Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Декоративная рецепция права



 

В процессах по полномасштабной рецепции права представляется необходимым выявлять за лозунгами и девизами ее идеологическую основу. Это позволяет отличить от модернизации права ее псевдоформу – декоративную рецепцию.

Типичный пример современной «декоративной» рецепции являет российское государство, где в период государственно-правового кризиса (с 1990 г.) реализована полномасштабная рецепция западных культурных и правовых ценностей, не имеющая полноценных аналогов в прошлом.

Декоративная рецепция возникает как спасительная для правящей элиты идея заимствования правовых «благ» более передовых цивилизаций в момент государственно-правового и экономического кризиса. В этом случае государственная идеология играет важнейшую роль, переключая общественное внимание на грядущие положительные перемены, тем самым сбивая революционный накал и естественное стремление общества к реальной модернизации. Конечно, в действительной жизни «само по себе привлечение зарубежных государственно-правовых институтов… не добавляет реципиенту цивилизованности и уж тем более не решает проблем его правовой культуры»[1].

Исследователи принципиально не желают замечать идеологического компонента декоративной рецепции, считая, что «одной из больших проблем в процессе современных демократических преобразований в России является отсутствие у общества и политической элиты, осуществляющей государственную власть, согласованного представления о том, к чему должны привести страну демократические преобразования. В отсутствии четкой идеологической ориентировки демократизация предстает инструментом движения к цели, общие черты которой политическая элита обрисовывает в нормах права, а общество – в мифологических идеях и образах»[2].

Отдельные «неудачи» замечаются, но их корень видится в «бездумном копировании» законодателем иностранного правового опыта. Так, Ю.К. Краснов размышляет, что «начав фундаментальный демонтаж старой государственности, российские реформаторы не имели соответствующей российским историческим и правовым традициям методологии обновления, необходимой для эффективного реформирования отечественной государственности. В результате умозрительный характер реформ государственности, низкая их эффективность, слепое копирование западных образцов. Отсутствие фундаментальных научных заделов по изучению специфики отечественного государства стало существенным тормозом в практике российских реформ. Вот почему важнейшей задачей современной науки теории и истории должно стать уяснение особенностей и тенденций развития отечественного государства и права, изучение российской государственности как самостоятельного исторического явления, имеющего собственную логику развития, которая не может быть понята только на основе анализа отдельных его институтов, отношений и идеологических доктрин»[3].

Игнорирование идеологического компонента российской формы рецепции приводит к рассмотрению принципиальной благости характера современной рецепции права в России: в юридической науке она рассматривается как «один из источников обогащения нашего гражданского права»[4], кроме того, подразумевается, что этот «источник» является основным.

Такой подход скрывает саму сущность правовой реформы, основанной на рецепции западного права, т.е. ее истинные цели и задачи. Ведь правовая реформа, основанная на полномасштабной рецепции, задумывалась и осуществлялась далеко не в пользу основного населения Российской Федерации. И даже не для Российской Федерации непосредственно. Полновесную экономическую и политическую пользу от этих отечественных реформ получили и стабильно получают государства и общественность Запада, а также правящая элита России.

Необходимо отметить, что и большинство ученых вообще не видят какой-либо опасности в декоративной рецепции, демонстративно не замечая очевидного идеологического компонента.

Так, В.Б. Исаков, являясь страстным сторонником современной рецепции западной правовой культуры в России, пытается «объективно» выявить все ее «плюсы» и «минусы». К «минусам» относится:

– массовое заимствование иноязычной, прежде всего англоязычной, юридической терминологии (особенно в новых для России отраслях – банковском, биржевом, акционерном законодательстве и др.);

– некритическое заимствование правовых институтов, рожденных в иных правовых системах (траст);

– поспешное и недостаточно продуманное реформирование целых отраслей и сфер законодательства на западный манер (реформа законодательства о техническом регулировании).

«Плюсы» же – это:

– установление «единых правил игры» в общем экономическом, политическом и информационном пространстве (без этого экономика и рынок работать не будут);

– ориентация на западные стандарты свободы, демократии и прав человека (которые значительно выше сегодняшних экономических возможностей и уровня культуры России, но крайне полезны с точки зрения перспективы);

– освоение западных технологий юридической деятельности (поиск информации, работа с клиентом, подготовка к слушанию в суде, организация деятельности коллектива юристов и др.)

Сопоставление «минусов» и «плюсов» позволяет вышеупомянутому автору высказаться в пользу энергичного развития и углубления процессов «глобализации» – рецепции, в том числе и в правовой сфере[5].

Любопытно и мнение исследовательницы Е.А. Тверяковой, отмечающей положительное значение распространения зарубежных (на сегодня преимущественно западных) теоретических идей и концепций на незападной (или частично вестернизованной) почве как правового эксперимента. Она действительно убеждена, что в ходе такого распространения проверяется весь «научный потенциал общества». Кроме того, использование иностранных концепций позволяет под новым углом зрения взглянуть на свои проблемы и, возможно, прийти к новым выводам. Сами западные подходы могут быть модифицированы, дополнены и развиты представителями отечественной науки с учетом новых, незападных программ научного исследования[6].

Для рассматриваемой формы рецепции характерна ее внутренняя пустота. Внешняя же ее сторона ориентируется на раскрученные образцы зарубежной правовой культуры, в нашем случае – ценности культуры Запада.

Грубая форма декоративной рецепции в России объясняется, прежде всего, декларативно-подражательным характером («именно так, как на Западе»). Она выражается в переносе тех или иных элементов иностранной правовой культуры без учета особенностей отечественной правовой ментальности. Однако здесь нельзя предполагать бездумность законодателя в принципе, как это делают многочисленные российские ученые. Правящая элита всегда преследует исключительно свои цели, в рамках которых и заимствуется тот или иной институт права. Реципируемые институты сохраняют свою «западную» конструкцию, но содержание здесь уже совсем иное, «отечественное». Именно в этом проявляется идеологический аспект рецепции как правового явления.

Бесспорно, декоративная рецепция закономерно приводит к резкому разрыву с правовой культурой общества, что дает основания государству и ученому миру в очередной раз обвинять общественность в прирожденном правовом нигилизме, пряча действительные цели и задачи рецепции, зачастую – ошибки и просчеты государственной власти.

В результате декоративной рецепции закономерно рождаются своеобразные политико-правовые «уродцы», состоящие из разнообразных, разноплановых по своему характеру, иностранных правовых институтов, плохо подогнанных друг к другу, не приспособленных к российским условиям и не способных полноценно влиять на процесс модернизации государства и общества в целом.

Так, рецепция западной модели таможенного права в 1993 г. привела к своеобразной ситуации: общество в целом перестало понимать и, как следствие, выполнять требования Таможенного кодекса. Иллюстрацией к этому утверждению является ст. 279 (ч. 1) Таможенного кодекса 1993 г., которая предусматривала ответственность за недекларирование или недостоверное декларирование товаров и транспортных средств, перемещаемых через таможенную границу Российской Федерации. Законодатель выразил ее в нетипичной для российской правовой культуры «каучуковой» форме: «Недекларирование или недостоверное декларирование товаров и транспортных средств, перемещаемых через таможенную границу Российской Федерации, то есть незаявление по установленной письменной, устной или иной форме достоверных сведений либо заявление недостоверных сведений о товарах и транспортных средствах, их таможенном режиме и других сведений, необходимых для таможенных целей, за исключением случаев, предусмотренных статьями 258, 262, 263, 274, 275, 276, 277, 278 и 282 настоящего Кодекса, при отсутствии признаков контрабанды – влечет наложение штрафа в размере от ста до двухсот процентов стоимости товаров и транспортных средств, являющихся непосредственными объектами правонарушения, с их конфискацией или без таковой, либо с взысканием стоимости таких товаров и транспортных средств или без такового, либо с отзывом лицензии или квалификационного аттестата или без их отзыва»[7].

По прошествии целых 6 лет правоприменительной практики в литературе специалисты осторожно писали о «трудностях» правопонимания вышеуказанной статьи: «Практика показывает, что применение данной статьи вызывает большую сложность и множество вопросов. В то же время она является незаменимым “помощником” таможенных органов в случае, когда имеются какие-либо сомнения в правильности квалификации деяний лиц по другим статьям Таможенного кодекса Российской Федерации или вообще в правильности привлечения их к ответственности за нарушение таможенных правил»[8].

Рецепция иностранного таможенного права привела к изменению модели отечественного таможенного права в худшую для общества сторону. «Драконовский» и запутанный характер российского таможенного права, установление безвиновной ответственности, жесткие финансовые санкции, их исчисление путем сложения, а не поглощения закономерно приводило к тому, что таможенное право воспринималось государственной властью и таможенными органами только как действенное средство насыщения бюджета. В таможенные органы сверху «спускались» планы по раскрытию правонарушений и суммы штрафных санкций, перечисляемые в бюджет. Поэтому зачастую таможенный орган был вынужден сам вырабатывать антиобщественные правоприменительные механизмы[9]. Вопрос о вине лиц, привлекаемых к таможенно-правовой ответственности, здесь уже не стоял. Необходимо было любыми путями набить «кубышку» государства до краев. Государству в этом эффективно помогала и прокуратура, и «независимая» от государства судебная система.

Основные негативные черты таможенного законодательства 1993 г. сохранены в действующем Таможенном кодексе. Законодателем принципиально игнорируется весь накопленный положительный отечественный опыт. Полностью забыт гуманный с современных позиций характер Таможенного кодекса СССР 1964 г., который в настоящее время своей доступностью изложения и мягким характером ответственности вызывает только сожаления об этой утрате.

Помимо таможенного права, забыта также простота, легкость построения и других отечественных юридических конструкций, эффективность Гражданского кодекса РСФСР 1964 г., Уголовного кодекса РСФСР 1960 г. и пр.

Аналогичные процессы происходят и при создании других законодательных актов на основе рецепции. Таким продуктом является современный российский Уголовно-процессуальный кодекс. Несмотря на его откровенно «нерусский», западный характер, к нему наблюдается довольно благодушное отношение со стороны большинства российских ученых. Так, вскользь признается, что «основанное на новом Кодексе российское уголовное судопроизводство – это уголовный процесс публично-состязательного типа с элементами розыска (неоинквизиции) и эклектическим соединением англо-американских, романо-германских и старорусских форм судопроизводства»[10]. А Е.Г. Лукьянова вообще считает, что не происходит ничего сверхъестественного – это просто «воздействие глобализации»[11], которая сама по себе, по ее мнению, закономерное явление.

И только отдельные российские ученые безуспешно предупреждают о возможных негативных последствиях применения компилированного по своему характеру современного УПК РФ: «Смешение оперативно-розыскных, следственных и судебных функций представляет собой угрозу цивилизации, пусть даже и в отдаленном будущем»[12]. Э.Ф. Побегайло справедливо замечает о возрождении в нем давно отброшенной концепции трактовки признания вины как «царицы доказательств», за что так ратовал в свое время Прокурор СССР А.Я. Вышинский (он также заимствовал ее из англо-американского процесса). Возрождена и практика производства по уголовным делам, принятая в средневековой Европе, при которой внимание, прежде всего, уделялось не рассмотрению сути дела, а признанию, полученному от обвиняемого[13].

Известно и о постоянной законодательной доработке этого кодекса. Так, еще до вступления в силу УПК РФ в него уже было внесено 60 поправок. Действующий Уголовный кодекс РФ от 24 мая 1996 г. – также не исключение из этого правила. Уже 2 июля того же года стало известно о 150 «текстуально оформленных замечаниях» к Кодексу. Он даже получил почетный титул «криминального выкидыша» в честь выборов[14].

Как справедливо отмечают отдельные исследователи, в праве России обостряется противоречие сущего и должного, не учитываются требования концептуальной схемы аксиологии права. Актуализация всеобщих самоценностей посредством традиционного менталитета российского народа, имеющего субстанциональную сущность, в социально-правовой организации прекращена. Поэтому отечественное право на сегодняшний день не способно обеспечить полноценный правопорядок в стране[15].

«Грубый» характер реформы выражается также в выборочных заимствованиях достижений западной демократии, даже в виде уже давно отживших форм, сохраняющихся в силу традиции.

Типичным примером «выборочной» рецепции служит суд присяжных. Российский научный мир в основном восторженно относится к данному институту, считая, что само «восстановление суда присяжных в России будет играть важнейшую роль в демократизации ее правосудия», так как присяжные заседатели привносят в суд свой жизненный опыт и ценностные ориентации, отражающие правосознание в целом, а осуществление функций присяжных заседателей одновременно почетно и поучительно[16]. Б.Д. Завидов уверен, что даже выборочная рецепция данного института уже сама по себе важнейшая реформа: «Если невозможно осуществить реформу уголовной юстиции в целом, реформировать одновременно все принципы и институты, что было бы оптимальным вариантом, то предпочтительнее начать с суда присяжных. Этот институт способен сразу же покончить с обвинительным уклоном в уголовном судопроизводстве»[17].

И даже после его введения и использования обществом отдельные исследователи продолжают восторженно писать о суде присяжных как о той панацее, которая в ближайшее время все-таки приблизит Россию к западной демократии. Так, В. Степалин считает, что за прошедшие годы суд присяжных стал локомотивом судебной реформы, работающим на реализацию конституционных принципов правосудия, идеи создания правового государства с независимой и самостоятельной судебной властью. «Суд присяжных вернулся в Россию всерьез и надолго»[18]. В.М. Розин, называя его «школой современного правосудия», безапелляционно утверждает, что суд присяжных «посягнул на фундамент, бросил вызов советскому уголовному процессу»[19].

Причем самих этих исследователей возрождения правовых древностей ни в коей мере не смущает факт малой применимости данной формы судопроизводства даже в среде «цивилизованных» государств. Обосновывается этот факт в духе самой декоративной рецепции: «Во всех странах, где действует суд присяжных, он рассматривает весьма незначительный процент дел. Поэтому речь идет не о замене им других форм процесса, а о том, чтобы гражданину было предоставлено право на рассмотрение его дела судом присяжных»[20].

Исследователи всерьез мечтали о создании некоего положительного эффекта так называемого парадигмального шока судей[21], т.е. дисгармоничного состояния сознания судей, вызванного новой культурной ситуацией.

Введение в начале 90-х годов суда присяжных для таких исследователей «знаменовало собой привнесение в советский процесс новой парадигмы – состязательной процессуальной формы, которая меняла роль профессионального судьи в судебном процессе и радикально переосмысляла назначение правосудия»[22].

Идеализируется функционирование данного института и в прошлом. Т.Х. Бербекова пишет: «Судебный процесс по делу революционерки В.И. Засулич показал всему миру: независимость русского суда присяжных от давления как министров, так и присяжных заседателей; независимость адвокатуры; гласность и состязательность судопроизводства; право на защиту; выборность мировых судей, которая выводила судебную власть из-под влияния Императора. Даже на таком небольшом примере видно, какие изменения начали происходить в политике российского государства в середине XIX – начале ХХ века»[23]. Однако тут же добавляет, что в России резко возросло революционное движение, увеличилось число революционеров-анархистов. Буйные выступления, экстремизм анархо-революционеров привели к тому, что либеральные реформы потеряли всякое значение[24], но, конечно же, это никак не связывается с правовой реформой, основанной на рецепции западного права.

Известно, что по прошествии уже семи лет после введения суда присяжных фантастические надежды стали постепенно развеиваться. Представители российской юридической науки начали «вдруг» замечать полнейшее безразличие гражданского общества («почвы») к этой форме судопроизводства. В связи с этим предпринимаются безуспешные попытки объяснить создавшийся «феномен» игнорирования реципированного правового института «достаточным количеством других жизненных проблем, непосредственно касающихся граждан, а также низким уровнем правосознания населения»[25]; иначе говоря, суд присяжных безусловно хорош, но русский народ уж очень мешает правовой реформе…

Конечно, на фоне того правового произвола, который осуществляется в нашей стране, суд присяжных – воистину отдушина для населения, своеобразная игра в справедливость, в связи с чем нельзя признать верной и исключительно негативную оценку данной формы судопроизводства, например такую: «Институт присяжных заседателей есть умирающее архаичное установление, от которого постепенно отказывается Запад»[26].

В связи с невозможностью использования данного института в массовых масштабах, незащищенностью присяжных заседателей, зачастую вопиющей некомпетентностью следственных органов и прокуратуры, он приобрел в России только атрибутивные очертания. Этот факт был отмечен в докладе Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации за 2005 г.: «Обращает на себя внимание, что на практике значительное число приговоров, вынесенных на основе вердикта присяжных, в дальнейшем отменяется кассационной палатой Верховного Суда Российской Федерации. Вердикты присяжных порой вызывают в обществе ничуть не меньше непонимания, чем отдельные судебные решения, принятые без их участия»[27].

Благие намерения «декоративной» рецепции основательно и добротно расшатывают внутренние и внешние устои любого могущественного государства. История предоставляет множество этому примеров. Так, столыпинская реформа, механически насаждавшая чуждый западный, фермерско-хуторской опыт в России, не только не дала прогнозируемого социально-экономического результата, но и настолько обозлила крестьянство, настроив его против власти, что стала одной из глубинных причин революции 1917 г., которая, по сути, была крестьянской революцией[28]. А суд присяжных на российской почве из судебного органа превратился в политический инструмент и, в конечном счете, привел к безнаказанности российского терроризма.

В целом совершенно справедлив вывод Ж.Т. Тощенко, который открыто сообщил, что «судебная реформа, необходимость которой никто не отрицал, тем не менее не осуществлялась, ибо, как ни парадоксально, очень многие актеры политической сцены были заинтересованы в царящем беспределе: наведение правового порядка серьезно угрожало их интересам, которые было бы легче сохранить и отстоять в условиях неопределенности»[29].

Декоративная рецепция закономерно привела к сильнейшему социальному напряжению в обществе.

Достаточно также вспомнить, что заимствование и восприятие российским дворянством иностранной культуры (преимущественно – французской), в конечном счете, привело к возникновению резкого разделения одного народа на две обособленные культуры. Дворяне, представлявшие меньший процент населения, говорили, одевались, жили, ели и пили как французы, а их крепостные крестьяне оставались русскими. По мнению Т.Е. Новицкой, тяжелейшие условия жизни крепостного народа способствовали возникновению отчуждения, если не ненависти угнетенных в отношении угнетателей, а различие в культурах усугубляло это противостояние народа и дворянства[30]. Исследователи также отмечают, что интенсивное развитие идей естественного права в России, начавшееся с XVIII века, тесное общение с иностранцами привело к тому, что дети дворян воспитывались в неуважительном отношении к русской национальности, теряли веру своих отцов, язык своей страны и вообще переставали воспринимать себя русскими[31].

Аналогичная ситуация прослеживается и в настоящее время в рамках феномена «новый русский». В литературе констатируется, что по социальному составу эта категория сложилась из бывшей партийно-комсомольско-хозяйственной номенклатуры, директоров, воспользовавшихся доступностью имущества своих предприятий, а также представителей преступного мира[32].

Произошла радикальная социальная поляризация, последствия которой будут сказываться длительнейшее время. Совершенно очевидно, что «две России» различаются не только уровнем материальной обеспеченности, но у них разная система ценностей и приоритетов, разные предпочтения и спрос, они приходят на разные потребительские рынки, отличающиеся не только набором товаров и услуг, но и ценами на аналогичные потребительские блага. Для них характерны разные мотивации, нормы и стереотипы общественного поведения. Уже сегодня «две России» с трудом понимают друг друга и говорят на разных языках[33].

Любопытно, что ситуация с «новыми русскими» по форме очень сильно напоминает японских нарикин. Р. Бенедикт, определяя содержание этого термина, пишет: «Нарикин часто переводят как «нувориш», но это не совсем точно отражает отношение к ним японцев. В Соединенных Штатах нувориш – это в сущности «новичок»; над ним смеются, потому что он неуклюж и не успел приобрести определенного лоска. Однако этот уязвимый момент уравновешивается согревающим душу достоинством, что он, родившийся в бревенчатой лачуге и ездивший в свое время на мулле, взял под контроль нефтяные миллионы. Но в Японии термин нарикин взят из японских шахмат и означает пешку, вышедшую в ферзи. Эта пешка неистовствует на доске как «большая шишка». Но она не имеет на это иерархического права. Считается, что нарикин приобрел свое богатство, обманывая или эксплуатируя других, поэтому резко отрицательное отношение к нему не идет ни в какое сравнение с отношением в Соединенных Штатах к «своему парню, который чего-то достиг»»[34].

Кроме того, необходимо отметить, что в результате декоративной формы рецепции были заимствованы достаточно опасные для российской цивилизации идеи. Рецепция вредоносных политико-правовых идей выражается в заимствовании идеологии либерализма, концепции правового государства, института президентства, федерализма, конструкции гражданского общества. Данные идеи заимствовались с определенными целями, которые были в большинстве случаев достигнуты, в результате Российская Федерация утратила свое устойчивое положение мирового лидера, превратившись в сырьевого донора западных стран со стремительно вымирающим населением. Рассмотрим некоторые из них.

[1] Синюков В.Н. Российская правовая система: Введение в общую теорию права. – Саратов, 1994. – С. 162.

[2] Сысоев, И.Е. Политико-мифологическая и правовая составляющая властных отношений в современной России: дис. … канд. полит. наук / И.Е. Сысоев. – Саратов, 2005. – С. 15.

[3] Краснов, Ю.К. Российская государственность: генезис и эволюция институтов власти, проблемы модернизации: дис. … д-ра юрид. наук / Ю.К. Краснов. – М., 2002. – С. 21.

[4] Дозорцев, В.А. Проблема совершенствования гражданского права Российской Федерации при переходе к рыночной экономике / В.А. Дозорцев // Государство и право. – 1994. – №1. – С. 29.

[5] Исаков, В.Б. Сопоставим «плюсы» и «минусы» / В.Б. Исаков // Правовая система России в условиях глобализации: сборник материалов «круглого стола». – М., 2005. – С. 24.

[6] Тверякова, Е.А. Юридическая экспансия: теоретико-историческое исследование: дис. … канд. юрид. наук / Е.А. Тверякова. – Н. Новгород, 2002. – С. 100.

[7] Таможенный кодекс Российской Федерации // Ведомости Съезда народных депутатов Российской Федерации и Верховного Совета Российской Федерации. – 1993. – №31. – Ст. 1224.

[8] Ответственность за нарушения таможенных правил: сборник / под ред. проф., д-ра юрид. наук А.Н. Козырина. – М., 1999. – С. 161.

[9] См.: Ткаченко С.В. Современная модель таможенного права / С.В. Ткаченко. – Самара, 2000. – С. 5.

[10] Петрухин, И.Л. Теоретические основы реформы уголовного процесса в России / И.Л. Петрухин. – М., 2004. – Ч. 1. – С. 29.

[11] Лукьянова, Е.Г. Теория процессуального права / Е.Г. Лукьянова. – 2-е изд., перераб. – М., 2004. – С. 138.

[12] Антонян, Ю.М. Профилактика преступления в свете нового УПК / Ю.М. Антонян // Проблемы социальной и криминологической профилактики преступлений в современной России: материалы Всероссийской научно-практической конференции (18-20 апреля 2002 г.). – Вып. 1. – М., 2002. – С. 122.

[13] Побегайло, Э.Ф. Концепция борьбы с преступностью и проблемы совершенствования уголовного кодекса Российской Федерации / Э.Ф. Побегайло // Пять лет действия УК РФ: итоги и перспективы: материалы 11 Международной научно-практической конференции, состоявшейся на юридическом факультете МГУ им. М.В. Ломоносова 30-31 мая 2002 г. – М., 2003. – С. 59.

[14] См.: Бойко, А.И. Репетиториум по Общей части уголовного права / А.И. Бойко. – СПб., 2005. – С. 140.

[15] Тимошкина, И.В. Социально-философский аспект аксиологии права: дис. … канд. филос. наук / И.В. Тимошкина. – Барнаул, 2004. – С. 11.

[16] Алексеева, Л.Б. Суд присяжных: пособие для судей / Л.Б. Алексеева, С.Е. Вицин, Э.Ф. Куцова и др. – М., 1994. – С. 7.

[17] Завидов, Б.Д. Комментарий к Закону «О статусе судей в РФ» / Б.Д. Завидов; под общ. ред. И.Г. Заздравных // СПС «Консультант Плюс».

[18] Степалин, В. Судебный марафон с препятствиями / В. Степалин // СПС «Консультант Плюс».

[19] Розин, В.М. Развитие права в России как условие становления гражданского общества и эффективной власти / В.М. Розин. – М., 2005. – С. 17.

[20] Там же. – С. 31.

[21] См.: Карнозова, Л.М. Возрожденный суд присяжных. Замысел и проблемы становления / Л.М. Карнозова. – М., 2000. – С. 284-296.

[22] Карнозова, Л.М. Гуманитарные начала в деятельности судьи в уголовном процессе: учебное пособие / Л.М. Карнозова. – М., 2004. – С. 27.

[23] Бербекова, Т.Х. Концепции государства в трудах политических мыслителей пореформенной России: дис. … д-ра полит. наук / Т.Х. Бербекова. – М., 2003. – С. 236.

[24] Там же.

[25] См.: Пахомов, С.А. Суд присяжных в Российской Федерации / С.А. Пахомов // В мире права. – 2001. – №2.

[26] Бойков А.Д. Третья власть в России / А.Д. Бойков. – М., 1997. – С. 56.

[27] Доклад Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации за 2005 год // Российская газета. – 2006. – 29 июня.

[28] Сенявский, А.С. Трансформация собственности в ХХ веке: модернизационные и демодернизационные процессы / А.С. Сенявский // Собственность в ХХ веке: сборник статей. – М., 2001. – С. 309.

[29] Тощенко Ж.Т. Парадоксальный человек / Ж.Т. Тощенко. – 2-е изд., перераб. и доп. – М., 2008. – С. 253.

[30] Новицкая, Т.Е. Правовое регулирование имущественных отношений в России во второй половине XVIII века / Т.Е. Новицкая. – М., 2005. – С. 195.

[31] См.: Чайка, В.Н. Элементы бессознательного в правовой реальности России: дис. ... канд.юрид.наук / В.Н. Чайка. – СПб., 2006.

[32] Экономические реформы в России. Итоги первых лет. 1991-1996. – М., 1997. – С. 198.

[33] Путь в ХХI век: стратегические проблемы и перспективы российской экономики / под ред. Д.С. Львова. – М. 1999. – С.148.

[34] Бенедикт, Р. Хризантема и меч: модели японской культуры / Р. Бенедикт. – 2-е изд., стер. – СПб., 2007. – С. 134.

 

 

Либерализм

 

Идеологическим обоснованием современной российской рецепции права является обретение государством европейского контура, необходимого для упрочения международного авторитета. Философскую основу рецепции составил либерализм. В литературе отмечается, что поскольку 90-е годы предыдущего века прошли под флагом радикально-либеральных реформ, постольку либерализм превратился фактически в официальную идеологию постсоветской России[1].

Известно, что в основе либерализма как политико-правовой доктрины лежит идея об абсолютной ценности и самодостаточности индивида. Формой такой самодостаточности выступает естественное право. Индивид – существо разумное – способен познать законы природы и преобразовать ее для удовлетворения собственных желаний. При этом речь идет как о природе естественной, т.е. об окружающей среде, так и о природе самого человека. Индивид преобразует окружающую природную среду, создает по своему усмотрению социальные институты и изменяет (совершенствует) самого себя. Таким образом, согласно либеральной концепции, не общество предшествует и социализирует индивидов, а самостоятельные индивиды создают в соответствии с собственной волей и разумом само общество – все социальные, в том числе и политико-правовые институты[2].

Несмотря на то, что сам либерализм как идейно-политическая доктрина далеко не однороден и имеет целый ряд течений, существует определенный набор фундаментальных идей и принципов, на которых базируется его теория и практика.

К таковым относятся:

– свободная рыночная экономика с доминированием частной собственности и последовательным отделением власти от собственности, с развитой многоаспектной конкуренцией;

– индивидуальная свобода как высшая ценность;

– правовое государство с демократическим механизмом формирования власти и контроля ее деятельности при обеспечении прав и интересов меньшинств;

– эффективная система защиты гражданских свобод и прав человека и обеспечение необходимых для того строгой законности и прочного правопорядка;

– создание гражданам возможностей для самореализации и удовлетворения своих жизненных потребностей в первую очередь посредством личных решений;

– широкая децентрализация в построении властно-управленческой системы с оптимальным разграничением полномочий разных уровней ее иерархии и эффективным местным самоуправлением;

– всестороннее развитие институтов гражданского общества;

– создание института свободной прессы, обеспечение идейного и политического плюрализма, свободы мысли и общественной деятельности, не посягающей на свободу других и основы правопорядка;

– открытость общественной системы[3].

По мнению Е.А. Шаталина, никогда не существовало особых разногласий по поводу того, что считать «официальными» ценностями и принципами либерализма. Главной из них, безусловно, является свобода, из которой логически вытекают ценности терпимости и частной жизни. Принцип конституционализма и «правления права» (в русском варианте – «правового государства») рассматривается как практическое и институциональное преломление основной либеральной идеи. Характерная обращенность к разуму или рациональности давала возможность приверженцам либерализма ассоциировать последний с «духом науки»[4].

Как замечает Дж. Грей, в настоящее время модернизация как общественно-политическое явление приравнивается к вестернизации, понимаемой как секуляризация или либерализация, как распространение институтов западного гражданского общества, принятие другими культурами западной морали, индивидуализма или самой идеи прогресса[5].

Его мнение дополняет А.И. Березин, считающий, что либеральный проект обустройства политической и правовой жизни общества – это не просто набор эффективных принципов, средств и институтов, утверждающих рационально организованный порядок отношений, но, прежде всего, целостный образ жизни, противостоящий и замещающий весь исторически сложившийся национальный вариант жизнедеятельности и сосуществования людей, поскольку содержит комплекс социально-правовых принципов, предписывающих лучший политический строй и наилучшие институты для всего человечества[6].

Иными словами, население, принявшее либерализм в качестве своей основной идеологии, в качестве государственной религии, должно полностью изменить свой природный менталитет, духовно переродиться. А это в большинстве случаев просто невозможно. Здесь уместно говорить именно о геноциде народов с иной правовой ментальностью, в частности – российского народа.

Идеи либерализма формируют процессы глобализации во всем мире. А поскольку современная глобализация представлена западноевропейской и североамериканской культурной, политической, правовой и экономической традицией, рассматриваемой как идеал современности, для большинства государств нет альтернативы институционализации рыночной экономики, либеральной демократии, приведению законодательства в соответствие с требованиями имеющей западноевропейские культурные корни Конвенции прав человека и основных свобод, нивелировке особенностей менталитета населения[7].

Исследователи отмечают, что современный российский либерализм, рассматриваемый как гражданский (либеральный) национализм и политическая русофобия, по сути, представляет собой единый проект, направленный на ликвидацию традиционной российской национал-имперской государственности, взамен которой предполагается окончательно разрушить органическое единство русского народа и превратить его в государство-нацию западноевропейского образца. В этом контексте русские этнонационалистические (нацистские) концепции обретения идентичности, неизбежно провоцирующие межплеменные конфликты на постсоветском пространстве, являются естественными союзниками политической русофобии, так как способствуют ослаблению и окончательному демонтажу российской государственности[8].

Совершенно справедливо мнение А.М. Величко, что государственно-правовой идеал, представленный концепцией политического либерализма и вытекающей из этой концепции моделью правового государства, является специфически западным, свойственным только для одной правовой культуры феноменом[9].

Либерализм российской государственности, как это провозглашено в Конституции, базируется на следующих фундаментальных принципах: на «экономическом либерализме», отсылающем к рынку и свободной конкуренции; на «политическом либерализме», основанном на торжестве прав человека и их приоритетном значении; на «моральном либерализме», провозглашающем свободу совести, при которой каждый человек сам становится судьей своих деяний[10].

Именно в рамках либерализма были приняты такие пользующиеся печальной известностью у российского народа законодательные акты, как Указ Президента «О мерах по либерализации цен»[11], «освободивший» со 2 января 1992 г. цены на подавляющее большинство товаров, Указ Президента от 29 января 1992 г. №65 «О свободе торговли»[12], ликвидировавший монополию государства на торговлю и дававший возможность заниматься ею каждому желающему, Государственная программа приватизации государственных и муниципальных предприятий в Российской Федерации на 1992 г.[13]

Социально-экономические последствия рецепции либерализма в рамках экономико-правовых преобразований сказались очень скоро: шокирующая инфляция, регулярно возникающие долги перед бюджетниками и пенсионерами, потеря сбережений, спад производства привели к массовому обнищанию населения России[14]; зачастую такие процессы обоснованно характеризуются как геноцид в отношении русского народа[15].

Очевидна принципиальная несостоятельность западных государственно-правовых и непосредственно правовых идей в совокупности для русского народа. Неконтролируемый либерализм закономерно привел к криминальной революции 90-х годов. Признан и бесспорный факт массового вымирания русского этноса.

Любопытно, что в настоящее время в науке все же идет признание теории либерализма, нашедшей свое законодательное закрепление в Конституции РФ, вредоносной. Так, об этом, хотя и несколько туманно, пишет в своей диссертации А.В. Хаванская: «Первый последовательно-либеральный правовой документ – Конституция РФ в своих нормах воссоздает заданную модель с «рационалистическим уклоном». Иначе говоря, в документе представлена неприменимая на практике аргументация. Так, принцип человека (личности) противопоставлен как ценность, задающая, соответственно, шкалу (ранги) объективных правовых приоритетов. Статья 2 Конституции РФ: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства». Объектом внимания позитивного права – «позитивизма законов» становится ценностная шкала, из которой должны выпасть все остальные объективированные реальности (вплоть до государства). В этой статье Конституции диссертант усматривает путаницу принципов, приводящей к их недейственности на практике. Если следовать логике рассуждений, данный текст можно истолковать так, что высшая объективированная ценность (достоинство) зависит от гарантий необъективированного субъекта – государства, в обязанность которого входит реализация объективированных прав и т.д. За чем следует и смешение в теории (права человека – приоритет перед государством) и практике («неценностное» государство диктует приоритеты «ценностных» прав)»[16].

Либеральные цели реформы трансформации собственности в постсоциалистических странах привели к глубокому спаду производства. Это связано с тем, что либерализация происходила по моделям, перенесенным напрямую из учебников по микро- и макроэкономике на практику. Так называемый Вашингтонский консенсус, лежавший в основе первой волны реформ в бывших социалистических странах, сводился к необходимости проведения политики финансовой стабилизации, освобождения цен и отмены планирования, а также приватизации государственной собственности[17].

При этом либералы пытаются достичь своих целей любой ценой. Достаточно процитировать А. Новикова, который считает, что реформа Гайдара «провалилась только потому, что она не опиралась на оккупационный режим… Все, что должно было составлять ее отличительные признаки – разовое освобождение цен, жесткая кредитная и бюджетная политика, финансовая стабилизация и локализация социального недовольства и политической оппозиции, – почти все из этого в послевоенной Германии было осуществлено при участии оккупационных войск». Соответственно, А. Новиков полагает, что «политическое обеспечение реформы у нас теперь может быть только одно – вненациональное», в форме «иновласти» и даже «иностранной интервенции». Несмотря на то, что это делает невозможным «осуществление самостоятельной внешней и внутренней политики», для автора данный вариант вполне приемлем, поскольку он относит себя к либералам, для которых «государство инструментально… поэтому и оккупация хороша или плоха в силу того, насколько хорошо или плохо она решает те или иные проблемы»[18].

А. Новиков в этом плане не составляет какого-то одиозного исключения. Другие ученые также настоятельно требуют авторитарных методов для внедрения либерализма. Так, академик РАН Ю. Волков считает, что «нашим властям не мешало бы проявить определенный авторитаризм – в рамках незыблемости принципов либерализма, против всего того, что в том или ином плане противодействует проведению глубоких реформ либерального характера». Более того, он вообще предлагал пересмотреть тезис о том, что авторитаризм несовместим с либерализмом, и, наоборот, демократия органично связана с либерализмом: «Если смысл демократии понимать точно, как политику, выражающую волю народа, наше столетие показало яркие примеры того, как такое волеизъявление было опорой тоталитаризма»[19].

Данное мнение является господствующим у реформаторов. Один из участников реализации «либерального проекта» в России, А. Улюкаев, считал, что «либерализм, либеральные ценности далеко не тождественны демократии». Демократию он рассматривал только как «политическую практику и механизм общественного упорядочения»[20].

Конечно, идеологические и мировоззренческие установки современной эпохи, поставившие под сомнение ценностные основания советского типа общества, на начальном этапе формирования (начало 90-х годов) были восприняты в качестве новации.

Процесс по рецепции либерализма в российскую правовую систему закономерно привел к реставрации в России капитализма периода начала XIX в. Тем самым Россия была отброшена на столетие назад со всеми вытекающими последствиями.

Конечно, справедливо мнение В.В. Обрежи, что именно наш российский капитализм хищнический, агрессивный, человеконенавистнический. Он не считает Россию и основные народы своими. Его цели – уничтожение этой страны как общенародного сильного государства, интенсивное сокращение населения, свертывание экономического развития, социальной защиты народа, уничтожение национальной культуры, образования, науки, технологии, ликвидация всякой системы безопасности и обороны страны. Беспредельная наглость новоявленных капиталистов, их ставленников во власти достигла таких пределов, что они уже ничего и никого не стесняются. Ими стерты с лица российской земли всякие ограничения, диктуемые нравственностью, совестью и состраданием к людям и т.д.[21]

Реципирование западной теории либерализма на российскую почву, не выработавшую защитных механизмов, закономерно приводит к губительным результатам. И здесь уже не помогут никакие императивные достаточно гуманные требования законодательства о труде. Известно, что сейчас случаи несоблюдения законодательства о труде составляют примерно третью часть от общего числа нарушений социально-экономических прав. Работодатели в большинстве своем игнорируют требования законодательства при оформлении трудовых отношений с работниками, их увольнении, обеспечении права на отдых и безопасные условия труда. Многочисленны нарушения, связанные с невыплатой или несвоевременной выплатой заработной платы[22].

Любопытно, что отрасль трудового права в рамках позитивного права продолжает динамично развиваться в русле «общечеловеческих ценностей». И такое «развитие» углубляет чудовищный разрыв между произволом работодателя и бесправием трудящегося. Теоретики трудового права, однако, не замечают такого разрыва. Общей тенденцией является декларирование правовой «пустоты»: «Трудовое право – одна из важнейших, ведущих, объемных и сложных отраслей права Российской Федерации, играющая основную роль в регулировании трудовых отношений работников с работодателями независимо от их организационно-правовых форм»[23].

При осуществлении рецепции либерализма в рамках построения капитализма также полностью замалчивался не только жесткий характер эксплуатации населения со стороны капиталистов, но и пресловутое «безвозмездное присвоение чужого труда».

Только сейчас экономисты начинают говорить, что безвозмездное присвоение чужого труда было неизбежно при полномасштабной рецепции западной культуры либерализма по следующим причинам:

– неравное общественное положение работодателя (собственника решающих средств производства и обращения, значительных социальных и духовных благ) и наемного работника, лишенного подобных преимуществ;

– хроническая и нередко массовая безработица, а также устойчивая инфляция, что позволяет снижать заработную плату;

– постоянная ожесточенная конкуренция между предпринимателями, требующая максимального сокращения финансовых затрат, в том числе при оплате наемных работников;

– устойчивая тенденция к интенсификации труда при неизменности заработной платы;

– широкое распространение экономического и другого монополизма, обеспечивающее крупное и массовое перераспределение результатов труда;

– все большее использование относительно низкооплачиваемых иностранных работников.

В результате делается весьма запоздавший вывод: «Все перечисленные обстоятельства не случайны, не преходящи; все они внутренне присущи капиталистическому обществу»[24].

Идеологи реформ забыли также «предупредить» население, что торжество западной либеральной цивилизации в мире закономерно сопровождается неудержимым ростом преступности и ужесточением самих преступлений.

Известен факт, что стоит только какой-нибудь стране воспринять в полном объеме западную модель развития, как почти сразу же ее население начинает утрачивать нравственные ориентиры. Следствием этого является рост насилия, агрессии в обществе. Причем и в самих западных странах-донорах, несмотря на все их экономические достижения, уровень насилия и агрессии не снижается, а, наоборот, неуклонно растет[25]. Известно, что за период 60-90-х годов ХХ века преступность увеличилась в США в 7 раз, в Англии и Уэльсе – в 6 раз, во Франции – в 5 раз, в ФРГ – в 3, в Японии – в 1,5 раза. После 1990 г. преступность на территории бывшего СССР выросла на 75%. По данным 4 обзора ООН, за 1985-1990 гг. средневековой прирост преступности в мире составил 5%[26]. В настоящее время ситуация в Российской Федерации выглядит следующим образом: из 12-15 млн. ежегодно совершаемых в стране преступлений официально регистрируется только каждое пятое (около 3 млн.), из которых лишь в половине случаев находят лиц, виновных в их совершении (1/10 от общего числа). Перед судом предстает только половина выявленных лиц (1/20, или 5% общего первоначально возможного числа), а получают наказания, связанные с лишением свободы, и того меньше – лишь 1/3. Принцип неотвратимости наказания за совершенное преступление не срабатывает в 95% случаев совершения таких преступлений, т.е. в 95% случаев при преступном посягательстве на свои права и свободы человек не получает эффективной помощи и защиты от государства[27].

В данном случае показательно, что криминальными делами нередко занимаются даже руководители буржуазных государств: премьер-министр Италии, канцлер Германии, президенты Южной Кореи, президент США и даже Генеральный секретарь НАТО. В сентябре 1993 г. почти половина итальянских парламентариев находилась под следствием или подозревалась в различных преступлениях (главным образом во взяточничестве). Что же здесь говорить о российской политической элите…

Вызывает интерес попытка оправдать разгул преступности исконным криминальным характером россиян. Ю.В. Грузов пишет: «Когда наступило духовное раскрепощение личности и общества, освобожденный, но невоспитанный дух индивидуализма вырвался на свободу, увлекая людей на антиобщественные и противоправные формы поведения и действия. Человек пытался реализовать себя, свои возможности, заложенный в нем потенциал сейчас, сиюминутно, не задумываясь о целесообразности, возможности и последствиях предпринимаемых усилий на том или ином направлении»[28].

С другой стороны зашел В.В. Оксамытный, написавший в 1990 г. следующее: «Правовые реформы ставят целью устранить прежние механизмы, которые сковывали и все еще продолжают сковывать общественную активность, а также создавать такие юридические формы, что позволили бы максимально стимулировать инициативу и самостоятельность людей, направить их деятельность на решение задач по укреплению перестройки»[29].

В.Ф. Шаповалов, по всей видимости, считает криминальность характерной чертой русского человека, приводя некие исторические параллели: «… Уместно вспомнить, что К.П. Победоносцев, влиятельный государственный деятель царской России конца XIX в. (обер-прокурор Святейшего синода), который вряд ли мало знал свою страну, говорил, что “Россия – это ледяная пустыня, по которой ходит лихой человек”. “Лихой” в этом контексте означает не столько “разбойный”, сколько “вольный”, “не ведающий внутренних ограничений”, “заряженный энергией на любое дело, как на доброе, так и на злое”. Победоносцев считал главным и, по существу, единственным средством сдерживания человека такого типа деспотизм государственной власти. Однако следует заметить, что деспотическая власть, ставя заслон проявлениям агрессивной стороны человеческой природы посредством жестоких ограничений и запретов, лишь способствует накоплению мощного заряда негативной энергии. Накопленный потенциал разрушения прорывается с невиданной силой в критические моменты истории, сметая на своем пути все и разрушая ранее достигнутое. К сожалению, так не раз бывало в истории России, и сегодня мы вновь стоим перед задачей прорвать наконец замкнутый круг деспотизма и разрушения, с тем, чтобы Россия твердо встала на путь не мнимого, а подлинного демократического развития»[30].

В преступном характере россиян убеждена и г-жа Е. Афанасьева. Ей принадлежит следующее глубокомысленное рассуждение: «Но насилие против государства и его представителей общественное сознание пока еще считает преступлением. И то – только в центре. А на окраинах – там в рыбинспекторов и прочих представителей власти, которые от имени государства мешают гражданам выживать “кто как может”, давно уже стреляют без раздумий. О кавказских республиках уж и не говорим… Так что не удивляйтесь, если через пару лет после победы “оранжевых” такой же обыденностью, как сейчас неуплата налогов, станет, например, отстрел шоферами автоинспекторов, вымогающих взятки на дорогах. Причем другие водители будут проезжать мимо, и никто ничего “не будет замечать”. Как сейчас никто не бежит в милицию, если узнает, что его знакомый не заплатил налоги…»[31].

Мы же, со своей стороны, надеемся, что г-жа Афанасьева не ограничивается декларациями о некоей «паскудности» российского народа, а и сама исправно и полноценно исполняет свой гражданский долг по оповещению милиции и других правоохранительных органов о неуплате друзьями и знакомыми налогов и о прочих их разнообразных «прегрешениях», а те отвечают ей такой же доброй взаимностью. Надо же кому-то действительно бороться с этим жутким российским правовым нигилизмом…

В настоящее время стало очевидным, что современная правовая идеология противоречит базовым ценностям общества, таким как коллективизм, равенство, справедливость, долг, общественная самоотдача, самопожертвование, общественное признание, благополучие семьи и т.д. В то же время предложенные партиями либерально-демократической ориентации ценности: прагматизм, индивидуализм, общество потребления, утилитаризм и т.д. – уже обнаружили свои тупики и невостребованность общественным сознанием[32]. Становится очевидным, что реформы в современной России порождают не «государственного», а «частного» человека, т.е. озабоченного, прежде всего, собственным благополучием и благополучием своей семьи[33], что, в принципе, недопустимо в суровых российских условиях для жизнеспособности российской цивилизации.

Но именно этого не желает замечать российская интеллигенция. Олицетворением веры в либерализм служат строки А.В. Атаева: «Только пользующиеся всеми правами и свободами люди могут сознательно участвовать в управлении делами государства и общества и готовы самоотверженно защищать их от внутренних и внешних угроз»[34].

Представляется крайне важным уяснить специфику функционирования либеральной модели в российских условиях. Для нее характерно восприятие любой правовой идеи, нравственных принципов в числе средств достижения определенных социальных и политических целей. Институты западной культуры, западноевропейские социально-правовые модели не воспринимаются в России как элементы саморазвития личности, индивида. Либеральные конструкции, отражающие правовое и нравственное развитие западного общества, не могут быть основой правового регулирования и силой поддержания социально-политических традиций в России[35].

Как справедливо заметил В.Н. Синюков, если в советское время отчуждение права от национальной культуры имело форму классового интернационального глобализма, в принципе выделяющего только два – эксплуататорский и антиэксплуататорский – типа государства и права, то теперь основой такого глобализма «стала планетарная культура», в которой право лишь призвано фиксировать в нормативной форме духовные ценности и достижения, накапливаемые человечеством: демократию, права человека, мораль, справедливость, житейские мудрости, милосердие и т.п. В результате Россия вновь подверглась типологической операции – на этот раз по новому, но столь же отрешенному от ее сущности образу[36].

Для примирения либерализма с общественным сознанием России активно делаются попытки выдать либерализм за исконно русскую идеологию. Уже не удивляют рассуждения наподобие такого: «Русский либерализм имеет свои довольно глубокие исторические корни. Уже первый свод норм древнерусского права – Русская Правда (XI в.) – содержит нормы уголовного и процессуального права, нормы, с помощью которых предпринималась попытка регулировать отношения между людьми. Учитывая, что правовое положение личности в обществе в концепции либерализма занимает исключительно важное место, попытки древних русичей создать писаные нормы регуляции этих отношений можно считать зародышами правового определения свободы личности, протолиберальных канонов»[37].

В этом же русле В.А. Громыко доказала «либеральный» характер языческого менталитета древних руссов: «Русичи-язычники руководствовались неписанными нормами поведения, “высшим руководством” выступали различные божества, при всем многообразии которых каждое выполняло собственные функции и “руководило” определенной сферой жизнедеятельности человека. На наш взгляд, языческое мировосприятие и регулирование можно сравнить с современной системой права в том разрезе, что определенный пласт общественных отношений регулируется соответствующей отраслью права. По данной аналогии Громовержец Перун в настоящем понимании – это Основной закон государства – Конституция Российской Федерации»[38].

Г.В. Мальцев также пришел к выводу об исконности для россиян либерализма. По его мнению, «самый серьезный урок из исследований юридического фольклора состоит в том, что многие фундаментальные принципы, которые считаются порождением современной цивилизации права, на самом деле открыты юридической мыслью времен обычного права. Изучая максимы фольклорного правосознания, мы как бы докапываемся до самых глубоких исторических корней известных ныне юридических институтов, в том числе и тех, которые сегодня объявляются ценностями западной демократии, общепризнанными принципами международного права»[39].

В «выдавании» иностранного за отечественное не отстают и политические партии. Так, в «Российском либеральном манифесте», принятом на съезде СПС в декабре 2001 года, в разделе «Российский либерализм: прошлое и настоящее» утверждается как основное положение «отечественность» либерализма: «Либерализм в России как умонастроение, как школа политической мысли и практика важнейших государственных реформ опирается на давнюю и достойную традицию. Идея правового государства присутствовала в замыслах и практике российских реформаторов XIX столетия – от Михаила Сперанского до Александра II. Фундаментальная ценность гражданских свобод осознавалась и пропагандировалась великими представителями российского либерализма – Борисом Чичериным и Владимиром Соловьевым».

Любопытен факт выдачи основ либерализма за основные черты российской ментальности. Так, В.В. Бурдейный пишет: «Социологические исследования, проведенные фондом «Общественное мнение» по проблемам либеральных ценностей в массовом политическом сознании россиян, показали, что значительная часть положительно относится к либеральным ценностям. К ним относятся следующие:

- жизнь отдельного человека выше любых других ценностей;

- закон обязателен для всех – от президента до рядового гражданина;

- собственность человека священна и неприкосновенна;

- государство тем сильнее, чем строже соблюдаются в нем права и свободы человека;

- главные права человека – право на жизнь и право на защиту чести и достоинства личности;

- россиянам свобода нужна не меньше, чем людям на Западе»[40].

Конечно же, никакой «отечественности» либерализма, особенно в современном его варианте, нет и не могло быть. Это исключительно вредоносный политический миф.

Безусловно, отдельные элементы либерализма прослеживаются в российской истории на всем ее протяжении. Так, в Правде Ярослава 10 посвящены из 17 статей правам личности (речь идет о членах городской общины: они вооружены, ходят на пиры, владеют рабами и другим движимым и недвижимым имуществом). Они защищают жизнь и здоровье свободного человека. Еще четыре статьи посвящены имуществу свободного. Оскорбление, нанесенное свободному холопом наказывалось штрафом в 12 гривен, что более чем в два раза превышает сумму, назначаемую за убийство чужого раба. Стремление защитить честь и достоинство свободного мужа можно усмотреть в статьях: 8 – об усе и бороде, штраф за повреждение которых был такой же (12 гривен), а это, кстати, более чем полвоза ржи (ее рыночная стоимость в XIII в. составляла 9 гривен) или более сорока бобровых шкур (10 гривен), по меньшей мере 8 коров (корову в сер. XII века можно было купить за 1-1,5 гривны), 6 рабынь (в берестяной грамоте №831 упоминается рабыня ценой в 2 гривны, а также раб и рабыня общей стоимостью в 7 гривен); ст. 9 – об угрозе ударить мечом (за это давали одну гривну) и ст. 10 – об оскорблении действием («Аще ли ринет мужь любо от себе любо к собе…», штраф за это – 3 гривны). Между тем в Правде Ярослава нет ни одной статьи, защищающей личность князя (отдельно от других членов городской общины) и даже его имущество. Они появляются только в Правде Ярославичей и касаются лишь имущества, но не личности князя. В пространной редакции Русской Правды количество статей, посвященных княжеской собственности, стало гораздо больше, но остались и все статьи о правах свободной женщины.

О значении «свободы» для русича говорит и то, что служба князю вообще воспринималась на Руси как рабство[41]. Данное положение основывается на словах Даниила Заточника: «Зане князь щедръ отець есть слугамъ многиим… Доброму бо господину служа дослужится слободы, а злу господину служа дослужиться болшеи роботы»[42]. Б.А. Романов пояснял слова этого древнерусского автора: «Работа» (производительный труд) противополагается у него «свободе» (дослужиться «свободы» или «большие работы»). Да и само слово «работа» в основе своей имеет «раба»: «работа» означает «рабство», «работное ярмо» – это и рабское и трудовое иго, «работать» (трудиться) и «работить» (порабощать) – одного корня <…> личный труд в сознании «свободного» мужа неизменно котировался как признак подчинения и неволи. Соответственно и «свободный» муж как-то не мыслился без раба (и робы), раб – это непременная принадлежность быта «свободных». А те, кто рабов не имел, стремились ими обзавестись всеми правдами и неправдами. Служилые люди типа тиунов, видимо, и в самом деле жили неплохо: пили с князем мед, ходили в красивых и богатых одеждах, выступая от имени князя на суде, злоупотребляли своим положением, «холопье имя» лишало их главного – свободы[43].

Но, конечно, признавать русских носителями идеи западного либерализма просто глупость. Все разговоры о природной либеральности русских – не более чем псевдонаучные фантазии авторов. Если бы Россия восприняла раньше в полной мере западную идеологию либерализма, то здесь, скорее всего, жили бы вместо русского уже совсем иные народы, отличающиеся более здравой государственной идеологией.

Достаточно интересны факты противоречия либерализма основным религиям, правовой ментальности народов, населяющих Россию. Вот, например, Э.А. Петров справедливо пишет следующие строки: «… Для мусульманина Коран и Сунна, являются действующими нормативными актами, точнее источниками права, поэтому юридические нормы шариата являются для него действующими нормами. Фактически мусульманин в нашей стране поставлен в ситуацию юридического конфликта, коллизии законов: законов Российской Федерации и «законов шариата»».[44] Хотелось бы продолжить мысль этого автора: любой россиянин поставлен в ситуацию юридического конфликта, коллизии законов: законов Российской Федерации и законов отечественной правовой ментальности – добра, справедливости, коллективной взаимовыручки.

В данном случае интересна попытка А.Ю. Мордовцева, «разбавить» конституционный либерализм исконными российскими ценностями, которые в принципе должны полноценно заместить этот западный либерализм. Он предлагает в связи с тем, что приоритетами современной отечественной Конституции, кроме всего прочего, следует считать не только признание в ней прав и свобод человека в качестве высшей ценности (ст. 2 Конституции РФ), но прежде всего его достойное существование (ст. 7 Конституции РФ), определенный уровень жизни членов общества, гарантируемый государством; социальную справедливость (партнерство по решению общих дел); закрепление, четкую фиксацию в Основном законе страны коллективных прав (женщин, инвалидов, пенсионеров, детей и др.) и института коллективного действия[45].

Однако это предложение в настоящих условиях является лишь самобытной фантазией автора. Российская Конституция сформирована таким образом, что какие-либо изменения в ней просто невозможны. Но, кроме того, разве правящую элиту в этой стране интересует российский народ? Поэтому, эта правящая элита пока будет у власти, либерализм и основанная на нем передовая российская Конституция будут незыблемы.

Отдельные представители Церкви также убеждены в пагубности для российского правосознания западного либерализма. Так, митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, обращаясь к людям на Западе, воспитанным на либеральных ценностях, восклицает: «Подумайте о будущем человечества. Потому что, упразднив падшего человека, вы высвободили страшный разрушительный потенциал человеческих страстей и инстинктов, которые в условиях либеральных свобод способны разрушить человеческую цивилизацию. И поэтому наш ответ миру должен быть таким: укорененная в священном Предании Церкви жизнь человека, его православный образ жизни, предполагающий борьбу с грехом и освобождение от власти диавола, – непременное условие выживания цивилизации в современных условиях. Сегодня другого ответа и быть не может»[46].

Кроме того, по мнению митрополита Кирилла, либеализм находит свою реализацию в свободе гомосексуализма – идеи, несовместимой с православной ментальностью. Он рассуждает так: «Согласно воззрениям, утверждаемым в современном обществе, гомосексуализм представляется явлением терпимым, допустимым и легальным. Потому что ныне принятые в западных обществах морально-правовые нормы базируются на либеральной идее, провозглашающей приоритет прав человека. И некоторые протестанты считают неотъемлемым правом человека в том числе и выбор им сексуальной ориентации, причем выбор, в который никто не смеет вмешиваться. Это проявление либеральной идеи в чистом виде, равно как и противоречащая христианскому преданию идея женского священсвта, которая также была усвоена протестанством. Идея женского священства была сформулирована в контексте борьбы женщин за равные права с мужчинами. Логика здесь такова: если женщина способна наравне с мужчиной быть политиком, ученым, пилотом, то почему она не может быть священником?».[47]

Любопытно, что принципиальный отказ от политики «либерализации» дает мгновенные положительные результаты. Россияне были очень удивлены успешной деятельностью правительства Примакова, которое, просуществовав буквально несколько месяцев, сумело стабилизировать ситуацию, действуя совершенно вразрез с требованиями неолиберальной ортодоксии. Сделав свое дело, приведя экономику в порядок и добившись возобновления экономического роста, кабинет Примакова был вынужден уйти[48].

Однако, несмотря на очевидную вредоносность либерализма для населения России, эта государственная идеология «почему-то» является незыблемой и несменяемой.

Нельзя забывать, что само существование государственной идеологии в России находится под строжайшим запретом Конституции. Отказ от государственной идеологии рассматривался в свое время как истинное достижение российской цивилизации: «Воцарение государственной идеологии приводит к гигантской и бессмысленной растрате интеллекта, энергии, всех сил нации. С одной стороны, создается мощнейший аппарат насилия, выслеживающий и подавляющий инакомыслящих. С другой – в числе реальных и потенциальных ина

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.