Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Рецепция идеи президентства



 

В ходе декоративной рецепции, полномасштабного построения «правового государства» властью созданы и такие удобные для правящей элиты западно-русские правовые гибриды, как «президент-царь», «президентская монархия».

Конституция РФ закрепляет этот новый специфический вариант формы правления, зачастую приводящий в недоумение не только общественность, но и сильных духом исследователей. Так, И. Марино констатировал, что форма правления в России не является ни президентской формой правления американского типа, ни полупрезидентской формой правления французского типа. В России нет «синтеза президентской и парламентской системы», нет «чередования парламентских и президентских фаз». Иными словами, реально действующая государственная жизнь показала, что нет возможности для того, чтобы исполнительная власть переходила по-настоящему к Председателю Правительства, т.е. чтобы возглавить исполнительную власть мог уже не Президент, а, в первую очередь, именно Председатель Правительства. Формально предусмотренные в Конституции, на наш взгляд, слабые, несущественные, малоэффективные, искусственные, не работающие компоненты парламентской формы правления реально не действенны. Следовательно, допустимо представить российскую форму правления в качестве новой самостоятельной модели конституционного строительства[1].

Особая опасность рассматриваемого института содержится во властных, зачастую ничем не ограниченных, полномочиях. Эта черта опасна тем, что в вопросе о сохранении и упрочении демократических тенденций многое упирается в личностный фактор, т.е. в субъективную волю самого Президента[2].

Виднейшие юристы, разработчики Конституции, политики и научное сообщество убеждены, что прямые изменения Конституции, особенно в области ограничения прав Президента, это вреднейший безнравственный акт. Так, Л.С. Мамут считает, что «не надо трогать Конституцию. Есть масса других эффективных способов корректировать и совершенствовать наш конституционный порядок. Это конституционные законы, толкование Конституционным судом Конституции, модернизация всей системы нашего законодательства. И самое главное, с моей точки зрения, это грамотное, профессиональное, квалифицированное выполнение закона Президентом, министрами, депутатами, всеми нами. Нет идеальных законов, как нет и идеальных людей. Думать, что могут быть идеальные законы, нельзя, и думать, что могут быть идеальные исполнители – значит пребывать в иллюзорном мире»[3].

Тем более, как можно менять содержание Конституции, которая прошла тщательную международную экспертизу?! Один из именитых разработчиков Конституции РФ, М.В. Баглай, так описывает процесс принятия Конституции: «Сначала был разработан проект Конституции. Следующая фаза – довольно подробная международная экспертиза. К ней были привлечены многие эксперты, но, пожалуй, еще более важно то, что и наша отечественная юридическая наука оказалась на высоте»[4]. Получается, что эти международные эксперты как-то вот «недосмотрели» изъяны института президентства.

Известный российский ученый Н.А. Боброва обосновано считает, что вся конструкция статуса Президента РФ – это хорошо продуманная конструкция авторитарной власти, изначально смоделированной под конкретную личность в конкретных исторических условиях. Она позволяет сосредотачивать в руках Президента РФ такую власть, параметры которой и пределы использования которой зависят не столько от Конституции, сколько от политической воли самого Главы государства. В результате Президент Российской Федерации является вершиной и одновременно основанием властной пирамиды под названием «президентский режим»[5].

В своем мнении одна не одинока. С.Н. Бабурин также считает, что «Конституция – скороспелый плод государственного переворота, совершенного Ельциным и его ближайшим окружением в сентябре-октябре 1993 года, на самом деле никогда не была нацелена на укрепление государственной целостности России. Наоборот, ее центральной задачей было юридическое закрепление единовластия Президента, создание режима личной власти конкретного человека… Соответственно этому и вся структура Основного Закона была построена так, чтобы укрепить и максимально защитить от любых посягательств эту авторитарную власть»[6].

И.И. Глебова также отмечает непосредственное воздействие г-на Б.Н. Ельцина на идеологию российской Конституции: «То, что Ельцин не ограничился символическими связями со старой Россией, династией, монархией, а попытался закрепить за собой монархический статус формально, – вполне в ельцинском духе. Только ему могла прийти в голову эта умопомрачительная, не осуществимая с точки зрения нормального, среднестатистического современного человека идея. И логика вполне ясна, доступна для понимания. Не удалось с коммунистами (там, пытаясь прорваться к “вершине”, он стал “чужим среди своих”), не получилось с демократами (здесь он – первый, но все равно “свой среди чужих”) – разве попробовать с Борисом II. Государь “от демократии” дал шанс и русской церкви – не ради нее самой, но во имя власти»[7].

Исследователи отмечают очевидную вредоносность заимствованного института президентства для российской действительности. Как полагает В.Н. Синюков, в столь уникальном государстве, как Российская Федерация, институт главы государства не может быть определен, как, скажем, в США или Франции. Такой сложной федерации, как Россия, нет нигде в мире, следовательно, нельзя механически переносить зарубежные модели исполнительной власти на российскую почву. Когда М.С. Горбачев встал на путь ломки государственных структур Союза ССР в виде перехода от Президиума Верховного Совета к институту Председателя Верховного Совета, а затем – к единоличному президентству, исполнительная власть не только не стала укрепляться, а, наоборот, самим своим существованием стимулировала сепаратизм и мощные дезинтегративные тенденции в стране. Вряд ли целесообразно в федеративном государстве, уникальном по своей этнополитической сложности, предусматривать гигантские индивидуальные полномочия главы государства без их серьезного институционального дублирования в региональных и общенациональных представительных, исполнительных и судебных структурах. В противном случае Президент неизбежно «обрастет» неконституционными органами, укутывающими его в малопроницаемый для общества кокон.

Единоличное президентство с обширными исполнительными и нормотворческими полномочиями противопоказано России по многим основаниям. Историческим: оно противоречит природе и духу российской государственности, всегда при лично-авторитарном правлении приводившей к потрясениям и краху режима; юридическим: при неразвитости политической системы авторитарная власть будет фактором, сдерживающим формирование парламентской демократии; политическим: сложная федеративная природа России, ее социальной организации не терпит слишком большой концентрации власти в руках «московского» руководителя. Само существование такой власти становится фактором, стимулирующим постоянную напряженность в федеративных отношениях. К тому же интересы Российской Федерации и, прежде всего, русского народа гарантируются фактически лишь главой государства. В условиях изменчивости политической судьбы лидера эти интересы делаются беззащитными перед политической конъюнктурой, часто двигающей национальной бюрократией. Лично-президентская, вождистская модель власти, решенная к тому же через различные квазиконституционные структуры советников, советов, центров, полномочных представителей и т.п. с обилием юридически неответственных, но весьма влиятельных политических лиц, воспроизводя худшие черты прежней партийной системы, вызывает у республик, краев, областей стремление защититься и отгородиться от ее непредсказуемости, в том числе через повышение своего конституционного статуса[8].

Даже националисты, явные поборники тоталитарных форм правления, находят существенные дефекты в этом новообразовании – президентской власти. А.Н. Севостьянов считает, что «замена вождя на президента… ярко демонстрирует полную и сугубую неэффективность. Это карикатура даже не на монархию, какой она была в России в XVIII-XIX вв., а на институт выборных императоров эпохи упадка Рима. Во всяком случае, аналогии между Ельциным и Нероном, спалившим отечество, или Калигулой, введшим коня в сенат, просматриваются отчетливо»[9].

Даже помощник Президента, заместитель руководителя Администрации Президента РФ В.Ю. Сурков отмечает негативные черты института президентства: «Страна проходит период стабилизации под руководством Президента. Этот период абсолютно необходим. Следует отметить, что самым большим пороком, сложившимся в политической системе, является то, что она покоится на ресурсе одного человека, и как следствие – одной партии. Причем ясно, что партия в зрелом смысле этого слова – это еще понятие условное»[10].

Конечно большинство политиков и поддерживающее их научное сообщество считают совсем иначе, видя в институте президентства только позитивный шаг к демократии западного образца.

Любопытно в этой связи авторитетное мнение профессора А.Б. Венгерова, что, оказывается, «формирование института президентства в России отвечает общим закономерностям современной общепланетарной государственности»[11]. Л.Б. Лукьянова вообще замечает, что из порядка 200 существующих на политической карте мира более 130 государств имеют президентскую форму правления, соответственно, с тезисом А.Б. Венгерова можно согласиться без какой-либо дискуссии[12].

При таком почти религиозном отношении к институту президентства какие-либо его недостатки, иные формы здесь просто не замечаются.

Конечно, правящую политическую элиту вполне устраивает такой симбиоз монархии-президентства. Здесь Президент – именно гарант ее безопасности и жизнеспособности.

Сами западные правовые идеи (так же как и отечественные, и восточные) жизненно необходимы для действительной модернизации российского государства. Это один из возможных способов вырваться из удушающих объятий правящей элиты. Демократия жизненно нужна российскому обществу. Но она должна быть демократией не для избранных, но – для всех. Однако российское общество активно убеждают, что любая демократия не для него, т.е. иными словами – не для всех.

Так, анонимные авторы Проекта «Россия» пишут: «У России нет ни единого шанса сохранить свою целостность в условиях демократии. <…> Тот факт, что она до сих пор сохраняет свою целостность, иначе как чудом не назовешь»[13]. Этими исследователями почему-то «забывается» факт присутствия демократии (именно – российской, а не западного образца) на всех стадиях развития российской государственности. Они, конечно же, мечтают (и их мечтания удивительным образом совпадают с мечтами политической элиты) об историческом рецидиве – восстановлении монархии в России. По мнению этих авторов-анонимов, принцип монархии, адаптированный к современным условиям, образует новую модель, обращенную в XXII век и в третье тысячелетие. Она устремлена в будущее, а не в прошлое. Русский святой праведный Иоанн Кронштадтский говорил: «Демократия в аду, на небе – Царство»[14].

Другие ученые уже констатируют саму «естественность» монархического способа правления для русского общества. Так, И.И. Глебова считает, что «для нашей власти (и для нашего социума) именно самодержавие есть норма. Не случайно в конструкции властной преемственности постоянно возобновляется так или иначе модифицированный «династический», наследственный принцип, а укрепление власти связано с усилением кратократической легитимации (власти от власти). Не случайно также властное воспроизводство требует актуализации сакрального начала (русская власть всегда – апостол или творец некоей религии), создание культа «корней», связывающих власть с «почвой» и в то же время придающих ей внешнее измерение»[15].

Как отмечается в литературе, «монархия предоставляла русской власти естественную возможность преодоления ее “случайности” – узаконением правильного, т.е. династического порядка трансляции. Возвращаясь к наследственной легитимации, верховная власть переставала ощущать свою временность и вести себя как временщик; становилась не “долевой”, а полной. Для большинства народонаселения это служило показателем ее законности. Сейчас выборность (временность, случайность) – одно из непременных правил политической игры. Это то ограничение, которое сама на себя наложила русская власть, чтобы соответствовать современности, войти в большой мир. Но то, что в совершенно новых условиях она начинает вести себя как временщик и не получает за это реальных санкций со стороны общества, свидетельствует: власть остается русской, ее природа, место в социуме не изменились»[16].

А.А. Горшколепов доказывает необходимость для России монархической формы правления: «Образ покровителя в российской идеократической государственности отображался в сакральном образе царя. Царь – одна из величайших исторических святынь русского народа. Сопоставление рядом, как идеальных сокровищ, Веры, Царя и Отечества проходит через всю русскую историю. <…> В России на протяжении длительного исторического периода императорская власть являлась главным моральным центром народа. Около нее отлагался целый мир нравственно-политических идей и чувствований: почитания, граничащего с одухотворенной сакрализацией (“Бог на небе, Царь на земле”), долга, готового на самопожертвование, на жертву жизнью (“лягу за царя, за Русь”), любви, равной любви к отцу (“Царь-батюшка”). Около него постоянно на страже душа народная с ее лучшими надеждами на будущее, с уверенностью в настоящем. В Царе то духовное начало, которое объединяет весь народ, поддерживает моральное равновесие в нации. <…> Таким образом, императорская власть – одно из величайших установлений русской народной нравственности. Русский народ не знает на земле ничего более высокого и святого, как власть Царя. Оно для него воплощение возможной для людей справедливости, неиссякаемый источник добра»[17].

По мнению же И.В. Федоровой-Кузнецовой, «Россия может прийти к демократии своим собственным путем, соответствующим ее историческим, политическим, экономическим традициям и условиям. В этом смысле весьма существенно учесть все то, что так или иначе еще связывает российское общество с монархическими традициями»[18].

Но в этом случае вообще бессмысленно говорить о движении вперед. Только назад – к новой революции (монархической) и новой форме закрепощения населения. Здесь речь идет даже не о восстановлении монархии, а о ее узаконении, так как форма правления в России по Конституции Российской Федерации 1993 года уже приобрела явные монархические черты. К такому выводу можно прийти, изучив текст Основного закона страны, по которому глава государства является единовластным правителем, обладает неограниченными полномочиями, процедура его импичмента нереальна[19].

Хотя и без догматического изучения законодательной базы Российской Федерации можно беспроигрышно утверждать: современная действительность, выраженная в российском «феномене передачи власти» и «назначении преемника», наглядно демонстрирует факт – правящая элита свою власть добровольно не сдаст никому. Это выражается в российском принципе «преемственности власти».

Мечтания и чаяния государственной власти по созданию своей монархии (по сути, ею уже созданной) пока еще открыто не поддерживаются Церковью. В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» достаточно жестко закреплено положение, что изменение властной формы на более религиозно укорененную без одухотворения самого общества неизбежно выродится в ложь и лицемерие, обесценит ее в глазах людей[20]. Но сама идея для политиков, в том числе и православной церкви, безусловно, является весьма привлекательной.

Узаконение монархии тесно увязывается с вопросом, естественным, впрочем, для любого россиянина – восстановлением империи. Так, С.П. Федоренко считает, что российскую государственность необходимо рассматривать как традиционную форму организации государственной власти, основанную на реализации имперского принципа – объединение в одной стране больших территорий, представляющих собой этнически и культурно-поливариантные части. Империя предполагает наличие политической и правовой традиций, сильной державной государственности под руководством авторитетного лидера, государствообразующей нации, сформировавшей особую культурно-цивилизационную систему ценностей. Отечественным правовым и политическим традициям более адекватна имперская модель государственности, так как западная либеральная модель правового государства конфликтует с национально-самобытным правовым идеалом русского народа, отличительной чертой которого является неразрывность частных и коллективных прав, единство государства и гражданского общества. Российская государственность возникла в результате рецепции трех элементов – имперского принципа, патернализма и культурной доминанты русского народа, не соответствующих идеям и принципам радикального либерализма, что обусловливает современные «коррозийные» процессы основ Российского государства и общества, модернизируемых по либеральным стандартам. Географические, правовые, этнические, экономические особенности территорий, на которых сформировалась российская государственность, позволяют создать стабильное государство исключительно имперскими политическими технологиями и правовыми методами. Институционализация имперского принципа представляет собой оптимальный способ сохранения российской идентичности в условиях глобализирующегося мира[21].

Однако такая увязка – это не более чем спекуляция на национальном духе россиян, стремящихся к воссоединению в единое государство. Необходимо запомнить факт, что воссоздание монархии и восстановление Империи в рамках Российской империи 1913 г. – разнопорядковые вещи.

Как точно замечает В.В. Куликов, в нашей стране на традиционном фундаменте сложилась сегодня закрытая и самовоспроизводящаяся правящая корпорация, своего рода «выборная самодержавная монархия», функционирующая по неписанным «правилам игры». В рамках такой политической системы действует только один субъект – Президент РФ, а все остальные участники политического процесса – зависимые от него акторы. «Ядром» системы является политический орган «квази-ЦК КПСС» в лице Администрации Президента[22].

Такой способ организации чувствует и российский народ. Согласно данным опроса ВЦИОМ, «главным источником власти и носителем суверенитета в нашей стране является… не народ, как записано в действующей Конституцией, а Президент… 55% населения уверены в том, что глава государства и суверенитет – одно и то же». И это обстоятельство почти никого не угнетает, поскольку лишь 19% опрошенных верят в российскую демократию и полагают, что власть в нашей стране принадлежит народу… Правильный ответ на вопрос о том, как именно Конституция РФ принималась, дала треть опрошенных. Большинство либо затруднились ответить, либо утверждали, что этот акт – плод труда лично Президента[23].

Конечно, институт президентства соответствует народным представлениям о монархии. Но монарх, в народных представлениях, должен быть «за народ». Этот образ царя-заступника проявляется в социально-политической мысли в «Молении Даниила Заточника» (конец XII – нач. XIII в.). Даниил полагает, что сосредоточение власти в руках монарха есть гарантия ограничения произвола феодалов, как светских, так и церковных, которые к тому времени усилили угнетение городских и крестьянских низов. Идет формирование позитивного идеала властителя[24]. Народные представления о царе содержались в «Голубиной книге», т.е. в народном религиозном песнопении, в котором излагаются космогонические представления фольклорного христианства. В ней показан образ праведного «Белого царя», который выше всех царей не потому, что он могущественнее или богаче, а потому что он – носитель истинной веры, ее хранитель и заступник[25].

Близость к царю как всемогущей силе являлась основой крестьянского самосознания. Народ ждал, когда будут уничтожены бояре, дворяне и т.п., деформирующие волю царя, и произойдет их с ним единение. Только явное несоответствие идеалу «народного царя» заставляло народ отвернуться от изменника, воплощавшего образ не Бога, а Антихриста. Истинный, или народный, царь всегда должен быть «антибоярским» царем и систематически разрушать преграду между собой и народом, иначе он потеряет в лице народа легитимность[26].

С.В. Лурье отмечает, что образ царя в качестве защитника сложился в сознании народа именно в ответ на постоянный конфликт между народом и государством как способ психологической защиты. Царь виделся народу как «свой» в стране «чужих», и тогда вся государственная администрация оказывалась как бы «пятым колесом в телеге», «неверными и лукавыми царскими слугами», мешающими непосредственной связи царя и народа. При этом, однако, крестьяне очень часто были недовольны царем, правящим в настоящее время[27]. В документах о крестьянских волнениях встречается много доказательств недоверия крестьян к личности правящего императора. Однако, при этом, крестьяне абсолютно убеждены, что государство на их стороне: «скажем, когда крестьянам, отказавшимся подчиниться помещику, удавалось лично вручить царю прошение с изложением их просьб и объяснение мотивов своих действий, а царь принимал это прошение из рук крестьян», они никогда не сомневались в положительном решении их вопроса и отказывались верить доводимому до их сведения отрицательному решению, считая его подложным[28].

Примечателен и контекст восприятия нынешней политической ситуации, которую респондент описывает в терминах традиционного дискурса: духовный лидер – «пастырь», сподвижники которого – «собаки» и без него ни на что не способны; люди рассматривают себя как пассивных участников политического действия: «нам не сказали про время», «не сказали цену»[29].

Умерший миф о «добром царе» в период революции 1917 года был реанимирован в облике И.В. Сталина. И.Н. Ионов замечает, что, может быть, никогда в истории России образ народного царя не реализовывался с таким совершенством. Ничто не было забыто: ни идеал правды (сочетание истины и социальной справедливости доводились до абсурда – способа решения конкретно-научных проблем биологии), ни идеал Лада (единение партии и народа, всех народов страны), ни идеал Воли (сталинская конституция и равноправие). Говоря с народом на языке его мифов и идеалов, И.В. Сталин мог быть спокоен за свою власть[30].

Конечно, этим архетипом до сих пор успешно пользуется политическая элита, выставляя очередного президента в качестве благодетеля российского народа.

[1] Марино, И. Президент и Основной закон России. Отцы-основатели Конституции: правовые позиции / И. Марино. – М., 2006. – С. 312-313.

[2] Беккер, М.Д. Демократическое развитие современной России: теоретико-методологический анализ: дис. … канд. полит. наук / М.Д. Беккер. – М., 2006. – С. 188.

[3] Марино И. Указ. соч. – С. 109.

[4] Там же. – С. 33.

[5] Боброва Н.А. Некоторые проблемы современного российского парламентаризма // Государство и право: вопросы методологии, теории и практики функционирования: Сборник научных статей. – Вып. 2. Самара, 2006. – С. 166.

[6] См.: Бабурин, С.Н. Конституция России: 5 лет по пути к федерализму и местному самоуправлению (по материалам «круглого стола» «5 лет Конституции Российской Федерации: по пути к федерализму и местному самоуправлению») / С.Н. Бабурин. – М., 1999. – С. 8.

[7] Глебова, И.И. Как Россия справилась с демократией: заметки о русской политической культуре, власти, обществе / И.И. Глебова. – М., 2006. – С. 103.

[8] Синюков, В.Н. Российская правовая система (вопросы теории): дис. … д-ра юрид. наук / В.Н. Синюков. – Саратов, 1995. – С. 296-297.

[9] Севастьянов, А.Н. «Россия – для русских». Третья сила: русский национализм на авансцене истории / А.Н. Севастьянов. – М., 2006. – С. 50.

[10] Сурков, В.Ю. Основные тенденции и перспективы развития современной России / В.Ю. Сурков. – М., 2007. – С. 28.

[11] Венгеров А.Б. Теория государства и права. – М., 1999. – С. 226.

[12] Лукьянова, Л.Б. Становление президентуры Российской Федерации: историко-теоретическое исследование: дис. ... канд. юрид. наук / Л.Б. Лукьянова. – Уфа, б/г. – С. 92.

[13] Проект «Россия». – М., 2006. – С. 39.

[14] Там же. – С. 335.

[15] Глебова И.И. Указ. соч. – С. 111.

[16] Там же. – С. 97.

[17] Горшколепов, А.А. Идеократическая государственность: политико-правовой анализ: дис. … канд. юрид. наук / А.А. Горшколепов. – Ростов-на-Д., 2001. – С. 144-145.

[18] Федорова-Кузнецова, И.В. Монархия как институт политической власти: дис. … канд. полит. наук / И.В. Федорова-Кузнецова. – Саратов, 1997. – С. 5.

[19] Иванников, И.А. Указ. соч. – С. 67.

[20] Основы социальной концепции Русской Православной Церкви // Церковь и мир: сборник. – М., 2002. – С. 57.

[21] Федоренко, С.П. Государственно-правовая институционализация имперского принципа в современной России: дис. … канд. юрид. наук / С.П. Федоренко. – Ростов-на-Д., 2006. – С. 9.

[22] Куликов, В.В. Российский и западный парламентаризм в сравнительной перспективе: дис. … канд. полит. наук / В.В. Куликов. – СПб., 2006. – С. 151.

[23] См.: Известия. – 2005. – 19 декабря.

[24] Белый царь: метафизика власти в русской мысли / сост. и коммент. А.Л. Доброхотова. – М., 2001. – С. 532.

[25] Голубиная книга // Белый царь: метафизика власти в русской мысли. – С. 11.

[26] Рюмкова, О.Г. Политический миф: теоретические основания и современная политическая практика: дис. … канд. полит. наук / О.Г. Рюмкова. – М., 2004. – С. 102-103.

[27] Лурье, С.В. Историческая этнология / С.В. Лурье. – М., 1997. – С. 266-267.

[28] Там же. – С. 266-267.

[29] Шестопал, Е.Б. Политическая психология / Е.Б. Шестопал. – М., 2002. – С. 101.

[30] Ионов, И.Н. Мифы в политической истории России / И.Н. Ионов // Полития. – 1999. – №1.

Федерализм

 

Вредоносной для российской цивилизации является и внедренная в российскую правовую действительность модель федерализма западного происхождения. Она оказалась следствием «федералистской революции» во всем мире: ныне почти 80% всего мирового населения проживает либо в федеративных государствах, население которых составляет более 2 миллиардов человек (Индия, США, Россия, Бразилия и т.д.), либо в децентрализованных государствах с федеральным реструктуированием, самыми крупными из которых являются Китай, Великобритания, Италия и Испания. Но всячески затушевывается печальный опыт этого мирового федеростроительства. Так, только во второй половине ХХ в. более десятка федераций, просуществовав незначительные сроки, подверглись распаду: Соединенные Штаты Индонезии (1949-1950), Соединенное Королевство Ливии – конституционная федеративная монархия (1951-1963), Федерация Родезии и Ньясаленда (1953-1963), ОАР (1958-1961), Федерация Южной Аравии (1962-1967), Конго (Леопольдвиль) (1965-1967), Сенегамбия – конфедерация, включавшая Сенегал и Гамбию (1982-1989), Федерация Сент-Китте и Невис в Карибском море (1983-1998) и т.д. Не так давно распались три социалистические федерации (СССР, СФРЮ, ЧССР).

В литературе признается, что при построении федеральной модели России «готовые рецепты» черпались из западных источников, но сам федерализм утверждался как некая альтернатива западной государственности и отражение некоей самобытности России, идеи федерализма в ней имеют совершенно иной смысл. Получается, что федерализм в Европе – модель новой интеграции, а в России – модель дезинтеграции, уничтожения суверенитета. Именно поэтому российский федерализм как одна из теорий государственного строительства принципиально отличен от федерализма европейского, хотя и пользуется его терминами и аргументами. Федерализм европейский и федерализм российский отражают принципиально разнонаправленные доктрины[1].

А.Б. Зубов также отмечает вредоносность переноса западного федерализма на российскую почву: «Федерализм как институт для России неорганичный и объективным потребностям страны внеположенный должен быть, скорее всего, отброшен in corpore. Его надо не реформировать, не превращать задним числом из договорного в октроированный, что и невозможно по букве права, – от федерализма следует отказаться как такового»[2].

Известный российский политик С.Н. Бабурин обоснованно считает, что критическое отношение к практике российского федерализма порой пытаются объявить национально-государственным нигилизмом, перерастающим в нигилизм национальный, не желая замечать, что ныне в правовое пространство России вернулся бумеранг борьбы за верховенство законов, уже погубивших СССР[3].

А.Н. Кольев справедливо отмечает, что российский федерализм уже достаточно опорочил себя нарушениями Конституции в угоду договорному процессу, превращающему разноуровневые элементы государственной иерархии (причем исполнительной ветви власти) в партнеров, между которыми нет иерархической субординации, а есть намерение договариваться по поводу спорных вопросов, главным образом лежащих в сфере присвоения конкурирующими властными группировками тех или иных частей национального достояния. Нелепость федеративной конструкции ельцинской России демонстрируется декларацией суверенитета Российской Федерации (ч. 1 ст. 4 Конституции Российской Федерации) при одновременном признании некоего «совместного ведения», в рамках которого каждый из субъектов Федерации волен по договоренности присваивать себе те или иные функции федерального центра. Попытки разграничить ведение, предпринятые Администрацией Президента Российской Федерации в 2002-2003 гг., оказались несостоятельными ввиду непонимания насущной необходимости строить систему государственной власти в России на совершенно иной основе[4].

В этом ключе достаточно показательна позиция некоего Р. Хакимова, высказавшегося, что «недалеко то время, когда коренные народы предъявят счет России, и тогда ее “исконная” территория начнет сжиматься, как шагреневая кожа»[5].

В.Н. Синюков требует учесть, что территориально-государственные субъекты федерации больше подходят однородным в этническом отношении (либо дисперсным) государствам (ФРГ, США). Россия же давно многонациональна. Изменение конституционного статуса краев и областей изменяет соотношение в государственности России национального и территориального элементов, которое далеко не случайно и имеет, видимо, какую-то закономерность, во многом пока не выясненную. Самые лучшие побуждения «усилить», «укрепить», «повысить» статус того или иного элемента могут сбить стрелку весов. Опыт бывшего Союза ССР весьма поучителен в данном отношении[6].

По мнению Е.Ю. Погожаевой, в период 1990-х годов шел поиск новых форм политико-правовой институционализации федерализма: «Именно в указанный период были предприняты попытки привить российской государственности целый ряд политико-правовых институтов, слепо и без соответствующей адаптации скопированных с американской и западноевропейских либерально-демократических моделей (ослабление властной вертикали, отрицание этнокультурного многообразия, самобытных правовых традиций отдельных регионов и социальных групп в рамках построения государства-нации, попытка нивелировать все различия введением универсального понятия «россиянин» и др.), что едва не поставило страну на грань государственно-правовой катастрофы и дальнейшей дезинтеграции[7].

В результате «из крайне централизованного государства Россия грозила превратиться в конфедеративное образование, над которым неожиданно возник дамоклов меч распада. Остро встала проблема нахождения компромиссного варианта федеративного устройства как средства восстановления стабильности и создания государства, приспособленного к новому этапу развития российского общества. При этом сложившаяся ситуация требовала новых форм государственных отношений не только с республиками, но и с краями, областями, городами федерального значения, автономными образованиями»[8].

Из истории известно, что на всем протяжении существования российской государственности в России господствовали авторитарные политические режимы, и управляемость страной обеспечивалась на основе унитарной модели государственного устройства. На всех этапах истории России ей были присущи черты империи, которые выражались в неравноправном положении входящих в единое государство составляющих частей и их «многослойности». Фактически федерализм был органически несовместим с политическими режимами, хотя элементы федерализма имели место в процессе становления и развития российского государства[9]. Но даже признание этого факта приводит Ф.Ф. Конева к мысли о позитивности федерализма. Он считает, что «оптимальной моделью федерализма в Росссийской Феедерации на современном этапе является эффективное сочетание централизации и децентрализации, т.е. сочетание принципов федерализма, развития самостоятельности субъектов Российской Федерации и усиления федеральной государственной власти, укрепления целостности государства, с постепенным выравниванием правового и экономического статусов субъектов Российской Федерации»[10]…

Но проблемы рецепции западной теории федерализма на отечественную почву характерны не только для России. Типичным примером возможного и достаточно закономерного сценария развития событий служит Нигерия, где в 1963 г. четыре региона и федеральный округ Лагос были преобразованы в 12 штатов. В 1976 г. к ним уже добавились 7 новых штатов, в 1989 г. число штатов возросло до 21, в 1991 г. – до 30, в 1997 г. – до 36.

Рассматривая пример Нигерии, А. Захаров приходит к выводу, что «наличие федераций-“неудачниц”, а также многочисленные случаи хронического отторжения одними и теми же территориями федералистских экспериментов позволяют предположить, что в практике федерализма значим не столько институционально-правовой каркас, сколько культурное его наполнение»[11].

Однако это культурное наполнение рассматривается этим автором только в русле демократических ценностей, исходя из тезиса: «федерализм и демократия – фактически представляют собой две стороны одной и той же медали»: «Будучи федералистом, нельзя не быть демократом, причем обратное столь же верно. Именно поэтому готовность того или иного общества к реализации федеративных рецептов можно считать довольно точным индикатором его демократической зрелости. И наоборот, государства, демократически еще не состоявшиеся, не в силах реализовать федералистские проекты даже в тех случаях, когда последние сулят им немалые выгоды. Дефицит демократии влечет за собой нехватку федерализма»[12].

С глубоким сожалением констатируя факт, что в иерархии ценностей граждан нашей страны федерализм занимает одно из последних мест, он предлагает приобщать общественность к федералистской культуре, поскольку такое приобщение и утверждение в обществе поощряемых ею ценностей было и остается залогом успеха (или провала) федеративного строительства, так как чахлый федерализм – это слабенькая демократия. Но возрождение в России унитарного государства будет означать для нее конец всякой демократии[13].

Такого же мнения придерживается и И.Б. Гонтарева. Она считает, что федерализм эффективен лишь в условиях развитого демократического общества. Чем меньше демократии в государстве, строящем федерализм, тем больше конфликтов и столкновений вызывает его строительство. Транзитные государства, выбирающие федерацию в качестве формы государственного устройства, часто по истечении некоторого времени вынуждены отказываться от него, так как попытки решить проблемы путем объединения территорий и ресурсов нередко приводят к еще более сложным проблемам и даже гражданским войнам. Поэтому выбор федеральной системы, как способа решения преимущественно вопросов безопасности и социально-экономических проблем, оказывается не всегда оправданным, особенно для гетерогенных транзитных обществ, в которых отсутствуют традиции и опыт демократического управления[14].

Продолжая рассматривать пример Нигерии, укажем и на феномен построения в ней «квазидемократии» в ходе демократических реформ. Л.В. Гевелинг в работе, посвященной современным проблемам Нигерии, пишет: «… Искусственно вызванный правящими группами процесс рецепции “демократии” был лишен в Западной Африке своей естественной среды – современной политической культуры, что если не исключало, то, во всяком случае, серьезно препятствовало распространению принципов буржуазной демократии и адаптации ее институтов. Многие исследователи этого вопроса справедливо констатировали “моральную дезориентацию” африканцев, их колебания между несовместимыми моделями политического поведения, а также процесс разрушения “старой этики и этнической солидарности”. Даже профессиональные африканские политики, писал проф. И. Кабонго, нередко оценивают привносимую с запада политическую культуру как “игру без выигрыша”, внутренний механизм и принципы которой они сами, кстати, далеко не всегда понимают. Что касается крестьян и других категорий политически неактивного населения, то они рассматривают идеологические споры и политическую борьбу только как “занятие элиты”. <…> Сопротивление африканских обществ утверждению демократии европейского типа нередко связывают с тенденцией к автократизации политической жизни, причем отчасти за счет рецепции отдельных принципов буржуазной (или квазибуржуазной) автократии. Этот процесс характеризуется возведением силы в решающий принцип политики, фактическим, а часто и формально-декларативным отказом от буржуазно-демократических прав и свобод, разрывом и даже конфликтом между политической практикой и актами высшей юридической силы. В Африке, как и в ряде экономически развитых стран, автократизация ведет к усилению режима личной власти, отмене или существенному ослаблению прерогатив парламента и иных демократических институтов, постоянному лавированию правящей группы между различными социальными общностями»[15].

Параллели просматриваются сами собой. Построение демократии по западным рецептам, тотальная рецепция элементов западной культуры закономерно привели в Нигерии к разрушению основ государственности и построению своеобразного «клептократического государства». Как справедливо пишет А. Захаров, нельзя исключать, что в иных ситуациях и иным народам федеративные рецепты просто противопоказаны[16]. А связанность концепции федерализма с другими демократическими преобразованиями невольно наталкивает на кощунственную мысль о чуждости (зачастую – губительности) отдельным государствам рецепции «демократии» западного образца.

Научный мир продолжает раскачивать маятник российского федерализма своими иллюзиями, «пустыми» формулами, способными привести к разрушению целостности российского государства. Вот их рассуждения о дружбе народов, о равноправии субъектов Федерации, о необходимости учета Центром всех интересов субъектов Федерации и проч.

Так, доктор исторических наук, профессор В.Д. Дзидоев убежден, что «республики должны учитываться по-настоящему в формировании и осуществлении внутренней и внешней политики Российской Федерации. Необходимо наладить механизм обоснованного распределения средств и ресурсов между республиками, областями, краями, т.е. составными частями Федерации. Важно создать новую Федерацию наций, республик, краев в соответствии с принципами добровольности, неукоснительного уважения прав и интересов всех наций, независимо от их численности, строгого соблюдения прав объединяющихся национально-государственных образований… Цель нового федеративного государства должна состоять в обеспечении всех необходимых условий для свободного развития всех без исключения наций, больших и самых малочисленных»[17].

А.Г. Хабибуллин утверждает, что «любое государство, особенно многонациональное, во избежание распада государственной общности народов, проживающих на его территории, должно выявлять и согласовывать национальные интересы, учитывать национальный фактор в процессе принятия решений, своевременно выявлять источники обострения напряженности в национальных отношениях и использовать государственно-правовые механизмы для разрешения демократическим путем национальных противоречий»[18].

Федерализм для других ученых с Кавказа даже служит неким залогом «дружбы народов». Так, Р.Ф. Исмагилов считает, что федерализм, вся система федеральных отношений как неотъемлемая часть государственной политики, направленной на ликвидацию условий появления сепаратистских тенденций на территории России, на отражение угрозы нарушения единства и целостности государства, не только является опорой конституционного строя, но и способствует эффективной защите общества и граждан, гармоничному развитию экономических связей между всеми частями Российского государства как основы экономической безопасности страны[19].

Как полагает Ф.Б. Мсоева, «развитие принципов и норм федерализма стало важным средством регулирования межэтнических отношений на Северном Кавказе. Соблюдение этих принципов является одной из основ государственной безопасности, предотвращения этнополитических конфликтов в условиях роста национального самосознания» [20]. Вот где, оказывается, истинная модель федерализма – на Кавказе!!!

Любопытно также, что в федерализме российские ученые видят и «очевидную» альтернативу глобализму, «поскольку предусматривается такой политический порядок, который в состоянии обеспечить свободу политического самовыражения как небольшого сообщества, так и объединенного многообразия сообществ посредством распределения власти снизу вверх»[21]. Однако с таким мнением не согласен А. Захаров, считающий, что «процессы глобализации, в которые все активнее втягивается изживающая коммунизм Россия, объективным образом повышают спрос на федеративную идею»[22].

Знакомясь с аргументами этих и подобных им авторов демократической направленности, невольно замечаешь, что как таковая федерация в качестве очередного уникального эксперимента над российским населением нужна, прежде всего, только им. И определенным третьим лицам, вовсе не заинтересованным в целостности российской цивилизации как Империи.

Всячески забывается, что именно русские как нация были скрепой Империи. Они всегда возвышались над остальными народами, являясь великодержавной нацией, в редких случаях, смешиваясь с ними. Россия – это не плавильный котел, и никогда им не была. Русские не спешили смешиваться с инородцами, хотя с ними и не воевали. Исповедовался принцип мирного сосуществования. «… Русские не стараются сблизиться с инородцами; проявляют к ним по большей части прямо-таки враждебное отношение, награждая их при всяком случае не особенно лестными названиями. Русский, например, не позволит своим детям играть с детьми чуваш или черемис, а поесть из их посуды – сохрани Бог; ибо из их посуды едят свиньи да собаки. Нередко от русских можно слышать об инородцах: «И что это за народ; у этих собак и банной посуды нет, из чего моются, из того и жрут. Тьфу! Давно бы их всех следовало в Сибирь сослать». Для осмеяния инородцев у русских существует много рассказов; например, рассказ о происхождении чуваш из поганого теста, в котором копались собаки и свиньи; вотяков называют погаными мышами, татар, безразлично крещенных и магометан, – собаками, черемис – черноногими баранами. Такое отношение отталкивает инородцев от русских….»[23].

В настоящее время эта «скрепа» – толерантный русский народ, вымирая, деградирует. И конечно, существование «федерализма» закономерно находится под вопросом. Нужна ли, скажем, проживающим в России таджикам могучая Российская Империя? Ответ, думается, очевиден. Империя нужна, прежде всего, русским. От этого и зависит выживание русских как нации.

Достаточно очевиден факт, что в действительности федерация представляет собой ослабленное государство, которое с трудом управляется и модернизируется и всегда готово к распаду. Принципиальный отказ от федерализма западного образца и построение унитарного государства по исконно российским моделям поможет решить достаточно наболевшие проблемы российской государственности.

Как справедливо отмечает А.Н. Кольев, сегодняшняя форма государственного устройства Российской Федерации – это, по сути дела, форма, направленная на разложение, распад, стимулирующая сепаратизм и внешнюю агрессию. Российский федерализм стал идеологией государственной измены и паразитического существования ряда этнических номенклатур. Он во всем противоречит русской правовой традиции, в которой главнейшей и важнейшей задачей власти являлось обеспечение единства и неделимости России[24].

В России никогда не было никакой исторической основы для возникновения федерализма. Как справедливо отмечается экспертами, федерализм в России – одно из самых грандиозных исторических недоразумений. Федерализм всегда и всюду был связан с большой скученностью населения, когда между землями начиналось жесткое трение, либо с явной нуждой малых земель, штатов, кантонов в консолидации перед внешней угрозой. У нас все было ровным образом наоборот: в своей империи русские, вдохновляемые обилием пространств, смогли стать скрепляющим этносом, заселяющим пустоты между племенами[25]. Поэтому идея федерализма западного образца в России – вреднейшая для российской государственности.

Но с этим, как я уже отмечал, категорически несогласно большинство российских ученых. Так, доктор экономических наук, научный сотрудник РАН Г.С. Лисичкин пришел к следующему важнейшему научному открытию: «Наш порок – стремление к экспансии – возник не в 1917 г. Он проник в нас гораздо раньше и глубоко сидит до сих пор почти в каждом из нас. Война в Чечне еще раз доказала и показала, что эта болезнь общества и опасна, и трудноизлечима, если вообще излечима. Нынешний лозунг «единая, неделимая Россия» может стать эпитафией на надгробном камне нашей страны»[26].

Но скорее уж федеративная Россия – это эпитафия могучему государству. Смотря как оценивать: либо из-за океана, либо из России. Конечно, в свете современной прозападной российской идеологии США выступает как оплот федерализма. Достаточно привести такую цитату специалистов по пропаганде федерализма: «Федерализм, родиной которого является США, зародился как дуалистический»[27]. Иными словами, нигде раньше, кроме как в США, федерализма просто не существовало. Но еще, как ни странно, именно И.В. Сталиным вскрыт характер истинного федерализма США: «… В результате дальнейшей эволюции Соединенные Штаты из федерации превращаются в унитарное (слитное) государство с едиными конституционными нормами, с ограниченной автономией (не государственной, а административно-политической) штатов, допускаемой этими нормами. Название «федерация» по отношению к Соединенным Штатам превращается в пустой звук, пережиток прошлого, давно уже не соответствующий действительному положению вещей»[28].

А современный ученый Доминик Ливен констатирует в отношении США удивительное для российского обывателя, стремящегося к восприятию демократических ценностей, следующее положение вещей: «Представить себе распад Соединенных Штатов и образование государства конфедератов не так просто. Это оскорбляет патриотические чувства американцев и бросает вызов мифам и апокрифам, которые формируют любое государство…»[29]. Другая же ситуация со стороны США прослеживается в отношении всех остальных народов. Здесь уже можно не только представлять, но и прикладывать активные усилия к такому распаду под эгидой свободы.

Нельзя забывать, что философия западного федерализма выросла из так называемой федеральной теологии, зародившейся, во-первых, в недрах католического социального учения, а во-вторых – в европейском протестантизме, перенесенном первыми поселенцами на почву североамериканского континента. Основой теологии была идея ненасильственного соглашения, выступающего необходимой предпосылкой прочности гражданских институтов. В основе философии федерализма лежит принцип субсидиарности и связанные с ним общелогические и социально-политические коннотации. Его сущность заключается в том, что на вышестоящие уровни управления в любой социальной системе должны быть переданы только те функции, которые не могут в полной мере или достаточно эффективно выполняться низовыми структурами.

Иными словами, объем властных полномочий должен соответствовать масштабу решаемых его субъектом проблем. Федерализму западного образца в качестве объективного базиса для возникновения и развития требуются культурный плюрализм, многоукладность, этнорелигиозная гетерогенность, т.е. неоднородная общественная материя[30].

В науке существуют различные мнения по поводу определения сущности федерации. Так, В.Е. Чиркин считает, что федерация – это «союзная государственно-территориальная организация, состоящая из государств или государственных образований, опирающаяся на принцип согласия, основанная одновременно на целостности государственной власти (управления государством) и ее вертикальном разделении между федерацией и ее членами (субъектами) при верховенстве федерации»[31]. В.А. Черепанов рассматривает федерацию как форму политико-территориального устройства государства, которое заключается в разделении государственной власти между государством и составляющими его субъектами (государствами, государственными образованиями) путем конституционного и иного нормативного правового закрепления: определение объемов государственной власти за разными ее уровнями, процедуры сотрудничества и согласования их интересов при принятии решений, представительства субъектов в законодательных органах государства, единства и целостности государства[32].

Западная наука уже пришла к выводу о неоднозначности понятия «федерализм». Так, в курсе государственного права ФРГ справедливо замечается, что, несмотря на конституционную фиксацию принципа федеративного устройства государства, широкий спектр проявления федерализма и его прозрачные границы не позволяют юридической науке и судебной практике взять ориентацию на какое-то одно понятие федерализма[33].

В последнее время федерализм определяется как «процесс разрешения конфликтов»[34], как форма, которая позволяет в границах большого государственного образования сохранить исторически сложившееся многообразие традиций, обычаев, культуры различных групп и слоев народа и наций, как «организованное сообщество, призванное удовлетворять потребности людей и интересы государственных институтов, территориально распространяющее политическую власть во имя свободы и одновременно концентрирующее ее от имени единого правительства»[35], как «средство решения национального вопроса и форма демократизации управления государством»[36], как «единственное цельное усилие, чтобы выйти из тупика и наладить порядок. Он для середины ХХ в. играл ту же роль, какую играл либерализм в XVIII в., марксизм в середине XIX в., т.е. он соответствует идеям нашего времени, позволяя их использовать в теории и на практике»[37], как «принцип, режим и форма государственного устройства, позволяющая обеспечить единство и плюрализм государственной организации на нескольких уровнях»[38].

В силу расплывчатости термина, каучуковости его содержания, присутствие или отсутствие в России федерализма – вопрос, прежде всего, идеологии. Так, А.С. Ященко видел элементы российского федерализма только в автономном статусе отдельных российских территорий (Финляндии и Польши)[39]. Ему же принадлежит следующее рассуждение: «Надо быть совсем близоруким и политически наивным человеком для того, чтобы воображать, будто эта исторически доказанная тысячелетняя неспособность русского народа к Федерации сменилась ныне в результате долгих унижений и глубокой деморализации искусством строить малые государства, лояльно повиноваться законам, блюсти вечные договоры и преодолевать политические разногласия во имя общего блага. На самом деле имеются все основания для того, чтобы предвидеть обратное»[40].

Но существует еще одна оговорка: только «гражданское общество и свободный индивид являются источником современного федерализма, определяют его социальную и правовую природу»[41]. А этого, по признанию большинства западно-ориентированных исследователей, в России нет и еще долгое время не будет. Так, значит, российский федерализм строится именно для западного гражданского общества, если российского еще нет и в помине? Тогда понятен механизм действия такого федерализма и его особая «выгодность» для России.

Кроме того, исторически федерализм в России всегда сводился к территориально-административному устройству государства, если не в теории, то уж в практической жизни. Население всегда представляло собой разнообразную и разрозненную по различным критериям массу.

Как справедливо отмечает Е.В. Ковалева, Россия – многонациональная страна, в которой проживает более 180 национальностей, и вопросы, связанные с самоопределением наций, всегда были одним из доминирующих факторов общественного сознания. К сожалению, предан забвению богатейший правовой опыт Российской империи, которая весьма успешно решала многие проблемы, связанные с национальными отношениями, на основе признания социальной и культурной идентичности народов, населяющих страну. Так, принципы советского федерализма, которым пока не найдено альтернативы в качестве эффективного средства решения национальных проблем посредством самоопределения наций, во многом были обобщением предшествующего опыта. Современные проблемы России в сфере регулирования национальных отношений объясняются в том числе отсутствием разработанной идеологии решения национальных проблем. Право наций на самоопределение, провозглашаемое нормами международного законодательства, является бессодержательной абстракцией без идеи национального самоопределения, определяющей цели и придающей социально значимый смысл этому процессу. Законодательство России, регулирующее национальные отношения, в том числе и отношения в сфере национального самоопределения, достаточно велико. Однако известны множественные правовые коллизии в этой сфере, выражающиеся как в нарушении принципа правового равенства, асимметричности правового обеспечения национальных отношений, так и в соразмерности ряда правовых категорий (нация, народ, этнос, национальное меньшинство и др.)[42].

Представляется крайне опасным строительство федерализма на основе национального признака. Национальный фактор может расколоть любую целостную страну, в чем современная Европа уже убедилась. Совершенно справедливо замечает В.Е. Чиркин, что национальный принцип формирования территориальной структуры государства выступает одной из причин многочисленных межнациональных политических конфликтов, порождает сепаратизм по мере развития отсталых этносов[43]. От этнического подхода к вопросу федеративного устройства пострадали СССР, Югославия и Чехословакия.

Неустойчивость образований, использующих в качестве основного национальный признак, отмечает и Ю. Шаров. Он считает, что федерации, построенные по национальному и национально-территориальному признаку, весьма неустойчивы. Наиболее крупной и близкой к нам федерацией смешанного типа был СССР, созданный в 1922 г. на основе права наций на самоопределение. Сейчас можно сделать вывод, что построение СССР по национально-территориальному принципу явилось одной из причин, которые привели к известным событиям 1991 года и развалу государства[44].

Применение национального фактора при построении федеративного государства некоторыми авторами понимается как реализация признанного в международной практике права нации на самоопределение, что часто идентифицируется с правом этноса на самостоятельный выбор формы организации своей жизни[45].

Другие же исследователи пытаются всячески закамуфлировать, сделать безобидным термин «самоопределение наций». Так, М. Капельман пишет: «Если разумом не вникнем в разницу между самоопределением и отделением, тогда либо самоопределение втянет мировую практику в насилие и хаос, либо сам принцип превратится в исторический анахронизм, право на самоопределение не включает в себя права на отделение»[46].

Как справедливо отмечают отдельные исследователи, говорить о самостоятельной государственности каждой из национальностей России просто невозможно. Поэтому в рамках конституционного права народа на самоопределение понимается право на учет интересов и прав каждого жителя субъекта Федерации, независимо от его этнической принадлежности, тем более, что организованные по «этническому признаку» все 32 субъекта Российской Федерации полиэтничны. Из 21 республики Российской Федерации только в семи титульная нация составляет большинство населения (в Северной Осетии – 53%, Кабардино-Балкарии – 51%, Дагестане – 80,2%, Чечне – 76,2%, Ингушетии – 90%, Чувашии – 67,8%, Тыве – 64,3%).

По справедливому мнению М.Г. Ятманова, этническая сфера настолько деликатна, что в ходе ее изучения целесообразнее делать упор на прогнозировании и предотвращении конфликта на этапе его зарождения, чем искать пути выхода из затяжного кризиса, когда он приобретает неразрешимый характер и втягивает в свою орбиту новые ресурсы и влечет за собой огромные потери. Последнее, к сожалению, свойственно большей части этнических конфликтов[47].

Реализация современной модели федерализма на практике привела к неожиданным результатам. Создав иерархическую вертикаль власти, опередив в этом плане центр почти на десять лет, президенты и губернаторы многих субъектов Федерации после выборов действительно уже не были склонны обеспечивать баланс интересов элитных групп, а в большей степени стали заниматься устранением оппозиционных центров власти и лишением их ресурсов. Параллельно с этим процессом приспосабливались к их интересам правила игры, укреплялись патронажно-клиентельные связи. Такая «компромиссная ситуация» достигалась не за счет разделения ветвей власти, а путем подчинения всех ветвей власти одной – исполнительной, личного контроля со стороны лидера за ротацией элиты. Здесь основным центром принятия решений является исполнительная власть. Партии, общественные организации и СМИ не могут составлять оппозицию существующей власти. Это квазидемократия, в рамках которой сосуществуют моноцентрические и полицентрические элементы[48].

Практика как бывшего СССР, так и РФ свидетельствует, что попытки изобрести некую новую модель федерации, никому не известную в мире – конституционно-договорную – не увенчались успехом. Эксперимент, проведенный на «живой» государственности, приводит либо к смерти (СССР), либо к коматозному состоянию (РФ) конституционного организма.

Конституционно-договорные гибриды в силу своей двусмысленности долго не живут, что создает состояние переходности государственного устройства и всей Конституции либо к полностью договорной конфедерации, либо к восстановлению федерации с обычными автономными субъектами, которая не знает, кроме Конституции, никаких параллельных учредительных актов. Не случайно, что после заключения Федеративного договора неопределенность государственного устройства не только не исчезла, но еще более усилилась[49].

[1] Кольев, А.Н. Нация и государство. Теория консервативной реконструкции / А.Н. Кольев. – М., 2005. – С. 285, 289.

[2] Зубов А.Б. Унитаризм или федерализм. К вопросу о будущей организации государственного пространства России / А.Б. Зубов // Полис. – 2000. – №5 – С. 180.

[3] Бабурин, С.Н. Территория государства: правовые и геополитические проблемы / С.Н. Бабурин. – М., 1997. – С. 139.

[4] Кольев, А.Н. Указ. соч. – М., 2005. – С. 298.

[5] Хакимов, Р. Сумерки империи / Р. Хакимов. – Казань, 1993. – С. 61.

[6] Синюков, В.Н. Российская правовая система (вопросы теории): дис. …д-ра юрид. наук / В.Н. Синюков. – Саратов, 1995. – С. 282.

[7] Погожаева, Е.Ю. Российская федеративная государственность в институционально-правовом контексте: автореф. дис. … канд. юрид. наук / Е.Ю. Погожаева. – Ростов-на-Д., 2007. – С. 15.

[8] Умнова, И.А. Развитие федеративных отношений в России: проблемы и перспективы // Российская Федерация и ее субъекты: проблемы гармонизации отношений / И.А. Умнова. – М., 1998. – С. 8.

[9] Конев, Ф.Ф. Федерализм: теоретико-правовые аспекты и опыт России: автореф. дисс. …канд. юрид. наук / Ф.Ф. Конев. – М., 2004. – С. 7.

[10] Там же. – С. 8-9.

[11] Захаров, А. E PLURIBUS UNUM. Очерки современного федерализма / А. Захаров. – М., 2003. – С. 20.

[12] Там же. – С. 21, 22-23.

[13] См.: Там же.

[14] Гонтарева, И.Б. Политическая концепция федерализма: теоретические истоки и современность: дис. … д-ра полит. наук / И.Б. Гонтарева. – М., 2003. – С. 284.

[15] Гевелинг, Л.В. Клептократия. Социально-политическое измерение коррупции и негативной экономики. Борьба африканского государства с деструктивными формами организации власти / Л.В. Гевелинг. – М., 2001. – С. 356-357.

[16] Захаров А. Указ. соч. – С. 41.

[17] Дзидоев, В.Д. Национальные отношения на Кавказе / В.Д. Дзидоев. – Владикавказ, 2000. – С. 170.

[18] Хабибуллин, А.Г. Теоретико-методологические проблемы типологии государства: дис. … д-ра юрид. наук / А.Г. Хабибуллин. – СПб., 1997. – С. 123.

[19] Исмагилов, Р.Ф. Экономическая безопасность России (теоретико-правовой анализ): дис. … д-ра юрид. наук / Р.Ф. Исмагилов. – СПб., 2000. – С. 393.

[20] Мсоева, Ф.Б. Формирование федеративных отношений в российской Федерации: опыт, проблемы, перспективы развития (на примере республик Северного Кавказа): дис. … канд. полит. наук / Ф.Б. Мсоева. – Краснодар, 2006. – С. 15.

[21] Гонтарева И.Б. Указ. соч. – С. 4.

[22] Захаров А. Указ. соч. – С. 30.

[23] Церковные ведомости. Прибавления. №43. – СПб., 1910. – С. 43.

[24] Кольев, А.Н. Политическая мифология: реализация социального опыта / А.Н. Кольев. – М., 2003. – С. 349.

[25] Русская доктрина (Сергиевский проект) / под ред. А.Б. Кобякова, В.В. Аверьянова. – М., 2008. – С. 282.

[26] Лисичкин, Г.С. Капкан для реформаторов / Г.С. Лисичкин. – М., 2002. – С. 43.

[27] Конюхова, И.А. Современный российский федерализм и мировой опыт: итоги становления и перспективы развития / И.А. Конюхова. – М., 2004. – С. 44.

[28] Сталин, И.В. Собр. соч.: в 12 т. / И.В. Сталин. – М., 1946. – Т. 3. – С. 25.

[29] Ливен, Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней / Д. Ливен. – М., 2007. – С. 116.

[30] Погожаева, Е.Ю. Российская федеративная государственность в институционально-правовом контексте: автореф. дис. … канд. юрид. наук / Е.Ю. Погожаева. – Ростов-на-Д., 2007. – С. 12.

[31] Чиркин, В.Е. Модели современного федерализма: сравнительный анализ / В.Е. Чиркин // Государство и право. – 1994. – №8-9. – С. 150.

[32] Черепанов, В.А. Конституционно-правовые основы разделения государственной власти между Российской Федерацией и ее субъектами / В.А. Черепанов. – М., 2003. – С. 17-18.

[33] Государственное право Германии. – М., 1994. – С. 74-75.

[34] Федерализм: теория, институты, отношения (сравнительно-правовое исследование) / отв. ред. Б.Н. Топорнин. – М., 2001. – С. 21.

[35] Боте, М. Федерация и демократия на форуме юристов / М. Боте // Государство и право. – 1992. – №4. – С. 142-143.

[36] Степанов, А.М. О практике разграничения полномочий между федеральными органами государственной власти и органами государственной власти субъектов РФ и перспективах развития российского федерализма: материалы парламентских слушаний (от 8 апреля 1996 г.) / А.М. Степанов // Думский вестник. – 1996. – №4. – С. 94.

[37] См.: Энциклопедический словарь. – М., 1994. – С. 248-249.

[38] Золотарева, М.В. Федерация в России: проблемы и перспективы / М.В. Золотарева. – М., 1999. – С. 7.

[39] Ященко, А.С. Теория федерализма. Опыт синтетической теории права и государства / А.С. Ященко. – Юрьев, 1912. – С. 235.

[40] Там же. – С. 198-199.

[41] Тене Дени Санд-Мохьмади. Российский федерализм: проблемы теории и конституционно-правового регулирования: дис. … д-ра юрид. наук. – СПб., 2005. – С. 17.

[42] Ковалева, Е.В. Концепция национального самоопределения в России в контексте философии права: дис. … канд. филос. наук / Е.В. Ковалева. – Ростов-на-Д., 2006. – С. 3-4.

[43] Чиркин, В.Е. Российский федерализм и международный опыт / В.Е. Чиркин // Журнал российского права. – 1997. – №4. – С. 71-81.

[44] Шаров, Ю.А. Российский федерализм: начаты структурные изменения / Ю.А. Шаров // Федерализм. – 2000. – №3. – С. 68.

[45] Чиркин, В.Е. Современное федеративное государство: учебное пособие / В.Е. Чиркин. – М., 1997. – С. 37.

[46] Цит. по: Решетников, И.А. Право на самоопределение и отделение / И.А. Решетников. – М., 1994. – С. 3.

[47] Ятманова, М.Г. Этнический фактор в мировой политике: опыт и перспективы российско-германских отношений: дис. … канд. полит. наук / М.Г. Ятманова. – СПб., 2004. – С. 4.

[48] Ланина, Н. Власть и способы управления ситуацией в регионах России / Н. Ланина, Ю. Чирикова // Российский конституционализм: Политический режим в региональном контексте: сборник статей. – М., 2000. – С. 70-71.

[49] Синюков, В.Н. Российская правовая система (вопросы теории): дис. … д-ра юрид. наук / В

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.