Глядят на мужчин отстрадавшие, выплаканные, окаменевшие
глаза убиенных красавиц, сгоревших соломенных вдов.
Им трудно узнать в этих дряблых, близоруких и облысевших
железобетонных героев своих счастливых годов.
Молча в глаза друг другу глядят две судьбы бессмысленные…
Шалый сентябрь нежит округу, забыв про дожди.
Бегут молодые любовники, старое танго насвистывая.
У них на душе – безоблачно, и всё ещё впереди.
А у любовников старых всё в прошлом, всё уже пройдено.
Светел сентябрьский вечер, и не надо искать причин.
Нестарые старые женщины, единственные, как Родина,
не простят, но помилуют старых своих мужчин.
Ибо это – сентябрь, бабье лето – не осень постылая.
И до зимы остаётся ещё немножечко лет.
Нестарые старые женщины старых мужчин помилуют…
… и всех нас помилует кто-то, которого нет.
ЯНВАРСКИЙ ГРАЖДАНИН
А. Генералову-младшему
Когда трещит мороз так, что оглохнуть можно,
и кажется, что ты – в ночи совсем один,
не лезь в петлю тоски, но вспомни осторожно,
что бродит где-то здесь Январский Гражданин.
Январский Гражданин – не призрак, не исчадье
ада, не болезненного бреда мёрзлый плод.
Он бродит где-то здесь в печали и досаде,
что для него – январь, а для других господ –
один сплошной апрель или июль уютный.
Январский Гражданин – грустнее января.
Он обречён бродить и помнить поминутно,
что для него – январь, и власть календаря –
тотальна. Изменить её не в силах даже
законный Президент. Январский Гражданин
скитается в ночи, в студёном антураже
гранитно-мраморном среди тоскливых льдин
искусственного города, который (скоро
уже три века как!) пустынный пейзаж
будоражит дерзостью своих просторов
архитектурных… Императорская блажь
сотворила всё, что нам мозолит зренье,
Весь этот шик-модерн для праздничных картин.
А мы обречены продрогнуть здесь. Но мненье
есть, что несчастней всех - Январский Гражданин.
Мы доживём январь, преодолеем плавно
февраль и март, а там – глядишь, уже тепло…
А он здесь – навсегда. Ему самодержавно
определён предел, который, как назло,
один сплошной мороз да ночь длинною в сутки.
Январский Гражданин клянёт свой тяжкий рок
и воет на Луну, как из собачьей будки
из наших тесных, тёмных улиц. Водосток,
забитый льдом, в ответ гудит протяжным эхом.
вибрирует труба, где не был трубочист
уже лет сто, утробным гулом… Не до смеха
прохожим в этот час. Им кажется, что свист
метели и концерт из этих завываний
разнообразных им – угроза от больной
столицы отставной, чьё вечное призванье –
устрашать имперских подданных. Домой
они бегут бегом, шепча друг другу в страхе:
«Январский Гражданин! Январский Гражданин…»
а он бредёт в тоске, как осуждённый к плахе,
и плачет оттого, что как всегда – один.
Он не желает зла ни местным, ни туристам.
Его судьба – блюсти законы января.
Он никого пугать не хочет, просто чисто
автоматически ревёт и скулит, благодаря
январским холодам. Попробуй по морозу
прошляться месяцок! И не один кретин
тебе не принесёт классическую розу (!!!!!!)
за то, что ты всегда - Январский Гражданин.
За то, что ты опять – в кипении метели
бессменным часовым нас сторожишь впотьмах.
Январский Гражданин, ворочаясь в постели,
я об одном прошу – не дай тебе с ума
сойти среди зимы Господь (иль кто там – вместо)!
Январский Гражданин, в простудной кутерьме
вьюжащих дней-ночей единственное место,
которое никто занять бы не посмел –
твоё! И ты – один из нас его достоин.
Тебя не взять с собой. Ты – на посту. А жаль…
Спасибо, что ты есть, непобедимый воин –
Январский Гражданин! Прощай! Уже февраль
Влезает в календарь. Отважного солдата
я встречу через год, - прибавится седин…
А ныне в прошлое тебя уводят безвозвратно.
«Пройдемте, гражданин Январский Гражданин!..»
АПОКРИФ
… и обратил в вино. Таких чудес он мог наделать сотню в сутки, и не важно для кого. Однако доверяй, но проверяй. Я многих видел фокусников, каждый себя считал единственным. И в Рай навряд ли был допущен после смерти. Обман есть грех. А этот назорей…
(пропущено)
… безропотно взошёл на крест и умер. Пошло и банально. Даже Иуда (тот, что написал донос на смех всем остальным) был попросту обескуражен. Из нас он жаждал Чуда больше всех. А в результате – назорей прибит к кресту и помирает от жары и жажды… А мог бы продолжать свои гастроли. Вид
имел, хоть и потрёпанный, но важный, значительный. На площадях ему верили без оговорок, глядя на фокусы с едой. Свою суму он наполнял монетами не ради наживы. Но искусства ради. Он был артистом прирождённым. Неприятно, что всё так гнусно кончилось. Закон не различает злых и добрых, только виноватых и невиновных. Если б не донос этот, сочинённый как бы в шутку, возможно, научил бы нас Христос кудесничать… На рынках это жутко доходно. Мы без ремесла теперь печально бродим по вонючей Иудее…
(пропущено)
… похитим из гробницы и похороним по-людски. Он заслужил нашей благодарности, хотя бы, наконец… Пускай профессия его основана на лжи, он с нами честен был и добр, как Отец. Мы память сохраним о нём, если Господь грехи не покарает наши. Может быть, мы даже верим искренне, что был он Чудотворцем… Плоть свою мы сами истерзаем…
(финал утерян)
ПОЭМА БЕЗ НАЗВАНИЯ
Ах, зачем ты жратву мне приносишь, дружок, бутерброды, кефир и сырковую массу? Принеси-ка мне лучше тетрадку в кружок и зелёных чернил для 4-го класса. Напишу я поэму о нашем житье, об огромном дурдоме, где мы – пациенты, об огромной тюрьме, где сидим по статье «за измену отчизне»… Шуршит кинолентой заскорузлое время, эпоха тоски, щекотливый пролог нового тыщелетья. Выходить на свободу – пока не с руки, но сидеть за решёткой не греет – не светит. Вот и маемся в нашей палате шизо посреди дураков и различных маньяков. Подглядеть бы на волю, хотя бы в глазок от дверного замка… Но увидишь собаку, что снаружи, как Цербер, наш мир бережёт, и ещё пограничника в новом мундире. Выходить на такую свободу народ не желает и смутно скучает о мире, где нам было всё ясно. Где строили БАМ и по карточкам чай получали и водку. А какой-нибудь Рейг’н получал по зубам за дремучие звёздные войны. Подлодки патрулировали вражеские берега, и на все мировые столицы ракеты точно целились. А в газетах мела пурга отчётных докладов. Нечитабельные газеты помогали тогда победить дефицит туалетной бумаги. В такой обстановке добывали шахтёры свой антрацит и собирали оружейники снайперские винтовки. А на праздники был ритуальный набор: демонстрация – утром, салат «оливье» – за обедом, после водки – на кухне суровый мужской разговор, как Россию нам обустроить, не поперхнувшись бредом одинокого СМИ под названием «Правда», где правды, увы, ни на грош. В этих душных беседах рождались идеи Свободы, от которой мы прячемся ныне, и нас не найдёшь днём с огнём. Мы всем 150-миллионным народом ныне – во внутренней эмиграции, где-нибудь в сериалах бразильских или в пелевинских романах. Мы пытаемся честно отыскать свой собственный путь в светлое будущее, которое без обмана. Но пока в ответ получаем лишь за обманом обман. Давно живём в сплошном виртуальном пространстве. Давно разучились держать пошире карман и топим свою тоску в феерическом пьянстве. Так что нечего делать на зарешёченном свете, дружок. Я в дурдоме пою отдыхающим массам… Приноси мне скорее тетрадку в кружок и зелёных чернил для 4-го класса!
ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ
Памяти «Сайгона»…
Писатель Хлебушкин выходит из «Сайгона».
Кругом шумит неугомонный Невский.
Панель цветёт присутствием блондинок.
Весенний воздух мнёт троллейбус-технократ.
На всех углах торгуют лимонадом
и чепухою кооперативной.
Но Хлебушкин проходит равнодушно
и отрешённо мимо этих благ.
Его сознанье не волнуют массы
нервозно разнаряженных сограждан.
Девятый месяц в творческом запое
вынашивает Хлебушкин роман.
Роман про то, как капитан разведки,
хотя, возможно, и футбольной сборной,
а, может быть рыболовецкой шхуны,
короче – джентльмен и супермен
влюбляется в звезду телеэкрана,
хотя, возможно, в прима-балерину,
а, может быть, в соседку по площадке,
короче, в даму стиля «зашибись».
Но у неё любовник – мафиози,
хотя, возможно, секретарь горкома,
а, может быть, фарцовщик и валютчик,
короче, злой и жадный негодяй.
А наш герой решительно настроен
вступить в борьбу за руку и за сердце
избранницы своей, бороться страстно
и победить всё Мировое Зло.
Но дома у него – жена и дети,
ошибка, понимаешь, дней туманной
от пьянства юности и, может быть, в придачу
ещё какой-нибудь родитель-инвалид.
Вот так он связан и со всех сторон обложен
условностями социальной жизни.
Но наш герой сдаваться не намерен,
и либидо на подвиги зовёт.
А гордая красавица капризна,
ей чересчур уютно с негодяем.
Она не хочет потерять от страсти
сомнительной реальные блага.
И наш герой решается на крайность,
чтоб доказать непобедимость страсти.
Он угоняет самолёт секретный,
а, может быть, мятеж на корабле
ракетном поднимает или просто
на Красную выходит площадь… голым.
Становится врагом и диссидентом,
и дома ждёт его сплошной расстрел…
На фоне этой социальной драмы
наш Хлебушкин задумал эпохально,
глобально показать гниенье-разложенье
понятья «развитой социализм».
Ему для завершения работы
не достаёт двух-трёх ходов сюжетных,
эпизодического яркого героя
и около трёх литров алкоголя.
На улице Марата встретив друга,
приняв в разливе на Стремянной «сотку»,
вдруг Хлебушкина осеняет Муза!..
…и, наконец, всё на своих местах.
И он летит домой к своей печатной
машинке с западающей «кавычкой»,
не видя постовых и светофоров…
И не заметив бешеный «КАМАЗ».
Его похоронили очень скромно.
На Южном. По соседству с той аллеей,
где позже слягут все авторитеты.
А следом схоронили и «Сайгон».
Никто не помнит день его последний.
Был каждый пьян потом ещё неделю…
Так кончилась Великая Эпоха.
Как видно, ей герои не нужны.
(1989-1998)
«САЙГОНСКИЙ» БЛЮЗ
(написано на спор за 15 минут)
Владимиру Парфёнову
Без катастроф и без войны,
без панихид и без агоний
погребены, погребены,
погребены в «Сайгоне».
Бродяги, барды и вруны,
барыги, шлюхи и калеки
погребены, погребены,
погребены навеки.
Стакан подпольного вина –
заупокойная молитва.
Сама в себе погребена
кофейная элита.
На лицах – грим. В глазах – темно.
В душе – лишь ненависть друг к другу…
… и разговор давным-давно
идёт по замкнутому кругу.
Театр абсурда – каждый день.
Одна в репертуаре пьеса.
Давно играть актёрам лень,
но нет другого интереса.
… и гибнут целые миры!
Но никому из нас не больно.
Гуманны правила игры:
самоубийство – добровольно.
Среди всемирной тишины
в стеклянно-каменном загоне
погребены, погребены,
погребены в «Сайгоне»…
август 1983
*****
Самые некрасивые женщины ничем
не отличаются от женщин самых красивых.
Тот же простывший ужин при романтической свече,
те же невидимые миру слёзы и сердце в нарывах
от хронических, почти смертельных житейских неудач.
Самые некрасивые женщины, правда, реже рыдают.
Но не щадит ни тех, ни других время – неумолимый палач,
уносящий в вечность крупицы счастья, которые им выпадают.
Самые некрасивые женщины по привычке клянут судьбу,
но ходят на работу и по магазинам, ведут себя так, будто бы ничего не случилось.
Им труднее, чем самым красивым, скрывать свою полноту или худобу.
Но проще молиться, призывая божественную милость
на свой неуютный, пустой и холодный дом.
Такой же, впрочем, как и у записных красавиц.
К ним однажды является некрасивый ангел, а потом
у них рождаются красивые дети. Красивые дети рождаются.
Самые некрасивые женщины вдруг обретают смысл бытия
и улыбаются так ослепительно, что красивым не снилось.
Теперь они могут жить без судорожного вранья,
ради того, чтобы у их детей получилось
всё, что в собственной жизни не удалось… Цветёт равнодушный закат,
в поднебесье курлыкают птицы, на земле клаксонят автомобили.
Да здравствуют самые некрасивые женщины, во имя которых трубят
архангельские трубы! Я хочу, чтобы их любили.
*****
Ты вернулся в свой город, знакомый до боли зубной,
до футбола дворового в тёплый денёк выходной.
Ты вернулся, бродяга, и кругом идёт голова.
Поскорее влезай в ленинградский гремучий трамвай,
поезжай на сиротские, нищенские острова,
где балтийское небо нисходит на землю. Едва
ты прибудешь туда, как узнаешь всё тот же закат.
Те же пары влюблённых на старых скамейках сидят,
тот же ветер с залива и та же весенняя грусть…
Ты вернулся домой, ты всё это учил наизусть.
Чтобы мучиться в дальних краях ностальгией и, вернувшись сюда,
объясниться в любви к этим хмурым пространствам. Сверкает звезда
с ультрамариновой тряпочки местных замшелых небес.
Вифлеемская что ли? Видать, зажигал её бес
мелкий, здешний, который тебя соблазнял иноземьем вчера.
А сегодня, вернувшись, ты вычёркиваешь телефонные номера
из записной. Адресаты уже никогда не прибудут назад.
И ты не заглянешь прошлому в прекрасные серые ласковые глаза.
Тебе предстоит в настоящем не по лжи, не во ржи
над пропастью, а в этом призрачном городе жить.
Жить и хранить в своей памяти секретные адреса,
где ещё звучат твоих мертвецов пронзительные голоса,
где происходит и днём и ночью незримый бой,
в котором одна победительница – сука-любовь.
ПОЧТИ СОНЕТ
Как жалко, что моё существованье
не стало тем же для тебя, чем стало
твоё существованье для меня…
Я в небеса гляжу с такой тоской,
что дохнут пролетающие мухи
и ангелы срываются в пике.
Но в небесах ответа нет на мой извечный
единственный вопрос: ты счастлива?
Боюсь, что на него мне не ответишь
и ты сама. Что остаётся мне?
Я в небо запускаю медный грош,
загадывая решку на удачу.
Быть может, мне сегодня повезёт,
и ты самой себе ответишь «да».
Я тоже стану менее несчастным.
Осень 1998
*****
Люди верят в Магомета,
верят в Будду и Христа.
Только где найти ответа
на вопрос мой, что пристал
к заднице листочком банным?
Где мне отыскать ответ
на вопрос мой окаянный:
«Счастлива Ты или нет?»
*****
Я Вас люблю давно и безуспешно,
как дай Вам Бог другими… Но не даст.
Он, будучи на многое горазд,
не волен подчиняться чувствам нежным.
Но ошибиться просто невозможно:
при свете ночи и во мраке дня
я Вас люблю так сильно, безнадёжно,
как Вы не любите меня.
*****
Мы будем жить в рабочем предместье.
Я – завидный жених, ты – выгодная невеста
С огородом, в котором растёт картошка,
И куда не пускают жука и мошку.
Мы будем жить в кварталах зелёных,
Иногда встречаться под старым клёном.
Обменяемся местными новостями
И разойдемся к своим папе-маме.
Нас будут любить и уважать соседи.
В чаще лесной мы встретим медведей
Имени Шишкина. Они нас не тронут.
Летом пойдём купаться на старый омут.
Будем иногда появляться в свете,
На вечеринках, где все поймут – нам не светит
Быть вместе и даже нежелательно – рядом.
Ты пронзишь не одно мужское сердце взглядом
Волшебных глаз цвета зеленовато-морской лазури.
А мне офицеры будут нервно твердить «покурим?»
И станут у меня выяснять (дебилы),
Когда ты свободна. Ты скажешь: «Милый,
Не нужно быть вместе в одном пространстве…»
И я утоплю по привычке в пьянстве
Бурю, что сотрясает душу,
и твой покой никогда не нарушу.
Мы с тобой никогда не собьёмся с круга,
И станем так странно любить друг друга,
Не приближаясь друг к другу и не удаляясь,
Но вызывая у обывателя зависть.
Ну и пусть он завидует нам, обыватель!
Но в конце концов я буду предатель:
Я напьюсь одуряюще-жаркой водки
И расплачусь в местном сыром околотке
Перед ментами, что и в теплынь и в пургу
Я без тебя прожить не могу…
Но для тебя это безопасно.
Я не стану тебя утомлять напрасно
Коловертью чувств, проживу безнравственно…
Но тебе обещаю: ты будешь счастлива!
*****
Бродишь, пропитанный ядом
весенней ночи Третьего Рима…
Эта женщина – рядом,
только недостижима.
Коснёшься случайным взглядом
и обжигаешь душу.
Эта женщина – рядом,
но ты не способен нарушить
невидимую границу,
что как за пазухой камень.
Эта женщина – птица,
не ухватишь руками.
Взмоет в синее поднебесье,
и поминай как звали…
Эта женщина – песня,
что поют на привале
солдаты в дальнем походе
по чужой стороне враждебной.
Этой женщины нет в природе,
только свет от неё целебный
ловишь холодным рассветом,
а большего и не надо.
Эта женщина – жаркое лето,
испепеляет взглядом.
Плевать на Христа и Будду
с Останкинской телебашни.
Эта женщина – чудо.
Иногда рядом с нею страшно.
Страшно лишиться зренья,
речи, слуха, обонянья, терпенья…
Эта женщина (прочь сомненья!) –
твоё единственное спасенье
в нашем мире человекообразных
и чуждых друг другу зверушек.
Эта женщина – невытравимая язва,
что грызёт твою грешную душу.
Вот и сидишь без любви и ласки,
глотаешь остывший кофе…
Эта женщина-сказка –
твоя естественная Голгофа.
*****
Ежедневная невыносимость разлуки.
Боль продохнуть не даёт ни минутки.
Жизнь обожает такие штуки.
Это её любимые шутки.
Шляешься стылым ночным Петроградом
В поисках сам и не знаешь какого
Смысла. Ну, что тебе (в принципе!) надо
В Летнем Саду в половине второго
Ночи?! Уже схоронили до лета
В дачных сортирах шедевры скульптуры.
Лишь одиноко сидит неодетый
Чугунный гений литературы,
Некогда прописавший навечно
В русской словесности басни Эзопа.
Что ты здесь ищешь? Всё бесконечно
Каждую ночь одинаково. Тропы
Твоих неизменных ночных путешествий
Ведут тебя замкнутым кругом унылым.
Ты не откроешь Америки, вести
Благой не получишь. Зачем же постылым
Кругом бредёшь еженощно, как будто
Кто-то назначил тебя в часовые
Этим роскошным, гниющим, беспутным
Памятникам архитектуры? Живые
В эти часы почивают в покое
В тёплых постелях. Твоё окруженье –
Зыбкие призраки прошлого, кои
Царствуют ночью. Их мельтешенье
Среди превращённых жёлтым, изменным
Светом фонарным в картон декораций
Старых фасадов, впрочем, не менее
Однообразно и скучно, чем акций
Твоих постоянных пустое томленье.
Призраки ведь безобидней, чем мухи
В наших гриппозных кварталах, и приключений
На пятую точку не сыщешь. Не пруха!..
Ах, одиночество! Мёртвую хватку
Твою на ослабишь иронией даже.
Ты обрекаешь на вечную схватку
С самим собой в этом сером простывшем пейзаже
Питерской ночи бессонной. Раздолье
Чёрной тоске, безобразной и нищей.
Из странствий ночных, пропитавшийся болью,
Ты возвращаешься на пепелище
Скомканной жизни, которой когда-то
Мог бы, наверное, даже гордиться.
Ныне себя Неизвестным Солдатом
Чувствуешь в братской могиле; птицей –
Подранком, отбившимся от равнодушной стаи,
Улетевшей на юг; заблудившимся конкистадором
В джунглях… Похоже, рассвета уже не настанет.
Так и останешься вечным полуночным вором
И неудачником. Клочья тепла дармового
Не удержать в коченеющих этих ладонях.
Холод внутри. И никто тебе доброго слова
Не скажет. Ты – одинок. В бесконечной погоне
За ядовитой и злобной химерой успеха
Ты растерял всё, что было возможно.
Былой пересмешник, давно тебе не до смеха.
Давишься воплем отчаянья и осторожно,
И настороженно смотришь вокруг. То ли ночь, то ли день…
Что ты узришь, недотыкомка-воин?
На горизонте неясную тень
Женщины, коей никто не достоин?
Но без неё – пустота, словно выстрел в висок.
Так и живёшь ожиданием призрачной встречи.
Так и шагаешь, то прямо, то наискосок
Замкнутым кругом тоски, что никто не излечит,
Кроме Неё. Недоступной, прекрасной, чужой…
Эрос в обнимку с Танатосом дремлют. Ты – между.
Что остаётся тебе, мой дружок дорогой?
Всей-то и жизни, что эта хромая, слепая, глухая НАДЕЖДА.
*****
Архангелы в трубы воют,
черти поют «Аллилуйю».
(Когда ты была со мною,
я чувствовал, что существую.)
Люд сумасшедший ноет
о потерянном рае. (Когда ты была со мною,
наша хата стояла с краю.)
На развалинах Трои правит балом ненастье…
(Когда ты была со мною,
я был впервые счастлив.)
Дни летят без отбоя,
близкой старостью беспокоя.
(Когда ты была со мною, я был самим собою.)
Жизнь нас матерщиной кроет.
Такому не учат в школе.
(Когда я был рядом с тобою,
я не чувствовал боли.)
Письмо пропитано ядом.
Мёртвый штемпель на белом конверте.
(Когда ты была со мной рядом, я впервые боялся смерти.)
*****
Сколько бурь отшумело…
Столько лет пролетело!..
Я живу очумело:
я забыл твоё тело.
Я забыл непокорно
эту тайну больную.
Я забыл твои формы,
запах, вкус поцелуя.
Я забыл твои очи,
перси, персты, ланиты…
Ты мне снов не взрываешь ночью.
До рассвета сплю как убитый.
Перемножив два беспредела,
результат получаем свежий:
я забыл твоё тело.
Я им больше не брежу.
Не мечусь оголтело
в одиночестве лихорадки.
Я забыл твоё тело,
значит со мной всё в порядке.
Всё как доктор пророчил,
как цыганка напела,
как судачили сволочи…
Я забыл твоё тело.
Даже, если окажемся рядом
по закону Судьбы летальной,
мы не встретимся взглядом,
не столкнёмся случайно.
Разминёмся слегка ошалело
в удушье былого пожара…
Я забыл твоё тело.
Я шагаю другим тротуаром.
В небеса беззаботно и смело
я иду по ступенькам стёртым…
Я забыл твоё тело,
как положено мёртвым.
Осень 2001, Аргентина
СОНЕТ
Даже если барокко, модерн и ампир
погребают меня под своим величьем,
мне не хватает Тебя, чтобы мир
обрёл завершённость. В его обличьи
зияет лакуна, провал, дыра
на месте, что для Тебя Небесным
Синедрионом отведено… Мура –
всё остальное! Одно твоё место
что-то и значит в моей Судьбе.
Красный угол жизненного пространства…
Потому и пишу безответные письма Тебе,
заранее зная, что с траурным постоянством
почта пришлёт мне до боли знакомый ответ:
«Таких адресов и таких адресатов в окрестных Галактиках нет».
24.08.09
*****
В. Ю. Тыминскому
Классический балет
есть пропускной билет
не то, чтоб в Рай, но в те
возвышенные сферы,
где ангелы трубят
и струны теребят,
и только для тебя
поёт хор пионеров.
Классический балет
давно сошёл на нет.
Вагановка теперь –
простая пэтэуха.
Но ты, Тыминский В.
в плешивой голове
хранишь назло молве
присутствие того, классического Духа.
Когда ты танцевал,
зал тихо обмирал.
Аплодисментов шквал
встречал тебя в финале.
Ушедший на покой,
ты маялся тоской
и стал… кинозвездой!
Так, чтоб не забывали.
Лукавый режиссёр
снимает наш позор…
Но на душе поёт
архангельская лира.
И гордо ты сидишь,
сквозь камеру глядишь,
как я читаю стиш
про резвого сатира.
22 декабря 2010
Ad Sigmund Freud
- 1 -
Мне снилось, как мы победили, и у меня на груди –
медаль «За отвагу при штурме Дворца Тирана»…
Кругом – весёлые современники, над головою – салют, а впереди –
кристально светлое будущее, без страха и без обмана.
Мне снилось, как я возвращаюсь с поля битвы домой…
В шинели, пропахшей порохом, заросший окопной щетиной.
Ты встречаешь меня на пороге и… господибожемой!..
поначалу даже не веришь, что твоего мужчину
не размололо в фарш лихорадкой лихих атак,
не вмазало в сизую грязь свинцовой пургой артобстрела.
Только пряный вкус поцелуя на зачерствевших устах
и возвращает к жизни забывшее ласки тело…
Мне снилось, как мы занимаемся любовью, а не войной
под стрёкот цикад, а не «мессеров», истово, упоённо,
зная, что нынче у Смерти – нескончаемый выходной…
…и потому не страшно быть бесстыже влюблённым.
Не страшно бродить по городу, где больше нет баррикад
и слепые глазницы окон не грозят тебе снайперской пулей.
Не страшно даже смеяться, шутить и валять дурака.
Ведь за это тебя Трибунал не распнёт на электростуле.
Мне снилось, как я с тобой дольше века счастливым живу…
…вот только не вижу в зеркале своего отраженья…
Я проснулся в липкой тревоге и вспомнил, что наяву
мы потерпели на той войне сокрушительное пораженье.
Сентябрь 2010
- 2 -
Я не был знаком с Командором. Он не был моим командиром.
Поэтому скрещивать шпаги с грядущим исходом летальным
по поводу чести супружней, тем более – чести мундира,
нам повода не было даже, не то, что причины глобальной…
Я не был знаком с Дон Гуаном, смазливым столичным плэйбоем,
не видел, как он источает харизму брутального мачо.