Его борьба и история успеха в американском стиле

Тому, кто хотел бы понять причины второй мировой войны, мы советуем обратить внимание на пророческую карикатуру в «Дейли геральд» по случаю заключения мирного договора в Версале: мраморный дворец покидают Вильсон и Клемансо, два главных виновника, а за колонной плачет голое, новорожденное европейское дитя, над головой которого надпись: «Вступление в войну в 1940 году». Будущий президент ФРГ Теодор Хейс испытывал такое же ощущение, когда писал в 1932 г.:

«Место рождения национал‑социалистического движения не Мюнхен, а Версаль».

Гитлер сидел в Ландсберге. Руководство движением в конечном счете взял на себя не теоретик Розенберг, а боец Людендорф. Его главной темой был «Позорный диктат Версаля» и за его Национал‑социалистическое свободное движение проголосовали на выборах в рейхстаг в мае 1924 года почти два миллиона немцев. Под влиянием женщины, на которой он женился, врача‑невропатолога, Людендорф переключился на другую тему, которую не оставлял до конца своих дней: Рим и борьба против ультрамонтанства. И это в католической Баварии! Конечно, все рассыпалось.

Первым многозначительным поступком Гитлера после освобождения из крепости Ландсберг был визит вежливости к председателю Совета министров Баварии Хельду в начале января 1925 года, и этот католический политик был рад услышать:

«Акция 9 ноября была ошибкой, Ваше Превосходительство, моей ошибкой. Отныне я буду помогать укреплять власть государства. Мы едины в борьбе против марксизма. А Людендорф борется против Церкви! Я категорически заявляю: с Людендорфом у меня нет ничего общего».

Хельд очень обрадовался: зверь был укрощен.

Вторым важным делом был последующий визит к Людендорфу. «Что говорят эти господа из Северной Германии? – допытывался Гитлер. – Ультрамонтанство более опасно, чем евреи? Кто эти невежи с Севера, этот Вулле и этот фон Грефе? Моему движению нужны и баварские католики, и прусские протестанты». Людендорф пытался возражать. «Не цепляйтесь за женскую юбку и за поповские рясы!» – бросил Гитлер, перестав сдерживаться, и пути двух путчистов 9 ноября разошлись.

Через две недели после этого объяснения Гитлер созвал своих верных приверженцев в «Бюргербройкеллер», откуда начался ноябрьский путч. Пришли 4000 человек.

«Я один руковожу движением! – гремел он в переполненном зале. – Никто не смеет ставить мне условия!»

После двухчасовой речи фюрера люди повскакивали на столы, стали обниматься и орали до хрипоты. Блудный сын народа вернулся.

«Bildnis des Führers» by Franz Triebsch, 1939

Укрощенному зверю сразу же после этого нового основания партии запретили выступать в Баварии, а также в большинстве немецких земель. В Пруссии этот запрет был отменен лишь в 1928 году.

Времена стали неблагоприятными для Гитлера, так как в Германии начался экономический подъем. В 1923 г. в стране было 3 миллиона безработных, теперь же, главным образом благодаря иностранным кредитам, 2,5 миллиона человек нашли работу. Гитлер не дал ввести себя в заблуждение, его инстинкт давал ему верные советы и он говорил своим ближним:

«Это кажущееся процветание, дорогие товарищи. Эксплуатация немцев пришлыми восточными евреями наряду с версальским диктатом, аннексией земель и гигантскими контрибуциями, несомненно, ввергнут самые широкие круги народа в экономическую нужду, и это неизбежно приведет нас к власти. Подождите».

Четырехлетний перерыв в деятельности он проводил главным образом в Берхтесгадене. А потом, когда ожидаемое великое бедствие внезапно началось в 1929 г. с «черной пятницы» на Уолл‑стрит, Гитлер в головокружительном победном рывке стал через четыре года рейхсканцлером, подчинил себе рейхстаг, а вскоре после этого стал также президентом и главнокомандующим вермахта, сосредоточив в своих руках неограниченную власть.

Работу в Северной Германии Гитлер поручил Грегору Штрассеру из Ландсхута. Тот честно выполнял свои обязанности организационного руководителя партии и вскоре создал партию внутри партии, «Рабочее сообщество гауляйтеров НСДАП в Северо‑Западной Германии». Особенно большой приток в партию новых членов наблюдался в Рурском бассейне, где политическое пробуждение наступило после вторжения французских войск в 1923 г. под тем предлогом, что в поставках по репарациям не хватило нескольких телеграфных столбов. Громче всех звучал там голос секретаря Штрассера, д‑ра Иозефа Геббельса. Вскоре молодой партайгеноссе потребовал от благополучных мещан Южной Германии «исключить из НСДАП мелкого буржуа Адольфа Гитлера». Штрассер был доволен, а Гитлер легко усмирил эту бурю в стакане воды. Он созвал партийный съезд в Бамберге. У большинства представителей Северной Германии не было ни времени, ни средств, чтобы поехать туда, они и не поехали. Гитлер говорил перед своими, объяснял и убеждал. Почти все приехавшие южные немцы поддержали его, и Геббельс удрученно записывал в своем дневнике:

«О Боже, как нам далеко до этих свиней! Мне необходима передышка: от меня осталась половина».

Две недели спустя, после того как любезный Гитлер показал колеблющемуся товарищу кое‑что в Мюнхене, Геббельс вновь обрел целостность, и это подтверждает запись в его дневнике:

«Я люблю его. Я склоняюсь перед этим великим политическим гением. Мы обедали вместе, и взаимный восторг опьянял нас».

Joesef Paul Goebbels (1897 – 1945)

«Reichsminister Dr. Josef Goebbels» by Wilhelm Pitthan, 1938

Грегор Штрассер никогда не простил Геббельсу его измену, а Гитлер, следуя римскому правилу «разделяй и властвуй», послал их обоих в Берлин, где они окончательно рассорились. Дело дошло до более или менее открытой расовой борьбы внутри НСДАП. Легко понять, почему главный антисемитский оратор Германии с его неясным происхождением привлекал к себе в первую очередь людей, которые так же, как и он, не могли доказать абсолютную чистоту своей арийской крови. Таким образом вождь обеспечивал себе необходимую безопасность и со стороны своих ближайших соратников, после того как пресса, находившаяся под властью евреев, давно уже перестала тыкать в эту рану, чтобы самой не порезаться. К тому же он просто считал еврейских полукровок более умными и услужливыми. Склоку начал Геббельс. Была разыграна карта еврейской бабушки Гиммлера из рода итальянских торговцев овощами, и на СС, организацию, создаваемую Гиммлером в противовес СА, была брошена тень. Тут – по плану – в игру вступил Розенберг и стал наезжать на Геббельса, говоря, что его предков следует искать среди осевших в Голландии испанских евреев и что его еще в школе дразнили «раввином». Партийный теоретик из Прибалтики побеседовал с еврейским профессором Гундольфингером, у которого Геббельс защищал диссертацию в Гейдельберге. И потом главный идеолог вдруг стал изъясняться более мирно:

«Характер геббельсовской пропаганды, конечно, совершенно левантийский. Но с помощью одного лишь расового вопроса трудно описать человеческое положение Геббельса, и я думаю, мы все должны с пониманием отнестись к его личному положению».

Бурю утихомирил юрисконсульт Гитлера, молодой мюнхенский адвокат Ганс Франк из партийного арбитражного суда, отец которого, еврей из Бамберга, перешел в католицизм. С конца 20‑х годов в вопросах происхождения царила партийная дисциплина, и слова Люэгера: «Я сам определяю, кто еврей, а кто нет», обрели новый блеск. Было придумано звание «почетного арийца».

О поступательной тенденции пока не было речи. На выборах в рейхстаг 1928 года национал‑социалисты получили менее миллиона из 40 миллионов голосов, т.е. вдвое меньше, чем партия Людендорфа четыре года назад.

Эти спокойные времена, когда можно было шпынять друг друга предками, прервал жарким летом 1929 г. своим планом некий мистер Юнг из «собственной страны Господа Бога», т.е. США. Бремя дани в 110 миллиардов марок, которую тогдашняя молодежь Германии должна была выплачивать в течение следующих 59 лет, показалось ему справедливым. То, что безработный немецкий отец семейства в те годы приносил домой с биржи труда 11 марок в неделю, мало трогало этого выдающегося ученого экономиста.

Молодые люди, которые не начинали мировую войну, но пережили ее, голодая или питаясь брюквой, толпами устремлялись в СА. Ничего не могло быть естественней, так как Гитлер громче всех бил в барабан «требований немецкого народа» вместе с вождем немецких националистов Гугенбергом. «Проект закона против порабощения немецкого народа» начинался с заявления: «Имперское правительство должно в торжественной форме немедленно объявить иностранным державам, что вынужденное признание вины за войну в Версальском договоре противоречит исторической истине».

Более четырех миллионов людей, над которыми тяготел этот груз, подписались под проектом, но в это время произошел крах на Нью‑Йоркской бирже в знаменитую «черную пятницу» октября 1929 г. Сорок лет спустя Кэртис Б. Долл, который тогда был молодым биржевым маклером на Уолл‑стрит, зять Рузвельта, признался, как это произошло:

«Крах произошел из‑за жажды денег. Вся операция проводилась с беспощадной хитростью и энергией. Ущерб был огромным. В спекуляции на понижение самой по себе нет ничего незаконного, при том условии что при этом не применяется разбойничья тактика, а по моему мнению, применявшаяся тогда тактика была недалека от этого. До сих пор я так и не усвоил урока, что самую большую и самую быструю выгоду могущественные банкиры и кредитные спекулянты извлекают из продаж накануне устроенного ими же краха».[40]

Через несколько дней немцы, сидевшие по уши в долгах, почувствовали, что произошло. Количество самоубийств резко увеличилось, внезапно появилась огромная армия безработных и людей, работающих неполный рабочий день. Эти четыре с половиной миллиона людей, занятых поисками работы, обсуждали события между собой и со своими коллегами и шли либо влево, к коммунистам, либо вправо, к национал‑социалистам. Социал‑демократическое правительство – «правительство исполнителей», как называл его Гитлер, – бесследно исчезло, и на политической сцене возник политик из католической партии Центра Брюнинг, который сразу же начал игру с «чрезвычайными постановлениями», но аплодисментов не стяжал...

Жертвами стычек между боевыми отрядами коммунистов и национал‑социалистов становились ежегодно более 100 убитых и более 10000 раненых. В стране и в залах собраний шла гражданская война. Главным оружием были камни, кистени, стулья и пивные кружки. Ничто не принималось во внимание, кроме политических убеждений. Я вспоминаю, как однажды привел из школы домой своего нового друга. «А кто твой отец?» – спросила его моя всегда озабоченная мать. «Коммунист», – ответил шестилетний мальчик и гордо выпятил грудь.

Люди голодали. Очереди перед биржами труда росли. Конная полиция била по головам людей, кричавших: «Хлеба!»

Когда перед человеком стоит выбор между свободой и хлебом, он выбирает хлеб, по крайней мере если у него есть семья или он хочет ее создать. И в СА шли молодые, отчаявшиеся люди, которые хотели сохранить свое национальное лицо. К тому же у штурмовиков можно было получить тарелку супа, а в случае необходимости и жилище. Штурмовики устроили нечто вроде казарм. Геринг вернулся из Швеции, Рем – из Боливии. Рем возглавил СА и вскоре его команды слушали несколько сот тысяч человек. «Если Адольф прикажет завтра в шесть утра быть у Бранденбургских ворот, мы там будем», – угрожал он.

Но все это стоило денег. И они пришли, как сказал рейхсканцлер Брюнинг, «от людей, от которых этого меньше всего можно было ожидать».

Гитлеру в его борьбе против восточных евреев оказывали финансовую поддержку западные евреи из Нью‑Йорка, которые и сегодня не позволяют хоронить на своем кладбище ни одного восточного еврея, даже если он живет в Нью‑Йорке уже в третьем поколении.

«Я никогда не говорил об этом открыто, – писал Брюнинг своему другу д‑ру Пехелю, – но в интересах Германии может стать необходимым сделать это и открыть, что те же самые банкиры осенью 1930 г. через американского посла Сакетта пытались повлиять на мое правительство в пользу нацистской партии».[41]

Брюнинг и позже никогда «не говорил об этом открыто», он стал профессором в одном американском университете.

В начале 20‑х годов гамбургский банкир Варбург посоветовал президенту Эберту остановить наплыв восточных евреев. Когда один посланник Уолл‑стрита, который должен был передать деньги Гитлеру, засомневался и спросил Варбурга о его мнении, тот со смехом ответил:

«Гитлер – сильный человек и он нужен Германии. Под евреями Гитлер понимает галицийских евреев, которые после войны стали чумой Германии. Евреев чисто немецкого происхождения он признает абсолютно единородными. Тон в социал‑демократической и коммунистической партиях задают евреи. Им от него, конечно, достанется, но не потому что они евреи, а потому что они коммунисты или социал‑демократы».

СА обходились в 1932 г. примерно в 180 миллионов марок. С прочими расходами на партийный аппарат, предвыборную борьбу, авиарейсы и т.д. получалось около 300 миллионов марок. Примерно одна шестая поступала от членских взносов и пожертвований членов партии. Что касается остальных сотен миллионов, то в конце 1933 г. одно очень солидное голландское издательство опубликовало отчет, составленный на основе изучения документов. В этой книге были названы имена, и вскоре после своего выхода она исчезла из продажи. Никто не подал жалобы. Все документы после оккупации Голландии были уничтожены, автор книги Схоуп погиб в гестапо.

В этом отчете зафиксированы один раз 10 млн. долларов и один раз 15 млн. долларов, поступившие через банк «Мендельсон & К°» в Амстердаме. Аналогичные суммы проходили через банки «Кун, Леб & К°», «Дж. Морган & К°» и «Сэмюэль & Сэмюэль» и тоже без привязки к определенному месту.[42]Швейцарец Рене Зондереггер (Северин Рейнгард) рассказывает в своей вышедшей в 1948 г. в Швейцарии книге «Испанское лето», кто был главным передатчиком этих денег:

«Человеком, которого банкиры посылали в Германию, чтобы изучить вопрос о немецкой революции, был молодой Варбург, человек умный, образованный и хорошо знавший немецкий язык, так как он несколько лет работал в банке своего дяди в Гамбурге. Наделенный самыми высокими рекомендациями, Варбург приехал в Германию. Вскоре после этого он встретился в Мюнхене с Гитлером, который охотно ударил по рукам с богатым американцем».

Знаменитый тогда во всем мире американский журналист Г. Р. Никербокер в своей вышедшей в 1932 г. книге «Германия: так или иначе?» точно предсказал:

«Американские инвестиции на европейском континенте вкладываются в поле битвы».

Особую пользу принес тогда выдвинутый фирмой «Ройял датч шелл» на первый план сэр Генри Детердинг, деньги которого поступали через лондонский банк «Сэмюэль & Сэмюэль». И после прихода Гитлера к власти этот нефтяной магнат продолжал жертвовать ему большие суммы. В газете «Гамбургер фремденблатт» от 15 февраля 1939 г. мы находим указание на то, что еще в 1937 году была передана сумма в 10 млн. гульденов. Сэр Генри за несколько дней до этого сообщения тихо скончался в Сент‑Морице и был с почестями похоронен в Доббине (Мекленбург). Местный епископ Шульц, партайгеноссе из Шверина, восславил усопшего:

«С храбростью Наполеона, с духовной силой Кромвеля сражался он против духа разрушения и попрания всех прав человека, воплотившегося в мировом большевизме. Возрождение Германии было для него предпосылкой спасения мира от большевизма».

За сэром Генри Детердингом стоял основатель фирмы «Шелл» Маркус Сэмюэль, еврей, который собирал в Восточной Азии раковины и превращал их в Лондоне в деньги. Поэтому его нефтяная фирма и получила этот символ и это название (shell – англ, «раковина»). Благодаря нефтяному буму во время первой мировой войны Сэмюэль стал лордом Бирстедом, а в 1918 г. советская власть национализировала без компенсации собственность фирмы «Шелл» в Баку. В Третьем рейхе Гитлера права государственных русских нефтяных компаний в Германии были аннулированы и фирма «Шелл» претендовала на них, но это так, кстати.

Писатель Генрих Манн подчеркивал незадолго до окончания второй мировой войны в «Слове к Берлину»:

«Теперь вы можете знать, что это на самом деле было: насильственное предотвращение вашей революции. Они прекратили ваше социальное движение, потому что некоторые магнаты использовали его против других народов. Их порученец Гитлер также не был немцем, как и они».[43]

Генрих Манн прилетел из Нью‑Йорка.

«Нойе цюрхер цайтунг» писала в № 758 от 2 мая 1946 г.:

«Когда Шахт на Нюрнбергском процессе снова заговорил о поведении иностранных держав по отношению к нацистскому правительству и о помощи, которую они ему оказывали, суд решил, что это не относится к делу и не подлежит обсуждению».

Деньги крупных еврейских банков получали либо сам Гитлер, либо организационный руководитель партии Грегор Штрассер. В курсе дела был начальник разведывательной службы рейхсвера генерал фон Бредов. В «ночь длинных ножей» 30 июня 1934 г. и фон Бредов, и Грегор Штрассер лишились жизни. Знание не только сила, оно может быть и опасным.

Начальник прусской полиции с 1926 по 1932 год д‑р Абегг бежал вместе с документами о финансировании Гитлера из‑за рубежа в Швейцарию, создал в Цюрихе знаменитый архив Абегга и рассказал о столь же знаменитом фургоне для перевозки мебели:

«Связанные с этим тайным фондом документы находились в фургоне для перевозки мебели, который в 1929‑1932 гг. постоянно курсировал между Берлином и Мюнхеном, чтобы ни прусская, ни баварская полиция не могли его обнаружить и конфисковать».

На выборах в рейхстаг в 1930 г. национал‑социалисты получили во много раз больше голосов (если быть точным, 6.401.210 голосов). В рейхстаг прошли 107 депутатов этой партии вместо прежних двенадцати, и все они демонстративно красовались в коричневых рубашках СА. Власти республики решили провести новые выборы. Как демократы, они хотели узнать, что происходит, и узнали: в июне 1932 года почти 14 миллионов немцев проголосовали за Гитлера и его партия стала крупнейшей. Председателем германского рейхстага стал Герман Геринг.

Лишь дважды в эти годы успехов неутомимый бродячий проповедник немецкого возрождения, который все чаще пересаживался со своего скоростного «Мерседеса» на еще более быстрый партийный самолет, потерпел неудачу. Обе неудачи были личного характера, но с политическим оттенком.

Алоиз, старший сводный брат Гитлера, рано ушел из дома, сменил много мест работы, сидел за воровство и двоеженство и оставил в Ирландии сына по имени Уильям Патрик Гитлер. Регулярная работа претила этому достойному отпрыску своего рода, и он возмущался:

«Работать за 125 марок, только чтобы не умереть с голоду, – это не жизнь и не смерть».

Поэтому для него не было ничего естественней, чем шантажировать в 1930 г. разбогатевшего братца Адольфа еврейским дедушкой. Он намекнул, что «в связи с рядом высказываний в прессе важно, чтобы определенные обстоятельства нашей семейной истории не были преданы широкой огласке».[44]Требовался адвокат, и вскоре пройдоха Ганс Франк сидел в ожидании в салоне девятикомнатной мюнхенской квартиры Гитлера на Принцрегентенплац напротив своего фюрера. «Гнусная вымогательская история, – начал Гитлер. – Видите ли, дорогой партайгеноссе Франк, Вы знаете, кто был Ваш отец, почтенный еврей, немец на протяжении многих поколений, не из этих галицийских лапсердачников. Но что будет, если не смотреть на это сквозь пальцы? А кто был мой дед со стороны отца? Были такие Франкенбергеры, богатые евреи, они 14 лет платили за него, а потом и знать его не хотели. Сволочь. Избавьте меня от этой истории и от этого вымогателя». Гитлер поднялся.

«Я обещаю Вам, мой дорогой партайгеноссе Франк, что и вопрос о Вашем происхождении будет урегулирован. У меня есть средства, и я помогу Вам в этом, как помог моему другу Гофману».

Он открыл ящик стола и протянул молодому адвокату пачку денег.

«Вот. Поезжайте сразу же. И скажите мне, если Вам потребуется больше. Я хочу, чтобы это дело свалилось с моих плеч».

В 1930 г. Ганс Франк, занимаясь генеалогией, проводил больше времени в Австрии, чем в Германии, главным образом в Вене, Граце и лесном районе, и тот факт, что австрийские власти прервали его работу в архивах, объявив его нежелательным иностранцем, не очень мешал Франку при его последующих визитах. В конце концов вопрос был урегулирован: место происхождения предков во время войны превратили в полигон, и Гитлер мог вздохнуть свободно. Некоторые бумаги исчезли, а документы Франка оказались в порядке. В камере нюрнбергской тюрьмы, в ожидании скорой смерти на виселице, Франк писал:

«Эти Франкенбергеры много лет переписывались с бабушкой Гитлера и общей тенденцией этой переписки было то, что обе стороны знали, хотя и умалчивали об этом, что внебрачный ребенок г‑жи Шикльгрубер был зачат при обстоятельствах, накладывающих на Франкенбергеров обязательство платить алименты. Я хочу сказать, что не исключено, что отец Гитлера был наполовину еврей и родился от внебрачной связи г‑жи Шикльгрубер с этим евреем из Граца, так что Гитлер сам – квартерон. Его ненависть к евреям, возможно, обусловлена психозом ненависти к собственной крови».

Так как обо всем этом в Австрии хорошо знали, возведенный в ранг имперского комиссара юстиции Франк после аншлюса Австрии организовал при австрийском сенате учреждение, которое благожелательно рассматривало заявки на ариизацию внебрачных австрийцев. Достаточно было одного указания, что предполагаемый еврейский родитель получил свое имя от матери исключительно ради содержания.

Другая неудача этих лет тоже была связана с родней.

Когда Гитлер хмурым декабрьским днем 1907 г. провожал в Линце свою мать на кладбище, его старшая сводная сестра Анжела, которая была беременна, ехала сзади в одноконной повозке. Радостное событие свершилось в первые дни нового года, и малышка, которую тоже звали Анжелой или просто Гели, росла на радость всем. Мать Анжелы рано овдовела и работала в Вене поварихой в столовой еврейской общины, пока ее разбогатевший брат не пригласил ее в качестве экономки в свое имение в Берхтесгадене. Красивая старшеклассница с пышными формами, Гели, которая хотела заниматься музыкой, переехала к дяде Адольфу в его большую мюнхенскую квартиру. Дальнейший ход событий был вполне естественным, и в конце лета 1931 г. Гели обнаружила, что беременна. Она очень обрадовалась, но дядя Адольф приказал сделать аборт. Долгие споры достигли кульминации, и однажды утром в сентябре мать Гели подслушала, как ее дочь в отчаянии бросила:

«Ты слишком начитался своего Менделя. Законы наследственности, законы наследственности! Ты боишься, что наша еврейская кровь пробьется наружу и родится кривоногий курчавый ребенок. Какая же ты дрянь!»

И Гели выстрелила себе в сердце.

Гитлер совершал поездку на автомобиле со своим близким другом и личным фотографом Гофманом и остановился в пивной недалеко от Нюрнберга, где его ошеломил звонок его секретаря Гесса. Гели умерла. Невероятно. В полдень автомобиль примчался обратно в Мюнхен. Гитлер был сломлен, говорил о самоубийстве и схватил пистолет, который Гесс у него отобрал. Он грозил все бросить, друзья утешали и ободряли его как могли. Расследованием причин смерти занялся д‑р Гюртнер, баварский министр юстиции, и дал заключение: «самоубийство». В Третьем рейхе д‑р Гюртнер стал имперским министром юстиции. У Гитлера был духовник, антисемит патер Штемпфле, – в ночь на 30 июня 1934 г. убили и его. Гитлер вопил:

«Они убили моего бедного патера Штемпфле!»,

а потом обоих убийц повысили в чине. Католическая церковь не хоронит самоубийц в освященной земле. Священник, который отпевал Гели на венском кладбище, сказал Отто Штрассеру:

«Из того, что я похоронил ее по‑христиански, Вы можете сделать правильные выводы».[45]

Гитлеровед Конрад Гейден писал в 1936 г. в предисловии к своей биографии Гитлера: «Изложенное следует изменить лишь в одном пункте. Смерть Анжелы Раубаль я больше не считаю самоубийством». А другой биограф Гитлера, Аллен Буллок, выразился по этому поводу в 1969 г. кратко: «Пускай смерть Гели Раубаль останется тайной».

Несмотря на эти неприятности, поток американских денег не прерывался. За миллион партия купила в Мюнхене «Коричневый дом», и лишь две из более чем сорока немецких партий имели много членов и получали много голосов: НСДАП и финансируемая с Востока Коммунистическая партия Германии.

Ни один капиталист не расстается легко со своими капиталами, и Уолл‑стрит, вкладывая миллиарды долларов в Германию, действовала вполне логично, подстраховываясь от коммунистической национализации. Старинная вражда между западными и восточными евреями играла при этом второстепенную роль. А расчета, что Гитлер начнет войну, из‑за которой Уолл‑стрит не обеднеет, возможно, еще не было.

«Американские капиталовложения в Германии при национал‑социалистическом правительстве будут надежней, чем при любом другом», – часто и открыто говорил Гитлер. Чему же удивлялся Брюнинг?

Фюрер летал и произносил речи, проезжал по стране с автоколоннами и говорил:

«Не теряйте веру в будущее нашего народа, в величие нашей родины, в победу нашего дела. Пока я жив, я – ваш, а вы – мои».

Так происходило везде, и английский военный атташе Торн писал своему послу в Берлин:

«Все офицеры чувствуют, что нацистское движение – наилучшее средство дисциплинировать молодежь страны. Оно также вырывает ее из рядов коммунистов».

«Евреи – это наше несчастье» – такая мысль звучала во всех беседах с промышленниками, с вождями других правых партий, в речах на площадях и в залах, всегда с некоторыми вариациями применительно к публике. Тысячи человек ждали до глубокой ночи под дождем, если самолет Гитлера задерживался из‑за плохой погоды. Он прибывал, и они слушали своего идола, который избавит их от нужды и позора.

Евреи помогали Гитлеру в его пропаганде. Они тоже говорили об ужасных вещах, в том числе о газе:

«Газ может проникнуть в комнаты, где играют ваши дети, и они медленно упадут на пол. Я желаю жене церковного советника и главного редактора, матери скульптора и сестре банкира, чтобы все они умерли жестокой, мучительной смертью. Благословен тот, кто в этот час бросает на произвол судьбы свою родину».[46]

Такие жестокие вещи писал, обычно в «Вельтбюне», под псевдонимами Игнац Врубель, Каспар Хаузер, Теобальд Тигер и Петер Пантер восточный еврей Тухольский.

Накануне 1933 г. евреи составляли 1% населения Германии. В прессе, кино и банковском деле их доля намного превышала 50%. В Берлине 55% адвокатов и 52% врачей были евреями. 15 евреев занимали 718 постов в наблюдательных советах.

Иностранцы, которые посещали Берлин и видели жизнь только на Кудамм и в ночных заведениях, легкомысленно писали о «золотых 20‑х годах» – о голодающих безработных они ничего не знали.

Западный еврей Штерн, известный как английский газетный магнат лорд Ротермир, брат другого газетного магната, лорда Нортклиффа, так оценивал ситуацию в 1930 г.:

«Если мы внимательней изучим возможность перехода политической власти к национал‑социалистам, мы увидим, что это принесет одни лишь преимущества. Будет воздвигнута мощная стена против большевизма. Будет исключена угроза советского военного похода против европейской цивилизации через Германию, которая займет неприступную позицию в стратегическом центре Европы».

И в своей изданной в 1939 г. книге Штерн‑Ротермир писал в том же духе:

«Гитлер страдал от бездарности правителей своей страны. Как свой личный позор воспринимал он то, что представители чуждой по крови расы совершают в Германии и Австрии блестящие сделки, в то время как его собственные соотечественники прозябают в нужде».

Эмигранты рассказывали в своей «Паризер тагесцайтунг», что немецкие евреи вели переговоры с «Коричневым домом» в Мюнхене о предоставлении СА специальной еврейской информации, – нет ничего более успешного, чем успех.

Глава 8

Поиск по сайту: