Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Башня(Turris) - http://vk.com/turris_lib 20 страница



Я медленно прошел в центр круга, отбрасывая косую тень, превратившуюся в колеблющемся свете в отражение двуглавого топора. Помедлив, я обернулся, но тень качнулась и исчезла: я наступил в неглубокую ямку и растянулся во всю длину.

Ямка была углублением, вмятиной в земле. Это мог быть след давно упавшего камня или могила...

Однако поблизости не лежало камней подходящего размера, не виднелось и следов копания или захоронения. Трава была ровной, выщипанной овцами и коровами, и когда я медленно поднимался с земли, то под моими руками оказались мятые душистые соцветия маргариток. Но еще лежа я почувствовал какой-то подземный толчок, подобный удару стрелы, и понял, что именно для этого я здесь и оказался.

Я поймал свою лошадь, сел на нее и вернулся к месту рождения моего отца, проехав две мили.

Мы прибыли в Карлеон через четыре дня, и нашим глазам предстал совершенно изменившийся город. Амброзиус собирался сделать его одним из своих опорных пунктов, наравне с Лондоном и Йорком. Поэтому работы вел сам Треморинус. В городе восстановили стены, построили мост, очистили реку, укрепили берега и перестроили восточные бараки. Раньше военное поселение в Карлеоне занимало огромную территорию, окруженную невысокими холмами и рекой, сейчас требовалась только половина, поэтому Треморинус снес западные бараки и использовал строительный материал для постройки новых жилищ, бань и кухонь. Старые оказались в жутком виде, несравнимом даже с состоянием бань в Маридунуме.

— Сейчас никто не отказался бы послужить здесь, — сказал я Треморинусу, которому это немало польстило.

— Мы завершим не так уж скоро, — ответил он. — Ходят слухи о новых неприятностях. Ты слышал чего-нибудь?

— Ничего. Если это свежие новости, то я не мог их слышать. Мы находимся в пути целую неделю. Что за неприятности? Окта?

— Нет, Пасентиус. Это брат Вортимера, сражавшийся на его стороне во время мятежа и бежавший на север после смерти Вортимера. Ты знаешь, что он ушел на корабле в Германию? Говорят, он возвращается.

— Дайте ему время, и он обязательно вернется. Ты сообщишь мне, если будут какие-нибудь новости?

— Сообщу? Разве ты не остаешься?

— Нет, я уезжаю в Маридунум. Ты же знаешь, что это мой родной город.

— Я и забыл. Но мы еще увидимся. Я здесь задержусь, мы начали строить церковь. — Он улыбнулся. — Епископ прицепился ко мне, как овод. Похоже, пришло время подумать о небе, натворив столько дел на земле. Они также хотят поставить памятник в честь побед короля, что-то вроде триумфальной арки в староримском стиле. А здесь, в Карлеоне, мы возведем церковь во славу божию и Амброзиуса, вместе взятых. Хотя, если кто из епископов и должен получать лавры по этому поводу, то это должен быть Глочестер — старый Эльдад, он немало постарался. Ты видел его?

— Нет, лишь слышал.

Он рассмеялся.

— Но хоть сегодня ты переночуешь здесь? Поужинаем вместе.

— Спасибо, с удовольствием.

Мы проговорили до самой ночи, и он рассказал мне о своих замыслах и задумках. Ему было приятно, что буду приезжать из Маридунума посмотреть, как идет строительство. Пообещав это, я уехал на следующий день из Карлеона, отклонив лестное для меня и настойчивое предложение командира гарнизона дать мне эскорт. Я отказался, а к полудню уже увидел вдалеке свои родные холмы. На западе собирались дождевые тучи, из-за которых светящимся занавесом падали солнечные лучи. В такой день становится понятным, почему зеленые холмы Уэльса окрестили Черными горами, а долины между ними — Золотыми долинами. Полоски света лежали на лесах, заполнявших долины, а холмы, подпиравшие своими вершинами небеса, приобрели темно-синий и даже черный цвет.

Путешествие заняло два дня. По пути я замечал, что земля уже привыкла к миру. Крестьянин, возводивший стену, даже не оглянулся на меня, молоденькая пастушка, пасшая овец, улыбнулась мне. Мельница на Тайви работала как обычно, во дворе были сложены мешки с зерном. Раздавался скрип жерновов.

Я проехал мимо тропинки, ведущей к пещере, и направился в город. Я говорил себе, что первым долгом обязан узнать о кончине матери, побывать на ее могиле. Но спешившись с коня и подняв руку к колокольчику, по стуку своего сердца я понял, что обманываю самого себя.

Как оказалось, я мог и не мучить себя самообманом: дверь мне открыла старая глухая привратница. Не спрашивая ни о чем, она повела меня на зеленый берег реки и показала могилу моей матери. Мать моя покоилась в красивом месте — зеленая лужайка недалеко от стены, где росли сливы, уже начавшие цвести. На них подставляли свои грудки солнцу любимые ею белые голуби. Под стеной слышался плеск речной воды, а за шумящими деревьями виднелась колокольня.

Настоятельница приняла меня очень любезно, но не смогла рассказать больше того, что мне было уже известно и о чем я сообщил отцу. Я оставил денег на поминальные молитвы и на надгробный камень и покинул монастырь, увозя с собой тот самый серебряный с аметистами материнский крест. Один вопрос я не решился задать, не спросив ни о чем даже девушку (не Кери), которая принесла мне вина. Так, ничего не узнав, я оказался на улице. Там мне показалось, что судьба вновь улыбнулась мне. Отвязывая лошадь, я увидел в окошке ворот старую глухую привратницу. Она должна была, несомненно, помнить золото, данное ей во время предыдущего посещения. Но даже когда я достал деньги и трижды прокричал ей свой вопрос в ухо, она лишь пожала плечами и произнесла только одно слово, относившееся непонятно к чему: «Покинула». В конце концов я плюнул и сказал себе, что обо всем этом надо забыть. Я выехал из города и направился к себе в долину. А передо мной стояло ее лицо и золотые волосы, сливавшиеся с косыми лучами солнца.

Кадал обновил загон, построенный мной и Галапасом в кустах боярышника. У загона появилась крыша и надежная дверь. В нем можно было спокойно разместить двух лошадей. Одна, наверное, Кадала, уже находилась там.

Кадал, должно быть, услышал, как я еду в долине, и выбежал мне навстречу, когда я слезал с лошади. Он выхватил у меня уздечку и, взяв мои руки, расцеловал их.

— Что такое? В чем дело? — удивленно спросил я. За мою безопасность можно было не беспокоиться, я регулярно посылал ему письма. — Разве ты не получил известия о том, что я еду?

— Да, получил, и давно. Ты хорошо выглядишь.

— Ты тоже. Все в порядке?

— Думаю, да. Даже такое место можно привести в порядок, если ты собрался здесь жить. Пошли наверх, ужин готов. — Он наклонился расседлать лошадь, предоставив мне подняться в пещеру одному.

У него было достаточно времени, но даже с учетом этого пещера произвела впечатление чуда. Она снова превратилась в место, заросшее зеленой травой и залитое солнечным светом. Маргаритки прорастали между завитками молодого папоротника. Под цветущим боярышником шныряли молодые кролики. Источник был кристально чист, в воде виднелись серебристые камешки. Сверху, в заросшей нише, стояла статуэтка бога. Наверное, Кадал отыскал ее в куче мусора, очищая колодец. Он даже нашел костяной рожок. Теперь он стоял на своем месте. Я выпил из него и выплеснул остатки воды для бога.

Из Малой Британии прислали мои книги. Огромный сундук поставили у стены пещеры, где раньше стоял сундук Галапаса. Стол был принесен новый, из дворца деда. Бронзовое зеркало вернулось на место. Кадал выложил из камней очаг и приготовил для растопки дрова. Мне почудилось, что у очага сидит Галапас, а на каменистом выступе у входа — сокол, находившийся там в тот день, когда из пещеры в слезах убегал маленький мальчик. Сзади глубоко в тени скрывался вход в хрустальный грот.

Лежа в ту ночь на постели из папоротника, укрытый одеялами, я прислушивался к потрескиванию угасавшего костра, к шуршанию листвы у входа в пещеру, журчанию источника. Казалось, эти звуки заполнили весь мир. Я закрыл глаза и заснул, как не спал с самого детства.

 

 

Подобно пьянице, который считает, что излечился от своего недуга, если рядом нет вина, я считал, что моя жажда тишины и уединенности удовлетворена. Проснувшись в первое утро у Брин Мирддина, я понял, что пещера является для меня не просто убежищем, а единственным в мире жильем. Апрель перешел в май, кукушки начали перекрикиваться между холмами. По вечерам в долинах блеяли овцы. Я никогда не подходил к городу ближе, чем на две мили, у холма, где я собирал травы и кресс-салат. Кадал ездил в город за продуктами и новостями каждый день. Два раза в долину приезжали посланцы. Один раз с чертежами от Треморинуса, другой раз — с новостями и деньгами из Винчестера, его посылал отец. Письма он не привез, но подтвердил, что Пасентиус собирает в Германии войска и в конце лета обязательно начнется война.

В остальное время я читал и гулял по холмам, собирал растения и готовил лекарства. Я также сочинял музыку и пел песни, слушая которые Кадал искоса поглядывал на меня и качал головой. Некоторые из них поют до сих пор, но большинство совершенно забыты. К последним относится и эта песня, созданная мною в одну из майских ночей. Город окутывал аромат цветения, а в кустах папоротника синели колокольчики.

 

Земля сера и пуста, обнажены деревья,

у них отняли лето. Украли все,

у ивы волосы, у голубой воды красоту,

похитили золотые травы. Не раздается

даже птичий щебет. Все это украла и

присвоила себе одна гибкая девушка.

Она беспечна, как майская птичка на ветке,

чудесна, как колокольчик.

Она танцует среди клонящегося камыша,

и ее шаги оставляют серебряные следы

на серой траве.

Я бы взял для нее подарок,

для королевы всех девушек,

но что осталось в моей голой долине?

Голос ветра в тростнике, жемчужины дождя

да моховый мех, растущий на холодном камне.

Что можно предложить ей еще, кроме мха?

Она закрывает свои глаза

и отворачивается от меня во сне.

 

На следующий день я шел по лесистой долине, примерно в миле от пещеры, собирая мяту и битеруид. И вдруг, словно я позвал ее, она появилась передо мной на тропинке среди колокольчиков и папоротника. Может быть, я ее и звал. Стрела остается стрелой, какой бы бог ее ни запустил.

Я неподвижно остановился среди берез, боясь, что она исчезнет, что она является привидением, возникшим в моем воображении из снов и желаний. Я не мог двинуться с места, хотя мой дух и мое тело рвалось навстречу ей. Она увидела меня и рассмеялась. Подошла ко мне легким шагом. В бликах света и тени, в постоянном движении березовых ветвей она казалась сотканной из воздуха. Ее шаги словно не приминали травы. Когда она приблизилась, я понял, что это все же не видение, а сама Кери, такая, какой я ее помнил, в коричневом домотканом одеянии, пахнущая жимолостью. Однако на ней не было капюшона, волосы рассыпались по плечам, ноги босы. Сквозь ветви пробивалось солнце, ее волосы отсвечивали, как вода, переливающаяся на солнце. В руках она держала охапку колокольчиков.

— Милорд! — Тонкий и легкий голос наполнился радостью.

Я стоял, с виду спокойный и невозмутимый, а внутри у меня все дрожало, как у лошади, взнузданной и пришпоренной одновременно. Мелькнула мысль, а что я буду делать, если она снова захочет поцеловать мне руку.

— Керри! Что ты здесь делаешь?

— Как! Собираю колокольчики, — она выглядела, как сама невинность, что сглаживало дерзость ее слов. Кери протянула их вперед, смеясь из-за них. Бог ее знает, что она разглядела на моем лице. Нет, она не собиралась целовать мне руку.

— Разве ты не знаешь, что я ушла из Святого Петра?

— Да, мне сказали. Я подумал, что ты переехала в другой монастырь.

— Нет, ни за что. Я возненавидела монастыри. Там как в клетке. Некоторым там нравится, — спокойно и безопасно. Но это не для меня, я не создана для такой жизни.

— Когда-то так же хотели поступить со мной.

— Ты тоже убежал?

— Да, конечно. Но прежде, чем меня успели там запереть. Где ты сейчас живешь, Кери?

Она, похоже, не слышала вопроса.

— Ты тоже не создан для такой жизни? Для оков?

— Не для таких оков.

Она не поняла, да я и сам не знал, что имел в виду. Поэтому я промолчал и продолжал наблюдать за ней, наслаждаясь радостью момента.

— Жалко твою мать.

— Спасибо, Кери.

— Она умерла сразу после твоего отъезда. Тебе, наверное, сказали?

— Да, я был в монастыре после приезда в Маридунум.

Она помолчала, глядя в землю и ткнув пальчиком босой ноги в траву. От этого легкого танцевального движения на ее поясе зазвенели позолоченные яблочки.

— Я знала, что ты вернулся. Все говорили об этом.

— В самом деле?

Она кивнула.

— В городе мне сказали, что ты не только великий волшебник, но и принц. — Она взглянула на меня, в ее голосе послышалось сомнение. Я был одет в старую заляпанную отварами тунику (Кадал не мог ее отстирать), накидка обветшала, и ее облепили колючки и куманика. На ногах у меня были полотняные сандалии — какой смысл носить кожаные по высокой сырой траве? Даже по сравнению со скромно одетым молодым человеком, каким она видела меня прежде, теперь я выглядел нищим оборванцем.

— Ты еще считаешься принцем после смерти своей матери? — с невинной прямотой спросила она.

— Да, ведь мой отец — Верховный король.

У нее приоткрылись губы.

— Твой отец? Король? Я и не знала, об этом никто не говорил.

— Немногие знают. Но теперь, после смерти матери, это ничего не значит. Да, я его сын.

— Сын Верховного короля... — выдохнула она с благоговением. — И волшебник. Я знаю, это правда.

— Да, это правда.

— Но когда-то ты говорил иначе.

Я улыбнулся.

— Я говорил, что не могу вылечить твою зубную боль.

— Но ты же вылечил.

— Это ты так говорила. Я не поверил тебе.

— Твое прикосновение вылечило бы любую болезнь, — произнесла она и подошла поближе.

Ворот ее одеяния откинулся. Ее горло светлело, как жимолость. Я чувствовал ее запах, запах колокольчиков и горьковато-сладкий сок цветов, сжатых между нами. Я протянул руку и потянул за ворот ее платья. Застежка расстегнулась. Ее груди были круглыми и полными, мягче, чем можно было себе представить. Они упали в мои руки, как голуби, виденные мною в монастыре. Мне показалось, что она закричит и вырвется, но она прильнула ко мне, пахнув своим теплом, и засмеялась. Ее пальцы оказались у меня в волосах, и наши губы встретились. Внезапно она повисла на мне, и я, связанный с ней поцелуем, рухнул на траву, подминая ее под себя. Цветы рассыпались.

 

Я долго не мог понять. Сначала мы смеялись и тяжело дышали. Происходившее превзошло ночное воображение. Она была маленькой и тихо стонала, когда я причинял ей боль. Гибкая и мягкая, как тростник; по сравнению с ней я выглядел великаном. Неожиданно у нее вырвался из горла глубокий звук, словно она задыхалась, и она согнулась у меня в руках, будто умирая. Ее губы сомкнулись с моими.

Теперь задыхался я. Она обняла меня и еще сильнее прижалась ко мне губами. Меня втягивало в темноту, туда, где нет ни света, ни воздуха, ни дыхания. Могила в могиле. Раскаленным добела лезвием у меня в голове заворочался страх. Открыв глаза, я не видел ничего, кроме мелькающего света и тени дерева, нависавшего надо мной. Колючки выросли в огромные шипы. Мое лицо исказил ужас. Тень боярышника дрогнула, раскрылся вход в пещеру, и на меня надвинулись стены. Я вырвался и перевернулся на спину, истекая потом от страха и стыда.

— В чем дело? — спросила она слепо. Ее руки продолжали обнимать над собой воздух.

— Извини, Кери, извини.

— Что ты имеешь в виду? Что случилось? — она повернула ко мне голову, увитую рассыпавшимся золотом волос. Ее глаза сузились и были затуманены. Она потянулась ко мне.

— А, вот оно что. Иди ко мне. Все в порядке. Я покажу тебе.

— Нет. — Я попытался высвободиться, но весь дрожал. — Нет, Кери, оставь меня, нет.

— В чем дело? — ее глаза широко раскрылись, она приподнялась на локте. — Ты, наверное, никогда этого не делал. Правда? Правда?

Я не отвечал.

Она рассмеялась, но вместо игривости получилось взвизгивание. Она снова перевернулась и протянула руки.

— Ладно, ничего, научишься, — и неожиданно раздраженно, — ну давай, быстрее, говорю же тебе, все будет нормально. — Я поймал ее запястья.

— Извини, Кери. Я не могу объяснить, но... Я не должен, точно знаю. Послушай минуту.

— Отпусти меня!

Я отпустил, и Кери, отодвинувшись, села. Глаза ее были рассержены, в волосах запутались цветки.

— Не подумай, что это из-за тебя, Кери. К тебе это не имеет отношения.

— Не пара тебе? Из-за того, что моя мать была шлюхой?

— В самом деле? Я не знал. — Я почувствовал внезапную усталость. — Говорю же тебе, к тебе это не имеет никакого отношения. Ты прекрасная, Кери, и, как только я тебя увидел, я почувствовал... ты знаешь, что я почувствовал. А это связано только со мной и моей... — я остановился. Дальше говорить было бесполезно. Она наблюдала за мной. Яркими и пустыми глазами. Потом она отвернулась и резкими движениями начала отряхивать свое платье. Вместо слова «сила» я закончил так: «и моим колдовством».

— Колдовство. — Она выпятила нижнюю губу, как обиженный ребенок. Ловкой рукой застегнула пояс и начала собирать упавшие колокольчики, презрительно повторяя: «Колдовство».

— Думаешь, я поверила в твои чары? Думаешь, у меня действительно болел зуб?

— Не знаю, — устало ответил я и поднялся на ноги.

— Для того чтобы быть волшебником, не обязательно быть мужчиной. Лучше бы ты ушел в монастырь, все-таки это твое место.

— Возможно.

В ее волосах застрял колокольчик, и она выдернула его. Шелк платья блеснул на солнце, как осенняя паутинка. Мой взгляд упал на синяк на ее запястье.

— Тебе не больно? Я не ушиб тебя?

Она не ответила и даже не взглянула. Я отвернулся.

— Ну что же, прощай, Кери.

Я успел отойти на несколько шагов, когда вновь услышал ее голос.

— Принц...

Я обернулся.

— Значит, откликаешься на титул? — сказала она. — Странно. Сын верхового короля, и не оставил даже серебра за мое платье.

Я стоял, как лунатик. Она откинула волосы на плечи и рассмеялась. Я вслепую нащупал кошель и вытащил наугад монету. Она оказалась золотой. Я шагнул вперед и протянул ее ей. Кери наклонилась, смеясь, и сложила ладони ковшиком, словно попрошайка. Порванное платье очаровательно откинулось у нее на горле. Я бросил ей монету и побежал в лес. Смех ее преследовал меня до самого холма. Я спустился в следующую долину, сбежал к ручью и лег рядом с ним на живот, вдыхая запах талых вод, бегущих с гор, которые поглотили ее аромат.

 

 

В июне Амброзиус приехал в Карлеон и послал за мной. Я приехал один поздно вечером, когда время ужина уже давно прошло. Зажгли лампы, в лагере было тихо. Король еще работал, свет из его окна падал на стяг с Красным Драконом. Подходя к зданию, я услышал приветственный звон оружия и увидел высокую фигуру Утера.

Он шел к двери, которая была напротив, но, поставив ногу на нижнюю ступеньку, он увидел меня и остановился.

— Мерлин. Наконец приехал. Ты не торопился, не так ли?

— Слишком мало времени оказалось на сборы. Если мне придется ехать за границу, то требовалось подготовиться.

Он застыл.

— Кто тебе сказал, что надо ехать за границу?

— Люди вокруг ни о чем другом не говорят. Ирландия, верно? Говорят, Пасентиус завел себе там опасных союзников, с которыми Амброзиус хочет быстро покончить. Но почему я?

— Он хочет разрушить их главную крепость. Ты слышал о Килларе?

— Кто же не слышал. Говорят, это неприступная крепость.

— Это правда. В центре Ирландии находится гора, с которой видно все побережье, а наверху этой горы стоит крепость, но не из земли и частокола, а из прочных камней. Вот почему позвали тебя, Мерлин.

— Понятно. Вам нужны осадные орудия.

— Да, орудия. Нам придется брать Киллар, после чего можно будет отдохнуть несколько лет. Поэтому я беру Треморинуса, а Треморинус берет тебя.

— Король, насколько я понял, не едет.

— Нет, а сейчас спокойной ночи. Я занят, а то пригласил бы тебя скоротать ожидание вместе. У него сейчас начальник гарнизона, но, наверное, ненадолго.

После этого он пожелал мне приятной ночи и взбежал к себе по ступенькам, позвав слугу.

Почти одновременно от дверей короля донесся звук другого салюта, и вышел комендант. Не видя меня, он остановился переговорить с одним из часовых. Я стоял и ждал.

Мой взгляд привлекло тихое скрытное движение в проходе у здания, в котором жил Утер. Часовые, отвлеченные комендантом, ничего не видели. Фигура была в плаще с капюшоном, девушка. Она подкралась к освещенному углу и обернулась. Жестом скорее скрытным, нежели боязливым, она надвинула капюшон глубже. Я узнал жест, и запах жимолости, и золотую прядку из-под капюшона, освещенную светом факела.

Я неподвижно стоял, раздумывая, зачем она последовала за мной, чего она надеялась добиться. Не думаю, чтобы я чувствовал стыд, но оставались боль и желание. Я поколебался, но сделал шаг вперед и позвал: «Кери?»

Но она не обратила внимания. Выскользнув из тени, она быстро и легко взбежала по ступеням к Утеру. Я услышал, как ее окликнул часовой, раздалось бормотанье и негромкий мужской смех. Когда я поравнялся с дверью Утера, она была заперта. А в свете факела я увидел улыбающегося часового.

Амброзиус сидел за столом. Над ним склонился слуга. Он отодвинул бумаги и приветствовал меня. Слуга принес вина, разлил его и удалился.

Мы немного поговорили. Он рассказал мне о новостях и событиях, происшедших после отъезда из Винчестера, о продвигавшемся строительстве и планах на будущее. Потом мы обсудили работу Треморинуса в Карлеоне и дошли до темы войны. Я спросил его о последних известиях насчет Пасентиуса.

— Мы, — сказал я, — ждем каждую неделю вестей о том, что он высадился на севере и разоряет страну.

— Пока нет. Если мой расчет чего-то стоит, то мы не услышим о нем до весны и у нас хватит времени подготовиться. Если бы он появился сейчас, то опаснее соперника нам было бы не найти.

— Я кое-что слышал об этом. Ты имеешь в виду ирландские вести?

— Да, из Ирландии идут худые известия. Ты знаешь их молодого короля Гилломана? Молодой огнедышащий дракон, которому не терпится начать войну. Ты, наверное, слышал, что Пасентиус обручен с сестрой Гилломана. Ты понимаешь, что это может значить. От их союза окажется в опасности и север, и запад Британии.

— Пасентиус в Ирландии? Мы слышали, что он в Германии, собирает силы.

— Так и есть. У нас нет точных сведений, сколько он имеет в своем распоряжении, но где-то около двадцати тысяч человек. Неизвестны мне и их совместные с Гилломаном планы. — Глядя на меня, он насмешливо приподнял бровь: — Расслабься, парень. Я позвал тебя сюда не для предсказаний. Ты ясно обрисовал все в Кэрконане. Я выжидаю, как и ты, что скажет твой бог.

Я рассмеялся:

— Знаю. Ты позвал меня для настоящей работы.

— Естественно. Я не собираюсь ждать, пока Ирландия объединится с Германией и они обрушатся на наши берега, как летняя гроза, чтобы встретиться в Британии и покорить север. Британия находится между ними и способна разделить их прежде, чем они соединятся перед нападением.

— Сначала ты пойдешь на Ирландию?

— На Гилломана, — кивнул он. — Он молод, неопытен и к тому же ближе. Утер отправится в Ирландию в конце месяца. — Перед ним лежала карта, и он развернул ее ко мне. — Вот. Здесь крепость Гилломана. Ты, несомненно, слышал о ней. Эта горная крепость называется Киллар. Я не нашел человека, который видел бы ее, но рассказывают, что она надежно укреплена и может выдержать любую осаду. Мне говорили, что ее еще никому не удавалось взять. А мы не можем позволить, чтобы Утер просидел под ней долгие месяцы, пока ему в тыл не ударит Пасентиус. Киллар надо брать быстро, а мне говорят, что ее нельзя взять огнем.

— В самом деле? — Я уже увидел у него на столе среди карт и планов свои чертежи.

— Треморинус высоко ценит тебя, — сказал он напрямую.

— Приятно слышать. — И тоже напрямик добавил: — Я встретил на улице Утера. Он сказал мне, что тебе требуется.

— Ты отправишься с ним?

— Я в твоем распоряжении. Но, сэр... — я указал на чертежи. — Мои расчеты не новы. Все, что я начертил, здесь уже построили. А если время так дорого...

— Нет, от тебя не требуется ничего нового. Наши машины хороши и еще послужат нам. Построенное нами уже готово к погрузке. — Он помолчал. — Киллар, Мерлин, важнее чем просто крепость. Это святое место, святыня королей Ирландии. Рассказывают, на гребне горы находится каменный круг, подобный нашему, британскому. В Килларе находится, по преданию, сердце Ирландии и святое место ирландского королевства Гилломана. Я хочу, Мерлин, чтобы ты ниспроверг эту святыню и похитил сердце Ирландии.

Я молчал.

— Я говорил об этом с Треморинусом, и он сказал, что я должен послать за тобой. Так ты поедешь?

— Я уже ответил «да». Конечно.

Он улыбнулся и поблагодарил меня, словно разговаривали не король и его подданный, а равный с равным. Мы поговорили еще немного о Килларе, о приготовлениях, которые должны были быть, по его мнению, сделаны, и в конце концов, он откинулся назад с улыбкой и сказал:

— Жалею об одном. Я собираюсь в Маридунум и не отказался бы от твоей компании. Но, к сожалению, у нас нет времени. Можешь передать со мной, что ты хочешь.

— Спасибо, мне нечего передавать. Даже если бы я там находился вместе с тобой, я бы не осмелился предложить тебе свое гостеприимство в пещере.

— Я не прочь взглянуть на нее.

— Тебе любой покажет дорогу. Но эта пещера не для короля.

Тут я остановился. Его лицо вспыхнуло смехом, и он стал похож на двадцатилетнего. Я поставил чашу:

— Дурак я, забыл.

— Что ты был там зачат? Немудрено. Уж я найду туда путь, не бойся.

Он начал рассказывать о своих планах. Амброзиус решил остаться в Карлеоне, ибо, — сказал он, — если нападет Пасентиус, я думаю, он направится сюда. — Его палец показал на карту. — Я смогу поймать его у Карлейля. И еще один маленький вопрос, который я хотел бы обсудить с тобой. Ты разговаривал с Треморинусом, когда в последний раз ехал через Карлеон в Маридунум в апреле?

Я подождал.

— Об этом. — Он приподнял пачку чертежей, не моих, и передал их мне. Они изображали не лагерь и не виденные мною строения. Там была изображена церковь, большой зал и башня. Я молча изучал их несколько минут в тишине. На меня почему-то навалилась усталость, и стало тяжело на сердце. Лампа коптила и дымила, бросая на бумаги тень. Я собрался с силами и взглянул на отца.

— Понятно, ты имеешь в виду памятник.

Он улыбнулся.

— Я в какой-то степени римлянин, чтобы желать себе достойного монумента.

Я похлопал по чертежам.

— И в какой-то британец, так как монумент британский? Я слышал об этом.

— Что тебе сказал Треморинус?

— Он сказал, что в честь твоих побед надо воздвигнуть памятник, чтобы в нем запечатлелось объединение королевства. Я согласен с Треморинусом, что триумфальная арка в Британии будет выглядеть абсурдом. Он подчеркнул, что некоторые церковники, например, епископ Карлеона, хотят построить здесь большую церковь. Но это тоже вряд ли подойдет. Если построить в Карлеоне такой собор, то Лондон, Винчестер, не говоря уже о Йорке, могут задать вопрос: а почему не в этих городах? Винчестер, между прочим, подошел бы лучше всего. Это ведь твоя столица.

— Нет, я сам об этом уже думал. Когда я ехал из Винчестера, я заезжал в Эймсбери... — он неожиданно наклонился вперед, — в чем дело, Мерлин? Тебе нехорошо?

— Нет. Просто жаркая ночь. Наверное, будет буря. Продолжай, ты заехал в Эймсбери...

— Ты знаешь, что это мой родной город? Мне показалось, что если поставить памятник в таком месте, это не вызовет нареканий. Есть и другая причина... — Он нахмурил брови. — Ты бледен как полотно. Ты говоришь правду, что чувствуешь себя нормально?

— Отлично. Возможно, слегка устал.

— Ты ужинал? Извини, я даже не спросил тебя об этом.

— Я поел в пути. Все нормально. Может быть, только немного вина.

Я привстал, но он опередил меня и, взяв кувшин, подошел ко мне и налил вина. Пока я пил, он ждал рядом, сидя у края стола. Я неожиданно вспомнил, как он стоял так же в ту ночь, когда я нашел его. Я помню, как в моей памяти возник он сам в ту ночь в Британии, я задержал эту картину перед своим внутренним взором и через некоторое время смог улыбнуться ему.

— Со мной все в порядке, сэр. Давайте продолжать. Вы собирались рассказать мне о второй причине, почему памятник следует поставить в Эймсбери.

— Ты, наверное, знаешь, что там неподалеку покоятся бритты, предательски убитые Хенгистом. Я думаю, что это символично — тут даже не о чем спорить, — что памятник моей победе и объединению королевства под владычеством одного короля явится также памятником павшим воинам. — Он помолчал. — Есть еще и третья причина, более значительная, чем две первые.

— То, что Эймсбери уже является местом самого величественного памятника в Британии? — спросил я, глядя на чашу с вином. — И может быть, самого величественного на всем Западе?

— Ага, — в его подтверждении выразилось глубокое удовлетворение. — Ты тоже мыслишь в этом направлении? Ты видел «Пляску»?

— Я заезжал туда из Эймсбери, когда ехал из Винчестера домой.

Он поднялся и обошел стол, садясь на место. Сев, он наклонился вперед, опершись руками о стол.

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.