Образ собаки в мифологии, космологии и ритуалах жизненного цикла

Роль собаки в традиционном хозяйстве нанайцев тесно свя­зана с её функционированием в области духовной культу­ры, где она выступает в качестве посредника между миром людей и сверхъестественными силами. В комплексе традици­онных культов и ритуалов, в шаманстве и праздниках собака играла большую роль не только как жертвенное животное, но и как проводник душ умерших, помощник шамана практиче­ски во всех видах обрядов.

До настоящего времени у нанайцев бытуют древние антро­поморфные верования, отражающие представления, в которых собака выступает в образе человека в шкуре. Такое наказание человеку предстоит в том случае, если в настоящей жизни он ведёт неправедный образ жизни, за что в будущем своём про­явлении он будет оплачивать грехи в зверином образе. Соглас­но традиционному мировоззрению нанайцев в обществе осуж­далось насилие над собакой. Обычно собака пользовалась лю­бовью всех домочадцев, начиная от младших и заканчивая са­мыми старшими в семье. Отражение этих представлений, свя­занных с образом собаки, мы находим в многочисленных фоль­клорных произведениях. В сказке «Пёс-Мэргэн» собака являет­ся главным персонажем произведения. Такой мэргэн в челове­ческом образе является могучим богатырём, удачливым охот­ником и рыбаком, он захватывает в плен множество людей, же­нится на прекрасных женщинах и т.п. [39, с. 174-183]. Антропо- морфизация образа собаки в фольклоре нанайцев является от­ражением её высокого статуса, особого отношения к ней в тра­диционной культуре. Многие примеры в мифологии находят отражение и в реальной жизни, где взаимоотношения человека и собаки больше дружеские, партнёрские, при этом исключая взаимоотношения хозяина и рабочего животного.

В духовной культуре нанайцев с образом собаки связан об­ширный пласт мифологических воззрений, верований, про­мысловых и лечебных ритуалов. Сходные представления про­слеживаются у многих народов, исторически связанных с ми­ровыми центрами доместикации этого животного. Посред­ством сказок и преданий, в том числе и о собаках, старшее по­коление нанайцев передавало молодежи нравственные этало­ны, мудрость экологического симбиоза с окружающим миром.

В космологических представлениях народов мира образ со­баки занимает одно из значимых мест. Известны мифологиче­ские сюжеты, в которых присутствует образ собаки, спасающей своих хозяев от всевозможных бедствий, а также космологиче­ские сюжеты о собаке, связанной с небесными телами и с кос­мосом. Фантазией людей она с незапамятных времён помеще­на на небо, в созвездие Большого и Малого Пса [37, с. 210]. На­блюдения за небесными светилами нашли отражение в мифо­логии нанайцев. Созвездие Большой Медведицы ассоциирова­лось с охотником, собакой и небесными вешалами. Перемеще­ние Луны по небосклону, её фазы, загадочные и пугающие зат­мения побуждали людей к собственному осмыслению этих яв­лений. У многих народов затмение Луны ассоциировалось с по­жиранием светила мифической собакой [42, с. 80]. В космоло­гических воззрениях нанайцев, равно как и у других народов Амура, есть представления, имеющие один исходный базис. На­пример, у тунгусо-маньчжуров и нивхов широко распространён сюжет о Небесной собаке, поглощающей Солнце и Луну. В фоль­клоре нанайцев особое место занимает образ мифической же­лезной суки Сэлэмэ Вэчэ, предназначение которой заключает­ся в пожирании двух светил. Из боязни, что мифическая собака поглотит Солнце, нанайцы пугали её громким стуком в метал­лическую посуду. Болонские нанайцы, чтобы ублажить небес­ную собаку, в качестве жертвы приносили ей головы щенков, считая, что это её любимое лакомство [Устное сообщение Н.Б. Киле]. Подобные представления прослеживаются у нанайцев всех территориальных групп, в частности у представителей ро­да Киле, в 1920-х гг. был зафиксирован миф, в котором отра­жены общеамурские представления о затмении Луны. «... У бо­га есть собака - сучка. Он её отпустил, и она укусила Луну» [84. Д. 27. Л. 27]. Этот сюжет распространён не только в мифологии тунгусо-маньчжуров, подобные представления прослеживают­ся и у нивхов, а также в верованиях китайцев и других этносов. В фольклоре нанайцев р. Тунгуски железная сука Сэлэ Вэча спо­собствует рождению главного героя от человека и мифическо­го существа Калгама [21, с. 4].

Безусловно, этнокультурные особенности нанайцев нашли отражение и в фольклорных произведениях. У джуенских на­найцев, как и в целом фольклоре нанайцев, образ Железной Собаки имеет сложный, неоднозначный характер. Он много­образен в своих проявлениях: наделён всевидением, способ­ностью выявлять отрицательные свойства духов и человече­ских персонажей, пожирание лишних людей в селении симво­лизирует её охранную, очистительную функцию. В финале Со­бака после обряда очищения превращается в девушку - неве­сту богатыря. Обращение животного в человека встречается во многих мифологических традициях, у нанайцев эти сюже­ты занимают особое место в фольклоре. Одна из важных черт в нанайской мифологии - это антропоморфизация образа со­баки. Образ Железной Собаки наделён могущественными воз­можностями, и все же её охранной функции отводится первое место [39, с. 290-301].

Мифы и верования, связанные с образом собаки, функцио­нируют на протяжении длительного времени. У нанайцев су­ществуют представления о сверхъестественных качествах со­баки, её непосредственной связи с вредоносными водяными и таёжными духами мя ингдани, имеющими собачий облик. Тер­мин мя соотносится с названием миава, так нанайцы называ­ли сердце, значит этот вредоносный в образе собаки дух име­ет прямое отношение к заболеваниям сердца.

В представлениях нанайцев собака обладала антропо­морфными свойствами, в связи с этим использование в пи­щу собачьего мяса было табуировано. В традиционной куль­туре нанайцев собака наделялась сверхъестественным чу­тьём, с помощью которого она опознавала злых духов, их при­ближение и злые намерения останавливал её лай и рычание [32, с. 66]. В мифологических традициях у многих народов ми­ра встречается образ четырёхглазой собаки, обладающей ма­гическими возможностями видеть обитателей потусторонне­го мира благодаря наличию «удвоенного зрения» [37, с. 202- 203]. Нанайцы чёрную собаку с жёлтыми бровями наделяли особыми свойствами, считая мушки над глазами второй парой глаз, следовательно обладающей удвоенным зрением.

В верованиях нанайцев, негидальцев и ульчей зафиксиро­вано функционирование аналогичных представлений, в кото­рых фигурирует образ «четырёхглазой» собаки. По рассказам найхинского нанайца Н.П. Бельды, его собака по кличке Букет обладала такими свойствами. Однажды в тайге Букет неожи­данно ощетинился, стал рычать на лежащее впереди дерево, при этом долго не хотел успокаиваться. Н.П. Бельды, вспоми­ная рассказы матери-шаманки о действиях в подобных ситуа­циях, поглядел между ушей собаки в том направлении и уви­дел смеющегося старика, тыкающего в него пальцем. Н.П. Бель- ды опознал в старике злого духа и быстро выстрелил в него из ружья. Посмотрев вновь между ушей собаки, он ничего более не увидел. Похожие верования были распространены и у неги- дальцев, в подобной ситуации у них помогает выявить нечи­стую силу собака Етан (чтобы увидеть злого духа, нужно бы­ло также глянуть между ушей собаки) [85. Д. 446. Л. 91]. В сла­вянской культуре существовали подобные представления о со­баках, имеющих над глазами два белых пятна (считалось, что они обладают способностью видеть нечистую силу) [37, с. 210].

В ритуалах жизненного цикла нанайцев (рождение ребён­ка, его становление, свадьба, погребальный обряд) непремен­ным участником таких отправлений являлась собака. К чис­лу запретов, связанных с родами, относится завязывание, за­бивание, закупоривание чего либо, в большей степени это относится к мужу рожающей женщины. В мифологии кур- урмийских нанайцев распространён сюжет об отце будущего ребёнка, которому традиция запрещала забивать клинья в со­бачьей нарте [75, с.19]. Нивхи считали, что во время родов бу­дущий отец не должен запрягать собак [12, с. 54]. Эти и другие запреты в традиционном обществе неукоснительно соблюда­лись, чтобы не воспрепятствовать рождению ребёнка.

После появления на свет новорождённого совершали обряд его безопасного внедрения в дом. Для этого люльку с новорож­дённым передавали через окно или через дымовой раструб со словами, имеющими охранительную функцию. После чего по­след немедленно прятали, чтобы собаки его не съели, так как считалось, что женщина могла больше не забеременеть.

Обычно нанайская женщина рожала в шалаше хаморан. Младенца вносили в дом через окно, а не через дверь, мистически веря в то, что запутали след новорождённого и обманули злых духов. При этом старушка, которая помогала женщине во время родов, отдавала ребёнка в окно со словами: «Ма, гирмаксамба индах до дёлолам! На, косточку собаке бросаю!» Злой дух, услышав это, должен поверить и обойти дом стороной. Чтобы сохранить ребёнка, во время родов совершали этот обряд. Дом, где рожала женщина, находился на краю села. На другом краю села, в доме алдан най (не родственников) приго- х товились к встрече новорожденного. Для этого патрубок нары курзи вскрыли в двух местах - с улицы и в доме. Как только мать родила мальчика, чужая женщина алдан эктэ взяла младенца и побежала к другому концу села, к дому, X где их уже ждали. Ребёнка в дом протиснули через отверстие в патрубке, положили посреди дома на пол, и каждый, кто был в этом доме, перешагивал через него и приговаривал: «Илиоро! Илиоро!» Затем ему дали имя Курэ. Здесь был совершен двойной обряд илиочиори [90. Гаер. 1973. Л. 13].

Имя, по существу собачья кличка Курэ (Серый), говорит о древней обрядности, связанной с охранной функцией собаки, в данном случае предохранением жизни ребёнка от злых духов.

У нанайцев отмечено бережное отношение к детям, особен­но от воздействия злых духов амбан в раннем возрасте (как правило, такая обрядовая практика отличается многими ва­риациями). В ритуале закрепления ребёнка в мире живых лю­дей образ собаки имел значение жизнеутверждающей силы, которую могла символизировать нитка из собачьей шерсти, ею родители обвязывали кисти и щиколотки ребёнка. Для со­хранения жизни ребёнка родственники приобретали у чуже­родцев клык кабана, отдавая взамен собаку чёрной масти [12, с. 59]. Часто в подобных магических обменных обрядах имен­но чёрная собака выступала как объект обмена. В результате обмена такой оберег становился непреодолимым препятстви­ем для возможного недоброго воздействия амбан и отличался особой нетерпимостью.

К магическим действиям прибегали в случае падения ре­бёнка. Считалось, что злых духов привлекает детский плач. Поэтому, когда падал ребёнок, старались тут же схватить и бросить оземь собаку или кошку, чтобы их криками отвлечь внимание злых духов, которые, ошибившись, должны были схватить душу животного, а не ребёнка [87. Д. 33. Л. 85].

Для сохранения жизни и здоровья детей нанайцы использо­вали комплекс соединенных между собой мелких деревянных изображений духов в форме собаки, солнца, луны, паука, фили­на и т.п. Когда ребёнок заболевал, доставали эту связку, окури­вали её дымом багульника и обращались к духам с просьбами о помощи [69, с. 45]. Подобная обрядовая практика существова­ла и у северо-восточных этносов, в частности, подобные связки амулетов использовались у чукчей, эскимосов и коряков. Ульчи для защиты ребёнка от злых духов подвешивали к верхней ча­сти колыбели фигурку вороны из бересты, деревянную фигур­ку Колъдями, зубы и когти медведя и собаки [85. Д. 416. Л. 681].

В шаманской практике существовал статус родового шама­на, в обязанности которого входили функции охранять души сородичей. Как правило, сохраняемые им души размещались на больших шаманских деревьях. У ульчских шаманов священ­ные родовые хранилища душ взрослых и детей охранялись со­бакой енггули [69, с. 118]. Возможно, представители этой тра­диции ульчей вели свою родословную от первопредка, что и на­найцы рода Пассар, происходившие от красного волка енгура.

У нанайцев, ульчей, нивхов и орочей зафиксированы ма­гические ритуалы, направленные на сохранение жизни ново­рождённого ребёнка. Если в ульчской семье один за другим умирали новорождённые дети, после смерти очередного ре­бёнка, перед рождением следующего, ломали старый дом и на его месте (либо на соседнем участке) строили новый. Под не­сущие столбы каркаса дома подкладывали головы собак. Уль­чи верили, что собака своим присутствием отгоняет чёрта. В этой же традиции оберегами служили клыки собак и медве­дей, подвешенные на люльку младенца [67, с. 227].

У нивхов такой обряд отправлялся после завершения стро­ительства жилого дома. Е.А. Крейнович описал ритуал, где жертвенной роли собаки придаётся главное значение. «...С це­лью обезопасить домочадцев от влияния нечистой силы на одной из балок душат собаку. Кровью взятой из сердца соба­ки мажут пупок мужскому и женскому духу хам кок, живуще­му в двух последних столбах зимника. В летнике этой кровью мажут углы и места соединения матицы с подпирающими её столбами. Голову собаки вместе с подложенными под нее лап­ками помещают снаружи над дверью, а иногда на задней стене дома и говорят: «...лежи, злой дух, если придет, лай злого духа сторожи» [22, с. 49].

Охранной функции собаки в свадебной обрядности у на­найцев придавали большое значение. Совершая ритуал обру­чения, отец ребёнка-жениха перевязывал руку невесты нит­кой из собачьей шерсти. Кроме того, отец или мать жениха об­вязывали нитками из крапивы и собачьей шерсти руки и ноги сосватанным детям. После отправления этого ритуала родите­лям невесты дарили рабочего кобеля [83, с. 28, 132]. Подарен­ная собака и нитка из шерсти предохраняли детей и их род­ственников от присутствия недоброжелательных духов. По­добная практика в традиционном обществе наделялась осо­бым смыслом. Обручённые дети часто воспитывались и вы­растали вместе, такие пары отличались привязанностью друг к другу до самой старости.

Для формирования свадебного поезда нанайцы отбирали лучшие собачьи нарты. Нередко изготавливали специальные нарты, которые обладали большим размером, чем обычные, с широким сиденьем, в такой упряжке бежали самые сильные и быстрые собаки [34, с. 9]. Во время праздничных поездок на со­бак надевали красивые ошейники, украшенные цветными ре­мешками, бубенчиками, особенно нарядными выглядели соба­ки с надетыми на голову султанчиками гараха, изготовленны­ми из кожи и пучков конского волоса (рис. 129, 130). Кроме то­го, в составе калыма и приданого наличие собаки было обяза­тельным [82, с. 141.] В свадебном обряде нивхов мать невесты, провожая дочь, давала ей особую собаку, не считая собак, во­шедших в калым [12, с. 99]. В проведении нанайской свадьбы одним из зрелищных эпизодов считался ритуал преследова­ния невесты на лодках, летом и зимой - на собачьих упряжках. Когда невесту везут в дом жениха, участники свадьбы соверша­ют мнимое похищение невесты и отвозят её в дом жениха [35, с. 159]. В традиционной свадебной обрядности нанайцев не до­пускалось пересечение, перерезание дороги свадебному кор­тежу, так как такие действия могли навлечь несчастье на мо­лодых [12, с. 92]. На свадьбу приезжало много гостей, и хозяе­ва торжества должны были позаботиться о размещении и еде не только гостей, но и их собачьих упряжек. Нарушение обычая гостеприимства осуждалось традиционным правом .

Функция охраны хозяина, выполнявшаяся собакой с осо­бым рвением, была перенесена первобытным сознанием в раз­нообразные сферы культуры. Нанайцы использовали в обря­довых отправлениях как реальную собаку, так и её абстракт­ные проявления. Известно, что традиционный погребально­поминальный комплекс отличается особой консервативно­стью, благодаря этому сохранение древних представлений бы­ло предельным. Поэтому анализ погребальных ритуалов нанай­цев и использование собаки в их контексте является важным предметом для исследования культуры и её трансформации.

В традиционной культуре нанайцев вдова приводила на кладбище собаку, которую убивали и подвешивали на пал­ке рядом с погребением. На нее набрасывали шкуру лося или изюбря, а рядом втыкали небольшой флаг [35, с. 288]. Можно предположить, что обычай набрасывать на собаку шкуру ло­ся или изюбря связан с оленеводческим прошлым этой груп­пы нанайцев. Орочи во время отправления последних поми­нок убивали на могиле собаку: хунгарийские - палкой, самар- гинские - душили в петле. Такие представления были зафик­сированы у многих этносов, веривших, что душа убитой соба­ки помогала хозяину добраться до загробного мира, где и про­должала служить ему. У орочей в начале прошлого века был зафиксирован ритуал, во время отправления которого шкуру собаки подстилали под умершего [84. Д. 10. Л. 114]. Очевидно, отправление этого ритуала связано с представлениями о по­тусторонней жизни, где умерщвлённая собака обретёт живую плоть и вновь станет служить своему хозяину.

У удэгейцев стойбища Нахтохоу в начале XX в. был отмечен погребальный обряд, в ходе которого убитую собаку помести­ли рядом с могилой в рассошину между двумя деревьями [84. Д. 10. Л. 38]. В погребальной обрядности тунгусо-маньчжуров бы­ли распространены в отдельных случаях воздушные человече­ские захоронения, возможно, погребение собаки подобным об­разом относится к одним хронологическим рамкам. Название ритуальных стружек коктеля куаса, которыми помечали ме­сто погребения удэгейцы, можно соотнести с термином гуаса (удэг.) - «сучка» [84. Д. 10. Л. 38]. В этом ритуальном атрибу­те также прослеживается связь с охранной и сигнальной функ­цией образа собаки. Как известно, в культовой скульптуре изо­бражение собаки несет важную охранную функцию.

Одним из вспомогательных сооружений для покойного у нанайцев служила специальная деревянная конструкция дэ- сю, основная функция которой - хранение снаряжённых нарт, находившихся там до ухода охотников на промысел. «...Ес­ли умирал кто-нибудь зимой, гроб ставили на вешала дэсиу и оставляли там до весны, пока не вернутся охотники с охоты, так как часто в это время в деревне оставались одни женщины и старики. Да и нужно было дождаться всех родственников, чтобы они могли проститься с умершим. Затем строили на­земные погребальные домики кэрэн, туда перевозили покой­ника» [90. Гаер. 1973. Л.43]. Отчётливо прослеживается связь погребальной обрядности с промысловой деятельностью на­найцев. Лабаз дэсю для снаряжённых нарт становился времен­ным пристанищем для гроба с покойником как символ ухода на вечный промысел. Возможно, такое использование лаба­за - трансформация древнего погребального обряда, который в большей степени сохранился у нивхов, использовавших на­рты покойного для его перемещения к месту погребения.

Погребальная обрядность нивхов связана с широким при­влечением собаки: лучшая и любимая собака покойного стано­вилась на некоторое время вместилищем души умершего. Нив­хи Сахалина называли такую собаку прыски, а Татарского побе­режья - найбик. Как считает Е.А. Крейнович, в результате все­ления души человека в тело собаки душа человека ограждается от козней злых духов. Собаку, получившую статус вместилища души умершего, нивхи держали привязанной к среднему кану, угощали лучшими блюдами и кормили из тарелки, т.е. относи­лись к ней как человеку, которого она представляла. Вынос по­койника из жилища осуществлялся на нарте, впереди вели на привязи несколько собак, которые отправлялись вместе с хо­зяином в загробный мир. Отдельно привязанная к нарте соба­ка шла с ней рядом вокруг сложенного костра, после этого она получала статус прыски. У Штернберга зафиксирован обычай, в контексте которого собаку кладут на грудь покойника при вы­носе его на нарте из дому. Собак, которых ведут впереди нарты покойника, убивают ударом толстой палки или тормоза по го­лове. В случае смерти взрослого мужчины убивают упряжку со­бак: считается, что в загробной жизни он, как и прежде, зани­мается промыслами и собаки помогают ему. Если же умирает ребёнок, для него убивают 3-4 собаки, потому как большое ко­личество собак он не сможет удержать тормозом. Души убитых во время похорон собак везут душу покойного в Млых-во - се­ление мертвых [22, с.51-52]. Многочисленные материалы сви­детельствуют о присутствии собаки практически во всех жерт­венных обрядах нивхов, а в погребальной обрядности её статус сопоставляется с человеком.

Возможно, погребальный комплекс нивхов является од­ним из проявлений обрядовой практики древнего автохтон­ного населения Приамурья, со временем частично утраченно­го тунгусоязычными этносами региона, и такая трансформа­ция погребального комплекса у нанайцев произошла под воз­действием многих внешних и внутренних факторов, одним из главных можно назвать мощное трансформирующее влияние китайской и славянской культур (государственные мероприя­тия, христианизация и др.).

Погребальная обрядность нивхов, ульчей и негидальцев, у которых собака становится вместилищем души умершего, имеет один исходный базис, уходящий корнями к древним амурским племенам. Например, ульчи верили в возможность связи души человека с собакой, как и нивхи, считали, что ду­ша умершего может вселяться в собаку и находиться в ней не­которое время. Из числа наиболее любимых выбирали собаку паняу и привязывали её поводок к косе умершего. Считалось, что в результате этого отправления душа покойного перехо­дит в собаку [67, с. 228].

Таким образом, собака как реальное животное, так и её ми­фологический образ широко представлены в ряде верований и ритуалов традиционного жизненного цикла нанайцев: охра­нительных предродовых и родовых, обрядах сохранения жиз­ненной силы и души ребёнка, в свадебных, погребальных и поминальных ритуалах. Анализ использованных материалов показывает, что многие формы этих мировоззрений и культо­вой практики сохраняются до настоящего времени.

Поиск по сайту: