Использование собаки на охоте и приёмы селекции

Охотничий промысел для всех групп нанайцев имел важное хозяйственное значение. Известно, что мясная охота име­ет более древнее происхождение, промысел пушного зверя до появления устойчивого потребительского спроса носил чисто утилитарный характер. Добыча крупного зверя велась в тече­ние всего года, тем самым охотники восполняли потребности семей в пище. Пушная охота начиналась в октябре - ноябре и длилась три-четыре месяца. Во всех видах традиционной охо­ты использовались собаки.

Охотничье собаководство нанайцев особо не отличалась от традиционного типа других народов региона - примерно оди­наковый состав промысловых животных (сохатый, изюбрь, северный олень, косуля, дикий кабан, бурый и гималайский медведь, соболь, белка и др), сходные географические усло­вия и хозяйственно-культурный тип охотников, рыболовов и собирателей Нижнего Амура и Сахалина.

Охота нанайцев в основном была ориентирована на про­мысел крупного мясного зверя - сохатого, изюбря, медведя и кабана, добыча которых надолго обеспечивала охотников и их семьи мясной пищей. Поэтому требования к собакам бы­ли направлены в основном на добычу именно этих животных. С собакой на крупных промысловых животных охотились вес­ной и осенью по чернотропу. Этот способ имел свои преиму­щества и недостатки - собака и зверь не утопали в снегу, но часто гон зверя растягивался на многие километры. Поэтому такое качество, как «вязкость», т.е. способность остановить и удерживать зверя, являлось важным в зверовой собаке. Во время охоты на крупных животных у собак закреплялись уме­ние скрадывать зверя, останавливать и удерживать его на ме­сте до прихода охотника. Охотники ценили выносливость, си­лу и ловкость, хорошее чутьё и слух у зверовых собак.

Охота на крупного зверя была основной специальностью нанайских собак и второстепенной - работа в нарте. Доволь­но часто встречались собаки с узко специализированным про­филем промысла определённого животного, например, высо­ко ценились собаки-соболятницы. Их специализация опреде­лялась требованиями, которые предъявлял к ней хозяин. Пу­тём тщательного отбора в породе закреплялись нужные рабо­чие качества.

Известный специалист по амурскому собаководству К.Г. Абрамов в середине XX в. провел кинологическое иссле­дование в бассейнах рек Горин и Анюй, где осмотрел 57 амур­ских лаек: 28 из них работали только по крупному зверю, 12 - по пушному, 10 - по крупному и пушному. Анализ показал, что в породе использовались как узко специализированные, так и универсальные собаки. В нартах и на промысле одновремен­но работало 35 лаек и исключительно в нартах - 14. Исходя из этого, К.Г. Абрамов пришел к выводу, что амурская лайка яв­ляется универсальной собакой, т.е. зверовой, нартовой и уме­ющей добывать пушного зверя [1, с. 16].

Охота на медведя, кабана и сохатого с собакой отличалась своими особенностями. Зная безудержную страсть амурской лайки к преследованию зверя и азартность, её вели на повод­ке, привязывая к поясу, лишь при непосредственной близости к зверю спускали с поводка. Непосредственно во время охоты с нее снимали ошейник, опасаясь, что во время схватки ошей­ник мог стать своеобразной удавкой, поэтому собак вели, на­бросив им на шею верёвку.

Охота на лося приносила большое количество мяса, кото­рого хватало надолго. Уходящий на большой скорости пресле­дуемый собакой зверь часто оставлял охотника далеко позади, поэтому помощь собаки в этом виде охоты, безусловно, была незаменимой для человека. Задача лайки-лосятницы заклю­чалась том, чтобы найти зверя, задержать до подхода охот­ника «поставить». Если лось тронулся и стал уходить, лайка должна молча преследовать его стороной, стремясь забежать вперёд и вновь остановить. Хорошая лайка-лосятница, найдя зверя, должна спокойно появиться перед ним в 20 - 25 метрах и вначале негромко облаять. При спокойной манере облаива- ния издали лось перестаёт кормиться. Он внимательно сле­дит за собакой и время от времени со злобой бросается на нее, стремясь затоптать или ударить копытами. Лайке необходи­мо быть вёрткой и осмотрительной, чтобы вовремя увернуть­ся от ударов копытами. По рассказам охотников, очень редко встречаются лайки, которые могут «мёртво» ставить любого ходового лося. Обычно это довольно крупные, сильные, пры­гучие собаки с мощной хваткой. Преследуя уходящего лося сбоку, лосятница время от времени прыгает и делает сильную болевую хватку за морду зверя. После нескольких таких хва­ток лось останавливается, и ему остаётся только оборонять­ся. Зверь боится тронуться с места, понимая, что тут же под­вергнется атаке со стороны собаки [11, с. 235-236]. Опытная собака неизменно выбирает направление атаки с головы жи­вотного, сзади нападают молодые, неопытные лайки и часто расплачиваются за это увечьями от ударов копыт. На лосей с лайкой охотятся круглый год по чернотропу и мелкому сне­гу. Этот способ охоты прекращается, когда углублённый снеж­ный покров начинает ограничивать передвижение и маневр собаки. В таких условиях лось может её затоптать и убить ко­пытами. Похожа, хотя и не во всех деталях, работа лайки и по другим копытным: маралу, изюбрю, кабарге, горным козлам [11, с. 237].

Кроме охоты на лося с собакой нанайцы использовали спо­соб подманивания сохатого, косуль и изюбря с помощью бере­стяной трубы бунику (ам. д-кт, нан.яз.), энтэку (конд. д-кт, нан.

яз.) [85. Д. 526. Л.52], (рис. 22). Простота в изготовлении и на­личие сырья под рукой делали этот инструмент очень доступ­ным, часто такие манки становились постоянными. Полосу бересты подогревали на огне, при этом она начинала скручи­ваться, вытягивая, ей придавали коническую форму. Для жест­кости конструкции по длине трубы закрепляли несколько де­ревянных реек. Извлекая звуки на такой трубе, охотники до­вольно точно воспроизводили голос самца, самки вне гарема, детёныша. Слыша эти звуки, животные не могли отличить ре­альный голос от искусственного. При отсутствии такого тра­диционного приспособления многие современные нанайские охотники используют ствол ружья: звук довольно близко по­вторяет голос зверя, но имеет несколько грубоватый оттенок.

Высокой результативностью отличался один из древней­ших весенних способов охоты. В марте, когда снег в тайге по­крывается плотным настом, начинается охота гоном на копыт­ных зверей: сохатого, изюбря, косулю. Весенний наст доволь­но плотный, чего вполне достаточно для того, чтобы удержи­вать собаку, но на нём проваливается убегающий зверь, при этом острые края наста ранят его ноги, замедляя бег. Соба­ка легко догоняет и задерживает зверя, а охотник убивает копытных копьём, дротиком, топором или ножом [87. Д.17. Л. 403, 459]. Этот способ имеет преимущества перед другими возможностью легко добыть зверя, без долгих затрат време­ни, сил и боеприпасов. По материалам полевых исследований 2004 г., на такой охоте курурмийские нанайцы использовали малорослых собак кабара. Они отличались малым весом, что позволяло им развивать достаточную скорость и без труда на­стигать тонувшего в снегу зверя и останавливать его до при­хода охотника [85. Д. 599, Л.53].

Опытные зверовые собаки использовали особенности местности в преследовании зверя. Так, собака Туман курур- мийского охотника Геннадия Удинкан, гоня козу вдоль прото­ки, не стала её преследовать по заснеженному бугру сократи­ла свой путь, перебежав протоку по наледи, и на другой сторо­не догнала и зарезала козу [85. Д. 599. Л.52].

Для охоты на кабана лайке необязательно иметь хорошее чутьё, но она должна быть сильной, злобной к зверю и вёрт­кой. Использование её в охоте на кабанов может быть различ­ным. Чаще всего собаку ведут на поводке до места, где кор­мятся звери, слышимые издалека. Спущенная с поводка соба­ка быстро находит стадо, начинает преследовать и, облаивая, стремится хватками задержать одного из них до подхода охот­ника. Поросят-годовиков и некрупных маток сильные собаки держат на месте, иногда даже давят. Что касается старых сека­чей, то для успешной работы на них нужна не только смелая и злобная, но и осторожная собака. Остановленный секач вер­тится на месте, прижимается задом к толстому дереву, выво­роту или большому камню и внимательно следит за собакой. Его частые атаки стремительны и опасны, клыки старого ка­бана иногда достают даже опытных собак [11. с. 237-238].

Охота с собакой на кабана и медведя отличается от про­мысла крупных копытных - тактика собаки меняется, и на этих животных она нападает сзади, стремясь посадить зверя «на зад». Зверовая собака делает болевые хватки зубами за мышцы и сухожилия задних ног, тем самым заставляя зверя садиться и обороняться. Когда зверь «садился», подоспевше­му охотнику оставалось только произвести выстрел. Извест­но, что дикий кабан всегда оберегает свой зад, который при­жимает к пню или к бурелому. Кабан всегда поворачивается к собакам головой. Если собак много и они окружают его, то ка­бан садится на задние ноги. Кабан оберегает свой пах, как са­мое уязвимое место [84. Д. 27. Л. 45] (рис. 11). Часто по окон­чании охоты, свежуя зверя, охотники обнаруживали, что сухо­жилия задних ног оказывались порванными.

Этнограф А.Ф. Старцев в 1975 г. участвовал в удэгейской охоте на кабана и рассказал: «... в бассейне р. Тахоло (бассейн р. Бикин) я увидел, как три собаки взяли подсвинка (весом 70-80 кг) и стали его кружить. Поросёнок вжался в землю за­дом. Затем собаки одновременно бросились на него, один пёс ухватил за левое ухо, другой за правое и таким образом удер­живали кабанчика. В это время молодая собака хватала его за нос. Когда я подбежал к ним, поросёнок сидел на заду, два пса держали его за уши, а кабанчик визжал. Молодой пёс, увидев, что я подбегаю, ухватил его за нос и тоже стал держать. Я хо­тел стрелять, но Толя Маленький (Анатолий Канчуга) не дал мне выстрелить: «Я сам» - сказал он. Удэгеец выхватил нож, прыгнул на спину кабанчику и ножом полоснул зверя по гор­лу, затем перехватил нож и провёл лезвием по загривку. Та­ким образом двумя ударами была отрезана голова кабана. Не­сколько дней спустя молодой пёс был смертельно ранен ка­баном и хозяин вынужден был его пристрелить. Около трупа он установил капканы, в результате были пойманы несколь­ко колонков и соболь» [Информация этнографа А.Ф. Старце­ва]. Этот случай на охоте продемонстрировал опытность зре­лых собак и недостатки молодой, которые стали причиной её гибели. Также оправданы действия охотника по отношению к трупу умершей собаки по принципу - хороший хозяин не до­пустит, чтобы добро пропадало зря.

Джаринский нанаец Н.П. Бельды рассказал об исходе одной охоты, когда развязка могла закончиться драматично - в ходе единоборства собаки и дикого животного секач клыками рас­порол ей брюхо. Рану пришлось зашивать хлопчатобумажной нитью и заливать шов пихтовой смолой нутэ. Несколько не­дель спустя, собака выздоровела [85. Д. 446. Л.140]. Нанайцам были известны целебные свойства пихтовой смолы, ею лечи­ли не только домашних животных, но и людей. Случаи «поле­вой хирургии» довольно часты в промысловой деятельности нанайцев, и каждый охотник использует наряду с современ­ными и традиционные способы лечения.

Полевые исследования автора подтверждают материалы

В.К. Арсеньева о способе охоты на кабанов, к которому нанай­цы прибегали в самых крайних случаях, часто такой причиной становилась угроза голода. Для этого на кабанью тропу кла­ли бревно, в него вбивали остро заточенное копьё или нож. Преодолевая препятствие, во время прыжка кабаны вспары­вали себе брюхо. Иногда, погибало все стадо [84. Д. 27. Л. 46; 85. Д. 446. Л. 149]. Чаще с собакой на медведя и кабана охоти­лись по «чернотропу» до выпадения глубокого снега. В глубо­ком снегу собака теряла маневренность и могла стать жерт­вой разъярённого зверя. Охота на кабана была опасной не только для собаки, но и для человека. Обычно подранок ло­жится на свой след и поджидает охотника, поэтому выслежи­вать его без собаки очень опасно [84. Д. 27. Л. 46].

Образ медведя у нанайцев имеет культовое значение и яв­ляется олицетворением тайги. Поэтому охота на медведя име­ла особую значимость и сопровождалась соответствующими ритуальными действиями. Неслучайно к собаке, охотящей­ся на медведя, охотник испытывал уважение, как если бы она была человеком-напарником. Подтверждением этого аспекта, становятся материалы нанайского языка: термин вайчи ин- да - «убивающая собака» [85. Д. 526. Л.9], слова ва - «убивать, добывать» и вайчамди «охотник» - одного семантического ря­да [43, с. 87], происходит нивелирование человека и собаки. Негидальцы собаку для охоты на медведя называют амахаман (ниж. амг. д-кт). Возможно, негидальский термин имеет более древнее происхождение, корень ама-амаха, означает «старик, отец», т. е. иносказательное имя медведя.

У верховских нанайцев охота на медведя начинается с по­иска его следов, все промысловые действия имеют иноска­зательный и скрытый характер, поэтому эта часть охоты на­зывается инкоцэри, что означает «рулить». Инкоцамди - руле­вой, направляющий, знающий следы медведя, идёт впереди, следом за ним - несколько охотников [85. Д. 526. Л.9]. Горин- ские нанайцы каждое действие в коллективной охоте на мед­ведя подчиняли традициям древних ритуалов. Охотники рас­пределяли между собой функции каждого из членов артели, согласно этому порядку осуществлялось движение к берлоге. Вначале шла группа молодежи, которая прокладывала дорогу для идущих следом пожилых охотников, которые берегли си­лы для единоборства с медведем. По мере приближения к бер­логе охотники менялись местами и вперед выходили стари­ки. Молодые охотники вели собак, несли оружие, поклажу, т.е. выполняли функции обслуживания и безопасности [49. Л. 70].

Следует отметить некоторые разночтения в использова­нии собаки на берложного медведя. Это можно объяснить ря­дом причин, например желанием охотников провести пое­динок без собак или отсутствием под рукой опытной медве- жатницы. В таких случаях нанайцы старались собак не брать, оставляя их для промысла ходового медведя. Обычно это до­статочно рослые, но не слишком крупные крепкие собаки с хо­рошо развитой мускулатурой. Немаловажным качеством счи­тался звучный, далеко слышный голос. На ходового медведя с лайкой охотятся обычно осенью по чернотропу, до залегания зверя в берлогу и ранней весной. Медведя ищут на ягодниках, в дубняке и кедровниках, куда он ходит кормиться. Найдя и догнав медведя, медвежатница яростно нападает на него, де­лает сильные хватки (за зад и гачи), увертываясь от когтей и зубов зверя [11, с. 241].

Неопытные собаки, нападая на медведя спереди, часто гибли от ударов лап и клыков, поэтому охотники старались брать двух собак. Работа собаки в одиночку считалась редко­стью [85. Д. 446. Л. 109]. В разное время участники охоты на медведя с амурской лайкой отмечали её злобность, силу хва­ток, результатом которых стновились многочисленные раз­рывы сухожилий задних лап медведя. Выражение «посадить зверя», используемое охотниками, очень подходит к амурской лайке, которая в буквальном смысле «садила» медведя на зад. После схватки с собакой он действительно не имел возможно­сти двигаться.

У горинских нанайцев к 1930-м гг. резко уменьшилось ко­личество добываемого медведя. Большие затраты на прове­дение обряда почитания медведя стали одной из причин со­кращения добываемого зверя. Сохранились сведения, в кото­рых указывалось, что самагиры продавали медвежат ульчам и нивхам. Рыболовство занимало большую часть времени у этих народов, поэтому было проще купить зверя, хотя иногда им случалось охотиться на медведя. «...Нивхи медвежонка ло­вить отправляются с собакой. Собака загоняют детёныша на дерево, отгоняет мать. Охотник влезает на дерево, связыва­ет за шею, внизу связывают его уже основательно» [88. Д. 4. Л. 46.].

Обучение производственной деятельности подрастающе­го поколения у нанайцев происходило на промысле и посред­ством игр. Например, игра нанайских подростков мафа качу- ри имитировала охоту на медведя. Участники игры делились на охотников, собак и медведя, инвентарём для игры служили длинные палки-копья, рогатина на спине «медведя». Итогом игры было «убиение» медведя. Охотники хватали его за ноги и волокли «свежевать». Иногда игра заканчивалась на момен­те убиения, но часто бывало так, что, когда играли мальчики, они изображали полностью всю охоту на медведя вплоть до «угощения» его мясом [35, с. 183].

Во многих этнографических трудах сложилось мнение о сравнительно недавнем происхождении промысла пушного зверя у нанайцев, что, на наш взгляд, не соответствует дей­ствительности. Охота на пушного зверя - один из древних и прибыльных промыслов у охотничьих народов Нижнего Аму­ра. Это связано с высокой стоимостью шкур соболя и друго­го пушного зверя. Нанайцы знали о высокой цене на каче­ственного соболя на ярмарках в Приамурье и Маньчжурии. Так, за шкурку одного баргузинского или якутского соболя можно было купить целую лодку товаров [ПМА. 2001]. Поэто­му собаки, работавшие по соболю, особенно ценились нанай­скими охотниками. Некоторые охотники при длительных и сложных переходах в буквальном смысле несли таких собак- соболятниц на руках. У удэгейцев также статус собак биака, работающих по соболю, был очень высок. Негидальцы такую собаку называлась элэхи бэчэн [85. Д. 446. Л. 124, 109].

В прошлом промысел пушного зверя у нанайцев имел два основных способа: с помощью ловушек и охота с собакой. На­личие целого ряда орудий для промысла пушного зверя, спе­циальной терминологии, в том числе специальных собак, го­ворит о его существовании с древних времен. Возможно, бу­дет неверным предположение о существовании пушного про­мысла с товарным его значением в эпоху каменного века, но также неверно, на наш взгляд, и мнение о начале широкого ис­пользования этого вида промысла лишь с приходом русских, т.е. с XVII-XIX вв.

В промысле соболя с помощью самострелов дэнгурэ, сэрми, давящих ловушек и петель исключались собаки. При провер­ке самострелов и капканов охотники привязывали её к поя­су или вовсе не брали с собой. Соболь, колонок и белка очень ловкие зверьки как на земле, так и на деревьях, поэтому от со­баки требуется хорошее зрение, обоняние и ловкость, чтобы поймать их. Охотники старались брать на белку собак средне­го и ниже среднего роста, которые по сравнению с крупными лайками более верткие и подвижные, что позволяет им лучше преследовать и не терять зверьков, уходящих верхом. По мне­нию охотников, есть собаки со следовым, верховым или верх­ним чутьём. При следовой работе у собак отмечается хорошее обоняние и относительно слабый слух. Собаки с верхним чу­тьём пользуются преимущественно слухом [11, с. 215-216].

Для собаки-соболятницы большое значение имеет рост. Рослая собака быстрее догоняет уходящего от погони зверь­ка и дольше используется на соболином промысле в период углублённого снежного покрова. «Опытная собака, найдя све­жий след зверька, начинает его преследовать. Соболь, услы­шав преследующую его собаку, не затаивается, а стремится уйти от погони. Опытная лайка никогда не гонит соболя пря­мо по следу, а всегда идёт несколько в стороне от следа или даже по прямой и время о времени «режет» след, т.е. среза­ет петли и углы на ходу гонного зверя. Преследуемые соболь, особенно куница, иногда проходят часть пути верхом, по кро­нам деревьев. В таком случае опытная собака либо разыскива­ет хищника по следам, оставшимся после кормежки (посорка), либо делает проверочные круги и, вновь найдя след соскочив­шего на землю зверька, продолжает преследование. Настига­емый зверёк, стремясь спастись, чаще всего укрывается в ду­пле или густой кроне дерева. Загнав соболя в убежище, собака начинает облаивание лишь после того, как сделает несколько проверочных кругов и убедится, что зверёк никуда не ушел» [11, с. 223-224].

У кур-урмийских нанайцев и тунгусов охота на соболя на­чинается с первым снегом, когда отчётливо виден всякий след. Легче всего его обнаружить в ельниках, где он питается молодыми побегами. Обнаруженный собакой соболь начинает активно двигаться, перемежая свой бег по деревьям с бегом по земле с необыкновенным проворством. Задача собаки за­ключается в том, чтобы не терять его из виду и постоянно об­лаивать. Промысловик идёт пешком или едет на олене, отсле­живая погоню по лаю собаки до тех пор, пока преследуемый зверёк не начинает выбиваться из сил. Следующие действия соболя заключаются в утаивании в дупле дерева или в камен­ной расщелине, откуда его и берут живым или убивают из ма­локалиберного ружья, но так как соболь проворен и вынос­лив, гнаться за ним надо долго. Поэтому соболиный промы­сел чрезвычайно затруднён и почти не возможен пешком. Та­кой способ охоты продолжается до декабрьских морозов, так как с наступлением сильных холодов у собаки притупляется чутьё и она становится неспособной выслеживать зверя. Охо­та на соболя без собаки невозможна. Расставив во многих ме­стах лучки (в декабре), охотники переходят на промысел дру­гих зверей, например на медведя в берлогах [86. Д. 104. Л. 10]. Существенных отличий и специфических этнических приёмов у пеших тунгусов, кур-урмийских нанайцев и оленных тунгу­сов не выявлено, за исключением способа передвижения на­найцев и тунгусов во время охоты.

К древним и трудоёмким видам охоты на пушного зверя относится охота гоном. С появлением огнестрельного ору­жия роль собаки в пушном промысле стала более эффектив­ной. Она быстро обнаруживает белку или соболя, загоняет их на дерево и подаёт голос. По характеру лая охотник мог опре­делить, какое животное облаивает собака. Большую помощь оказывала собака и в таком способе охоты, где использова­ли сеточку-рукавчик адолика. Лайка загоняла зверька в дуп­ло или нору, охотник ставил у выхода рукавчик, дымом или ударами палки выгонял соболя из убежища в расставленную сеть. Этот способ считался одним из наиболее приемлемых, как правило не оставлял подранков и не портил шкурку, как с использованием самострелов. В конце XIX в. в целях сохране­ния поголовья соболя на Камчатке были приняты правила, в которых промысел соболя разрешался в течение 4-5 месяцев (с 15 октября по 1 марта) при помощи ружья, зверовых собак и сеток [86. Д. 276. Л. 12].

Нанайцы считали, что при вдумчивой охоте зверь сам нау­чит и откроет многие промысловые секреты: необходимо за­крывать след зверька, потому что соболь при всем своём лю­бопытстве очень осторожен и всегда возвращается посмо­треть на свой след [85. Д. 526. Л. 12-14]. Здесь налицо совер­шение охранительного ритуала, имеющего функцию дезори­ентации соболя.

У тунгусо-маньчжурских этносов накопился своеобразный опыт общения с различными животными. Практически у всех представителей этой группы прослеживается острое чувство неприязни к росомахе, как правило, выступающей в образе шкодливого, никчемного зверя. Например, тунгусы, охотясь с собакой на росомаху, подметили, что она защищается от со­бак при помощи мускусного запаха. Поражённая сильным за­пахом собака примерно на месяц частично теряет обоняние и отказывается преследовать росомаху [84. Д. 28. Л. 63]. У го­ринских самагиров сложился образ росомахи как никчемного зверя, поэтому при всякой возможности стараются избавить­ся от него.

Промысел норных животных - барсука, енота, лисы - имел важное значение из-за ценных шкур, жира и мяса. У верхов- ских нанайцев (Улика-Национальное, Дада) для промысла этих животных использовалась специальная норная собака - маленькая, с короткими лапами и вислыми ушами кабара, еру инда [85. Д. 599. Л.53]. Нанайцы на р. Тунгуске использовали её для летней и зимней охоты на енота, мясо которого упо­требляли в пищу, а жир - в лечебных целях [84. Д.28. Л. 67]. У амурских нанайцев охота на енота также была популярна, в основном его добывали ночью с помощью специально обучен­ной собаки. Любопытным является один из широко упомина­емых в научной литературе способов охоты на енота с подве­шенным на ошейник собаки колокольчиком. Этот метод при­менялся, по-видимому, в ночное время, когда звук колоколь­чика ориентировал охотника на место нахождения собаки и енота. Хотя, нужно признаться, что ни один из современных нанайских охотников не мог вспомнить о подобном методе и воспринимался ими с иронией.

Таким образом, пушная охота у нанайцев и соседних наро­дов Приамурья имела ориентацию на широкое использование собак в промысле практически всех видов пушных зверей. Это наиболее характерные рослые зверовики, легкие промысло­вые лайки и коротконогие таксообразные собаки.

В традиционной культуре нанайцев племенная работа с собаками, основанная на взаимодействии с природой, суще­ственно отличалась от требований современной кинологии, параметры которой исключают наличие собак малорослых, с укороченными ногами и удлинённым корпусом. Полевые ма­териалы автора показывают другую ситуацию в функциони­ровании собаководства нанайцев. Это наличие нескольких ти­пов собак с разнообразным экстерьером: крупная, зверовая, с растянутым корпусом; лёгкая, небольшая по пушному зверю и малорослая с укороченными ногами, функция которой - ра­бота по норным животным и на весенней охоте по насту.

В традиционной культуре нанайцев была велика роль торговых отношений, с частыми миграциями, связанными с промысловой деятельностью, контактами с другими этноса­ми. Амурская лайка, спутник человека на промыслах, также не была изолирована от контактов с собаками других пород. Нужно отметить, что собака нанайцев мало чем отличалась от собак других этносов тунгусо-маньчжурской группы. Исклю­чение составляли лишь собаки нивхов, которые относились к ездовому типу амурской лайки и не имели ярко выраженной охотничьей страсти.

С одной стороны, можно отметить вероятность смешива­ния крови собак Приамурья, что становилось причиной од­нотипности охотничьих собак региона; с другой - были слу­чаи, когда в кровь собак нанайцев время от времени влива­лась кровь волков. Такие факты были обычным явлением, по­тому что собаки обладали свободой перемещения как внутри стойбища, так и в тайге, где они самостоятельно охотились и добывали пищу. Безусловно, примесь волчьей крови привно­сила особенности волчьего экстерьера в популяцию амурских лаек. В прошлом многие собаки на Нижнем Амуре отличались присущим волчьим серым окрасом, ношением хвоста «поле­ном», не были редкостью жёлтые волчьи глаза.

В каждой большой популяции охотничьих собак встреча­ются особи, пристрастия которых в большей или меньшей ме­ре направлены на промысел строго определённых животных. Эти природные наклонности развивались умело, с учётом осо­бенностей и повадок промысловых животных. При определе­нии рабочего типа собаки внутри породы заранее учитыва­лось, по какому зверю она будет работать. Именно по тако­му принципу нанайцы отбирали для себя щенков. Для охо­ты на пушного зверя были предпочтительны небольшие, лег­кие, быстрые лайки со звучными, звонкими голосами, но не­редко собаки-соболятницы отличались большими размерами. Для охоты на крупных животных отбирались рослые, злобные и сильные собаки-зверовики. В расчёт брались ландшафт­ные особенности мест промысла: сопки, сильно пересечённая местность, крутые склоны, глубокий снег, реки и др.

Вопреки стандарту и допустимому экстерьеру амурской лайки, составленному К.Г. Абрамовым, у нанайцев не счита­лись бракованными собаки с длинной, лохматой шерстью. На­оборот, длинношёрстные собаки луку считались неутомимы­ми в пути и охоте и потому очень ценились нанайскими охот­никами. Как говорят старики, вспоминая прошлое: «Такая амурская лайка две недели охотилась без устали, а современ­ная собака два дня поработает и уже начинает быстро уста­вать» [85. Д.526. Л.10]. Также нужно отметить, что эти собаки имели большое значение в различных ритуальных отправле­ниях, в частности в культе медведя. С точки зрения современ­ной экспертизы экстерьера лаек, считается, что в непроходи­мой, заваленной буреломом тайге собаке с длинной и густой шерстью трудно работать, поэтому в отборе породных лаек они недопустимы. Но как бы ни утверждала современная ки­нология, лохматая собака луку является одним из ярких пред­ставителей породы амурской лайки и её высокий статус в ма­териальной и духовной культуре нанайцев является тому под­тверждением (рис. 18-21).

Прошедшие отбор по экстерьерным и рабочим качествам современные породы лаек идеально подходят к использова­нию в различных условиях. Поэтому, когда ведётся речь об аборигенных породах лаек, не всегда оказываются приемле­мыми кинологические выводы. Амурская лайка в своём боль­шинстве представляла собой мощную собаку высокого роста с плотным шерстным покровом и хорошо выраженной агрес­сивностью. Такая зверовая лайка прекрасно подходила для охоты на крупного зверя даже в условиях глубокого снега. Легкие, небольшие лайки - непревзойденные помощники в охоте по мелкому пушному зверю (рис. 13-16). Приамурские промысловики вопреки сложившемуся мнению об однотип­ности их собак использовали разнообразных специализиро­ванных лаек, обращая внимание в первую очередь на их ра­бочие качества и лишь после этого на особенности экстерье­ра. Хотя нельзя сбрасывать со счетов однотипность собак это­го региона и устойчивость породы.

У верховских нанайцев не было принято заводить белых собак. Троицкий нанаец К.М. Бельды рассказал, что охотни­ки умерщвляли родившихся щенков белой масти [ПМА, 2001]. Хотя название собаки белого окраса имеет место в нанайской лексике, но она, по всей видимости, была в ходу лишь у неко­торых территориальных групп этого этноса. Например, сун- гарийские нанайцы старались выдерживать стандарт собак белого окраса [5, с. 22] (рис. 14). Амурские нанайцы предпо­читали собаку с чёрным окрасом, так как считалось, что она ближе к медведю, олицетворяющему образ тайги. Согласно традиционным нанайским представлениям белый цвет - это цвет воды, траура, поэтому представители амурской террито­риальной группы имели несколько другие убеждения, неже­ли их ближайшие соседи. Как известно, у ульчей, негидальцев и нивхов собаку белого окраса чаще всего приносили в жерт­ву духам воды.

Таким образом, у разных территориальных групп нанай­цев отличался не только хозяйственный уклад, но и пред­почтения экстерьера собак. Такие существенные различия в рамках одного этноса позволяют предположить разные гене­тические корни сунгарийских и амурских нанайцев. Как из­вестно, нанайцы на Амуре предпочитали жертвенных живот­ных только чёрного цвета, будь это собака, свинья или петух.

Сложившаяся веками традиция собаководства имеет свои устоявшиеся каноны, несомненно, к ним относятся и правила сохранения генофонда породистых охотничьих собак. Суро­вые климатические условия Приамурья вносили свои коррек­тивы в сохранение лучших образцов охотничьих собак нанай­цев. Природа сама помогала людям отбирать собак, способ­ных жить с ней и человеческим коллективом в полном согла­сии. Для нанайских охотников было особенно важно, в какое время года родился щенок. В период зимних морозов из толь­ко что появившегося помёта выживали самые сильные особи, обладатели «железного» здоровья и высокой выносливости. Потомство, появившееся в теплое время года, не обладало та­кими свойствами (рис. 24).

Охотники проверяли щенков на слух, обоняние, силу, гиб­кость, злобность и смышлёность. Эти приёмы отбора вырабо­тались на протяжении многих веков и, как правило, облада­ли стабильными показателями качества. Например, у тунгусо- маньчжуров распространён тест на смышлёность щенка. Щен­ка помещают на чурку: если он быстро определяет её края и не падает - в будущем станет хорошим передовиком или зве­ровой собакой. Сходным образом отыскивали передовика упряжки и чукчи: в тундре выкапывали яму и помещали в нее выводок щенков. Первый щенок, выбравшийся из ямы, счи­тался потенциальным лидером упряжки [Устная инфомация чукчи О.Н. Ныпевги].

Бикинские удэгейцы соблюдали приметы: если молодая собака играет с ужом, хватает его за хвост и отпускает, играет с ежом и разрывает ему брюхо, она будет работать по медве­дю, так как трусливая собака никогда не охотится на этих жи­вотных. Если поднятый за хвост щенок изогнётся, выгнет спи­ну и вытянет лапы, считали его хорошей собакой, которая ста­нет медвежатницей (рис. 106, 107). Если же щенок запищит - это верный признак, что из него не выйдет хорошей охотни­чьей собаки (дяный - плохой). Наличие у щенка розового но­са и подушечек лап означало, что он станет хорошим охотни­чьим псом. Отобранному щенку на лапу привязывали красную тряпочку и отделяли от остального помёта [85. Д. 446. Л. 123, 124] (рис. 27, 28).

У нанайцев всех групп подобные тесты выглядели несколь­ко иначе. Для обладателя выдающихся промысловых качеств необходимы такие признаки: чёрное нёбо, определённое ко­личество на нём перпендикулярных волнообразных наплы­вов, присутствие волчьего трехгранного клыка, чёрные поду­шечки лап, минимальное количество длинных шерстинок на нижней челюсти, число которых не должно превышать трёх. Такие прогнозы часто оправдывались, так как были результа­том опыта многих поколений нанайских охотников.

Курс обучения охотничьей собаки начинали с полугодо­валыми или годовалыми подростками, их постепенно знако­мили с охотой, давая возможность овладевать навыками про­мысла. При натаске щенка использовали тушки животного, на добычу которого осуществляли обучение молодой собаки. Не­ободранную тушку подвязывали к верёвке, переброшенной через ветку дерева, подзывали щенка и дразнили, подерги­вая в момент прыжка, тем самым злобили, заставляя прыгать вновь и вновь.

Свежий след зверя использовали для притравливания по нему щенка. Важно было, чтобы он запомнил запах. Следую­щие проверки устраивали несколько месяцев спустя, когда со­бака подрастала и крепла. Как правило, молодую собаку бра­ли на промысел после года, часто бывало так, что собака не «шла»; если хозяин имел терпение, то он брал её на следую­щий промысел. Были случаи, когда собака начинала работать лишь через два-три года, и нередко она становилась непре­взойденной помощницей.

В последующем обучение молодых собак осуществлялось в паре или тройке с опытными взрослыми собаками: глядя на такого зверовика и повторяя его действия, молодой щенок быстрее набирался опыта и уже не отставал от своих умелых напарников (рис. 26).

П.П. Шимкевич писал, что нанайцы, чтобы воспитать злую собаку, кормили её солёной рыбой [78, с. 138]. Возможно, он был свидетелем одного из способов воспитания сторожевой собаки. Известно, что охотничьи собаки у нанайцев отлича­лись злобностью лишь по зверю. Также не было принято кор­мить собак солёной пищей - это отрицательно сказывалось на чутьё охотничьих собак.

У кондонских нанайцев не менее результативным считал­ся такой способ. Один конец верёвки привязывали за шею убитого соболя, а другой перекидывали через ветку дерева и акцентировали внимание щенка на тушке резкими рывками вверх и вниз. Этот приём был хорош тем, что молодую собаку не нужно было заставлять прыгать и лаять на тушку она са­ма живо включалась в процесс. Кроме того, щенку давали по­пробовать на вкус кровь соболя или съесть его голову, чтобы неуклюжему подростку почувствовать и запомнить запах зве­ря, навсегда привить страсть к его преследованию и добыче. Этим же способом охотники притравливали щенков и к дру­гим промысловым животным [ПМА. 2001].

Лексика нанайцев, связанная с архаичными формами про­мысловой деятельности, обладает высокой степенью жиз­нестойкости. Видовым наименованием собаки в тунгусо- маньчжурских языках является термин нина-инда. В нанай­ском языке - инда, эвенкийском - ина, в орочском - инаки, у солонов - нинахи-инаха, негидальском - нинахин. Все рассмо­тренные формы сходны с японским термином ину (собака). Возможно, в далеком прошлом был этнический субстрат, на основе которого начали своё существование предки японцев и тунгусо-маньчжуров [41, с.185]. У нанайцев и ульчей сука на­зывается вэчэ, щенок - кэчикэн. У горинских нанайцев термин мукэти используется для определения самца соболя и колон­ка, буквальный перевод означает «вонючий», поскольку сам­цы этих животных издают специфический запах (рис. 34). Ког­да говорят о кобеле с характерным для него запахом псины, используют термин мукэти. Близки с нанайскими терминами половозрастные названия собак у негидальцев. Так, напри­мер, сукаукэчэн (верх, д-кт негид. яз.) илиухэчэн (низ. д-кт); щенок качикан (верх.) или качихан (низ.), кобель мукэти, му- хэти (верх, и низ.) [74, с. 283, 230, 243] (рис. 29, 30). Удэгейцы своих помощников называли такими терминами: инай - соба­ка, мугэты - кобель, гваса - сука, касандига - щенок, дзёбула - охотничья собака. Заметно, что удэгейская лексика не намно­го отличается от общей тунгусоязычной лексики

В тунгусо-маньчжурской охотничьей лексике есть специ­ализированные названия охотничьих собак. У эвенков бэйу- ман - собака, хорошо охотящаяся на оленя и лося, торокиман - собака для охоты на кабана, улукимэн - собака-бельчатница (рис. 31, 32). У эвенов собака, охотящаяся на медведя накиман, собака-волкодав нончакаман [41, с. 178]. У негидальцев суще­ствовала терминология с узкой специализацией: собаку, с ко­торой охотились на дикого оленя, называли хираман, лосятни- цу - бэйуман, соболятницу- сэйэпман [Цинциус, 1982], бель- чатницу - элэхибэчэн, медвежатницу - амахаман [85. Д. 446. Л. 106].

Удэгейцы давали имена своим охотничьим собакам по на­званию промыслового животного, на которое осуществляла охоту собака. Так, например, биака - собака, охотящаяся на со­боля и других зверей (нёора - соболь, олохива - белка, дзёто- во - выдра, соллёво - колонок), нэлэнку инай, боящаяся медве­жьего запаха.

К специфическому разделу промысловой лексики следу­ет отнести большой блок кличек и названий собак. В тради­ционном укладе нанайцев многообразие окрасов собак дава­ло волю фантазии хозяев в определении довольно тонких раз­личий. Известны клички по цветовому окрасу собаки: с белой шеей у бикинских нанайцев мэлкэ, у негидальцев - мокал [55, С. 55]. Безусловное родство терминов говорит об этнокуль­турных связях в прошлом и подтверждает местное амурское происхождение нанайского собаководства.

Схожесть некоторых терминов нанайцев и нивхов можно выявить в области собаководства - от терминологии назва­ний нарт, упряжи до кличек собак. У нанайцев собака черно­белого окраса алхан, у нивхов - алх, в нанайском языке лох­матая собака обозначается термином луку, нивхи используют термин лук. А.В. Смоляк отметила это сходство и сделала вы­вод, что нивхами были заимствованы многие элементы мате­риальной и духовной культуры тунгусо-маньчжуров, что под­тверждается материалами языка [68, с. 227]. Известна и про­тивоположная точка зрения, утверждающая обратный про­цесс передачи - от нивхов к тунгусо-маньчжурам. А.В. Смоляк выявила наиболее яркий блок заимствований в терминоло­гии нивхов, связанной с собаководством, чем определила при­оритетные тенденции своей гипотезы и её состоятельность.

Сравнительный этнографический материал даёт воз­можность проследить этнические процессы, сопоставле­ние терминологии нанайцев и других тунгусо-маньчжуров позволяет предположить существование единого тунгусо- маньчжурского народа-предка. Наибольшее количество ана­логий прослеживается в лексике нанайцев, негидальцев, удэгейцев и ульчей. Часто встречающиеся названия собак у тунгусо-маньчжуров куриен (нан.), курлэ (ульч.) - серый, ал- хан (нан.), алх (нивх.) - бело-чёрный, чагдян (нан.), чагзямпа (уд.) - белый, к'ила - белый (бик. д-кт), сахари (нан., ульч.) - чёрный, биакта (нан., ульч.) биака (уд.) - пёстрый, тэхи - на­звание собаки, предназначенной для медведя (нан., уд.). Тер­мин алхан (нан.), алх (нивх.) - бело-чёрный использовался только у нанайцев и нивхов, представителей разных языко­вых семей. Тесное взаимодействие в одной географической зоне в течение длительного времени, этнокультурные про­цессы и ряд других факторов стали причиной таких совпаде­ний. Культура нанайцев и нивхов при кажущейся разобщённо­сти имеет ряд общих признаков.

Удэгейские охотники традиционно давали клички своим собакам, соблюдая общеамурскую тенденцию отличать их по окрасу: так, например, рябого (белый с чёрным) у них звали Кэды, собаку с белой посредине полосой на голове, с ногами и грудью разного цвета называли Дзё. Чёрную с белыми лапа­ми (на соболя и медведя) называли Кэньчан, белую - Чагзям­па, рыжую - Сулай (лиса); с таким же окрасом щенка нарека­ли именем Соло, Фуннала - называли собаку с серым окрасом, Сааты (сапту) - у которой над глазами жёлтые мушки, кор­пус чёрный с жёлтыми ногами, Пала - чёрный, Киакта (тэ- хи) - с жёлтыми мушками над глазами (при выборе выгиба­ется в спине). Домбеленги - собака с висячими ушами (кончи­ки ушей висят), термином манга инай называли старую соба­ку [ПМА. 1997]

В больших семьях негидальцев, где нередко насчитыва­лось три - четыре поколения родственников, с началом зим­него сезона использование собак возрастало. Стало возмож­ным рассматривать уровень её использования в основных ви­дах промыслов (охотничий и рыболовецкий), а также в ве­дении домашнего хозяйства. Большие семьи часто содержа­ли такое количество собак, из числа которых можно было по­ставить в нарты три-четыре собачьих упряжки. Своих мно­гочисленных питомцев хозяева различали по кличкам, кото­рые обычно давались по масти: Хэлдэмгу - чёрно-белый, Хан- наин - чёрный, Кури - серый, Багдайин - белый, Сеннаин - ры­жий, Этан - чёрный с белыми бровями, Мохаилбун - серый с белой шеей, Чемкалан - белоногий, Хуптейин -с продольной белой полосой на голове, Кокчанду - собака с белыми лапа­ми, Анчайин - белощекий (низ. д-кт) (ПМА. 1995). По такому же принципу давали клички собакам верховские негидальцы: Кэлътэй - белый, с чёрным глазом, Мойго - хорошо бегающий по снегу, Багдаин - белый, чёрного называли Коунэин (ПМА. 2005). Звучные клички давали своим питомцам негидальцы, например Коннорин (низ. д-кт), Мокал - белошейка, Хелахи - куропатка, кличка собаки (верх.д-кт) (74, 310 с.)

Многообразие кличек собак у тунгусо-маньчжурских на­родов, в том числе у нанайцев, является одним из показате­лей высокой значимости собаководства для этносов Нижне­го Амура. Идентичность терминов говорит не только о род­ственной языковой и культурной среде, но и наличии такого сугубо автохтонного института, как собаководство тунгусо- маньчжуров Приамурья. Материалы языка этих этносов по­зволяют утверждать, что специфическая лексика, связанная с кличками собак, являлась не только отражением их при­надлежности к той или иной масти, но и несла культовое зна­чение. Племенная работа, способы специфической дрессу­ры собак на определённое промысловое животное, воспи­тание у них особых промысловых качеств говорят о присут­ствии развитой культуры охотничьего собаководства. Знания особых способов, переданные от предков, обогащались лич­ным опытом каждого охотника, который приобретал харак­терные общеэтнические черты, передаваемые из поколения в поколение.

В целом этнокультурной особенностью амурского собако­водства следует считать факт, что на всей территории Приа­мурья и Сахалина амурская лайка обладала устойчивым экс- терьерным качеством. Она была крупной, несколько «растяну­той», имела массивную голову, напоминающую медвежью. Эти и другие признаки отличали её от лайки, населявшей Запад­ную и Восточную Сибирь, с характерными чертами: квадрат­ный корпус, голова с ровными и гладкими обводами. Универ­сальность амурской лайки (использовали как ездовую и охот­ничью) также является особым отличием, например от эвен­кийской лайки, которую применяли лишь на охоте (рис. 16,17).

Поиск по сайту: