Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 12 страница



Лукас сделал глубокий вдох и, развернувшись ко мне, тихо, но оттого не менее грозно проговорил:

— Жаклин, ты бы знала, каково мне сейчас сидеть здесь и ждать, когда свершится правосудие, вместо того чтобы отловить этого выродка и выбить из него, к чертовой матери, все дерьмо. Конечно, ни ты, ни она не виноваты. Вы не просили его это делать. Никто на это никогда не напрашивается, что бы там ни говорили всякие долбаные придурки и психопаты. Верно?

Я кивнула, онемев от такого монолога.

— Он принял твое «нет»? — спросил Лукас, прищурив глаза, и мне показалось, он хочет договорить: «… на этот раз?»

Я снова кивнула:

— Со мной был Кеннеди. Он заметил, как я странно реагирую на Бака. Пришлось объяснить, что произошло. Тебя я не упоминала. Вообще не говорила про драку. Сказала, мне удалось убежать.

Между бровями у Лукаса залегла маленькая морщинка.

— Как он это воспринял?

Я вспомнила выражения, которые выпалил Кеннеди, — такие нетипичные для его обычной речи — и сказала:

— Рассвирепел. Я никогда его таким не видела. Он вывел Бака на улицу и велел держаться от меня подальше. Может быть, Бак почувствовал себя уязвленным и, чтобы выместить злость… — Слова «изнасиловал Минди» застряли у меня в горле.

— Говорю же тебе, ты не виновата.

Я кивнула, уставившись на свои колени и чувствуя, что слезы начинают жечь глаза. Мне хотелось верить, будто моей вины тут нет, и все-таки с Минди случилась беда как раз после того, как Кеннеди разобрался с Баком. Из-за меня. Я не могла не связать эти факты. И не могла не чувствовать угрызения совести.

Лукас взял меня за подбородок и, повернув мое лицо к себе, с расстановкой повторил:

— Ты не виновата.

Я опять кивнула, цепляясь за его слова как за спасение.

 

* * *

 

Я припарковала свой грузовичок возле соседнего участка, закрыла дверцу так тихо, как только смогла, и на цыпочках засеменила по еле освещенной дорожке к гаражу. Было поздно — я надеялась, достаточно поздно, чтобы никто уже не стал пялиться в окна на девчонку, которая впотьмах крадется к жилищу парня.

Мотоцикл Лукаса был припаркован возле лестницы. Сердце у меня колотилось. Взявшись за перила, я посмотрела на дом доктора Хеллера: там горел свет, хотя никакого движения заметно не было. Затаив дыхание, я поднялась по ступенькам и тихонько постучала.

В двери был глазок, и через него Лукас, наверное, видел, как я стою на освещенной лестничной площадке. Когда он открыл, лицо у него было явно озадаченное. За час до этого он проводил нас с Эрин и Минди до общежития и уехал к себе. Тогда я поняла, что не сказала ему очень важную вещь. И чтобы все договорить до конца, мне нужно было его видеть.

— Жаклин… — Он взглянул на мою физиономию, невольно попятился и, втащив меня внутрь, захлопнул дверь. — Что случилось?

Лукас схватил меня за локти, а я снизу вверх посмотрела на него. Он был в темной футболке и пижамных штанах на шнурке. Из-под коротких рукавов виднелись татуировки, спускающиеся от плеч к запястьям. Еще на нем были тонкие очки в черной оправе, благодаря которым глаза казались голубее, а ресницы ярче выделялись. Я набрала в легкие побольше воздуху, решив все выпалить, пока не струсила и не передумала:

— Я просто хотела сказать… Мне тебя не хватает. Наверное, это звучит смешно — мы ведь почти не знаем друг друга… Только письма, и эсэмэски, и… все остальное… Но мне показалось, будто знаем. Мне и сейчас так кажется. Мне не хватает… как же это сказать? Вас обоих.

Лукас сглотнул, опустил веки и сделал медленный вдох. Я решила, что не позволю себя оттолкнуть, даже если он, как серьезный здравомыслящий человек, снова попытается это сделать. Но он резко раскрыл глаза и пробормотал: «Да пошли они все!» — а потом толкнул меня к двери и, опершись о нее обоими локтями, поцеловал мои губы с такой силой, с какой их еще никто никогда не целовал: я даже почувствовала, как металлическое кольцо на краешке его рта врезается мне в кожу.

Он прижимался ко мне своим твердым телом, а я приникала к нему, хватаясь двумя руками за его футболку и подстраиваясь под каждое движение. Вдруг Лукас слегка отстранился и, услышав мое протестующее мычание, мягко усмехнулся: он просто высвободил меня из пальто и теперь тянул к дивану, чтобы усадить к себе на колени и еще крепче обнять, одной рукой осторожно придерживая мой затылок.

Мы разняли губы, переводя дыхание. Он бросил очки на столик и через голову сдернул футболку, а потом, уже более бережно, снял мою. Его теплые пальцы сжали мою талию, и мы снова поцеловались. Я обхватила Лукаса за шею, тая от медленного щекотания во рту, а когда он спустился губами к ложбинке над ключицами, запрокинула голову. Его легкие поцелуи, слегка прихватывавшие кожу, заставили меня издать мягкий стон.

— У тебя здесь родимое пятнышко, — прошептал Лукас, дотрагиваясь до моей шеи языком. — Как увижу, с ума схожу. Так хочется…

Замирая от нежных потягивающих поцелуев, я сжала коленями его бедра. Подняв мерцающие светлые глаза, он снял с меня лифчик и подушечками пальцев нарисовал на мне две окружности. У меня в голове все поплыло — такими легкими были эти прикосновения. Он положил руки на мои груди и стал поглаживать их большими пальцами, а я потянулась к нему губами и, проведя ладонью по его упругому животу, развязала шнурок.

— Боже мой, Жаклин… — Лукас глотнул воздуху и весь напрягся под моей рукой, запуская пальцы мне в волосы. Через несколько секунд он уткнулся лбом мне в плечо и сквозь стиснутые зубы простонал: — Останови меня.

Я растерянно замотала головой — может быть, яростно, а может, и едва заметно. Почувствовав у себя на груди его дыхание, я наклонилась и пробормотала:

— Не хочу, чтобы ты останавливался.

Потянув меня вниз и укладываясь рядом на бок, Лукас расстегнул мне джинсы. Его пальцы нырнули под ткань, а губы, не отрываясь, целовали мои. Я выдохнула его имя ему в рот и сжала руку, лежащую у него на плече. Он тихо прорычал мне в ухо:

— Жаклин, скажи «перестань».

Я качнула головой и скользнула рукой по животу Лукаса под мягкую фланель: его тело не желало останавливаться.

— Не скажу.

Я хотела всего, чего захочет он, и ни ставила никаких условий. Чтобы он понял это, я поцеловала его, даже не сомневаясь, что мое согласие сотрет последнюю грань, которую мы еще не перешли. Но я ошибалась.

— Скажи «перестань», пожалуйста, пожалуйста… — тихо попросил он, и я, конечно же, не могла не исполнить эту просьбу, несмотря на то что не понимала, чем она вызвана.

— Перестань, — шепотом сказала я то, чего не думала и не хотела.

Лукас задрожал и убрал пальцы. Я не отодвинулась и не стала больше ничего говорить, а просто сложила руки между своей и его грудью и пролежала так несколько долгих минут, пока он не успокоился и не задышал глубоко и ровно.

Лэндон/Лукас Максфилд спал у себя на диване. В обнимку со мной.

 

* * *

 

Меня разбудило мяуканье Фрэнсиса, который требовал, чтобы его впустили в дом. Я осторожно выбралась из объятий Лукаса и, на ходу напяливая лифчик и футболку, пошла открывать. Вместе с котом в комнату проник холодный ветер, и я поспешила закрыть дверь. Перед тем как прошествовать в спальню, Фрэнсис пару секунд потерся о мои ноги, — думаю, он удостоил меня наибольшего проявления благодарности, на какое только был способен.

Я вернулась к дивану, но вместо того, чтобы разбудить Лукаса или снова лечь рядом с ним, уселась на полу и стала его рассматривать. На лице лежали пряди темных волос, густые ресницы были сомкнуты, пухлые губы сонно приоткрыты. Глядя на него, я как никогда отчетливо увидела мальчика, спрятанного внутри мужчины. Я не знала, что произошло несколько часов назад, зачем он заставил меня сказать «перестань», почему он отгораживался от всех — и от меня тоже. Я не понимала этого, но хотела понять.

Может, красная роза могла мне что-то подсказать? Ведь не случайно же она была вытатуирована у Лукаса на сердце… Узоры на его руках были причудливыми и непонятными. «Наверное, сам придумал», — решила я. Когда он повернулся на спину, у меня наконец-то появилась возможность прочитать то, что написано у него на боку.

 

Любовь — не безрассудство,

А разум — очищенный, согретый

И вылепленный так,

Чтобы заполнить собою сердце.

 

Эти слова показались мне бесспорным свидетельством того, что когда-то — может быть, совсем недавно — Лукас горячо любил какую-то женщину, которую, наверное, потерял, иначе бы я видела ее возле него.

Я снова взглянула на руку, покоившуюся возле его лица. На внутренней стороне запястья, под браслетом чернильного узора, прятался тонкий, но все же заметный шрам — как тайный шифр, вплетенный в витиеватый орнамент.

Внимательно посмотрев на Лукаса и убедившись, что он спит, я осторожно сняла с его груди правую руку и перевернула ее. Под точно таким же узором, как на левой, был тщательно скрыт еще один шрам, пересекающий запястье.

Я села, ошеломленная своим открытием. Не сводя глаз со спящего Лукаса, я подумала, что, даже если он когда-нибудь захочет рассказать мне о том, как появились у него эти шрамы, я вряд ли смогу его понять. Конечно, я сама отгоревала немало дней и ночей после разрыва с Кеннеди, но мне никогда не было настолько плохо, чтобы я решила покончить с собой. И я не представляла себе горя, которое может довести человека до такого отчаяния.

Было поздно. До начала нашего, то есть моего, занятия оставалось восемь часов. Я засобиралась домой и, найдя на кухонной столешнице какую-то обертку, нацарапала на ней, что уехала в общежитие и мы увидимся утром.

— Погоди, — остановил меня голос Лукаса, когда я уже взялась за дверную ручку.

Он сел и посмотрел на меня еще сонными глазами.

— Не хотела тебя будить, поэтому оставила записку, — пробормотала я, беря исчерканную обертку с края стола, складывая ее и засовывая в карман. Мне столько нужно было сказать и спросить, но все слова застряли где-то внутри.

Лукас потер веки, встал, наклонил голову набок и, жмурясь, потянулся. Я старалась не пялиться на его прорисовавшиеся бицепсы и грудные мышцы, но смогла отвести взгляд, только когда он открыл глаза.

— Я провожу тебя до твоего грузовичка.

Когда он отвернулся, чтобы взять футболку, я снова уставилась на него. Спина его тоже была в татуировках, но я не успела их рассмотреть: он надел футболку слишком быстро. Потом зашел за перегородку и вышел оттуда в уже знакомой мне куртке с капюшоном и очень поношенных ботинках, которых я на нем раньше не видела.

— Как Фрэнсис оказался на кровати? — улыбаясь, спросил Лукас. — Если он не отрастил человеческие пальцы, значит это ты его впустила?

Я кивнула. Он подошел ко мне, и его улыбка погасла. Перед тем как мы заснули, уткнувшись друг в друга, произошло что-то странное, и, видимо, теперь это не давало ему покоя. Он спрашивал себя, что я могла подумать, когда он попросил меня сказать слово, которого я говорить не хотела. Если бы он только знал: мое замешательство, вызванное этим непонятным отказом от дальнейшего сближения, было ерундой по сравнению со страхом перед тем, что оставило шрамы на его запястьях.

 

ГЛАВА 19

 

Поскольку всю предыдущую неделю Лукас делал вид, будто не замечает моего присутствия в аудитории, в понедельник утром я не знала, чего от него ждать. Перемена оказалась едва заметной, но все-таки бесспорной. Когда я вошла, наши глаза встретились и на его лице появился еле различимый намек на улыбку. Я поймала себя на мысли, что все в нем теперь так хорошо мне знакомо. Когда мы с ним танцевали в клубе, его черты сливались в довольно неясный образ: это был просто офигительно сексуальный парень. Сейчас я могла в любой момент четко представить себе крутую линию, ведущую от уха к сильному подбородку, нос с почти незаметным следом от перелома, на скуле шрам в виде полумесяца и прозрачные глаза, от которых иногда мне становилось не по себе. Волосы, всегда всклокоченные, как будто он только что встал с постели, смягчали его облик. Постригись он короче, он выглядел бы совершенно по-другому.

Лукас снова уставился в свой блокнот, без которого не приходил на лекции по экономике. Я перевела взгляд себе под ноги, чтобы не споткнуться на ступеньках. Каких-нибудь несколько часов назад он взял мое лицо в свои ладони, прижал меня к дверце грузовичка и поцеловал так, будто между нами уже произошло то, чего я хотела. Назад в общежитие я ехала совершенно дурная от страсти.

Проскользнув на свое место рядом с Бенджи, я удержалась от соблазна оглянуться. Если б оказалось, что Лукас на меня не смотрит, я бы разочаровалась, а если бы он смотрел, я была бы поймана с поличным.

Моя соседка справа, как всегда, в подробностях описывала свой уик-энд подружке, а заодно и двум-трем десяткам людей, которые волей-неволей тоже выслушивали этот отчет. Бенджи принялся точно, хотя и немного утрированно, пародировать жесты и мимику болтушки, и я, чтобы замаскировать приступ хохота, изобразила кашель. Это привлекло ее внимание.

— Ты умираешь, что ли? — спросила она и издевательски оскалилась, когда я покачала головой. — То, как ты при людях выворачиваешь легкие наизнанку, не очень-то аппетитно выглядит. Это я так, на всякий случай.

Я вспыхнула, а Бенджи, наклонившись к ней через меня, сказал:

— А как насчет того, что каждый понедельник пол-аудитории выслушивает во всех сенсационных подробностях, какая ты распущенная алкоголичка? По-моему, это тоже не совсем аппетитно. Так, на всякий случай.

Она негодующе разинула рот, а сидящие вокруг захихикали. Я прикусила губу, изо всех сил стараясь смотреть только на доктора Хеллера, который, к счастью, как раз вошел в аудиторию. Впереди было еще пятьдесят минут отчаянных попыток забыть о том, что тремя рядами выше и на пять мест левее сидит Лукас.

— До экзамена всего девять дней, — хитро улыбнулся Бенджи, пока мы запихивали тетради в рюкзаки.

— Угу…

— Девять дней, и больше никаких… ограничений. — Я уставилась на соседа, а он шаловливо задергал бровями. — Хм-хм…

Я не удержалась и посмотрела, здесь ли еще Лукас. Он разговаривал с девушкой из «Дзеты», которая подходила к нему и раньше, но при этом глядел на меня поверх ее головы.

Выбравшись в проход, Бенджи осклабился и тоненьким голоском пропел:

— Выбираю вопрос за двести долларов из категории «Горячие ассистенты преподавателей», — и замурлыкал мелодию заставки известной телевикторины.

Перед тем как выйти, он, не переставая мурлыкать, улыбнулся Лукасу. Тот пошел по коридору рядом со мной, и мне оставалось только надеяться, что я не очень сильно покраснела. Лукас кашлянул и, дернув плечом, указал на удаляющуюся спину Бенджи.

— Этот парень что… э-э-э… знает про… — спросил он, слегка хмурясь и покусывая нижнюю губу с продетым в нее серебряным колечком.

— От него я узнала… кто ты такой.

— Правда?

Лукас провожал меня на испанский, как две недели назад.

— Он заметил, что мы… смотрим друг на друга, — объяснила я, неловко поежившись, — и спросил, хожу ли я на твои семинары.

Лукас прикрыл глаза и тяжело вздохнул:

— Жаклин, прости меня…

Я замерла, надеясь, что сейчас он наконец-то раскроет мне тайну Лукаса/Лэндона. Минуту или две мы шли молча, с каждым шагом приближаясь к месту, где должны были разойтись. Погода стояла ясная, и, как только мы выходили из холодной тени деревьев или зданий, солнце начинало нас припекать.

— Я заметил тебя еще на первой неделе, — мягко произнес он. — Не только потому, что ты красивая, хотя и поэтому, конечно, тоже. — (Я улыбнулась, глядя на наши синхронно шагающие ноги.) — Мне понравилось, как ты подаешься вперед и опираешься на локти, когда слышишь что-то интересное. А когда ты смеешься, ты просто смеешься, а не привлекаешь к себе внимания. Волосы с левой стороны лба ты постоянно заправляешь за ухо, а справа они падают тебе на лицо, как занавес. Если тебе скучно, ты тихо постукиваешь ногой по полу и барабанишь пальцами по крышке стола, как будто играешь на пианино. Мне захотелось тебя нарисовать. — Мы остановились на освещенном солнцем квадратике, не доходя до затененного входа в филологический корпус. — Почти всегда, когда я тебя видел, ты была с ним. Но однажды ты подошла к зданию одна. Я открыл дверь для девушек, которые в этот момент входили внутрь, и, не отпуская ее, стал ждать тебя. Мне показалось, тебе это приятно и немного странно: ты, в отличие от других девчонок, не ожидала, что какой-то незнакомый парень будет держать для тебя дверь. Ты улыбнулась и сказала: «Спасибо». Это было последней каплей. С тех пор я молился, чтобы ты не пришла ко мне на семинар — по крайней мере, не с ним. Я боялся, что ты узнаешь, кто я. А он, твой парень, воспринимал тебя как что-то само собой разумеющееся, даже когда ты стояла рядом и держала его за руку. Как будто ты его вещь. — Лукас нахмурился, и я подумала, что именно так я и чувствовала себя с Кеннеди. Довольно часто. — Мне ни в коем случае не хотелось причинить тебе боль, но тем не менее хотелось забрать тебя у него. Приходилось постоянно себе напоминать, что не важно, есть у тебя парень или нет: ты все равно стоишь по другую сторону черты, которой я не должен переступать. А потом ты не пришла на аттестацию, и на следующее занятие, и через занятие тоже. Я забеспокоился, не случилось ли чего. Твой парень первые пару дней был слегка мрачный, но уже к концу недели девчонки флиртовали с ним перед лекцией, и по тому, как он с ними держался, я понял, что произошло: вы расстались и ты начала прогуливать. Это было эгоистично с моей стороны, но я ужасно обрадовался и стал искать тебя в кампусе, хотя и не совсем отдавал себе в этом отчет. — Он посмотрел мне в глаза и заговорил еще тише: — А потом Хеллоуин.

У меня перехватило дыхание.

— Ты там был? На вечеринке? — (Он кивнул.) — Почему? Ты разве член их общества?

Он покачал головой:

— В общаге сломался кондиционер. Штатный технический персонал в выходные и праздники не ходит на вызовы, если ситуация не аварийная. А я работаю по контракту и согласился прийти. Чаевых я не взял, и тогда меня пригласили остаться на вечеринку. Я не отказался только потому, что надеялся увидеть тебя. На занятия ты уже две недели не ходила, а кампус такой огромный… Я боялся, что мы никогда с тобой не пересечемся. — Он мягко усмехнулся и потер ладонью шею. — Звучит так, будто я тебя выслеживал.

«Звучит так, будто ты влюбился. О господи!» — подумала я, а вслух спросила:

— Почему ты не заговорил со мной в тот вечер? Перед тем как…

Он покачал головой:

— Было видно, что тебе очень тяжело и ты замкнулась в себе. Почти всех парней, которые к тебе подходили, ты отшивала не глядя. Мне не хотелось быть на их месте. Ты танцевала только с теми, кого уже знала. С ним в том числе.

— С Баком.

— Да. Потом ты ушла, он за тобой, и я подумал, что, может быть… может быть, вы решили втихаря слинять вдвоем. Встретиться на улице или где-нибудь еще.

— Он лучший друг парня моей соседки по комнате, — проговорила я, глядя, как три мои однокурсницы входят в здание. — То есть теперь уже бывшего парня. Я думала, что знаю его, что он и мой друг тоже. Но, черт возьми, я никогда еще так не ошибалась в людях!

Лукас, нахмурившись, кивнул:

— Мой байк стоял у самого выхода, и я уж было собрался уезжать, но что-то не давало мне покоя. Полсеместра я хотел отобрать тебя у твоего бывшего, а теперь — у этого парня. Я остановился и стал внушать себе, что у меня нет на это никаких оснований. Стоя на месте и препираясь сам с собой, я потерял время, о чем потом очень жалел. В итоге я решил, что у вас с ним все на мази: мне остается только уехать — и дело с концом. Не думать о тебе больше.

— Но вышло по-другому.

— Да.

Вдруг я заметила, что вокруг нас стало пусто, и вытащила из сумки телефон: было десять минут одиннадцатого.

— Вот дерьмо! Занятие-то уже началось!

— Ой, а ведет его тот свирепый профессор, который так не любит, когда опаздывают?

— Тот самый, — сказала я, подумав: «Надо же, запомнил!» — и с тихим стоном засунула телефон обратно. — Теперь мне что-то вообще расхотелось идти на испанский.

Лукас приподнял уголок рта:

— Замечательный из меня сотрудник университета: надоумил студентку прогулять занятие на последней неделе семестра!

— Сегодня обобщающий урок. У меня выходит «А», так что обойдусь без повторения.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Я наклонила голову набок и, взглянув Лукасу прямо в его ясные глаза, спросила:

— А у тебя сейчас нет занятия?

— До одиннадцати я свободен.

Уже не в первый раз я почувствовала, что его взгляд скользит по моему лицу, как ветер или самое легкое прикосновение. Когда он остановился на моих губах, я приоткрыла их. Дыхание у меня замедлилось, а сердце, наоборот, забилось быстрее.

— Ты так и не нарисовал меня еще раз. — Лукас резко перевел взгляд на мои глаза, но ничего не сказал. Поэтому я подумала, что он забыл, как мы обменивались эсэмэсками в День благодарения. — Ты говорил, наброски по памяти у тебя не получаются. Хотел уточнить овал лица и шею…

— И губы. Я сказал, что мне нужно больше на них смотреть, меньше пробовать их на вкус. — (Я кивнула. Боже мой, неужели он вообще ничего не забывает?) — Думаю, это было довольно глупо с моей стороны.

Лукас опять уставился на мои губы. От такого прицельного взгляда я даже почувствовала легкое покалывание, и, чтобы погасить это щекочущее ощущение, мне захотелось прикусить губы или потрогать их руками. Я облизнулась, и Лукас, втянув в себя воздух, проговорил:

— Кофе. Пойдем выпьем кофе.

Я кивнула, и мы, ничего больше не говоря, пошли к студенческому центру, который в это время дня был самым многолюдным местом во всем кампусе. Когда мы сели за крошечный столик и принялись потягивать горячее содержимое своих стаканов, я наконец-то нарушила молчание, уже становившееся неловким:

— Так, значит, ты носишь очки? — Я выпалила первое, что пришло в голову.

— Мм… Да.

Так. Мне удалось упомянуть вчерашнюю ночь. Но стоило ли ее упоминать? Или об этом лучше не заговаривать? Могу ли я спросить у Лукаса, почему он меня оттолкнул: потому что он ассистент преподавателя или тут как-то замешаны шрамы на запястьях?

— Я ношу линзы, но к концу дня глаза от них устают.

Я вспомнила, как накануне он открыл мне дверь и какое у него при этом было встревоженное лицо. Очки придавали его облику некоторый налет официальности, а пижама производила обратный эффект. Я прокашлялась и сказала:

— Они тебе идут. Очки. Ты бы мог их всегда носить.

— На них не очень-то удобно напяливать мотоциклетный шлем. А еще они мешают заниматься таеквондо.

— Да уж, представляю себе.

Мы опять замолчали. Через сорок минут ему надо было идти на лекцию, а у меня начиналось занятие на контрабасе, которое я перенесла с выходных.

— Я мог бы сделать набросок прямо сейчас.

Лицо у меня ни с того ни с сего загорелось. К счастью, Лукас в этот момент как раз полез в рюкзак, достал оттуда блокнот и стал искать в нем пустую страничку. Потом вынул из-за уха карандаш и только тогда снова посмотрел на меня. Если он и заметил, что я покраснела, то ничего не сказал. Ни слова не говоря, он откинулся на стуле, положил блокнот на коленку и стал легко, плавно и со знанием дела водить грифелем по бумаге, переводя взгляд с блокнота на меня и обратно. А я тихо сидела, потягивала кофе и смотрела на его лицо, на руки.

В позировании для портрета мне виделась какая-то интимность. В старших классах я ходила на занятия по изобразительному искусству, и, поскольку мои успехи были более чем скромными, за два дополнительных балла с радостью согласилась побыть моделью. Мне пришлось целый урок сидеть на столе перед полным классом пацанов-подростков, которые беззастенчиво на меня глазели. Было очень непривычно и крайне неловко. Особенно меня напрягло, что Зик, парень Джиллиан, начал портрет с груди. Он бессовестно на меня пялился и гордо демонстрировал соседям плоды своих трудов. Я сидела вся красная и делала вид, будто не слышу его шуточек по поводу моих анатомических особенностей, а также пожеланий, чтобы я сняла или хотя бы расстегнула блузку. «Художники обычно начинают с головы», — сказала миз Вачовски, посмотрев на рисунок. Зик и другие мальчишки прыснули со смеху, а я покраснела от унижения, и весь класс это видел.

— О чем задумалась?

Мне не хотелось делиться с Лукасом этими своими воспоминаниями, поэтому я ответила:

— Вспомнила школу. — Морщинку, которая в этот момент наверняка нарисовалась у него между бровями, закрывали волосы, зато было прекрасно видно, как он сжал губы. — А что?

Из-за голосов, музыки и прочего шума я почти не слышала, как грифель царапает бумагу. Следя за карандашом, я подумала о том, какую часть меня Лукас сейчас набрасывает и что бы ему, может быть, хотелось изобразить. Интересно, каким он был в шестнадцать лет? Любил ли рисовать так же, как теперь? Тусовался ли с другими мальчишками своего возраста? Влюблялся ли? Не разбила ли ему сердце какая-нибудь жестокая красавица? А шрамы? Они были у него на запястьях уже тогда или ему еще предстояло их себе нанести?

— Ты сказала, что вы с ним встречались три года, — произнес Лукас ничуть не громче, чем было нужно, чтобы я его слышала.

Он не отрывал глаз от блокнота, продолжая водить карандашом. Его слова не были вопросом. Он решил, что я вспоминаю Кеннеди.

— Я не о нем думала.

Лукас стиснул зубы и снова поджал губы. Ревность? Я поняла, что хотела бы заставить его ревновать, и почувствовала себя виноватой.

— А ты вспоминаешь время, когда был старшеклассником? — спросила я и тут же об этом пожалела.

Он вдруг посмотрел мне в глаза, и рука, сжимавшая карандаш, застыла.

— Бывает. Но мои воспоминания, скорее всего, не похожи на твои.

Он перестал рисовать. Взгляд напряженно блуждал по моему лицу.

— Правда? Чем?

Я улыбнулась, надеясь, что мы либо преодолеем этот возникший перед нами барьер, либо, на худой конец, отступим от него.

— Ну, к примеру, я ни с кем не встречался, — ответил Лукас, теперь уже неподвижно глядя на меня.

Я подумала о розе на его груди и о стихах на левом боку. Мне не хотелось, чтобы та любовь оказалась совсем уж недавним прошлым.

— Как! Совсем ни с кем?

Он покачал головой:

— У меня все было очень… нестабильно, что ли… Были связи, но несерьезные отношения. Я вовсю прогуливал уроки, отрывался с местными и с туристами. Часто ввязывался в драки, в том числе и прямо в школе. Меня то отстраняли от занятий, то вообще исключали. Так что, когда я просыпался по утрам, мне еще нужно было сперва сообразить: идти сегодня на уроки или меня там не ждут.

— И что же случилось?

Его лицо окаменело.

— То есть?

— Ну как ты попал в колледж и стал таким… — Я указала на него рукой и пожала плечами. — Серьезным студентом?

Он уставился на карандаш и стал царапать острие ногтем большого пальца.

— Мне было семнадцать лет. Я ждал, что меня вот-вот снова отчислят, уже с концами, и я буду всю оставшуюся жизнь работать на отцовской лодке. Однажды мы с друзьями устроили тусовку на пляже. Развели огромный костер: на такой огонек всегда сбегались девочки-туристки. Они, как правило, бывали на все готовы. Один из моих приятелей торговал наркотиками. По мелочи, только на вечеринках. Он очень хорошо зарабатывал на приезжих, а нам, своим, давал просто так. В тот раз за нами увязалась его младшая сестра, которая на меня запала. Она была совсем еще девчонка, всего четырнадцать лет, к тому же не в моем вкусе. Поэтому я ее отшил. Тогда назло мне она начала заигрывать с парнями, которые, так сказать, финансировали нашу тусовку. Тупица-братец уже так обдолбался, что на сестру совершенно не смотрел. Моя башка была немногим яснее, и все-таки я заметил, что один из тех, с кем она танцевала, куда-то ее потащил, а она вроде как пыталась высвободиться. Я пошел за ними, а дальше все как в тумане. На следующий день мне сказали, что я сломал тому парню челюсть. Он заявил в полицию, меня арестовали и, наверное, посадили бы, но на той неделе у нас гостили Хеллеры, и Чарльз каким-то образом все уладил. У них с моим отцом был разговор. Потом выяснилось, что меня записали в секцию боевых искусств. Я был не против научиться махать кулаками еще лучше, чем уже умел, и потому не стал возражать. В результате эти занятия впервые в жизни меня как-то дисциплинировали. А перед отъездом Хеллер так промыл мне мозги, как никогда не делал отец. Мне не хотелось разочаровывать Чарльза. — Лукас внимательно на меня посмотрел. — И сейчас не хочется.

Мы продолжали пить кофе. Я молча ждала: это была явно не вся история.

— Чарльз сказал, что я лишаю себя будущего, что наркотики и драки не для меня. Сказал, что мама все видит, и спросил, хочу ли я, чтобы она мною гордилась или чтобы ей за меня было стыдно. Потом пообещал помочь мне поступить в университет: он, мол, подключит все связи, сделает все возможное, если только я возьмусь за ум. Он знал, что я бы хотел начать жить по-другому, и дал мне такой шанс.

При последних словах у меня по спине пробежали мурашки.

— Доктор Хеллер и мне дал шанс. Хороший он человек.

Лукас чуть заметно улыбнулся:

— Да. Очень хороший. Так вот. Я воспользовался своим шансом и последний год учился в школе вполне пристойно, хотя до этого плевал на свой средний балл с высокой башни. Не знаю, как Чарльзу удалось устроить так, что меня приняли — хотя бы условно. Отцу, конечно, мое обучение не по карману, поэтому я и хватаюсь за любую работу. Я плачу Хеллерам за квартиру, но за то, что они с меня берут, у других людей я не снял бы и койку в гараже.

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.