После исправления и достижения христоподражательного настроения сердца подвижника, св.Лествичник на следующих трех степенях указывает ему путь к обновлению и другой силы душевной - ума. Назначение этой силы состоит, главным образом, в том, чтобы она была для души нашей, как духовное око, как свет на пути нашем, чтобы она руководствовала нас к святой деятельности по воле Божией, указывая нам безошибочно, что истинно, что честно, что достославно (Фил. 4, 8), давая нам разуметь, что есть воля Божия (Еф. 5, 17); чтобы была, так сказать, царем в нашей душе, управляя всеми ее силами, как высшими, так и низшими, благоустраивала и приводила в должный порядок их деятельность, особенно бдительно надзирая за способностями, непосредственно ей подчиненными: памятью, воображением, рассудком; в том, чтобы непрестанно возносилась к своему Первообразу, созерцала Его бесконечные совершенства и пребывала в Его свете. Между тем, вследствие падения наш ум является обложенным густою мглою, которая отнимает у него способность ясно различать добро и зло. Оттого даже и добрые наши действия большею частию бывают такого рода, что в них всегда есть примесь зла. Только говорится, что ум - царь в голове, а на самом деле он далеко не всегда имеет законную власть в нашей душе. Все ее силы очень часто действуют совсем независимо, а иногда и прямо вопреки уму, являясь исполнителями требований не его, а чувственности. С высоты светлой области мира духовного, с высоты богосозерцания, куда бы должен был наш ум устремлять свои полеты и где бы должен витать постоянно, ниспал он в дольнюю область мира душевного, плотского, чувственного, в понятиях которого теперь и вращается. Поэтому подвижник, желающий обновить свой ум, возвести его к первоначальному достоинству, силе и значению, приблизить его к уму Божественному, должен: во-первых, возвратить себе утраченную способность со всею точностию различать добро и зло; как лучшее средство к тому, или как самое стяжание этой драгоценной способности, преподобный Лествичник назначает в подвиге двадцать шестой степени занятие рассуждением о помыслах, пороках и добродетелях, и притом рассуждением благорассмотрительным, т.е. глубоко внимательным и тонким; во-вторых, возвратить уму утраченные права управления силами души и благоустроения их деятельности, чтобы внутренняя жизнь шла тихо и безмятежно; как надлежащее средство к достижению этого Преподобный назначает подвижнику подвигом двадцать седьмой степени безмолвие; в-третьих, извлечь ум из нечистой и греховной бездны и устремить взор его к невечернему свету, к Солнцу правды; средство и вместе с тем самое действие возношения ума к горнему миру, на высоту богосозерцания, кроме постоянного памятования вездеприсутствия Божия, есть молитва. Поэтому Преподобный упражнение и обучение в ней и назначает подвигом двадцать восьмой степени.
Предметом двадцать седьмой степени преподобный учитель назначает безмолвие, как средство усмирения помыслов и приведения в благой порядок вообще деятельности сил душевных и восстановления в душе владычества разума. Действительно, безмолвие есть лучшее к этому средство. «Безмолвие, - говорит Преподобный, - есть познание и благоучреждение движений и чувств телесных, безмолвие есть знание своих мыслей». Безмолвие может быть двух родов: как особенный образ жизни иноческой, состоящей в постоянном и совершенном уединении, в удалении даже от общения иноческого; и как частное правило жизни, которое может выполнять и всякий ревнитель благочестия и которое состоит в возможном удалении от всего, что может развлекать и рассеявать. Та цель, для которой безмолвие предлагается здесь подвижнику, в полной мере достигается только безмолвием первого рода, которое называется отшельничеством. Потому Преподобный, говоря о безмолвии, и имеет в виду безмолвие именно такого рода. «Безмолвие, - говорит Преподобный, - неискусных людей погубляет». Поэтому оно может быть полезно только для немногих, уже преуспевших, а для большей части лучше вовсе не прибегать к столь опасной мере, чтобы не сделаться для врагов своих предметом смеха, а для прочих подвижников предметом соблазна. «Никто да не дерзает направлять своих стоп к безмолвию, когда он еще подвержен гордости, лицемерию и памятозлобию, чтобы вместо ожидаемой пользы не навести на себя одного только безумия». Таким подвижникам полезнее будет упражняться в безмолвии последнего рода, так как и оно, хотя не в такой мере, как отшельничество, однако же может приводить к желаемой цели.
Для того, чтобы наша молитва была богоугодна, надо прежде совершения ее приготовить душу свою приведением в порядок и настроением к благоговению всех ее способностей, как и премудрый советует: прежде, нежели начнешь молиться, приготовь себя, и не будь, как человек, искушающий Господа (См. Сир. 18, 23). Предметом нашей молитвы должно быть или славословие и благодарение Богу за Его бесчисленные к нам благодеяния, или предложение прошений, прежде всего и более всего о нуждах духовных и потом о нуждах телесных. Постоянным же и главным предметом этих прошений должно быть прошение об оставлении грехов. При этом нужно соблюдать одно правило благоразумия, предписываемое Преподобным: «Не исчисляй подробно при молитве своей всех телесных пороков, каковы они сами в себе, чтобы тебе самому клеветником не сделаться». По просьбе другого можно усердно молиться о его спасении даже и тому, кто не стяжал еще дара молитвы. Но и здесь нужно также помнить иноку одно правило благоразумия, указываемое Преподобным: «Опасайся без рассуждения молиться за всякую женщину, чтобы враг не сделал на тебя нападения с другой стороны». «Хотя бы, - говорит Преподобный, - ты вошел на самый верх лествицы добродетелей, однако всегда молись об оставлении своих прегрешений, подражая апостолу Павлу, который при всей своей святости почитал себя первым грешником» (См. 1 Тим. 1, 15). Что касается внешних действий молитвы, каковы наружные изъявления телесные, слова и т.п., то они составляют действительную ее принадлежность, как необходимое выражение внутренних благоговейных молитвенных расположений, и вместе с тем являются средствами возбуждения их. Совершать их надо с усердием и неленостно. В частности, в выражении молитв словами Преподобный советует избегать многословия (См. Сир. 7, 14) и красноречия, так как и то, и другое совершенно бесполезно само по себе и может развлекать. Вообще же молитвою надо заниматься усердно и постоянно (См. 1 Сол. 5, 12; Еф. 6, 18), пребывать в ней особенно в те счастливые минуты, когда от нее чувствуется некоторое внутреннее услаждение: «Так как, - говорит Преподобный, - в то время вместе с нами молится Ангел-Хранитель» и, может быть, такого времени, столь удобного к прощению грехов наших, в другой раз во всю жизнь свою не получим. Непозволительно отлагать молитву из-за какого-нибудь обыкновенного дела, это можно позволить разве только ради отправления нужнейших духовных дел. Непростительно не только совсем оставлять молитву, но и немного ослаблять ее, даже в тех случаях, когда, молясь долгое время, прошения своего не получаем (См. Кол. 4, 2). «Впрочем, - заключает Преподобный, - молитве нельзя научиться из книг, надо упражняться в ней, и только тогда узнаем ее достоинство».
Обновление воли
Степень XXIX
Для полноты духовного обновления подвижнику остается еще содействовать изменению, перерождению своей воли, совершаемому благодатию; вместо воли греховной, всегда преклонной к злу, всегда послушной страстям, стяжать волю святую, бесстрастную, стремящуюся только к тому, что истинно, что честно, что чисто, что только добродетель и похвала (Фил. 4, 8), а по преимуществу, к высочайшему добру - Самому Богу. Совершение этого преподобный учитель назначает подвигом двадцать девятой степени своей Лествицы. Сущность этого подвига - бесстрастие - Преподобный объясняет так: «Бесстрастие имеет та душа, которая столь привыкла к добродетелям, сколь развратные люди пристрастились к сластолюбию и роскоши. Не составляется царская диадема из одного драгоценного камня, равным образом и бесстрастие не может быть совершенно, если мы хотя бы одну какую-нибудь добродетель презрим». Бесстрастный человек уже не сам живет, но живет в нем Христос (См. Гал. 2, 20). «»Истинно бесстрастен тот, кто плоть свою от всякого растления очищает, а ум выше всякой твари возносит, чувства же все покоряет разуму, и представляет лицу Божию свою душу, которая всеми силами своими к Нему стремится». Если так, то подвизавшийся подвигом добрым на предыдущих степенях уже достаточно приготовил себя к этому богоподобному бесстрастию. Почему так? Потому что воля наша до тех только пор зла, до тех только пор наклоняется к греховным действиям, пока в сердце еще кроются, а умом оправдываются помышления злые, пока живет в нем порочное, греховное начало. Очистились и освятились они, - святою и благопреклонною станет и наша воля, на всякое дело благое уготованной, так как она есть служебная сила двух первых сил. А предварительными трудами подвижник уже обновил, совершенно исправил их. Потому-то Преподобный и не указывает каких-нибудь особенных средств к стяжанию бесстрастия воли, почитая лучшими к тому средствами предыдущие подвиги.
Степень XXX
Наконец, подвижник уже близ предела своего многотрудного и многоболезненного подвига. Ему остается сделать еще один шаги лествица духовного совершенства пройдена... О лествице, которую Иаков увидел во сне, сказано: Господь стоит на ней (Быт. 28, 13), т.е. на самом верху ее. И о нашей лествице духовных совершенств можно сказать подобное: ее венчает Сам Бог, как высочайший образец нашего совершенства и как последняя цель всех наших трудов (См. Мф. 5, 48). Поэтому вступление на последнюю степень Лествицы есть не что иное, как вступление в приискреннейшее общение с Самим Господом Богом всеми силами души: умом через живую веру, чувством через твердую надежду, волею через пламенную любовь, особенно же через любовь, которая всего более и уподобляет нас Богу (См. Еф. 5, 12) и приближает к Нему. Вот почему высшею мерою христианского совершенства всегда полагается союз веры, надежды и любви, с особенным, однако же, предпочтением последней! Вот почему и преподобный Иоанн на последней степени своей Лествицы указывает подвижнику этот союз, и также с особенным превознесением любви, да будут в ней укоренены и утверждены все подвижники (Еф. 3, 18)! Трудно дать ясное понятие об этих добродетелях тому, кто не обладает ими, чье сердце не проникалось ими, ведение их приобретается собственным духовным опытом каждого. Потому и наш учитель мало распространяется о них. Взаимное тесное отношение между верою, надеждою и любовию Преподобный объясняет отношением, какое находится между лучом солнечным, светом и самым солнцем. Вера, в смысле познания Бога, стяжается чистотою сердца и любовию. Надежда есть как бы некоторое уже обогащение невидимым богатством и, прежде получения сокровища, почти уже несомненное обладание им. Любовь... «Кто кого любит истинно, тот всегда любимую особу воображает и в уме своем с услаждением объемлет, так что и в самом сне она ему представляется. Как случается в вещах телесных, так точно бывает и в духовных». Что касается силы этого святого чувства, какую оно должно иметь в подвижниках в отношении к Богу, то для нее нельзя назначить никаких пределов, любовь к бесконечному Богу должна быть беспредельной. «Не столько мать привержена к своему младенцу, - говорит Преподобный, - сколько сын Божией любви прилепляется к Господу». Любовь - чувство сыновнее, ей чужд страх, чужда ненависть к какому-нибудь из ближних, которые все суть дети Одного Отца небесного, следовательно, нерасположение к ним относится и к Самому Богу и есть выражение недостатка любви к Нему. «Любовь производит дар пророчества и чудотворений. Любовь есть бездна просвещения. Любовь есть огненный источник, который чем более в сердце человеческое втекает, тем большую производит в нем жажду и его воспламеняет. Любовь есть ангельское состояние. Любовь возводит нас к блаженной вечности». Вот почему конец завещания Преподобного есть любовь от чистого сердца! (1 Тим. 1, 5).
