт… — простонала я.

После поцелуя я с еще большей силой притиснула Лукаса к себе. Мне было так хорошо, что хотелось кричать.

Сняв меня со столешницы, но не отстраняя от себя, он прошел в спальню, и мы рухнули на кровать. От нового щекочущего поцелуя я блаженно заерзала под Лукасом. Тогда он приподнял меня и стянул с меня свитер, а я расстегнула его рубашку. Не снимая ее, он взялся за молнию моих джинсов.

— Да, — сказала я, отвечая на его вопросительный взгляд. Сомнения в моем голосе не было.

Тогда он, по-прежнему глядя на меня, потянул за язычок, и я почувствовала, как бегунок ползет вниз. Я часто, но мягко дышала, не сводя глаз с Лукаса. Все еще держась одной рукой за замок, а другую положив мне на бедро, он пробормотал:

— Я давно не делал такого… Можно даже сказать, никогда.

— У тебя никогда раньше не было секса? — спросила я с недоверием, которое безуспешно попыталась скрыть.

Лукас взял меня за талию и, закрыв глаза, вздохнул:

— Был. Но эти женщины мало что для меня значили, и я почти ничего о них не знал. Случайные связи. И все. — Он поднял глаза.

— И так было всегда?

Лукас грустно улыбнулся и провел пальцами по моему животу, просунув их под ослабленный пояс джинсов.

— Да и этих связей было не очень много. В школе такое случалось со мной гораздо чаще, чем в последние три года.

Я не знала, что на это ответить. Я не могла ни на чем сосредоточиться, кроме его указательных пальцев, продетых в петли на моем поясе.

— Лукас, я сказала «да», и я действительно согласна. Я этого хочу. С тобой. Поэтому если у тебя есть… защита, то давай. Все нормально, — лепетала я, боясь повторения того, что произошло шесть дней назад. Я выдохнула и почти шепотом добавила: — Пожалуйста, не проси меня тебя остановить.

Лукас посмотрел мне в лицо. Я приподняла ноги, он стянул с меня джинсы и отбросил их в сторону, а потом снял свои и стряхнул с плеч рубашку.

— Я бы хотел, чтобы было лучше, чем нормально. Ты этого заслуживаешь.

Заглянув в прикроватную тумбочку и вытащив из коробки презерватив, Лукас устроился между моими ногами. Я тряслась, как в первый раз.

— Жаклин, ты дрожишь. Может быть…

Я приложила дрожащие пальцы к его губам.

— Нет, просто немного замерзла, — сказала я, про себя добавив: «И страшно нервничаю».

Лукас вытащил из-под нас одеяло, и мы укрылись. Он прижал меня телом и с силой поцеловал, а потом взглянул мне в глаза и, проведя пальцами по моему лицу, спросил:

— Так лучше?

Я глубоко вздохнула. От его прикосновения все страхи рассеялись. Теперь я чувствовала еще большее нетерпение, чем несколько минут назад на кухне.

— Да.

Лукас потрогал мои волосы, одновременно гладя большим пальцем кожу у меня на виске. Его лицо было так близко, что я видела каждую прожилку глазного яблока.

— Ты в любой момент можешь меня остановить, — сказал он тихо и мягко. — Но сегодня я тебя об этом не попрошу.

— Ладно, — сказала я, приподнимая голову, чтобы добраться до его губ, и хватаясь обеими руками за твердую мускулистую спину.

Когда я провела пальцем ему по позвоночнику, он, уже больше ни в чем не сомневаясь, снял то немногое, что еще было на нас надето, и после нового энергичного поцелуя вошел в меня. Если бы на его месте был Кеннеди, все закончилось бы через несколько минут.

Последней связной мыслью, промелькнувшей у меня в мозгу, пока Лукас ласкал и целовал мое изгибающееся тело, было: «И стоило этого так бояться…»

 

* * *

 

Мы лежали, уютно устроившись под одеялом, и смотрели друг на друга. Я следила за его взглядом, который медленно скользил по моему лицу — как будто он старался запомнить каждую черточку: форму уха, рта, подбородка, линию шеи, изгиб выглядывающего из-под одеяла плеча.

Наконец он снова посмотрел мне в глаза и, не отрываясь от них, поднял руку, чтобы прочувствовать мое лицо еще и на ощупь. Проводя пальцем по моим губам, он на секунду задержался там, где они смыкались. Я сглотнула и стала сосредоточенно дышать. Лукас перевел взгляд на мой рот и долго смотрел, а потом, положив руку мне на шею, привлек к себе и стал целовать так мягко, что сначала я едва ощущала его прикосновения. Но через несколько секунд меня охватила пронзительная нежность и я почувствовала, как искра пробегает от губ к самым кончикам пальцев.

Я вздохнула, и мое дыхание смешалось с дыханием Лукаса. Он отвернул одеяло, уложил меня на спину и, подперев щеку рукой, стал рассматривать мое открытое до пояса тело. Я должна была бы замерзнуть, но под его взглядом коже было тепло.

— Хочу нарисовать тебя так, — сказал он, водя пальцем по моей ключице. Его голос был нежным, как и прикосновения.

— Надеюсь, на стену ты это не повесишь?

Он улыбнулся:

— Очень бы хотелось, но, так и быть, не повешу. Я несколько раз тебя рисовал, и далеко не все висит на стене.

— Правда?

— Угу…

— А ты мне покажешь эти рисунки?

Кусая нижнюю губу, он провел теплыми руками по изгибам моей груди, а потом пробежал по ребрам и, остановившись на талии, притянул меня ближе.

— Прямо сейчас?

— Можно немножко позже, — сказала я, глядя ему в глаза, пока он накрывал меня собой.

— Хорошо. — Он спустился ниже. — Тогда перед этим я хотел бы сделать еще кое-что.

 

* * *

 

Шлепая босыми ногами по полу, он в одних трусах направился на кухню. Входная дверь открылась и закрылась, и через секунду я услышала его тихое бормотание, заглушаемое настойчивым мяуканьем Фрэнсиса. Вскоре Лукас вернулся с высоким стаканом молока и тарелкой брауни.

Передав мне печенье, он отпил из стакана и поставил его на прикроватную тумбочку. Я села, придерживая простыню на груди, и стала наблюдать за его передвижениями по темнеющей комнате. Он включил настольную лампу и взял один из нескольких блокнотов, лежавших стопкой на краю стола.

Когда Лукас повернулся ко мне спиной, я увидела между лопатками витиеватый крест, расположенный так, чтобы футболка полностью его закрывала. Вокруг были какие-то строки — слишком мелкие и явно не предназначенные для чтения на расстоянии, как и стихи на боку. Ниже лопаток татуировок не было. Обернувшись, Лукас заметил, что я его разглядываю. Поскольку я не успела вовремя отвести глаза, теперь уже было глупо скрывать, как мне приятно смотреть на него.

Он забрался на кровать, сел позади меня, подсунув подушки себе под спину, и под одеялом обхватил ногами мои бедра. Я, откинувшись, прислонилась к его груди и принялась за печенье, а он начал листать блокнот. На некоторых страницах были только легкие линии, едва намеченные очертания, а на других — подробно проработанные пейзажи, изображения людей и предметов. Несколько рисунков Лукас закончил и подписал, но незавершенных было больше.

Наконец он открыл первый набросок, который сделал с меня (видимо, на лекции, еще до моего разрыва с Кеннеди): я сидела, облокотившись на стол и подпирая подбородок рукой. Я взяла у Лукаса блокнот и сама стала медленно переворачивать страницы. Рисунки: два самых старых университетских корпуса, парень на скейте, нищий, о чем-то разговаривающий с парой студентов на окраине кампуса, — показались мне очень умелыми. Они перемежались с подробными изображениями каких-то машин и деталей.

Листая блокнот, я нашла еще один свой портрет — крупный план: только лицо и линия волос. Судя по дате, нацарапанной в нижнем углу, рисунок был сделан за две-три недели до того, как Кеннеди меня бросил.

— Ты не обижаешься, что я наблюдал за тобой еще до того, как мы познакомились? — настороженно спросил Лукас.

Я покачала головой: сейчас, сидя в обнимку с ним и греясь о его тело, я ни на что не могла обижаться.

— Ты просто наблюдательный, а я почему-то показалась тебе интересным объектом. К тому же ты ведь рисуешь и других людей, которые, наверное, тоже не специально тебе позируют.

Он усмехнулся и вздохнул:

— Даже не знаю, лучше мне или хуже от такого оправдания.

Склонившись набок, я положила голову на татуированное плечо Лукаса и так, снизу вверх, посмотрела ему в лицо. Простыню я все еще прижимала к себе: на меня вдруг нашла запоздалая стыдливость. Или неуверенность. Я заметила, как его разгоряченный, обжигающий взгляд быстро скользнул вниз. Потом Лукас снова посмотрел мне в глаза.

— Я уже не сержусь из-за того, что ты не сказал мне, кто ты такой. Я тогда подумала, ты мною играешь, потому и разозлилась. Но потом увидела, что это не так. — Тут я отпустила простыню, и взгляд Лукаса упал вместе с ней. Я провела пальцами по его гладкой щеке, — наверное, он побрился прямо перед моим приходом. — Я никогда тебя не боялась.

Не говоря ни слова, он взял из моих рук тарелку и блокнот, а потом приподнял меня, посадил к себе на колени и принялся целовать мою грудь. Я теребила его волосы, стараясь заглушить внутренний укор в том, что из нас двоих теперь я молчу о чем-то важном. Да, самого Лукаса я не боялась. Но страшилась вновь оказаться брошенной, если скажу ему, что и как я о нем узнала.

Вдохнув его запах, теперь хорошо мне знакомый, я провела пальцами по надписям и узорам на обнимавших меня руках. Все мои терзания приглушил новый поцелуй.

 

ГЛАВА 23

 

— А где… — Поймав на себе мой взгляд, Бенджи осекся и, не закончив фразы, указал на пустующее место в последнем ряду наклоном головы и характерным движением брови.

— Сегодня заключительная лекция, обобщающая. Ему ни к чему здесь быть.

— Вот оно что. — Мой сосед улыбнулся и, наклонившись ко мне, заговорил тише: — У тебя есть относительно него кое-какие секретные сведения, и при этом с последних лекций вы уходили вместе. Значит, теперь кое-кто занимается с ним индивидуально? — Я поджала губы, а Бенджи весело фыркнул и пропел: — Поздравляю!

Поднеся костяшки пальцев к его кулаку, поднятому вверх в приветственном жесте, я вздохнула:

— Господи, Бенджи, все-то ты знаешь!

Он усмехнулся и посмотрел на меня широко открытыми глазами:

— Женщина, если б я был натуралом, я бы тебя у него вероломно похитил.

Мы посмеялись и приготовились в последний раз конспектировать лекцию по макроэкономике.

— Привет, Жаклин! — сказал Кеннеди, подсаживаясь на свободный стул рядом со мной. Бенджи уставился на него, сощурив глаза, но Мур не снизошел до того, чтобы это заметить. — Хочу тебя предупредить. — Он сидел на стуле боком, глядя прямо на меня. — Дисциплинарный комитет разрешил ему остаться в кампусе до конца следующей недели, если он не будет нарушать предписаний охранного ордера. Потому, что он не признает себя виновным, и потому, что семестр все равно уже заканчивается. После сессии он должен будет уехать.

Я уже знала, что накануне Баку предъявили временный охранный ордер и он был выпущен под залог: Чез по телефону сказал об этом Эрин, а она все передала мне, Минди и ее родителям.

— Ужас! Значит, он остается в общаге?

Мы все надеялись, что его вышвырнут из кампуса, но наше руководство напирало на презумпцию невиновности.

— Да, еще на неделю, а потом уедет. И мы, кстати, не обязаны быть такими же беспристрастными, как университетские чиновники. — Кеннеди улыбнулся. — Похоже, на Ди-Джея снизошло озарение после того, как Кэти промыла ему мозги. Декан тоже перестал упираться, и они пришли к компромиссу: Бак останется до конца сессии, причем выходить он сможет только на экзамены, а с экзаменов должен будет прямиком возвращаться в общагу. — Накрыв мою руку своей теплой ладонью, Кеннеди посмотрел мне в глаза. — Может… может, я могу что-нибудь сделать для тебя?

Я знала своего бывшего слишком хорошо и сразу же поняла скрытую суть этого вопроса. Давать ему второй шанс я не собиралась. Его место уже занял другой человек, но даже если бы тот мне не встретился, я бы лучше осталась одна, чем быть с тем, кто может бросить меня так, как Мур. Дважды. Я высвободила руку и положила ее на колени:

— Нет, Кеннеди. Я в порядке. Мне ничего не нужно.

Он вздохнул и опустил взгляд. Потом кивнул и напоследок еще раз на меня посмотрел. В его знакомых зеленых глазах я увидела исчерпывающее осознание того, что он потерял. Это тешило мое уязвленное самолюбие, и все-таки мне было немножко грустно. Вставая, Кеннеди задел мою соседку и, извинившись перед ней, пошел на свое место. Она как раз только что прибежала и сегодня, видимо, не собиралась делиться с общественностью своими планами на предстоящий уик-энд.

 

* * *

 

После первого курса из колледжа обычно отсеивались студенты, которые в свое время считались звездами школьных оркестров или хоров, но не особенно утруждали себя занятиями. Эти ребята были слишком уверены в своей гениальности, чтобы снисходить до теории или таких «технических мелочей», как разыгрывание гамм и посещение репетиций. Большинство же из тех, кто оставался в университете, было помешано на своей специальности. Мы занимались регулярно, часто по нескольку часов в день, и не позволяли себе расслабиться, каких бы успехов ни достигали.

Я приехала в кампус немного испорченной тем, что дома могла играть на контрабасе сколько пожелаю и когда пожелаю. Родители меня в этом не ограничивали, хотя я, конечно, старалась выбирать такое время, чтобы не слишком им мешать. Поскольку инструмент мой размером со шкаф, держать его в общежитии было невозможно. Он хранился в отдельной кабинке в музыкальном корпусе, и в назначенные часы я ходила туда заниматься. Старалась застолбить себе место на вечер, что не всегда удавалось: корпус был открыт чуть ли не круглосуточно, в том числе и в выходные, но мало кому хотелось через весь кампус идти на занятие в два часа ночи.

Еще труднее было назначить время для репетиций джазового ансамбля. В начале первого курса мы решили встречаться дважды или трижды в неделю. Потом стало ясно, почему так мало желающих репетировать в воскресенье утром: полкампуса маялось с похмелья, и музыкантам тоже ничто человеческое не чуждо. К середине осеннего семестра многие из нас успели пропустить воскресную репетицию по разу, а то и по два. Но что сходило с рук на первом курсе, вряд ли сошло бы теперь.

В пятницу, прямо перед концертом, я в очередной раз попыталась объяснить одному из наших духовиков, почему не смогу прийти в субботу утром на короткий внеплановый прогон, несмотря на то что вечером нам уже выступать:

— У меня завтра занятие…

— Да-да, знаю: курсы самообороны. Просто замечательно. Если мы провалимся, это будет на твоей совести.

Генри был, бесспорно, очень талантлив — как будто родился с саксофоном в длинных пальцах. Его высокомерие оправдывалось действительно недюжинным мастерством, поэтому мы все позволяли ему собой командовать. Но в этот раз мне почему-то не захотелось терпеть брюзжание этого говнюка.

— Что ты несешь, Генри? — Я сердито на него посмотрела. Он сидел в артистически небрежной позе рядом с Келли, нашей пианисткой, которая предпочла не участвовать в споре. — Я за весь семестр пропустила только одну репетицию.

Он пожал плечами:

— Вместе с завтрашней уже две, верно?

Ответить я не успела: начался концерт, и я, скрежеща зубами, села на свое место. Я не менее серьезно относилась к работе, чем кто бы то ни было в нашей группе. Но завтрашнее занятие по самообороне было последним, самым важным, и я не хотела его пропускать.

Ральф нам пообещал, что в эту субботу каждая из нас сразится один на один с Доном или Лукасом, и моя подруга была от такой перспективы в полном восторге.

— Постараюсь, чтобы мне достался Дон, — сказала Эрин, пока мы собирались: она к себе в ресторан, а я на концерт. — Не хочу повредить твоему красавчику какую-нибудь важную деталь, пока ты с ним не наигралась, — добавила она, нанося очередной слой туши на ресницы одного глаза и хитро прищуривая другой.

Лукас целый день не давал о себе знать. Неудивительно: мы оба были так заняты, что я даже почти не думала о том, почему он не звонит. Почти.

Год назад мне бы и в голову не пришло, что я буду спать с кем-то, кроме Кеннеди. У Мура до меня были девушки: мне это стало ясно хотя бы потому, что во время нашего первого раза он уже вел себя как мужчина, у которого есть опыт. Мы о таких вещах никогда не говорили, да они меня и не слишком беспокоили. Лукас тоже далеко не мальчик, это заметно. Но он сказал, что с теми предыдущими девушками у него не было ничего серьезного. Если бы Кеннеди сообщил мне такое, я бы почувствовала облегчение и даже радость. Но, зная о прошлом Лукаса, я, скорее, огорчилась, услышав от него это признание. Я боялась, что трагедия, которая до сих пор накладывала отпечаток на его личную жизнь, как-то повлияет и на наши с ним отношения.

 

* * *

 

В начале занятия мы повторили все приемы, которые изучили раньше. Ральф ходил по залу, смотрел на нас и давал советы. До перерыва Дон и Лукас не появлялись, чтобы у нас с ними не возникло эмоционального контакта, который потом помешал бы нам драться. Действительно, на занятиях многие из нас теряли драгоценные секунды, думая о том, не слишком ли мы стараемся: ведь я, мол, знаю этого парня, он хороший, надо бы с ним полегче… Эти крупицы времени мы тратили не на самозащиту, а на сомнения — расход небольшой, но все равно досадный.

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.