Рецепция права как модернизация правовой системы

Добровольная рецепция в рамках полномасштабных преобразований может проявляться в двух основных вариациях: либо в рамках модернизации права, либо в рамках «декоративной» рецепции, когда для отвлечения общественного сознания государством заимствуется лишь форма при неизменности содержания. Но, как правило, такая рецепция становится возможной в результате государственно-правового кризиса. В сущности ее можно определить именно как «кризисную» модель рецепции. Это обусловлено тем, что в такие моменты возникает определенный тип сознания, основывающийся на мифах, в том числе и правовых. Его всепоглощающий характер поражает своей масштабностью, ставя в тупик любого исследователя. Так, А.С. Панарин, оценивая с современных позиций «перестроечное» время, констатирует: ««Новому мировому порядку» с венчающим его «новым мышлением» поверили почти все: и население стран, входящих в Варшавский договор, и западноевропейская интеллигенция и даже… значительная часть советской партийной элиты во главе с романтиком перестройки. Произошла загадочная, но характерная для прогрессистского сознания аберрация. Армии, военные арсеналы, границы, оборонная инфраструктура – все то, посредством чего на протяжении всей истории государства охраняли свои территории, наступали и защищались, делили сферы влияния, внезапно были восприняты как некая искусственность, порождения чрезвычайщиной холодной войны. Достаточно покончить с этой нелепой, изматывающей силы войной, освоить новое мышление, и многотысячелетняя военная история мира вообще кончится – наступит благоденствие всеобщего пацифизма»[1]. Описываемые процессы коснулись и отечественного права.

Кризис в общественно-политической жизни как следствие ведет к разрушению сложившегося правового менталитета и принудительной адаптации населения к новым политическим реалиям. Возникает своеобразная «кризисная» ментальность, отражающая дезинтегрированное массовое сознание, которое приобретает потокообразный, неустойчивый (лабильный) характер. Кризисная ментальность содержит в себе элементы, отрицательно влияющие на социальную активность населения, создает политическую нестабильность в обществе, подготавливает почву для всякого рода экстремистско-популистских экспериментов[2] и, конечно же, для полномасштабной рецепции иностранного права.

Иными словами, если существуют кризисные общественные явления, то возникает и «спасительная» идея полного или частичного отказа от своего исторического правового прошлого с активным использованием рецепции иностранного права, и наоборот, если в истории права выявляется факт полномасштабной добровольной рецепции, то ее предпосылки можно найти только в государственно-правовом кризисе. Как справедливо отмечает А. Каменский, понятия «кризис» и «радикальные реформы» взаимообусловлены[3]. Известно, что большинство древнейших реформ (Телепинуса в Хеттском царстве, Эхнатона в Египте, Иосии в Иудее и др.) являются закономерным следствием конфликтов, носящих социально-политический характер либо социально-экономических и политических кризисов. Проводимые же центральной властью преобразования являются лишь методом разрешения конфликта или выхода из кризиса[4].

Но не только кризисные явления служат основой для полномасштабной рецепции. Активные попытки войти в состав современной цивилизации, провозглашение себя современным государством продиктованы не только и не столько попыткой доступа к различным политическим и экономическим благам, но и опасением внешней агрессии. Такая опасность зачастую приводит к рецепции разнообразных элементов иностранной культуры, способствующей быстрейшему выходу из политического, правового и экономического кризиса.

Достаточно ярким примером может служить рецепция в 1868г. в Японии, где в результате угрозы внешней агрессии был взят курс на отказ от политической самоизоляции и на рецепцию лучших достижений западной культуры. Спешно организованное временное правительство в обращении к микадо обосновала рецепцию так: «… Мы испытываем некоторую тревогу при мысли о том, что могли бы последовать дурному примеру китайцев, которые одних себя считали великими и достойными уважения, а на иностранцев смотрели немногим лучше, чем на зверей, а, в конце концов, стали терпеть от этих самых иностранцев и должны были подчиниться им же. <…> До сих пор наша империя держалась в отдалении от других стран и не имела понятия о силах внешнего Мира, мы думали только о том, чтобы причинять себе как можно меньше беспокойства, и в своем попятном движении мы рисковали быть завоеванными иностранцами»[5]. Японский император дал обещание, что «отжившие методы и обычаи будут уничтожены, и нация пойдет по великому пути неба и земли», что «познания будут заимствоваться у всех наций мира, и Империя достигнет высшей степени расцвета». В результате основательной модернизации японское государство стало конкурентоспособным Западу и смогло победить в русско-японской войне, противостояв мощной, индустриально развитой Российской империи.

Угрозой внешней агрессии можно объяснить полномасштабную модернизацию Российской империи в XVIII в. Известно, что Артикулы Воинские 1716 г. представляли собой точный перевод военных артикулов шведского короля Густава-Адольфа 1621-1632 гг., законов императора Леопольда I, датского короля Христиана V, французских ордонансов и регламентов. Вексельный Устав также был заимствован из наиболее передовых образцов западного вексельного права и издан на русском и немецком языках.

Вообще, как справедливо отметил А.С. Сенявский, этот внешний (военный) фактор в истории России играл определяющую роль. Сама страна – в ее огромных территориальных границах – формировалась в противостоянии постоянному внешнему давлению и периодической агрессии. Поэтому, пока крепостническая абсолютистская Россия громила «передовых» шведов при Петре I, турок при Екатерине Великой и самую «передовую» наполеоновскую Францию, не возникало вопроса, льются пушки на казенных или на частных заводах, руками наемных рабочих или крепостных[6].

Так же не возникало вопросов и в отношении заимствований иноземных правовых институтов. Для модернизации выбиралось только самое необходимое, эффективно работающее в российских условиях.

Известно также, что как таковая перестройка в СССР началась именно тогда, когда США наметили осуществление радикальной реформы перевооружения. Кроме этого, к середине 80-х годов уже явно определились наши неудачи в Афганистане. Таким образом, Советский Союз получил вызов извне и должен был так или иначе на него ответить[7], что и реализовалось в форме «перестройки».

Нередки случаи «экспорта» модернизации права и со стороны зарубежных государств. Так, США стали рассматривать послевоенную Японию как возможный плацдарм против СССР, что определило сохранение японской государственной и общественной самобытности с одной стороны и эффективную экономическую помощь – с другой. На официальные посты Японии снова были допущены лица, попавшие ранее в категорию «нежелательного персонала». В обход конституционного принципа, исключавшего какое-либо перевооружение, были созданы Силы самообороны, а монархическая система, некогда считавшаяся источником всех зол, связанных с государственным синто, снова стала превозноситься в облагороженной и конституционной форме.[8]

Неотъемлемым элементом модернизации является опора на исторические корни, когда общественность ориентируется на преемственность с прошлым. Известно, что государственная идеология Китая в современный период модернизации опирается на лозунг Мао Цзэдуна: «Использовать древность во благо современности». Другой китайский лидер, Дэн Сяопин, определил цель модернизации китайского государства так: «целью социализма с китайской спецификой является достижение к 2000 г. уровня среднезажиточного общества», связав его с построением «могущественного государства». Им были разработаны основные принципы модернизации, являющиеся ключевыми для современного Китая:

- ориентация на национальные традиции и особенности Китая при строительстве социализма;

- борьба с догматизмом: практика – критерий истины;

- первоочередное внимание на развитие науки и техники;

- ориентация на длительный характер общественных реформ (что связано с экономической и культурной отсталостью страны);

- особый акцент на развитии экономики и производительных сил;

- использование рыночной экономики при общих социалистических принципах управления;

- создание специальных экономических зон как средства привлечения иностранного капитала и передовых технологий;

- принцип политической открытости для внешнего мира.

Современные китайские политики подчеркивают, что главная задача китайского социализма – полномасштабная модернизация при сохранении жизнестойкости одной из древнейших цивилизаций на Земле. Китай лишь использует социалистические методы, рассматривая их не как социальную модель общества, а как своеобразную форму, ускоряющую модернизацию страны[9].

Конечно, такая модернизация вовсе не исключает саму рецепцию права, а, наоборот, всячески поощряет эффективное заимствование. Результатом успешности такой всесторонней модернизации государства, как предполагают аналитики США, будет «появление региональной великой державы» – полностью модернизированного Китая – к 2015 г.[10]

При проведении коренной модернизации необходимо учитывать настроение «почвы», которая и делает ее успешной. Исследователи отмечают «парадоксальность» советской модернизации в том, что она осуществлялась на традиционалистской основе, приобретала формы и идеологическое оформление, созвучное настроениям и ценностям традиционного российского общества, и вела к форсированной трансформации и ломке традиционализма в значительной мере под лозунгами его сохранения[11].

Иными словами, «почва» активно поддерживает мероприятия по модернизации государства, даже если они в той или иной степени ухудшают ее существование. В противном случае «почва» взламывается путем морального, а зачастую и физического уничтожения. Но об этом позже.

Вообще, в процессе модернизации права и государства необходимо отметить характерные мгновенные, успешные в принципе, ее результаты. В противном случае, термин «модернизация» здесь неприемлем. Его с успехом заменит термин «декоративная рецепция», которая меняет лишь форму, не затрагивая содержания. В силу этого в определенной степени наивными представляются попытки рассматривать отечественные преобразования именно как модернизацию.

Как справедливо отметил И.Я. Фроянов, «вряд ли следует называть 1985-1994 годы периодом «модернизации», т.е. созидания, ибо мы являемся свидетелями тотального разрушения великой державы. Сегодня мы все сидим на пепелище, на развалинах отчего дома – России, которая на протяжении последних семи десятилетий именовалась Союзом Советских Социалистических Республик»[12].

Нередки в литературе высказывания что кризис в России превзошел даже Великую депрессию в США 1930-х гг. и не знает аналогов в мировой истории[13].

Конечно, после развала СССР первоначальные преобразования в Российской Федерации в целом были революционными, «модернизационными» по содержанию. Впервые за 70 лет проведены действительно свободные выборы, учреждены Конгресс народных депутатов и Верховный Совет, основан Комитет Конституционного надзора, обеспечены свобода собраний, вероисповедания, передвижения и прочие гражданские права. Но при этих явных завоеваниях демократии отдельные исследователи отмечают, что уже спустя 5 лет основные достижения модернизации были радикально свернуты: «Депутаты, напуганные расстрелом Верховного Совета РСФСР и опасаясь быть разогнанными, время от времени шумят, но остерегаются всерьез перечить президенту и послушно делают то, что им велят: одобряют ругаемый всеми бюджет, продлевают мандат вконец обанкротившемуся правительству, мирятся с наглым разворовыванием казны коррумпированными чиновниками. Правда еще пробивается в отдельных изданиях, но основной информационный поток контролируется жестче, чем Агитпромом, мощными финансовыми группировками, поделившими между собой телевизионные каналы. Конституционный суд и Генеральная прокуратура предпочитают «не лезть на рожон» и в чем-то противоречить Кремлю. Гражданские права никто не отменял, наоборот, перечень их расширили, но история не знала такого массового их попрания, как многомесячные задержки с пенсиями и оплатой труда»[14].

Кроме того, характерные для модернизации ограниченные сроки вольно или невольно игнорируются российскими учеными. Для успешности прозападных преобразований, в том числе и правовых, в современной России отводится ими в среднем около 50 лет. А это уже далеко не модернизация. За этими цифрами проскальзывает российская действительность. Известный представитель экономистов-футурологов А. Викторов, определяя срок российской современной модернизации в 40-50 лет, пишет, что «на основе собственного анализа и работ ученых, экономистов смею утверждать, что как минимум три поколения (шестидесятилетние, сорокалетние и двадцатилетние) не увидят социального благополучия и социальной стабильности. Эти поколения – жертвы переходного периода».[15] М.И. Клеандров также определяет срок для успешности прозападных преобразований в 50 лет. По его мнению, создается впечатление, что вся законопроектная работа, в том числе в вопросах права собственности, ведется из расчета, что принимаемые законы будут действовать в стабильной, сытой, разумно устроенной, законопослушной России, причем будут действовать автоматически, эффективно и долгие десятилетия своего регулирующего воздействия не утратят. Но жизнь в нашей стране не стабильна, и, похоже, стабильной станет не скоро. Следует даже уверенно считать, что России в условиях экономической, политической и, естественно, правовой нестабильности предстоит жить еще лет 50[16]. Судя по материалам Первой Международной открытой сессии «Modus Academics», юридическая наука отводит срок для успешности реформ уже до середины XXI века[17] и т.д.

Некоторые ученые вообще отказываются от прогнозирования сроков проведения «модернизации». Так, Е.П. Казбан пишет, что стране нужен «долгий путь» для перестройки всех сфер ее жизни. Реформирование должно идти поэтапно, оно растянуто во времени, но при этом надо четко видеть, куда идет страна, что мы строим. Надо представлять, что реформы не могут у нас в стране носить чисто либеральный характер в классическом смысле этого слова[18].

Этим длительным сроком «модернизации» научная общественность, в принципе лояльная к курсу правительства, вольно или невольно констатирует «декоративность» рецепции западных правовых ценностей на российской почве, тем более что такая рецепция носит исключительно принудительный, силовой характер, не принося ни моральных, ни материальных выгод российскому населению, а только ухудшая его существование.

Оправдываясь за замедленные сроки «модернизации», отдельные политики (М. Касьянов) считали и считают, что виновата в этом обширная территория России: «Если бы мы были как Польша или Корея, можно было бы за 10 лет все перестроить. А у нас и корни такие тягучие, и народ русский медленно запрягает, потом, правда, сложно поворачивает. И чтобы повернуть, надо разгоняться, разгоняться, разгоняться»[19]. При этом скрывается, что те результаты, которые были достигнуты, заранее прогнозировались государственной властью. В противном случае полномасштабная рецепция западных правовых основ становится уже совершенно бессмысленной акцией.

Оценивая в общем процесс модернизации, необходимо указать и на тот факт, что роль права здесь сводится к минимуму. Право принципиально свергается с постамента атрибута незыблемости государственности. Оно выступает как мощный регулятор общественных отношений, который постоянно совершенствуется. В этой связи уместно привести высказывания В.И. Ленина. Выступая на V Всероссийском Съезде Советов в 1918 г., он откровенно высказывался, что «мы нисколько не боимся признаться перед вами в том, на что указывает ознакомление с нашими декретами, что нам приходится постоянно переделывать их…», «Плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона. Законы в переходное время имеют временное значение. И если закон препятствует развитию революции, он отменяется или исправляется»[20].

Незыблемость закона не останавливала темпы модернизации и фашистской Германии, которая также происходила в удивительно короткие (для современной России) сроки.

Другой чертой модернизации является не только эффективность, но и устойчивость тех или иных преобразований, работающих институтов. Так, удивляет жизнеспособность многих институтов, созданных Петром I: коллегии просуществовали до 1802 г., то есть 80 лет, подушная система налогообложения, введенная в 1724 г., была отменена лишь 163 года спустя – в 1887 г. Последний рекрутский набор состоялся в 1874 г. – спустя 170 лет после первого. Синодальное управление русской православной церковью оставалось неизменным почти 200 лет, с 1721 по 1918 год. Созданный Петром в 1711 г. Правительственный сенат был ликвидирован лишь в декабре 1917 г., спустя 206 лет после его образования.

Исследователи справедливо полагают, что «фактически вся история модернизации показывала, что успешные экономические преобразования проводятся монархическими или авторитарными режимами»[21].

Необходимо, конечно, добавить: и тоталитарными режимами. Это обусловлено эффективной управляемостью государством «почвой» для проведения различных преобразований, в том числе и в области права.

Следует отметить, что в процессе модернизации огромную роль играет облик вождя, вдохновляющего массы на трудовые свершения. Достаточно вспомнить характерное поведение Б. Муссолини при фашистских преобразованиях итальянского государства. Известно, что при введении обязательных военно-спортивных и политических мероприятий для населения (фашистские субботы) он сам являл пример для подражания, устраивая заплывы через Неаполитанский залив, бег с барьерами и скачки на лошадях. Муссолини требовал, чтобы все партийные сборища сопровождались занятиями физкультурой, а иерархи сдавали спортивные нормы. Даже в повседневной жизни дуче нашел способ проверять уровень их подготовки: входя в здание, он стремглав устремлялся вверх по лестнице, увлекая за собой всю свиту[22].

Внешние факторы могут привести модернизированное государство к официальной доктрине изоляции общества от внешних влияний и, как следствие, от использования рецепции права в принципе. Декларируется возврат к национальным ценностям как способу обретения своей национальной самобытности, сопротивление навязыванию донором рецепции чуждых по духу элементов иностранной культуры. Но при этом происходит «камуфлированная» рецепция, которая позволяет сочетать новейшие правовые технологии с настроением «почвы», окрашивая их в национальные цвета. Выявляется закономерность, что такой декларативный отказ от рецепции приводит к ее активному фактическому внедрению, но в закамуфлированной форме. Мало того, при декларативном отказе от рецепции успешно работавшим в прошлом реципированным правовым институтам может приписываться отечественное происхождение. Любопытный пример в этой связи демонстрирует апеляционный суд государства Габон, который в своем решении от 8 января 1963 г. отметил, что с достижением независимости произошла национализация в габонском духе текстов, принятых под французским суверенитетом. В общественном сознании они перестали быть французскими, чтобы стать габонскими законами и декретами.

Государство, которое действительно отказалось от рецепции, в принципе «мертвое», нежизнеспособное государство. Конечно же, даже в силу радикальной по характеру государственной идеологии государство не пойдет на отказ от рецепции культурных и в частности правовых ценностей. Вообще, необходимо отметить, что борьба государства с рецепцией не только права, но и культурных ценностей оканчивается полнейшим провалом для такого государства, деградацией общества. Это особенно четко констатируется ситуацией сложившейся в ходе Иранской революции 1979г., когда мусульманский мир стал видеть реальную угрозу исламу со стороны Запада, насаждающего свои модели поведения. Причины отставания исламского мира от Запада определяются мусульманами в том, что они отошли от «истинного» ислама, поэтому усиливается влияние фундаменталистских идей, происходит полное неприятие западного пути развития и, как следствие, призыв к установлению исламского правления.[23] Это приводит к феномену «политизации» ислама[24] и, как следствие, к демонстративному отторжению навязываемых к рецепции правовых институтов.

Но, принципиально отвергая западное влияние, тем не менее, модернизированное Иранское государство «говорит» на языке западной демократии. В политике этого исламского государства выделяется принцип верховенства закона. Его использование обосновывается следующим образом: «Исходя из того, что вопросы обеспечения национального единства зависят от неукоснительного соблюдения законов, религиозная демократия также не может интерпретироваться путем нарушения закона, которым определены принципиальные рамки исламского строя. При религиозной демократии никто и ничто не может ставиться выше закона. В Ири каждый индивид и все члены общества на равных основаниях обязаны неукоснительно соблюдать законы, одобренные шариатом и народными избранниками. Согласно ст. 107 конституции ИРИ, лидер страны наряду с другими гражданами страны равен перед законом. Лидер страны считает Конституцию нашим великим национальным, религиозным и революционным обетом»[25].

Необходимо также отметить, что, несмотря на радикальный, антизападный характер революции 1979 г. исламское право Ирана большей частью кодифицировано по западным образцам. Иранские судьи даже в вопросах семейно-бытовых отношений ищут компромисс между фикхом, шариатом и гражданским кодексом. Да и в словаре исламской революции находим совершенно современные понятия: революция и парламент, республика и выборы, конституция и разделение властей. Бывший президент Исламской Республики Иран Хатами объяснял, что обращение к истокам не означает возврата к прошлому – это было бы явным регрессом, – оно «необходимо для выявления сути нашей идентичности, а также для рациональной критики прошлого, чтобы в нем найти необходимую поддержку в настоящем и в процветающем будущем»[26].

Как правило, полномасштабная рецепция-модернизация не столь уж частое явление. Скорее – исключение из правила. Основная модель рецепции – «декоративная».

[1] Панарин, А.С. Православная цивилизация в глобальном мире / А.С. Панарин. – М., 2002. – С. 359.

[2] См.: Иванов, В.Н. Менталитет / В.Н. Иванов // Политическая энциклопедия. – М., 1998.

[3] Каменский, А. Российская империя в XIII веке: традиции и модернизация / А. Каменский. – М., 1999. – С. 48.

[4] Чернышева, А.З. Социально-политические конфликты в Месопотамии IIIт. до н.э и методы их разрешения (к вопросу о реформах и контрреформах) / А.З. Чернышева // Социально-политические конфликты в древних обществах: сборник научных трудов. – Иваново, 2001. – С. 25.

[5] Цит. по: История Японии: сб. историч. произведений. – 3-е изд. – М., 2003. – С. 144.

[6] Сенявский, А.С. Трансформация собственности в России в ХХ веке: модернизационные и демодернизационные процессы / А.С. Сенявский // Собственность в ХХ веке. – М., 2001. – С. 306-307.

[7] Травин, Д. Европейская модернизация: в 2 кн. Кн. 1 /Д. Травин. О. Маргания. М.; СПб., 2004. – С. 72.

[8] Китагава, Дж.М. Религия в истории Японии / Дж.М. Китагава. – СПб., 2005. – С. 379.

[9] Василенко, И.А. Диалог цивилизаций: социокультурные проблемы политического партнерства / И.А. Василенко. – М., 1999. – С. 111.

[10] См.: Арин, О.А. (Алиев Р.Ш.). Стратегические контуры Восточной Азии в ХХI веке. Россия: ни шагу вперед / О.А. Арин. – М., 2001.

[11] Сенявский, А.С. Трансформация собственности в России в ХХ веке: модернизационные и демодернизационные процессы / А.С. Сенявский // Собственность в ХХ веке: сборник научных статей. – М., 2001. – С. 310.

[12] Фроянов, И.Я. Погружение в бездну / И.Я. Фроянов. – М., 2001. – С. 94.

[13] См.: Медведев, В. Великая российская депрессия / В. Медведев, Н. Чуканов. – М., 1997.

[14] Шахназаров, Г.Х. Pastshock или роковое расставание с прошлым / Г.Х. Шахназаров. – М., 2001. – С. 35.

[15] Поиск. – 1998. – №48(498). – 28 ноября – 4 декабря. – С. 4.

[16] Клеандров, М.И. О двух хронологических векторах права собственности / М.И. Клеандров // Собственность в ХХ столетии. – М., 2001. – С. 777.

[17] Поиск. – 1998. – №42 (492). – 17-30 октября. – С. 12.

[18] Казбан, Е.П. Либеральные тенденции политического развития российского государства: проблемы и перспективы / Е.П. Казбан // Россия. Политические вызовы XXI века. Второй всероссийский конгресс политологов. 21-23 апреля 2000 г. – М., 2002. – С. 59.

[19] Аргументы и факты. – 2000. – №15.

[20] Ленин, В.И. Соч. / В.И. Ленин. – Т. 1. – 27. – С. 478.

[21] Травин, Д. Европейская модернизация: в 2 кн. Кн. 1 / Д. Травин. О. Маргания. – М.; СПб., 2004. – С. 72.

[22] Белоусов, Л.С. Режим Муссолини и массы / Л.С. Белоусов. – М., 2000. – С. 105.

[23] Федорова, А.С. Идеология и практика современного исламского государства (на примере Исламской Республики Иран) / А.С. Федорова // Двадцать пять лет исламской революции в Иране: сборник статей. – М., 2005. – С. 61.

[24]Левин З.И. Реформа в исламе. Быть или не быть?: опыт систем. и социокульт. исслед. М. 2005.С6.

[25] Иманипур, Мехди. Либерал-демократическая проблематика и опыт религиозной демократии / Мехди Иманипур // Двадцать пять лет исламской революции в Иране: сборник статей. – М., 2005. – С. 17.

[26] Левин, З.С. Реформа в исламе. Быть или не быть? Опыт системного и социокультурного исследования / З.С. Левин. – М., 2005. – С. 144.

Поиск по сайту: