КАК Я НАБИРАЛСЯ ОПЫТА И ПОСЛЕ ЭТОГО ОДНАЖДЫ БЕСПРИЧИННО ПЕРЕЖИВАЛ

Пограничный контроль, если верить заявлениям видных полицейских чинов Федеративной республики, проводится главным образом для сбора некоторых сведений о гражданах. Например, фотокопирование паспортов дает возможность составить диаграмму передвижения населения. На границе это якобы делать легче, удобнее, а главное – без особых затрат, которые потребовались бы, если бы этим занималась полиция внутри страны.

Сведения о моей личности, собранные полицией и тайными службами, о чем я уже рассказывал в других главах, составляют без преувеличения целые тома. Но и я со своей стороны также накопил немало впечатлений во время переездов через границы, и составленная на их основе политическая диаграмма ФРГ является достаточно подробной.

Как правило, стражи границы моего государства подвергают меня более основательной проверке, нежели других путешествующих. Почти каждый раз до пересечения шлагбаума мою машину выводят в сторону из общей колонны для более тщательного досмотра.

Когда я однажды вполне, впрочем, дружелюбно поинтересовался причинами такого непонятного обращения со мной, один из западногерманских стражей границы спокойно объяснил мне: «Все дело в вас, господин Киттнер. Если вы хотите это изменить, вам нужно сперва самому измениться». Дельное замечание.

Другой пограничник прокричал мне вдогонку, когда я уже въезжал на территорию Люксембурга: «Проваливайте! Проживем без вас и ваших поучений!» Его люксембургский коллега по другую сторону шлагбаума, слышавший все это, был явно смущен. Он с сочувствием похлопал меня по плечу и жестом показал, что я могу следовать дальше без всякого контроля.

В другой раз у меня произошла самая настоящая политическая дискуссия. Точнее, я сам спровоцировал ее. При этом я следовал указаниям федерального пограничного ведомства, настоятельно рекомендовавшего своим служащим вовлекать путешествующих в непринужденный разговор якобы личного характера и, направляя его в нужное русло, провоцировать их на необдуманные высказывания для выуживания полезной информации. Действуя по принципу «все равны», я решил повернуть их оружие против них же самих.

Возле государственной границы между ФРГ и ГДР в городе Хельмштедте стоял большой щит: «Путешествующие! Сообщайте обо всех заслуживающих внимания происшествиях немедленно после того, как вы покинете зону!»

Договор об основах взаимоотношений между двумя германскими государствами давно уже вступил в силу, а здесь еще по‑прежнему официально использовали лексику времен «холодной войны», когда ФРГ претендовала на единоличное представительство интересов всех немцев. Столь откровенная наглость обозлила меня. Поскольку я не очень спешил, а в машине багажа практически не было, так что, если бы они и устроили мне из чувства мести досмотр с пристрастием, это все равно не могло бы длиться бесконечно, я ринулся в бой очертя голову.

– Я хотел бы сообщить об одном важном происшествии в зоне, – заявил я. – Возле Брауншвейга образовалась огромная пробка.

Пограничник не заметил издевки:

– Сам знаю. Зачем вы мне это говорите?

– Здесь же написано: сообщать о заслуживающих внимания происшествиях после того, как покидаешь зону.

– Но вы же едете из Ганновера.

– Это так, – сказал я невинно, – но на щите не указано, какая зона имеется в виду. Вот я и подумал: наверняка та, которую я сейчас покидаю… Ведь здесь так и написано.

Человек, сидевший в будке, чуть не подпрыгнул от возмущения!

– Здесь Германия! – взволнованно пояснил он мне. – Зона – это которая там, по ту сторону!

– Но ведь у нас есть договор об основах отношений, он официально подписан обеими сторонами. Почему же вы пишете «зона»?

– Это не государство! – залаял он в бешенстве, – Это зона!

Такая наглость в устах официального лица снова обозлила меня. Я демонстративно отвел назад руку, в которой держал паспорт:

– Ну, если это не государство, то тогда это тоже не государственная граница. Тогда я могу не предъявлять паспорта. Хотите, могу показать удостоверение личности.

При этих словах тип разбушевался:

– Немедленно дайте паспорт!

Разумеется, я был вынужден подчиниться, но не отказал себе в удовольствии оставить за собой последнее слово:

– Тогда, выходит, это все‑таки государственная граница и, следовательно, по другую сторону находится государство.

– Если бы всего этого не было, – сказал он резко и поучительно, – если бы всего этого не было здесь, мы бы стояли сейчас где‑нибудь за Польшей.

Он так и сказал: за Польшей.

В мае 1978 года я гастролировал в австрийском городе Браунау. Следующее выступление было в Иннсбруке, который, хотя тоже находится в Австрии, но более короткая дорога к нему ведет через ФРГ: нужно проехать 60 километров по западногерманской территории. Если же выбрать маршрут через Австрию, то придется сделать здоровенный крюк километров в двести по узким горным дорогам и перевалам из‑за вклинившегося в этом месте участка территории ФРГ. Итак, мне предстояла транзитная поездка по собственной стране.

На переезде баварский пограничник, как только увидел номер моей машины, обратился ко мне по имени, даже не заглянув в паспорт.

– Господин Киттнер, чтобы с самого начала все было ясно: у меня пограничный контроль займет часа три‑четыре, раньше освободиться и не надейтесь.

Меня охватил страх: я спланировал все до минуты; кто же мог рассчитывать на подобное во время краткого пересечения границы? Уже третий час, если четыре часа уйдет на контроль, да к этому прибавить еще час езды, новое пересечение границы (а кто знает, какие новые сложности могут возникнуть там?), потом еще час езды, да установка декораций в лучшем случае займет еще час. Это значит, на предстоящее выступление в Иннсбруке можно наплевать и забыть. Я объяснил ситуацию. Пограничник оставался тверд.

– Минимум три часа… Вас я буду осматривать основательно, господин Киттнер.

Слово «вас» он произнес с ударением.

– Но почему же так долго, бог ты мой, целых три часа… ведь это же транзит через собственную страну?

– Судите сами, – с удовольствием стала объяснять личность в униформе, – у вас же много костюмов, они наверняка не новые, но это дела не меняет. Вы могли купить их и в Австрии. Мы должны осмотреть каждый из них по отдельности, описать, в каком они состоянии. Потом, смотрите дальше: прожекторы, гитары, динамики…

Он знал наизусть все содержимое багажника, не заглядывая в машину.

– Наверняка, у вас еще несколько сот метров кабеля, мы должны измерить его длину, лучше всего дважды, дабы не было ошибки, – здесь в его голосе прозвучала неприкрытая издевка, – необходимо все записать, запротоколировать, выписать квитанции, на все это потребуется время. Кроме того, вам придется еще заплатить таможенную пошлину или в течение трех недель представить доказательства, что все это вы действительно купили у себя на родине.

Меня охватила паника: он решил поиздеваться надо мной. Да здесь не хватит и трех часов, если за дело взяться всерьез: мерить каждый кусок декорационного материала, протоколировать каждый винтик. Да и потом: как мне доказать, где я 12 лет назад покупал этот кабель или тройник… Чистой воды глумление. Тип оставался непреклонным, и помочь здесь могло в лучшем случае только одно: «Я хотел бы поговорить с вашим начальником!»

Мерзкий тип вызывающе медленно потащился к зданию таможни. Двадцать минут спустя, показавшихся мне вечностью, он вернулся.

– Шеф велел передать, – объявил этот цербер, живущий за счет налогов с населения, – если хотите, можете оставаться в Австрии.

И еще добавил сквозь зубы:

– Советую как следует зарубить себе это на носу.

Я повернул назад. С огромным трудом я все же провел иннсбрукские гастроли: отыскал другой пограничный пункт, неподалёку от автострады. На всякий случай дождался, пока к нему сперва подъедут два старых тяжело груженных автомобиля, в каких обычно разъезжают иностранные рабочие (эти были из Турции). Я вклинился между ними. Как и ожидалось, моя машина показалась таможеннику наименее подозрительной из всех трех, надписей политического характера, наклеенных на багажнике, он не увидел. Контроль прошел без проблем.

В 1973 году отцы города Базеля решили подрезать крылья местному городскому театру, лишив его финансовой поддержки: в их глазах он выглядел чересчур прогрессивным. Коллеги обратились ко мне за помощью, и я поехал, чтобы выступить на концерте солидарности в этом храме муз, над которым нависла угроза. Намеченный для выступления день плохо вписывался в план моих гастролей. Был только один выход: ехать поездом и к тому же, учитывая дальнейшие напряженные выступления, взять билет в дорогой спальный вагон.

В Базеле на вокзале поезд ненадолго останавливается: пограничные формальности. Я уже начинал дремать, как вдруг услышал голос проводника на перроне, который вполголоса о чем‑то переговаривался с пограничниками.

– В вашем вагоне едет Киттнер? – внезапно отчетливо услышал я. Сон мгновенно улетучился. Скрывать мне нечего, но там, судя по всему, против меня опять что‑то затевалось.

– Тогда пошли. – Голос второго подтверждал мои опасения. Затем по коридору зазвучали тяжелые шаги, перед моим купе они стихли. Кто‑то кулаком забарабанил в дверь.

– Немецкая таможня. Откройте, пожалуйста.

Они, видно, и в самом деле решили взять меня в оборот. Я поспешно натянул брюки, слегка возбужденный, в ожидании очередных неприятностей со стороны властей. Когда я открыл дверь, то увидел сияющие, дружелюбно улыбающиеся глаза двух человек, одетых в форму.

– Товарищ Киттнер, дай нам автограф!

А второй добавил:

– Мы оба – члены организации «Молодые социалисты» и в прошлом году были у тебя на выступлении в Лёррахе. Нам очень понравилось.

Это был бальзам на сердце. Но здесь я должен оговориться: в 1973 году практика запрета на профессии ещё не приняла таких масштабов, как это случилось позднее, вскоре после описанной сцены. Сегодня эти таможенники не смогли бы позволить себе ничего подобного.

«Петь запрещается»: Дитрих Киттнер на демонстрации безработных

У меня есть копии трех судебных обвинений, выдвинутых против людей, которым грозил запрет на профессию. Всем трем обвиняемым инкриминировалось посещение ими выступлений Киттнера. По вполне понятным причинам я пока еще не могу предать гласности эти факты в своей стране, там, где я живу и работаю.

КОНФУЗ

Кроме сценического реквизита, в моем платяном шкафу нет никаких атрибутов буржуазного благосостояния, без которых многие люди не мыслят своего существования, – таких, например, как «пиджак однобортный из особо ноской материи со скромным рисунком» или «модный двубортный костюм, приталенный, 60 % чистой шерсти» (брюки с манжетами, косые карманы, несминаемая складка), я уж не говорю о смокинге или фраке. Я не обзавелся даже более или менее приличным галстуком, если не считать тех, что мне подарили: не люблю носить на шее эту удавку. В этом – мой шик. Я могу себе это позволить, так как на официальные приемы меня приглашают нечасто, а потому дорогой гардероб означал бы для меня выброшенные деньги: никогда бы не смог износить его.

А если мне и предстоит «выход в свет», я нахожу выход из положения и одеваюсь так, чтобы не оскорбить своим видом приглашенных гостей и не поставить хозяев в неловкое положение. В таких случаях я извлекаю на свет божий черные вельветовые брюки, бережно хранимые для подобных случаев, удобную и чистенькую куртку того же цвета и из того же материала. Для того чтобы весь ансамбль был выдержан в принятых в обществе черно‑белых тонах, стараюсь заблаговременно сдать в чистку белый свитер. Экипировавшись таким образом, я своим видом не вношу особого диссонанса в атмосферу юбилеев, свадеб, похорон и приемов.

Когда руководитель Постоянного представительства ГДР в Бонне Михаэль Коль устроил в Ганновере прием по случаю своего официального вступления в должность, он пригласил на него не только представителей политических и общественных кругов земельной столицы, но и оппозиционных деятелей культуры и – что следует особо отметить, поскольку в ФРГ такие вещи, к сожалению, совершенно не приняты, – также рабочих. Тем самым он продемонстрировал не только знание дипломатического этикета, но и суверенный стиль поведения, характерный для представителя социалистического государства. Я тоже оказался в числе приглашенных.

Киттнер выступает перед бастующими рабочими судостроительной верфи в Бремене

Нижнесаксонское земельное правительство, по слухам, направило в связи с этим послу официальный протест: приглашение господина Киттнера в период, когда накал демонстраций «Красного кружка» достиг своего апогея, является‑де «недружественным актом». Но на представительство ГДР это явно не произвело никакого впечатления, так как и на следующий прием мне опять пришло приглашение. Это радует меня до сих пор, и я нисколько не сожалею, что в то время мне приходилось, уходя с демонстрации, делать здоровенный крюк, чтобы заехать домой и переодеться в свой роскошный вечерний костюм.

Дипломатический прием, после того как были произнесены приветственные речи, проходил, как обычно, в непринужденных беседах разбившихся на группы гостей. Некий пожилой господин, занимавший в ХДС какую‑то официальную должность, подняв свой бокал, добродушно обратился ко мне:

– Вот видите, господин Киттнер, вам, представителям искусства, живется легче, чем нам: вам не приходится париться в парадных костюмах.

– Это одна из немногих привилегий, которые у нас есть, – так же любезно парировал я.

Господин решил, видимо, отплатить мне за такой ответ и нанес сокрушительный удар:

– Но преимуществами свободного Запада вы охотно пользуетесь, не правда ли? Скажите‑ка: ведь такую шикарную куртку, что на вас, там у них не купишь. – Под «там, у них» он имел в виду ГДР.

В ответ на это я молча распахнул куртку и показал господину, знавшему толк в моде, этикетку, пришитую изнутри: «Народное предприятие по пошиву верхней одежды в Вернигероде». Эту добротную вещь я в свое время купил в ГДР, когда неожиданно выяснилось, что мне предстоит вечером идти на прием по случаю нашей премьеры.

Господин из ХДС лишился дара речи. Не говоря ни слова, он быстренько отошел и присоединился к другой группе беседующих.

МЕНЯ ОПОЗНАЛИ

Как‑то раз, делая покупки в универмаге Магдебурга (ГДР), в одном из отделов я обнаружил нечто, меня приятно поразившее. Это был широкий ассортимент таких замечательных вещей, которые бесполезно искать в гигантских торговых центрах, принадлежащих концернам ФРГ. А именно: «знамя красного цвета, 120 X 120 см, I сорт», изготовлено в 1977 году народным предприятием «Бандтекс» в Пульснице. Или же флаг меньшего формата, 60X100 см, изготовленный народным предприятием «Планета» в Эппендорфе. Имелось также знамя, которое можно вывесить из окна (хотя до Первого мая было еще далеко), тоже первого сорта, 40x60 см, вдобавок сниженное с 2 марок 90 пфеннигов до 1 марки 60.

Вспомнив о том, как нам дома часто приходилось заниматься кройкой и шитьем, я, обрадованный, накинулся на товары, закупив столько, чтобы этого хватило мне и моим друзьям минимум на год. К тому же я приобрёл – какой все‑таки замечательный универмаг – несколько лозунгов и транспарантов, призывающих к солидарности с чилийским народом и к поддержке движения за освобождение Южной Африки.

Возле кассы продавщица спросила меня: «Вам нужна квитанция?»

Я отказался. Молодая женщина недоверчиво покосилась на меня и в легком недоумении спрятала квитанционную книжку. Внезапно ее лицо просветлело. «Ах, вон оно что, поняла, вы товарищ из ФРГ?»‑ улыбнулась она мне. Еще немного, и она ободряюще похлопала бы меня по плечу.

То, что в западногерманских магазинах, к сожалению, не купишь этих важных символов рабочего движения, тем более по себестоимости, объяснять этой милой женщине было не нужно.

Поиск по сайту: