ИСТОРИЯ «НАЦИОНАЛЬНОГО ЦЕНТРА»

Когда произошла Октябрьская революция, в различных общественных группах, враждебных большевизму, господствовала уверенность, что вновь установленный порядок не будет долговечным. С одной стороны, на значительной части русской территории власть находилась в руках групп и лиц, которые, можно было рассчитывать, вступят рано или поздно в активную борьбу с Советской властью, утвердившейся в центре России. Сюда относились Белоруссия, Украина и особенно области на юго‑востоке России, населенные казаками.

Уже в конце 1917 года и в начале 1918 года там, на Дону и на Кубани, зарождается военная организация, которая впоследствии развивается в Добровольческую армию. Уже в это время многие военные, а отчасти и гражданские лица из Петербурга, Москвы и других мест, где установилась Советская власть, направлялись туда – на Дон и на Кубань к генералу Алексееву, который стоял в центре указанной военной организации, возглавляя и организовывая ее. Последняя, правда, была очень незначительна: она представляла из себя скорее штаб, чем хотя бы и маленькую армию; в ней сравнительно было много офицеров, особенно штабных, но весьма мало солдат. С такими силами нельзя было, конечно, и думать о походе в Центральную Россию. Да и само казачество даже в опоях его, весьма враждебных большевизму, решительно не сочувствовало подобным замыслам. Оно желало сохранить создавшийся порядок у себя только, а не вмешиваться в дела Москвы и Петербурга.

Так смотрел на дело или должен был в таком духе, во всяком случае, высказываться Каледин, которому пришлось даже вести из‑за этого известную борьбу с Алексеевым и особенно с Корниловым, нетерпеливо ждавшим возможности похода на Москву. Впрочем, и в тех кругах, из которых пополнялся состав указанной военной организации и которые снабжали ее деньгами, господствовал взгляд, что она важна как зародыш, находящийся на территории вне пределов досягаемости Советской власти: нужно ее беречь и развивать.

Лишь немногие верили, что новая армия уже в ближайшие месяцы втянет казаческую массу и придет освобождать Москву и Петербург. Большинство считало, что и политически сейчас было бы достаточно образование так называемого «Юго‑восточного союза», объединяющего казаческие земли, и что нужно там создать прочную административную организацию, для чего и призывались в Новочеркасск и Екатеринодар люди, которые могли быть полезны своим опытом и своими знаниями. Надеялись на поддержку, особенно финансовую, которую встретит «Юго‑восточный союз» у Антанты после того, как большевистская власть начала переговоры о мире с Германией; надеялись на соглашение этого союза с Украиной, которая хотя объявила свою самостийность, но в то же время еще не отказывалась принципиально стать частью общерусской федерации.

Эти расчеты не оправдались. Союзники отнеслись к предприятиям на юго‑востоке равнодушно, даже недоверчиво; американцы – прямо отрицательно. А главное, сама масса казаков совершенно не поддерживала планов Алексеева и Корнилова, отчасти опасаясь осложнений из‑за них, отчасти была прямо враждебна, усматривая в них замыслы монархической и социальной реставрации.

А затем началось наступление Красной Армии на юго‑восток, взяты Новочеркасск и Ростов, и остатки военной организации должны были убраться в Кубанские степи и Кавказские предгорья – и в вышеуказанных общественных и политических кругах наступило глубокое разочарование в этих расчетах на казаков и добровольческие силы. Если в декабре 1917 года и январе 1918 года много народа ехало на юго‑восток, то с февраля начинается обратная тяга на север.

С другой стороны, казалось, что сама международная обстановка исключает возможность длительного существования Советской власти в России. Отношения ее с союзниками были порваны и аннулированием иностранных займов, что поражало особенно Францию, и особенно сепаратными переговорами о мире с Германией, что затрагивало всю коалицию. Но и Германия не могла не относиться к установленному в России политическому исоциальному порядку крайне враждебно. Особенно это сказалось в начале февраля 1918 года, когда после долгих и безуспешных переговоров о мире началось германское наступление на восток, провозглашенное как своего рода крестовый поход против русской анархии. Ясно было вообще, что Россия должна сделаться ареной ожесточенной международной борьбы. И вот, естественно было думать, что для судьбы большевизма в России решающее значение будет иметь эта самая борьба. Понятно, что политические круги, которые ставили своей единственной целью уничтожение какой бы то ни было ценой Советской власти, стремились к тому, чтобы использовать наличное международное положение. Одни склонны были обратиться с этой целью за помощью к союзникам, другие – к немцам.

Здесь надо сделать оговорку. Далеко не все партии и группы, боровшиеся с Советской властью, стояли за активное вмешательство иностранцев в русские дела. Многие были решительно против такого вмешательства, но и среди них росло убеждение, что так или иначе русский вопрос становится международным и что нужно сэтим сообразовать свою тактику. Противниками большевизма в это время оказывались группы, которые в прошлом ничего не имели общего между собою, да и сейчас совершенно расходились в своих положительных стремлениях. С другой стороны, все эти новые отношения, между ними возникшие, решительно не укладывались в старые партийные рамки. Эти рамки нужно было поддерживать в период выборов в Учредительное собрание, где самый избирательныйзакон предполагал партийные списки. Но уже в период выборов было немало случаев крушения партийной дисциплины, соглашений между партийными противниками и борьбы в среде партийных единомышленников. Особенно это имело место у эсеров. Крушение Учредительного собрания еще укрепляло мысль, что партии себя изжили: в новых условиях нужно искать и новых объединений.

Наиболее важным таким объединением явился «Союз общественных деятелей», с которым косвенно связано и возникновение НЦ. СОД возник еще при Временном правительстве – в июле – августе1917 года. Он был задуман как представительство различного рода профессиональных организаций и интересов, объединенных стремлением довести войну в единении с союзниками До победного конца, противодействовать социалистическим течениям в области хозяйственной жизни и восстановить крепкий и упорядоченный административный строй, в разрушении которого обвиняли Временное правительство. В то же время «Союз» Должен был отстаивать реформы в области рабочей и аграрной, а в сфере политической – отмежеваться от крайне правых кругов, отстаивая верховенство Учредительного собрания. В общем его программа была близка к программе, которой держались тогда кадеты и, в частности, их представители во Временном правительстве. И на первом съезде «Союза», в августе, к.‑д. играли большую роль, особенно Милюков.

Большое впечатление производило участие на съезде и речь Алексеева. Вообще, здесь создавалась почва для сближения между к.‑д. и различными общественными группами, а особенно между к.‑д. и известной частью командного состава, возглавляемой Алексеевым. Съезд, несомненно, подготовил объединение правой половины Государственного совещания, собранного Керенским в середине августа 1917 года. На съезде выбран был комитет, куда входили, между прочим, Родзянко, Милюков, Алексеев, Третьяков и другие; многие были кооптированы позднее (Леонтьев, Щепкин).

Вообще комитет мало себя проявлял, отказался от выставления самостоятельных кандидатур в Учредительное собрание и главным образом подготовлял 2‑й съезд в октябре. Съезд был довольно многочисленен, особенно много было военных, которые давали ему тон. Действия Временного правительства, особенно Керенского, подвергались здесь жестокой критике: его обвиняли в разложении армии, капитуляции перед всякими анархическими движениями, даже в выступлении Корнилова. Главная надежда возлагалась на выборы в Учредительное собрание. Наиболее враждебно было отношение не к большевикам, а к с.‑р., особенно к Чернову. Он являлся как бы символом государственного разрушения России.

С другой стороны, на съезде выражалась необходимость объединить все так называемые государственно мыслящие элементы, начиная от монархистов‑конституционалистов и кончая умеренными социалистами (энесы, «Единство»), Всего ярче было выступление военных – Брусилова, Рузского, Зайончковского. С большим вниманием выслушивали Леонтьева. Много было кадетов. Впрочем, большая часть присутствовавших представляла из себя скорее зрителей и слушателей, случайно попавших на съезд, чем его активных участников.

Октябрьская революция, по‑видимому, на некоторое время приостановила деятельность «Союза». Некоторые его видные члены вообще покинули Советскую Россию (Родзянко, Милюков, Алексеев), другие просто выжидали событий. Но с начала 1918 года эта деятельность опять стала расширяться. Нельзя было созывать съездов, но можно было увеличить состав комитета, собирать при нем совещания и т. д. Комитет вошел в более тесные и правильные сношения с ЦК кадетов (эту связь особенно поддерживал Новгородцев) и с московской торгово‑промышленной средой (через Третьякова, Геляшкина, Червен‑Водали), с земледельческими кругами («Союзом земельных собственников» – Гурко), с кооператорами. Приглашались на совещания и публицисты (Белоруссов) и представители академического мира (Арсеньев, Ильин, Котляревский, Устинов). Далее на совещаниях появлялись Кривошеин, Кистяковский, Е. Н. Трубецкой и многие другие. Организационная часть лежала на Д. Щепкине и Леонтьеве. Главной задачей своей «Союз» ставил тогда осведомление и выработку общественного мнения по вопросам внутренней и особенно внешней политики. Последней в первые месяцы 1918 года был посвящен ряд заседаний.

В это время вопросы внешней политики связаны были прежде всего с Брест‑Литовским миром. Основы мира были известны еще в то время, когда Троцкий вел переговоры с представителями Германии и Австро‑Венгрии. Когда после февральского немецкого наступления эти переговоры возобновились, условия мира оказались еще более тяжелыми (достаточно указать на предъявленное в последнюю минуту требование об уступке Турции Батума и Карса), и все‑таки Советская власть заключила мир. Узаконялось отделение Украины, которая должна была попасть под австро‑германский протекторат; Россия отрезывалась от Балтийского моря под предлогом самоопределения народностей, которое, в свою очередь, казалось, лишь прикрывает виды германского империализма; наконец, экономические условия для России были гораздо хуже, чем те, которые устанавливал русско‑германский торговый договор 1904 года.[98]

В рядах самой Коммунистической партии в этом вопросе далеко не были единодушны; многие считали, что подобного мира заключать нельзя, а нужно было вести войну. Эти разногласия имели место и в ВЦИК. Левые эсеры тоже решительно протестовали. Нечего говорить, у партий более или менее ей[99]враждебных условия мира, когда они выяснились еще до его формального заключения, вызвали самую резкую критику. Вся несоветская печать была здесь единодушна. Устраивали заседания ученых обществ, например, в конце января в университете было устроено совместное заседание ряда обществ с докладами Кафенгауза и Котляревского о предполагаемых мирных условиях и с резолюцией осуждения этих условий. Различные организации стали вырабатывать меморандумы и докладные записки на ту же тему, рассчитывая их передать представителям иностранных держав. Такие меморандумы вырабатывали ЦК кадетов, объединение левых групп, стоявших на оборонческой точке зрения, «Союз торгово‑промышленников», «Союз земельных собственников» и т. д. Признавалось, что агитация в этом смысле полезна уже тем, что она может произвести некоторое впечатление в Германии и отразится на окончательных условиях мира, а с другой стороны, покажет бывшим союзникам России, что русское общество не разделяет здесь действий своего правительства. Многие были искренне убеждены, что это правительство связано какими‑то тайными обязательствами по отношению к Германии, которая всячески помогала подготовке Октябрьской революции в России.[100]По Москве ходил текст тайных условий, заключенных будто бы Советской властью с германским правительством и направленных на всяческие политические и экономические угнетения Польши. Другие просто видели в агитации против мира политическое оружие против Советской власти.

Среди других организаций обсуждал этот вопрос и готовил меморандум также СОД; впрочем, меморандум не был составлен. Между тем Брест‑Литовский мир стал свершившимся фактом. Спрашивалось, как к нему отнестись? В то время в правых кругах распространена была мысль, что нужно использовать самих немцев, которые в силу договора стали почти хозяевами России. Нужно добиться их вмешательства в целях ниспровержения Советской власти. СОД не стал на такую точку зрения, и некоторые видные его представители (Новгородцев, Гурко) решительно против нее протестовали. Но считалось все же желательным вступить в общение с представителями Германии, особенно когда стал известен предстоящий приезд Мирбаха в Москву. Можно было дать им правильное осведомление о русских делах и исправить односторонность осведомления официального, а также воздействовать на немцев в смысле будущего пересмотра Брест‑Литовского мира. Во всяком случае, весной 1918 года СОД не считал, что немцы должны быть игнорированы и бойкотированы русской общественностью; по крайней мере, так думало большинство. Но уже здесь начинался резкий антагонизм между сторонниками двух ориентации. Большинство членов «Союза» с Леонтьевым во главе полагало, что на отношение к прежним союзникам следует смотреть совершенно трезво и реалистически. Обязательства России перед ними кончились, да она и не могла бы их выполнить фактически. Сближение ее с Германией неизбежно. Наконец, и сами союзники своими непомерными требованиями к России были не без вины в создавшейся разрухе.

Но эти взгляды встретили энергичные, часто негодующие возражения, прежде всего среди кадетов. Огромное большинство их считало, что и после Брест‑Литовского мира, который заключен самовольно людьми, не имевшими полномочий, союзные обязательства остаются; Россия должна их выполнить. Всякие со стороны русского общества шаги в сторону Германии крайне вредны. Несмотря на весь авторитет Милюкова у кадетов, когда он высказался в пользу немецкой ориентации, от него отступились. В особенности непримирима была кадетская масса, собирающаяся на конференциях. Она была воспитана с начала войны на взгляде, что благо России лишь в полном единении с союзниками; и теперь при всех изменившихся обстоятельствах она оставалась при нем. Так же в этом смысле были настроены и оборонческие левые группы (энесы, «Единство», правые меньшевики, эсеры). Для них Германия представляла прежде всего символ империализма и абсолютизма. Союзническая ориентация отстаивалась здесь во имя свободы и демократии. Торгово‑промышленная среда разделялась не только идеологически, но и в смысле оценки своих интересов. Были сторонники сближения с Германией, были и решительные противники его (Коган, Чемберс), последние особенно подчеркивали важную, незаменимую роль для России американского капитала. Говорили, что так настроен и крупный финансовый и банковый деятель Второе. Наконец, разделена была и военная среда, поскольку она хотела идти против Советской власти. Идти с кем – с немцами или союзниками? По‑видимому, в Москве летом 1918 года были военные организации того и другого направления. Преобладало союзническое.

Представители заинтересованных государств тоже не оставались здесь безучастными. После Брест‑Литовского мира они, особенно в ближайшее время, возлагали надежду на то, что сама Советская власть принуждена будет порвать с немцами, и даже сочувствовали с этой стороны укреплению Красной Армии (больше всего американцы), отчасти обращались и к русским антибольшевистским группам, преимущественно левым. Французы, по‑видимому, всего более рассчитывали на эсеров, эти расчеты связывались с именем Савинкова. Большое влияние в смысле роста союзнической ориентации оказало выступление чехословаков, которое было неожиданно и имело сразу довольно крупные успехи.

И вот, уже в апреле – мае 1918 года определяется программа союзнической ориентации. Война должна продолжаться до разгрома Германии. Раз Россия пока вышла из войны и Восточный фронт обнажен, нужно, чтобы он был восстановлен. Это могут сделать только японцы, и они должны двинуться через Сибирь. Известно было, что союзники разрабатывают план такого японского движения, хотя американцы его опасаются.

Немцы, с другой стороны, поддерживали возлагавшиеся на них в правых кругах надежды своим участием в перевороте Скоропадского. Но вскоре начались разочарования, и Мирбах и, особенно, Рицлер обливали правых парламентеров холодной водой, решительно отрицали возможность немецкого вмешательства в русские дела. Разговоры с представителями русского общества носили характер простого осведомления. Да они и не были склонны верить в искренность пробудившихся немецких симпатий. Более они были заинтересованы промышленниками, но и тут разговоры не давали ничего положительного. В самой Германии и правительство, и рейхстаг были решительно настроены против вмешательства, и опыт Украины только укрепил это настроение.

О взглядах немецкого посольства в 1918 году всего лучше можно было судить по отзывам Рицлера (который имел большое влияние на Мирбаха), хотя бы по его разговору в мае 1918 года при встрече в частном доме с профессором Котляревским. Котляревский знал отца Рицлера, знаменитого баварского историка, когда работал над своей диссертацией в Мюнхене, был у него в доме; поэтому встреча являлась более непринужденной. Сначала говорили об академических делах (Рицлер сам также историк и написал работу по экономической истории Греции), а затем, естественно, перешли и к политике.

Рицлер, конечно, был весьма осторожен в выражениях, но все же довольно откровенен. Он говорил, что надежды некоторых русских кругов на германское вмешательство совершенно иллюзорны. Советская власть как‑никак заключила с Германией мир; новое правительство не будет ли весьма скоро втянуто в войну? Протестуя против агитации большевизма в Германии, немецкое правительство не может себе позволить агитации в России; оно будет сохранять полный нейтралитет. К тому же Советское правительство и не дало никакого повода для вмешательства.

Далее Рицлер признал, что, по его взгляд), правые круги России вообще совершенно бессильны и к тому же германское правительство вовсе не сочувствует им, как не сочувствовало и царскому строю, разрушенному революцией. Русская монархия лишь компрометировала монархические начала. Напрасно в России думают, что Германия поддерживала реакцию в России; ей гораздо более содействовали миллиарды французских займов. Кадеты все заражены ненавистью к Германии, находятся под полным влиянием англичан и, даже если бы Германия хотела низвергнуть Советскую власть, работать на передачу власти в их руки значило бы работать на англичан. Что касается левых, то с.‑р. тоже враждебны к Германии, а это единственная серьезная сила, кроме большевиков.

Вообще же Рицлер думал, что для России возможно правительство лишь весьма левое. На вопрос Котляревского о Брест‑Литовском мире Рицлер отвечал довольно уклончиво, однако признал, что создание самостийной Украины отвечает более требованиям Австрии, чем Германии. Во всяком случае, можно думать, что при окончательной ликвидации войны Брест‑Литовский договор будет пересмотрен в духе, отвечающем длительным добрососедским отношениям Германии и России. Пока же нужно укреплять экономические и культурные связи, особенно последние. Поэтому Рицлер желал познакомиться с московским академическим миром. На экономическое сближение он смотрел с сомнением, говоря, что здесь все уже захвачено американцами. Борьба против немецкого засилья целиком пошла им на пользу – Рицлер в конце еще раз указывал, что и рейхстаг совершенно против вмешательства в русские дела, и общественное мнение, особенно Южной Германии – Центральной Баварии, откуда он сам (как и Мирбах); о вмешательстве могут думать лишь восточно‑прусские аграрии, но их влияние в Германии чрезвычайно уменьшилось

Заявления несколько иного характера, приписываемые представителям немецкого командного состава, ни к чему не приводили. Ясно было, что, помимо прочего, Германия, устремивши все свои усилия на Западный фронт, где решалась судьба войны, в ближайшее, по крайней мере, время, не захочет предпринять ничего в России. Ее не подняло даже убийство Мирбаха, когда, по‑видимому, Рицлер оказал известное влияние на то, чтобы это событие не привело к конфликту. Число сторонников германской ориентации, понимаемой в смысле вмешательства, уменьшилось С. другой стороны, многие, нападавшие на Советское правительство за Брест‑Литовский мир, теперь признавали, что оно было право. Это был единственный выход.

Столкновение двух ориентации и послужило поводом зарождения НЦ. Еще в марте – апреле 1918 года организовано было объединение ЦК кадетов, СОД и торогово‑промышленных кругов. Каждая группа посылала по нескольку человек (по 3–4) в «Центр»*.[101]

В конце концов совещания, собираемые СОД, были именно только совещаниями, торгово‑промышленные группы Москвы были организованы лишь профессионально; в ЦК кадетов многие отсутствовали; «Центр» же получил известное политическое значение действующей группы, поддерживаемой и кадетами, и торгово‑промышленниками. Среди его членов называли Д. Щепкина, Леонтьева, Кривошеина, Новгородцева, Астрова, Третьякова и т. д. Впрочем, состав его менялся. Но здесь с самого начала и возник конфликт из‑за ориентации. Большинство, особенно Кривошеий и Леонтьев, решительно восставало против идей нового Восточного фронта, который образуют японцы, и вообще против обязанностей всегда и во всем идти с союзниками. Но на этом настаивали кадеты; особенным сторонником подобной тактики, не опасавшимся даже японской интервенции, оказался Астров. Он получил поддержку ЦК кадетов, и, когда «Центр» все же не согласился с ним, Астров и другие кадеты (Степанов) подали заявление об уходе. Они указали, что всякое сближение с Германией, всякие действия, которые могут иметь видимость такого сближения, кажутся им гибельными. Во имя победы союзников нужно было бы примириться и с тем, что война продолжится год и больше.

Трудно сказать, какого рода были сношения у «Правого центра» с немецкими представителями. Это были сношения отдельных лиц, в него входящих.

Кривошеий, который сам считал эти сношения желательными, лично в них не входил и говорил, что немцы считают его даже своим противником. По‑видимому, эти сношения усилились после того, как из «Центра» ушли кадеты и часть промышленников и состав «Центра» стал однороднее. Одновременно велись сношения и на Украине, где это было, конечно, технически легче. Но и там представители германского правительства были решительно против вмешательства. Однако они не возражали против вербовки в Киеве и других местах русских отрядов, которые предназначались для борьбы с Советской властью. Вообще же летом 1918 года многие сторонники немецкой ориентации в смысле активной помощи со стороны немцев уезжали на Украину.

В мае – июле 1918 года и образовался НЦ. Первоначально он составился из группы лиц, которые считали недопустимым какое бы то ни было сближение с немцами и сочувствовали более или менее образованию Восточного фронта; хотя в этом пункте не было прямого согласия. Инициаторами НЦ, по‑видимому, были кадеты Астров, Степанов и Щепкин; они, впрочем, не хотели придавать новой ориентации одностороннего партийного характера. Они не считали возможным сделать из нее нечто подобное тому, что задумано было СОД, – представительство профессиональных групп и интересов. Новому кружку придан был личный характер.

В его ядро вошли Шипов и Федоров. Шипов уже давно не занимался политической и общественной деятельностью. Теперь, кроме личных дел, он занят был обработкой и печатанием своих мемуаров. Его политические взгляды были довольно своеобразны. С одной стороны, у него оставалось глубокое нерасположение ко всякой политической борьбе. На нем можно было видеть даже большое влияние Л. Толстого, оно сказалось и на его книге. Все свои надежды он возлагал на нравственное перерождение русского общества, что, очевидно, исключало стремление к внешним насильственным воздействиям. В вопросах социальных он шел далеко, много дальше кадетов, считая, например, крайне пагубной частную собственность на землю. Но в то же время он был фанатическим сторонником союзнической ориентации. В его глазах союзники являлись носителями некоего религиозно‑нравственного идеала, а данная война превращалась в своего рода священную войну против насилия и империализма. Он преклонялся перед Вильсоном,[102]в котором видел глашатая всеобщего мира. Поэтому, по его взгляду, война должна быть доведена до конца, то есть до разгрома германского империализма и милитаризма. Милитаризма и империализма негерманского он как бы не опасался. Шипов был важен для инициаторов НЦ как человек, пользующийся крупным нравственным авторитетом. Его очень уважали даже люди, политически с ним весьма не согласные. Он сразу стал как бы председателем и руководителем кружка. Его влияние в течение всего 1918 года было очень сильно. Что касается Федорова, то он имел большие связи с торгово‑промышленным миром (он был в 1906 году министром торговли и стоял теперь во главе общественных продовольственных организаций; он также всецело разделял крайнюю союзническую ориентацию, был непримиримым врагом Германии и Австрии, ожидая разложения последней на национальные государства).

К ним примкнули летом 1918 года Червен‑Водали и Карташев, видный к.‑д. и церковный деятель. Примкнул Герасимов, бывший товарищ министра народного просвещения при Временном правительстве, очень уважаемый Шиповым, человек самостоятельный и упорный. Он также пользовался большим влиянием среди участников НЦ, беспартийный индивидуалист по настроению, государственник по убеждению, с большим бюрократическим опытом, не чуждый некоторых националистических предубеждений. Вошел, по‑видимому, довольно случайно, профессор биологии Кольцов, по взглядам левее к.‑д., но более интересующийся вопросами культуры материальной и духовной, чем чистой политикой, прежде всего научный и академический деятель. Он предоставлял совещаниям НЦ как свою квартиру, так и возможность собираться в Научном институте (где вообще происходили собрания разных научных обществ и кружков).

Кружок НЦ едва ли вначале задавался определенными действиями. В особенности Шипов ставил его задачей пропаганду и противодействие германофильским течениям, в частности «Центру»*.[103]Надо сказать, что отношения между НЦ и «Центром» сразу стали почти враждебными, причем нападающей стороной оказался НЦ. Имелось в виду также войти в сношение с представителями союзников в смысле осведомления их о положении русских дел. Как раз в это время занятие англичанами Архангельска и поддержка французами чехословаков показали, что эти дела деятельно их интересуют. Главное же, предполагалось, что работа НЦ будет не в Москве, а на Юге, противодействуя там германскому влиянию. Оно господствовало на Украине; Краснов примкнул к нему на Дону. Оставалась лишь Добровольческая армия и ее база – Кубань, но и там положение колебалось, тем более что сами союзники показывали слабый интерес к Добровольческой армии.

Для установления связи с ней и для упрочения союзнической ориентации и участия в организационной работе летом 1918 года Астров и Степанов уехали на Кубань. Предполагался осенью отъезд Федорова и Червен‑Водали. План Федорова был несколько иной. Он считал, что режим Скоропадского на Украине обречен благодаря его реакционности и зависимости от немцев, которые неминуемо будут разбиты, и тогда им придется очистить Украину. Федоров думал, что важным этапом по пути оздоровления России будет создание на Украине правительства, не держащегося за самостийность, признающего принципиально единство России, а главное, свободного от всяких связей с немцами и пользующегося доверием и поддержкой союзников. Для этого нужна была подготовительная работа в Киеве и вообще на юге. Он хотел привлечь из Москвы разных лиц, чтобы они вместе поехали на эту работу, раскрывая перед ними перспективы возможного участия в новом правительстве. Так, Котляревскому он указывал на возможность там стать товарищем министра иностранных дел и секретарем правительства. Но желающих не нашлось, кроме Челищева, который, впрочем, был более связан с СОД, чем с НЦ, и который действительно в октябре уехал на Кубань, где и стал местным министром юстиции. Вообще же предполагалось, что центр тяжести будет на юге. По‑видимому, в этот первоначальный период были уже некоторые сношения с московскими военными группами; впрочем, как и впоследствии, они велись совсем отдельно от совещания

НЦ и происходили через Астрова и Шилова. Речь могла тогда идти лишь о привлечении отдельных офицеров, которые хотели бы уехать на юг. Таковых летом 1918 года в Москве оказалось довольно много в связи с разочарованиями в возможности и готовности немцев прийти в Москву, а также со слухами о предстоящей регистрации и т. д. Средств для этого больших не требовалось, и они могли быть получены от представителей союзников или даже от русских групп, разочаровавшихся в немецкой ориентации, хотя бы торгово‑промышленных. Основание НЦ, несомненно, подорвало вообще положение «Центра»; из него ушли вслед за кадетами и часть торговопромышленников. Кривошеий, влияние которого в «Центре» было очень большое, уехал на юг. К осени 1918 года «Центр» замирает, что, в свою очередь, дает некоторый толчок СОД, руководимому опять Леонтьевым и Д. Щепкиным.

Одновременно с НЦ возник «Союз возрождения». С начала 1918 года в партиях и группах левее кадетов растет стремление к возможному широкому объединению на почве борьбы с немцами, большевизмом и монархизмом. Предполагалось даже восстановить тот «Союз освобождения»,[104]который сыграл известную роль в подготовке революции 1905 года. Большинство считало неудобным объединяться с кадетами и предпочитало наличность двух параллельных организаций – более правой и более левой, которые, однако, в ряде вопросов могут идти рука об руку. Необходимость подобного объединения особенно отстаивали Мельгунов и вообще народные социалисты, считавшие, что их партия может стать его ядром. Кроме Мельгунова, участие в образовании «Союза» приняли особенно Титов и Волк‑Карачевский, деятельным членом его стал Кондратьев. Из к.‑д. мысль о «Союзе возрождения» особенно поддерживал Щепкин, который сам стал его членом. В «Союз» кадеты могли входить не как к.‑д., а персонально. Первоначально НЦ и СВ действовали часто сообща и имели совместные задания. И члены СВ считали необходимым развить деятельность на юге, куда летом 1918 года уехал видный энес и сотрудник Пешехонова по Временному правительству Титов. Цели СВ ставил себе, в общем, те же, что НЦ, но имел в виду проведение их в несколько иной общественной среде. Он нашел сочувствие не только в энесах и в «Единстве», но и в меньшевиках и в эсерах. Позже, осенью 1918 года, эта связь НЦ и СВ ослабла и совместные совещания заменились участием отдельных лиц (Щепкин) и здесь, и там.

Отъезд Федорова и Червен‑Водали несколько изменил характер совещаний НЦ. На них стали разбираться больше вопросы общей программы и отдельных преобразований. Для участия в этих работах Федоров и Шипов привлекли профессора Котляревского, который считался специалистом по вопросам внешней политики, международного права, а также окраинным и национальным. Еще раньше привлечен был Муравьев, который имел дипломатический стаж и хорошо был знаком с вопросами внешней политики; причем в это время – осенью 1918 года – он почти не посещал совещаний НЦ за отъездом в деревню. Привлекались лица и на отдельные заседания. Когда обсуждались вопросы промышленные и рабочие, участвовали Морозов и Четвериков, авторитетные представители московского промышленного мира. Когда разбирались вопросы вероисповедные и брачные, присутствовал видный старообрядческий деятель Онуфриев. По продовольственному вопросу выступал Салазкин, кажется, бывший раньше уполномоченным по продовольствию. Позже, осенью, на заседаниях стал бывать Огородников.

Мысль Федорова заключалась в том, что НЦ в Москве должен не столько вырабатывать уже готовые законопроекты, сколько составлять конкретные мнения по вопросам государственного строительства и политики; на Юге же нужно готовиться к практическому разрешению этих вопросов сначала в местном, затем, быть может, в общерусском масштабе. Разработка, однако, шла неравномерно. Так, остались почти не затронутыми вопросы управления и самоуправления, которым Федоров придавал особое значение, полагая, что в ближайшее время придется проводить реформы управления и самоуправления и в казачьих областях, и на Украине. Очень мало касались аграрного вопроса. Федоров увез проект, вышедший из кадетских кругов, но переработал его на Юге. Более детальное обсуждение аграрного вопроса вскрыло бы, вероятно, большие разногласия среди самого НЦ. Шипов был вообще противником частной собственности на землю, сторонником национализации земли и горячо отстаивал общину, почти в духе народнической литературы, в разгар борьбы с марксистами. Весьма опасался он своекорыстных и классовых притязаний землевладельцев, требования с их стороны преувеличенного выкупа; сам он находил, что выкуп должен быть самым умеренным и что землевладельцы должны принести жертвы умиротворению России, тем более что раньше государственная власть так часто отстаивала их интересы в ущерб интересам масс. Щепкин, который особенно дорожил отсутствием разногласий между НЦ и СВ, вообще старался по возможности снять с обсуждения аграрный вопрос, который всего легче может вызвать такие разногласия, и говорил, что южане должны его сами разработать в связи с местными условиями; у них для этого найдутся и теоретики, и практики. Единодушно признавалось лишь, что без серьезной аграрной реформы невозможно вообще ничего сделать на Юге, в частности на Украине. Федоров полагал, что именно эта реформа, произведенная правительством, которое станет у власти после Скоропадского, должна показать крестьянскому населению различие между старой, классовой и новой, демократической властью.

Гораздо больше НЦ занимался вопросом рабочих. На этом настаивали и Федоров, и Червен‑Водали, который, по словам Федорова, предполагался к роли товарища министра промышленности и торговли в Южнорусском правительстве. Червен‑Водали, хотя и был выдвинут торгово‑промышленными кругами, довольно сильно расходился с мнениями, обычно распространенными в этих кругах. Он доказывал необходимость многое сохранить из приобретений революций, прежде всего в смысле рабочего контроля. Его поддерживал и Федоров, который очень осуждал поведение промышленников на Украине (особенно так называемого «Протофиса»[105]). Если невозможно осуществление социалистического строя, то невозможен после пережитой войны, революции и промышленный индивидуализм, хотя бы скрашенный скромными реформами в пользу рабочего класса.

Нужно сделать рабочего участником того предприятия, в котором он работал; самый рабочий контроль, если он не становится вмешательством в технику производства, только полезен. Принципиально с этим соглашались и Морозов и, особенно, Четвериков. Но практически они считали предположения Червен‑Водали неосуществимыми. Сильнее они возражали против его проекта примирительных камер и третейского суда, указывая, что промышленник не обеспечивается здесь от несправедливого на него давления, что такая постановка поощряет, а не улаживает конфликты. Вместе с тем они утверждали, что московские промышленники тоже не одобряют образа действий промышленников на Украине, особенно в их стремлении понизить заработную плату. Шипов отстаивал новозеландскую систему обязательного третейского суда[106]с устранением как стачек, так и локаутов. Обсуждение этих вопросов было довольно подробное и содержательное.

По продовольственному вопросу довольно поверхностную записку представил Салазкин, который еще раньше Федорова уехал на юг. Он предлагал нечто среднее между свободной торговлей и монополией. Федоров хотя бы на ближайшее время отстаивал монополию государства в смысле заготовки хлеба, но при участии кооперативов и частных предпринимателей, сохранении хлебных карточек, но рядом – допущение свободной розничничной продажи; правительство же, обладая хлебными запасами, всегда может предупреждать вздутие цен при этой продаже, продавая хлеб дешевле. К определенным выводам не пришли.

Федоров также хотел рассмотреть вопрос о восстановлении транспорта, но не нашлось специалистов, и предполагалось им заняться в Киеве. По поводу вопроса о транспорте Котляревский был у Еремеева, которого он знал как преподавателя Коммерческого института, не предлагая ему выступать на совещании НЦ и даже не говоря об этом совещании, а просто спрашивал его мнение, особенно по вопросам железнодорожного строительства, различных линий, которые нужны в первую очередь, о возможности их строить средствами казны или же о неизбежности обращения к частной инициативе. Он спрашивал также о сравнительных результатах казенного и частного хозяйства на железных дорогах.

Котляревский был у Еремеева один раз и после к нему не обращался, тем более что вопрос о железнодорожном строительстве вновь не поднимался; он был затронут лишь в докладе Кафенгауза об основах экономической программы. Котляревский представил соображения о железнодорожном строительстве, кладя в основу план, выработанный в 1916 году совещанием Борисова:[107]нужно планомерное развитие сети, особенно в трех видах: 1) обеспечение промышленных центров топливом и сырьем; 2) обеспечение экспорта, особенно морского, в частности черноморского и 3) создание пионерных линий. Он предлагал соответствующий план для Южной России в связи с оборудованием водных путей (прежде всего днепровских порогов).

Целый ряд законопроектов, касающихся гражданского права и процессов и притом совсем готовых даже в редакционном смысле, увез Челищев. Некоторые он предложил НЦ для обсуждения. Обсуждался лишь законопроект о гражданском браке и разводе, весьма технический и представляющий переделку ряда статей из бывшего нашего 10‑го тома Свода законов. Онуфриев не возражал лично, с точки зрения старообрядческих кругов, выражая сомнение, насколько в России своевременно введение гражданского брака и особенно облегчение развода, но совещание с ним не согласилось; решительно ему возражал Герасимов. Высказывалось, что декрет о браке и разводе уже установил эти институты, и они должны сохраниться, даже если и эта власть уступит место другой. Законопроект об аренде не рассматривался совсем отчасти потому, что совещание сомневалось, насколько нужно поддерживать аренду вообще и может ли оставаться у владельца земля, на которой он не ведет своего хозяйства. Против этого многие возражали, указывая на сдачу в аренду земель крестьянам, которые в данное время сами не могут ее обрабатывать, но к определенному заключению не пришли.

Карташев представил почти законченный законопроект относительно положения православной церкви и других церквей и исповеданий. Он тоже имел в виду особенно Украину, предполагая, что украинская церковь составляет автономную часть общерусской, но он[Законопроект.] мог быть распространен и на другие части России. Основой должны явиться автономия в государстве всех церквей и исповеданий, их равноправие и надзор государства лишь за тем, чтобы эти религиозные организации и общения не нарушали закон. Карташев заявил себя противником отделения церкви от государства в России, по крайней мере в настоящее время, но считал необходимым всяческую охрану свободы совести; впрочем, в этом отношении мало что оставалось прибавить к законодательству Временного правительства. Декрет Советской власти об отделении церкви от государства,[108]по Карташеву, страдает прежде всего отсутствием всяких переходных и подготовительных мероприятий; он несправедливо отказывается признать за церковными обществами права юридических лиц и препятствует им получать средства, приносимые добровольно, в частности же воспрещает всякие субсидии со стороны местных органов. В пример иного отношения он приводил французский закон об отделении, широкий и терпимый, и ссылался на статью Советской Конституции о свободе совести. Более всего собрание интересовалось вопросом, нужно ли отстоять все же отделение церкви от государства, хотя бы проведенное иначе, чем по декрету, и как будто склонилось скорее в пользу отделения.

Котляревский представил записку по национальному вопросу и законопроект о языке, также имеющий в виду украинские отношения. По мысли докладчика, если нельзя идти так далеко, как это делает ноябрьский декрет о правах народов на самоопределение вплоть до отделения от России, то нужно дать возможность и широкий путь в пределах государственного единства для удовлетворения национальных стремлений, широко допустить местные языки в местные государственные и общественные учреждения, широко поставить их преподавание в школах.

Для Украины можно было бы признать государственными и украинский, и русский язык, с субсидиарным употреблением[109]и польского, и еврейского. Нужно создать закон о национально‑персональной автономии, особенно важный для национальностей, которые не живут на определенной отдельной территории (евреи), причем образцом мог бы служить изданный в начале 1918 года закон о положении великороссов на Украине.[110]Все это было принято совещанием, хотя отдельные его члены несколько опасались искусственного развития национализма среди мелких народностей и вообще сомневались, не преувеличивает ли докладчик значение национального вопроса в России. И впоследствии совещание не раз высказывалось в том смысле, что нужна здесь большая осторожность, дабы не колебать единства России. Эти оговорки делал и Щепкин.

Герасимов дал план реорганизации народного образования на началах самой широкой децентрализации, план, составленный в довольно демократическом духе. Кольцов дополнил его докладом об организации научных и научно‑технических работ в государстве и о поддержке их со стороны государственной власти.

По иностранной политике сделал сообщение Котляревский; оно вызвало большие споры. Докладчик находил, что окончательное поражение и разгром Германии не в интересах России, как и полный развал Австрии. Нужно, чтобы Англия и Франция имели в Европе свои противовесы. Политика России в Азии не может не сталкиватья с английской, поскольку Россия будет искать сближений с самими азиатскими народами; опыт англо‑русского соглашения о Персии[111]это подтверждает. Нужно укрепить связи с Америкой и Скандинавскими странами. Против этого особенно возражал Федоров, а также Щепкин и Шипов. Они решительно отстаивали незыблемость, прочность союза России, Франции и Англии. Чем больше будет разбита Германская империя, тем для России лучше; и после этого поражения Россия, Франция и Англия должны следить за тем, чтобы в Германии не возобновился милитаризм. Обе спорящие стороны не предвидели, что Германия так близка к революции, хотя и считали в будущем ее вероятной. Более сочувствия встретил докладчик в предложениях касательно способов мирного разрешения международных конфликтов и роли здесь России. Котляревский делал также сообщение о Финляндии и Польше, но бегло, так как материалов в Москве не оказалось. По вопросу об экономической связи России и Польши предполагалось созвать особое совещание с участием экономистов и поляков, но оно не состоялось. Мысль докладчика о независимости Финляндии, которая совершенно не нарушает интересов России, если будет дополнена торговой и военной конвенцией (разумеется, что оборонительной), встретила серьезные возражения, особенно со стороны Герасимова. По отношению к Польше Котляревский предлагал при наличности таможенной черты особые взаимные преимущества по ввозу и вывозу. Но и здесь высказывались сомнения, не будут ли такие льготы более в интересах Польши, чем России. Вообще в совещаниях НЦ не раз высказывались известные опасения, что бывшие наши окраины, терпевшие угнетение, сами весьма поддаются соблазну использовать трудное положение русского центра. Нужно бдительно охранять интерес этого центра. Рассмотрение этих вопросов было главным предметом совещаний НЦ в последние месяцы 1918 и в начале 1919 года. С другой стороны, естественно, там стремились получить осведомление о том, что происходит на Юге, что делают уехавшие. Но это осведомление было поставлено чрезвычайно плохо. Приходили письма с огромными опозданиями, большей частью из Киева, посылаемые с оказией, гораздо реже – с Кубани. Киевские письма содержали все больше общие фразы. Были письма, как будто написанные кем‑нибудь из уехавших, но неясно было, кем, ибо подписывались псевдонимами, которые не всегда могли разобрать ни Щепкин, ни Шипов. Астров и Степанов совершенно молчали, к особенному неудовольствию Шипова. В известиях были большие противоречия, особенно по поводу совещания в Яссах, где должны были встретиться представители различных организаций и представители союзников. На него возлагались большие ожидания. По одним известиям выходило, что там достигнуто полное соглашение союзников с политическими группами, по другим – даны самые уклончивые и неопределенные ответы и как будто бы союзники совсем не пришли к решению, как они будут действовать в русском вопросе. Неясно было, говорили ли там французы лишь за себя или за союзников вообще. Сами политические русские группы то представлялись сплоченными и соглашавшимися на некоторых положениях, то разномысленными и даже враждующими. И вообще нельзя было себе уяснить, что делают уехавшие. Еще гораздо меньше было известий с Востока; иногда они приходили даже как‑то через Юг, как весьма важные известия об Уфимском совещании, где выбрана была общерусская директория и в то же время возвещалось возобновление в начале 1919 года Учредительного собрания. Также запоздалые известия получал и СВ. В общем, письма с Украины приходили обычно с опозданием в 3–4 недели, с Кубани – много больше. Некоторые сведения о Добровольческой армии, о положении Деникина, который заступил место умершего Алексеева, об отношениях его с Кубанской Радой, более конкретные и живые, стали приходить лишь в 1919 году.

Надо думать, что и сведения из Москвы шли также медленно. Были ли здесь виноваты уехавшие, не сумевшие наладить связь, как думал Шипов, или просто условия передвижения, сказать трудно. Во всяком случае, быстро обнаружилось, что поддержка какой‑либо правильной связи между Москвой и Югом невозможна. В общем, более содержательны, чем письма, были номера южных газет, случайно к нам сюда попадавшие. Поражали в них фантастические сведения о положении в Центральной России, крайне тенденциозные и изображавшие ее сплошным кладбищем. Особенно фантастичны были цифры эпидемических заболеваний и смертей в Москве; очевидно, на Юге так же мало знали о положении в Центре России, как и обратно. Так как уехавшие южане просили более точных сведений об экономическом положении центра, совещание решило послать им номера «Экономической жизни»[112]от 1 января 1919 года, где имелся беспристрастный и в то же время весьма содержательный отчет о состоянии различных отраслей народного хозяйства Советской России, посланы были также отчеты о съезде губсовнархозов.

Очевидно, при такой разобщенности НЦ из Москвы не мог оказывать влияние на тактику уехавших. Известие, например, о выборах на Уфимском совещании Астрова в состав директории возбудило большой интерес и обсуждалось в совещании НЦ. Одни (особенно Герасимов) думали, что он не должен входить в директорию, где большинство будет эсеров и примыкающих, при обязательстве явно неосуществимом созвать в ближайшие месяцы Учредительное собрание, которое, впрочем, если бы даже оказалось возможным, могло бы принести лишь вред. Другие (Кольцов) находили, что все же Астрову следует принять избрание. Выражалось желание сообщить Астрову мнение совещания, но, очевидно, если бы даже оно сложилось более определенно, то прошло бы столько времени, пока оно достигло бы Астрова, что практического значения оно бы уже не могло иметь.

Вероятно, эта оторванность сообщала совещаниям НЦ некоторый академизм, на который отдельные члены (Шипов) даже жаловались. Поневоле даже надо было сосредоточиваться на выработке некоторых общих и принципиальных положений, которые не могут устареть за несколько недель.

Насколько известно, то же самое было и в СВ, хотя последний гораздо меньше интересовался программными вопросами и особенно дорожил информацией. Чувствовался уже тогда и большой недостаток осведомления о том, что происходит в самой Советской России, как в смысле хозяйственного положения (здесь главным источником оставалась «Экономическая жизнь»), так и психологического состояния разных слоев населения. Много раз шел разговор, каково настроение у московских рабочих, но ясно было, что никакой связи с этой средой у НЦ, а по‑видимому, и у СВ не имелось.

Военная сторона по‑прежнему была совершенно отделена. Совещание ее не знало и не касалось, кроме Щепкина и Шипова, в руках которого была, по‑видимому, денежная часть. Как после выяснилось, к ней имел отношение и Огородников. Последний на совещании появлялся сравнительно редко – он был арестован, затем уезжал из Москвы. Производил впечатление человека искреннего и очень убежденного, но совсем не представляющего сложности проблем, встающих перед Россией в ее новых условиях, всего значения пережитой революции. Очень в нем чувствовался правоверный кадет. То обстоятельство, что он оказался связанным с военными кругами, очевидно, было случайным, ибо ничего военного в Огородникове не было, никакого знания военных вопросов, как и военной среды, в нем не чувствовалось.

Приблизительно с конца января 1919 года деятельность совещания НЦ несколько меняется. Прежде всего в смысле личного состава. Председательствует на совещании обычно не Шипов, а Щепкин. Шипова деятельность совещания все менее удовлетворяла, и наконец он перестал их вообще посещать, кроме редких случаев, например на пасхе 1919 года, когда приехавший с юга (Хартулари) делал подробное сообщение. Шипов желал, чтобы московское совещание обслуживало уехавших, но это оказалось невозможным уже из‑за длительности и затруднительности всяких с ними сношений. С другой стороны, его прямо возмущало молчание уехавших. Точно они даже и не особенно интересуются оставшимися в Москве. Самые совещания казались ему достаточно академическими и бесплодными. Далее, его все более пугали тревожные признаки, что в местах, где в военном смысле господствует Добровольческая армия, политически начинает устанавливаться реакция. Он ожидал большего от Астрова в смысле влияния на политический курс там, и он с самого начала опасался, что этот курс пойдет слишком вправо. В разговорах с членами совещания Шипов больше ссылался на свое здоровье, но не скрывал и своих разочарований. Не чувствовалось у него и особого согласия со Щепкиным, с которым он во многом составлял прямую психологическую противоположность.

Руководителем НЦ стал Щепкин. Внешним образом это, впрочем, не проявлялось. Он производил впечатление человека прежде всего коллегиального, чрезвычайно терпимого, с большим интересом выслушивающего всякие мнения. Но постепенно он все более проводил определенную программу, которая сама не была программа совещания и им не обсуждалась. Он действовал и как представитель НЦ, и как видный член ЦК кадетов, вел переписку с Югом, а на совещаниях НЦ его главной задачей было сохранить возможное единство. Для него как будто было даже не столь важно, что думают и решают окружающие лица, сколько то, чтобы они думали и решили приблизительно одинаково в результате обмена мнений. Отсюда – необходимость постоянных компромиссов, которые его не смущали.

В совещание входят новые лица. Входит профессор Фельдштейн, теоретик‑государственник и историк, научный исследователь, но с живым интересом к политическим проблемам. Как делопроизводитель комиссии 1917 года по выборам в Учредительное собрание, он собрал богатый материал, который мог быть полезен и для совещания. Кроме того, он много занимался историей Французской революции. Несколько застенчивый, со склонностью наблюдать события, а не принимать в них участие, он на совещаниях выступал мало, но подготовлял материал, нужный для разных программных вопросов и т. д. Вошел С. Е. Трубецкой, человек большого политического темперамента, с сильным, но несколько доктринерским и малоподвижным умом, мужественный и прямой. В совещании он представлял скорее правый оттенок, часто примыкал к Герасимову. Умом он вполне признал силу в настоящее время демократических начал, но не всегда ее чувствовал и не всегда оценивал размеры совершившегося в России политического и социального сдвига. На отдельных совещаниях очень редко (не больше двух раз) появлялся кадет Хрущев чисто в качестве зрителя. Человек практического склада и дела, он, по‑видимому, не вынес впечатления, что здесь есть что‑то серьезное: совещания ему показались совсем академическими.

Между тем содержание этих совещаний все же меняется. Прежде всего с конца января начинают поступать более точные сведения о положении на Юге. Оказывается, что там, собственно, ничего не сделано. Союзники, прежде всего французы, в сфере влияния коих как бы считается Юг, весьма равнодушны к задачам, которые ставят себе НЦ и СВ.

В Добровольческой армии и вокруг нее они влиянием не пользуются. Деникин среди окружающих его генералов и лиц, обслуживающих гражданские управления, кажется самым левым. Астров и Федоров, планы коего относительно Украины потерпели полную неудачу, являются своего рода политическими экспертами, мнения которых ни для кого не обязательны. И наконец, попытки объединить общественные группы, действующие на Юге, приводят лишь к вящим раздорам. Там вели переговоры четыре организации: «Государственное объединение» (из членов Думы и совета, близкое по направлению к СОД), НЦ, СВ и «Земско‑городское объединение» (несколько левее СВ, с сильным влиянием с.‑р., большую роль в нем играл Руднев). Дело кончилось разрывом. «Земско‑городское объединение» повело агитацию против Добровольческой армии. С другой стороны, южные кадеты отмежевывались от всяких социалистических партий и даже постановили о выходе из СВ. Если бы союзники и хотели помогать более осязательно, они не знали бы, к кому обратиться: кто представляет подлинную русскую общественность, подлинную русскую демократию?

В это самое время русский вопрос вошел в новую международную стадию. Сделано было предложение держав о конференции на Принцевых островах. Предложение это сразу разделило русские круги, разделило и совещание НЦ. Одни отнеслись к нему безусловно отрицательно (Герасимов), другие – весьма положительно (Котляревский). В глазах первых это было признание со стороны Европы большевистского режима, в глазах вторых – здесь открывалась возможность прекращения гражданской войны и мирного, хотя бы и постепенного, разрешения русского кризиса. Ясно казалось одно: будет ли принято решение ехать на Принцевы острова или нет, необходимо установить здесь единство образа мыслей и действий; еще необходимее это, если конференция состоится, иначе все эти местные правительства, политические и национальные организации, участие коих предполагалось, явят лишь картину полного разброда. Особенно Щепкин призывал совещание искать единение с другими организациями, прежде всего с СВ, а затем и с СОД. С последним пока не было никаких связей, на нем тяготело обвинение в германофильстве, и даже неизвестно было, в чем выражалась его деятельность. Теперь Щепкин вступил в переговоры с Д. Щепкиным и Леонтьевым и нашел их вполне расположенными к совместному обсуждению. Надо сказать, что в СОД эти два лица как‑то заслоняли остальных членов, может быть, этим даже предупреждалось оглашение его состава. По направлению СОД был правее НЦ, относился определенно отрицательно ко всему, что связывалось с Учредительным собранием, и отстаивал в управлении начало единоличной твердой власти. Но и Д. Щепкин, и Леонтьев подчеркивали, что «Совету» чужды какие бы то ни было реставрационные тенденции. Щепкин считал, что с СОД вполне возможно общение и соглашение, так как ни Д. Щепкин, ни Леонтьев не стоят за возвращение к старому, за восстановление в скрытой хотя бы форме абсолютизма и т. п. Идти же далее направо он считал невозможным: например, на сближение с кругами, в качестве представителя коих он называл Кисловского. О нем отзывался и лично неодобрительно. Он в то же время считал, что правые круги в Москве сами по себе не имеют никакой силы, но что они имеют известное влияние в военной среде, и не раз высказывал предположение, что если вообще верить в возможность военных выступлений в Москве, чему лично он, по его словам, не верит, то более всего со стороны этих правых элементов.

Таким образом, во всех организациях начинается обсуждение положений, которые могли бы стать общими. Началось и в совещании НЦ. Выдвигались здесь единство России, диктаториальный характер власти в переходный период и будущее в той или другой форме волеизъявление народа, которое и определит политические судьбы России. Разногласия были большие. Котляревский, например, находил, что требование единства России сейчас есть требование гражданской войны; кроме того, нужно знать, какое это будет единство. В общем, однако, совещание склонилось к этим положениям. Что касается до вопросов социальных, то Щепкин был решительно против их включения: как достичь здесь согласия между СВ и СОД? Когда выражались сомнения, особенно Герасимовым, так ли уже нужно подобное согласие, которое все же останется словесным, Щепкин с большим жаром доказывал его необходимость. В конце концов собрано было совместное совещание членов СОД, НЦ и СВ. На совместном совещании присутствовали от СОД – Д. Щепкин и Леонтьев, от НЦ – Щепкин, Герасимов, Кольцов, Трубецкой, Котляревский и Фельдштейн, от СВ – Мельгунов, Волк‑Карачевский, Кондратьев, Филатьев и Цедербаум. И здесь разногласий оказалось еще более; было все‑таки признано, что можно сойтись на указанных трех пунктах, но лишь в самой общей форме. Никаких резолюций принято не было. Ясно было, что единогласие может быть достигнуто лишь употреблением очень абстрактных формул, в которые можно вкладывать весьма различное содержание. Единство России, – но его можно понимать в духе и централизма, и широкого федерализма.

Диктаториальный характер власти, – но она может быть и единоличной, и коллективной; в известном смысле сюда мог подойти даже советский строй. Национальное собрание – термин, употребленный, по‑видимому, впервые в прокламации Колчака по принятии им диктатуры, – не есть ли оно все то же Учредительное собрание, только с другим именем; затем, можно его избрать по самым различным способам – от представительства восстановленных сословных групп до самого широкого всеобщего избирательного права. Все это вполне обнаружилось на совместном совещании, и опыт его не обещал, чтобы при дальнейших таких совещаниях можно было столковаться лучше.

Тогда и возникла мысль о «Тактическом центре». Нужно предоставить соглашение немногим лицам, наиболее авторитетным представителям каждой организации. Пускай это не будет формальная делегация, а просто собрание людей, через которых идет взаимное осведомление и соглашение. Большего первоначально от «Тактического центра» и не ожидалось. От НЦ в него вошли Щепкин *[113]и Герасимов, в качестве заместителя – Трубецкой, от СОД – Д. Щепкин и Леонтьев, от СВ – Щепкин и Мельгунов. Таким образом, Щепкин представлял как бы две организации. Действительно, в «Тактическом центре» скоро была принята формула соглашения, все же довольно абстрактная и содержащая три указанных положения. Молва приписывала участие в ее выработке Алексинскому, который, действительно, уехав из Советской России, сообщил в интервью с местным журналистом об этом участии и заключенном соглашении. Само собой разумеется, принятые формулы особых практических последствий не имели, тем более что и давший повод (к соглашению. – Ред.) вопрос о конференции на Принцевых островах был снят с очереди. Советская власть согласилась послать представителей, но ее противники отказались это сделать. То же самое случилось и с примирительным американским предложением. Здесь предполагалось остановить гражданскую войну в России, каждому правительству остаться пока в его наличных географических пределах, общую амнистию, взаимные экономические сношения и, наконец, снять блокаду и открыть сношение России с остальным миром. Опять согласие исходило от Советской власти, а противодействие – от ее противников. Россия вновь была обречена на гражданскую войну. Значение «Тактического центра» лежало в другом. Он представлял из себя гораздо более приспособленный орган, уже в силу своей малочисленности, к принятию практических решений и действию. Пускай он был образован лишь для осведомления и соглашения, силою вещей он превращался в решающий центр. В сущности, он представлял большое сходство с «Центром»[114]1918 года, куда входили представители к.‑д., СОД и торгово‑промышленных групп. Постепенно он принял и характер несколько более конспиративный, чем отдельные организации, в нем представленные. Отчетов и сообщений о его деятельности на заседаниях НЦ не делалось. Вообще он быстро превращался в орган, как независимый от входящих в него организаций, с которыми имели дело и приезжавшие с Юга. Наконец, впоследствии он вошел и в военную часть, связанную с НЦ, если не непосредственно, то через военную комиссию. Тем не менее и здесь, несомненно, личные влияния были не равновелики. Руководящая роль, по‑видимому, принадлежала Н. Щепкину и Леонтьеву. Щепкин не только представлял две организации, но что гораздо важнее, он был несравненный мастер сглаживать различия и приводить их к единству. Кроме того, за ним стоял очень большой политический вес в глазах и НЦ, и СВ. Леонтьев считался человеком исключительно сильной воли и ясного практического ума и импонировал даже более левым членам СВ, которые существенно расходились с ним в программных вопросах. В самой манере его говорить было нечто властное и в то же время совершенно определенное. Леонтьев при своей кажущейся относительной правизне относился к большевизму как к государственной силе с уважением, но его возмущал полубольшевизм эсеров и меньшевиков. Прочие члены «Тактического центра» лишь дополняли этих двух главных действующих лиц.

В этот период на совещаниях НЦ продолжают разбираться и программные вопросы. По предложению Щепкина Котляревский сделал сообщение об основах федеративного строя в России, где указывал на его исторические основы и на современные условия. Он предложил схему географического разделения территории России по областям, изложил различие в их положении относительно центральной власти и культурно‑экономических и этнографических областных делений, функции государственной власти, остающиеся за центром, и организацию самих областей. Сообщение вызвало много возражений, особенно со стороны Герасимова и Трубецкого, отчасти и других, которые находили, что в настоящее время неблагоразумно идти далее расширенного местного самоуправления, что нужно думать о единстве, а не о расчленении. Докладчик указывал, что федерализм именно необходим во имя единства, которому угрожает прямо отторжение части областей, и что федерализм вполне совместим с единством в том, в чем это единство сейчас государственно необходимо. Совещание предложило докладчику далее разработать вопрос, но он не обсуждался.

Вообще же здесь сказывались известные практические разномыслия.

Осведомление за этот месяц было несколько полнее. Особенно подробный доклад был сделан приехавшим с юга Хартулари. Борьба групп и партий продолжалась. Французская оккупация Одессы оставила глубокое разочарование сторонников интервенции, так как Одесса под властью этой оккупации представляла зрелище полной анархии; самый же французский гарнизон всецело оказался под влиянием большевистской пропаганды, что отчасти объясняло и внезапный уход французов. Поэтому в белогвардейских кругах было большое разочарование в французах, но тем более рассчитывали на англичан. Добровольческая армия в это время была в положении, которое решительно не позволяло от нее ожидать быстрых движений. Ей очень повредили действия ее частей в Крыму, где произошли грабежи и бесчинства. Много Хартулари говорил об экономическом положении Юга, железных дорог, угольных копей и т. п. Кроме сообщений с Юга, рассказывалось и о том, что происходило в Москве и вокруг нее. Обычно Щепкин делал эти сообщения относительно роста зеленой армии, дезертирства, волнений на фабриках и заводах и т. п.

Сведения были случайные и отрывочные, показывающие, как ненадежны источники. Чрезвычайно преувеличенное значение было придан

Поиск по сайту: