Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

НОВЫЙ ПЛАТОН. ДИАЛОГ О ДЕКАДАНСЕ



А:Большевики любили декаданс.

Б: Простите, что?

А: Стиль, понимаете, модерн. Изгибы линий

плавные. Болезненный и пышный декор

интерьеров и так далее. Пальто

носил их лидер чёрное и длинное,

свойственное боле человеку

искусства, чем политику. В домах

они селились, где мансарды и подвалы

свивались в бесконечный лабиринт…

Б: Простите, но мне кажется, с ума

схожу я (или Вы, быть может)…

А: Ах, едва ли

стоит обращать внимание на это. Изнутри

их партия была феерией Уайльда:

интриги, тайные пороки и надлом

страстей безумных. Одинокие всегда,

их юноши хранили комплекс Чайлда

Гарольда и заигрывать со Злом

Мировым считали доблестью.

Б: Тогда

позвольте возразить Вам. Почему

большевики, встав у кормила власти,

искусство отдали Малевичу и прочим

сторонникам квадратов?

А: Сквозь тюрьму

и каторгу пройдя, они страдали страстью

конспирации. Поэтому-то ночью,

а не при свете солнца свой переворот

Октябрьский разыграли. Они так старались

свою изломанность укрыть от посторонних глаз!

Б: Позвольте, но в рядах большевиков герой

быть должен хоть один публичный!

А: Малость

преуменьшаете Вы героизм партийных масс!

Свой декаданс не трусили нести

в народ не одиночки, но отряды!

Возьмём ЧК: дизайн из чёрной кожи

и спирта с кокаином – чем не стиль

модерн?! Ну, а нарком Дзержинский, взглядом

испепелявший вражеские рожи,

а в профиль иллюстрировавший Гёте –

известный образ Мефистофеля – чем он

не декадент?! Иль, может быть, Вы не согласны?

Б: Нет, нет! Вы столь логичны… Да-с, в работе

любой теоретической (теперь я убеждён!)

можно обнаружить столь неясные

и смутные фрагменты, что до их

стилистики не дописаться даже самым

изысканным и изощрённым классикам

литературы. Я согласен, для своих

сторонников большевики писали

сплошную декадентщину…

А: К тому же пластикой

особой отличались их вожди в речах:

акцент, картавость, обороты страстные

и поэтически-тавтологические. Всех

слушающих голоса ввергали в страх

или в восторг. Но не были напрасною

тратой времени. Большевиков успех

ждал на ниве и политики, и этики…

Б: А также, согласитесь, и в эстетике. Они

диктовали мировые моды больше полстолетия.

Все эти кожанки, все эти митинги, все эти ки-

нематографические штучки. В наши дни

сплошной компьютерной агрессии отметим,

что виртуальная реальность – ерунда

(бесспорно!) по сравнению с утопией,

которой бредили во сне и наяву

большевики. Своим дизайном навсегда

они преобразили ход земной истории!

А: Так, значит, Вы согласны – естеству

их декадентства возражать бессмысленно?

А «век серебряный» - всего лишь генеральная

и провалившаяся напрочь репетиция?

Её участникам талантов не хватило, или с мыслями

собраться не успели… Ведь повальное

увлеченье кокаином и амбиции

творческие совместимы крайне редко.

Для революции нужны бойцы железные.

В противном случае получится Лидваль

какой-нибудь изнеженный иль совершенно ветхий

Мандельштак и Пастернам. Но бездны! Бездны…

Б: Да, я согласен с Вами. Пусть слова

мои покажутся кому-то дикой дерзостью

или бестактностью… Пусть даже – просто глупостью.

Но ныне я сторонник Ваш на все

сто процентов. Никакой антисоветской мерзостью

не пошатнуть позиций наших! Скупостью

доказательств нас не попрекнуть. На все-

охватность наших истин мы не станем

претендовать. Но интересней так,

как мы – объединить в одном лице

марксизм и декаданс. Игра на грани

фола, но однажды на устах

чьих-то побывав, она в конце

концов (идея эта) выйдет в массы.

А там, как говорил Некрасов, «знай работай, да не трусь».

Глядишь, и новый взгляд на древность

большевистскую вдруг победит…

А: С рабочим классом,

что овладеет декадансом, нашу Русь

мы перестроим, вызывая ревность

и грусть у всех авангардистов мира.

Ну, и пущай себе, унылые, грустят…

Б: А мы устроим звонкий пир модерна.

Страстей болезненных размах – на всех волнах эфира!

Изгиб, надлом и асимметрия – во всех страстях!

Любая прямота – отныне просто скверна!

А: Да здравствует коктейль «Дзержинский» - кокаин

со спиртом пополам! Верней не сыщешь теста

для декадентов всех времён и стран!

Б: Да здравствует товарищ Троцкий, что свои

взгляды изложил в совместных манифестах

с Андре Бретоном! И финальное «ура!»

всем тем, кто волю партии крепил

к восстанию (в конечном счёте – к власти),

сидя в особняке Кшесинской – балерины,

чей нрав разнузданный известен был

всей России. Спроецировались страсти

эротические в дело, что мужчины

настоящие взвалили на свои крутые,

но изнеженные плечи декадентов.

И победили! Скромно и со вкусом.

А: Давайте, напоследок скажем хором: мы в России

на декадансе выросли. Без всяких сантиментов

мы верим только нашим извращённым чувствам!

(дуэтом)

Он жил, он жив, непобедим и транс-

национален – большевистский декаданс!

Ура! Банзай! Браво! Бис!..

(дальнейшее тонет в долго неумолкающей овации зала)

13-16 января 1999

 

 

*****

 

Это просто сырой атлантический климат, озябшие сумерки…

Синева к синеве проливается в небо Нева.

Это просто усталость в висках телефонным отрывистым зуммером,

и ещё этот старый мотив… Да вот только не вспомнить слова.

Петроградом простывшим кружит позабытая песенка,

и сознанье больное старинной тоской бередит.

Распиваешь вино в захламлённом парадном на лесенке

и выходишь в пустой переулок, не зная, что ждёт впереди.

По унылым туманным проспектам бессмысленно шляешься,

ошалело заглядываешь в рыбьи глаза фонарей,

беззаботной весёлости встречных людей удивляешься

и не можешь понять, что их так веселит в сентябре.

К бывшей Знаменской выйдешь дворами промозглыми, стылыми

там, где каменный ангел венчает пижонский фасад.

Он второе столетие машет промокшими крылами

и не может, бедняга, подняться назад в небеса.

Оттого и хранит-бережёт эту мокрую скучную улицу,

вдоль которой звучит заунывный старинный мотив.

Да вот только не вспомнить слова, не помогут случайные умницы

в забегаловке с водкой дешёвой, хотя все пути

приведут тебя только сюда, чтоб отдать дань ментальности

и согреться в компаньи таких же печальных людей.

Наступает осенняя долгая ночь, время с привкусом лёгкой летальности,

полусонной и призрачной, как весь этот град в моросящем дожде.

Ты плывёшь как Харон бесконечными лужами в кутерьму своей дальней окраины,

и мотивчик, прилипший к гортани, увозишь за горизонт.

Он измучил тебя. Ах, о чём это он? О беде, о раскаянье,

о грехах твоих давних? Ох, уж мне этот мёртвый сезон!

Ох, уж эта паскудная ржавая осень балтийская!

Время свадеб безумных и скорбных скупых похорон.

Для чего ты терзаешь продрогшую душу дождями и жёлтыми листьями?

Для чего ты звучишь сверебящим мотивом со всех невозможных сторон?

Запираешься в доме пустом и холодном от всего бела света,

и от музыки этой пронзительной как дождевая вода.

Только вдруг понимаешь, что просто окончилось лето, окончилось лето,

как поют в этой песенке древней… и не будет его никогда.

 

СОНЕТ СНА

Мне приснился город моей мечты…

Там были магриттовские улицы, эшеровские дома.

Там стояли башни со шпилями дурманящей высоты.

Там можно было легко, ненавязчиво сойти с ума.

 

Там хотелось остаться навеки и просто жить,

растить детей, жевать на ужин холодные котлеты,

наблюдать с ажурных мостов затейливые миражи,

в обнимку с любимой встречать закаты-рассветы.

 

Там не было полицейских (там они не нужны),

но были весёлые люди, граждане неизвестной страны,

которые сидели в кафе-шантанах и днём и ночью…

 

Там было всё, что угодно измученной душе.

Даже в далёком предместье был рай в шалаше.

Там не было только Тебя… Потому я вернулся в своё одиночество.

 

18.03.05

 

 

*****

 

 

Наша повесть, мой друг, грустна…

За окном завьюжила вечность.

В доме – чай, табак, тишина,

да ещё электричество свечек

в шестьдесят. Лет четыреста то-

му назад их хватало для зала.

Но сегодня межзвёздный простор

нашей меленькой кухни, пожалуй,

освещён недостаточно. И

не то, чтобы контур предмета

расплывался, но мыслям моим

не хватает для ясности света.

Ты – звезда, я – звезда… нет, не то…

Как услышал поэт, со звездою

говорит звезда… (Нет, постой!

Я скажу.) Мы – молчим. Для обоих

это тягостно, и голова

распухает непроизнесённой

истиной… А говоришь слова, –

получается только звоном

фальши. Странная это игра-с,

милый друг: есть блеф-с, нету фарта-с.

Наша жизнь – не театр, но преферанс,

где мы все – игроки и карты.

Где всё дело в масти и величине.

Не способна спасти случайность.

(Да проститься юродство сей речи мне!

Это – следствие боли молчанья.)

И теперь, по прошествии долгих лет,

наконец признаемся прямо:

я, увы, лишь черви(о)вый валет,

ты, мой друг, – пикОвая дама…

Да к тому же – ни джокеров, ни козырей.

Стало быть, ни душой, ни телом…

За окном иностранный ветер Борей

кружит, кружит российской метелью.

В общем… значит… да нет, ерунда…

Боги, боги! Свету мне, свету!..

Мы же были счастливы! И Бог дай

повторить кому-нибудь эту

нашу повесть!.. В извилинах – полный разбой.

Ну, да ладно, друг мой, подытожим…

Для начала сложим меня с тобой,

а потом на молчанье умножим,

на года разделим… Плюс миражи,

плюс погода и… Ноль – в сумме.

Просто ангел в метели кружил, кружил,

простудился и умер.

 

Январь 1985

MIRAGE…

 

Мы будем жить в рабочем предместье.

Я – завидный жених, ты – выгодная невеста

С огородом в котором растёт картошка,

И куда не пускают жука и мошку.

Мы будем жить в кварталах зелёных,

Иногда встречаться под старым клёном.

Обменяемся местными новостями

И разойдемся к своим папе-маме.

Нас будут любить и уважать соседи.

В чаще лесной мы встретим медведей

Имени Шишкина. Они нас не тронут.

Летом пойдём купаться на старый омут.

Будем иногда появляться в свете,

На вечеринках, где все поймут – нам не светит

Быть вместе и даже нежелательно – рядом.

Ты пронзишь не одно мужское сердце взглядом

Волшебных глаз цвета зеленовато-морской лазури.

А мне офицеры будут нервно твердить «покурим?»

И станут у меня выяснять (дебилы),

Когда ты свободна. Ты скажешь: «Милый,

Не нужно быть вместе в одном пространстве…»

И я утоплю по привычке в пьянстве

Бурю, что сотрясает душу,

и твой покой никогда не нарушу.

Мы с тобой никогда не собьёмся с круга,

И станем так странно любить друг друга,

Не приближаясь друг к другу и не удаляясь,

Но вызывая у обывателя зависть.

Ну и пусть он завидует нам, обыватель!

Но в конце концов я буду предатель:

Я напьюсь одуряюще-жаркой водки

И расплачусь в местном сыром околотке

Перед ментами, что и в теплынь, и в пургу

Я без тебя прожить не могу…

Но для тебя это безопасно.

Я не стану тебя утомлять напрасно

Коловертью чувств, проживу безнравственно…

Но тебе обещаю: ты будешь счастлива!

Осень 1998

СОНЕТЫ ПОСТОРОННЕГО

(малый венок)

 

Сонет всё о том же

 

Изъято то ребро не из меня…

В который раз твержу себе печально,

судьбу комедиантскую кляня.

Хотя известно было изначально,

 

что амплуа любовника – не мой

удел, и надобно смириться.

Возлюбленных счастливых видеть лица

без зависти и, будто бы немой,

 

молчать пред Ней. И даже перед Музой.

Но скучно в поддавки играть с Судьбой.

Я взялся воевать с самим собой…

 

…и побеждён. Счастливого союза

не заключить в несчастном этом мире,

где неизбежно дважды два – четыре.

 

Сонет Джоконды

 

Где неизбежно дважды два – четыре,

там все Джоконды – только дважды два.

Для их разгадки подойдут слова,

Что можно видеть на стене в сортире.

 

Да, это грустно. Можно долго охать

и горевать. Но в этом плюс такой:

улыбка всё же растравляет похоть,

и потому не сгинул род людской.

 

И потому весною полон город

беременных Джоконд. Но видит Бог,

твою загадку разгадать не смог

 

никто! И Леонардо, гордый

своим величьем, от бессилья плакал

не то, что разгадать – запечатлеть загадку.

 

Сонет разгадки

 

Не то, что разгадать – запечатлеть загадку,

что в линиях и красках, что в словах –

задача непосильного порядка…

как бабушка моя сказала б, дело швах!

 

И мудрой бабушке, наверно, можно верить…

Но до неё ещё заметил Архимед,

что невозможного на этом свете – нет.

Нужна лишь точка… Для открытия Америк

 

души такая точка – взгляд.

Гляжу уже который год подряд

в твои глаза. В них отражается звезда.

 

Осталось только вычислить, какая.

Я разлюблю тебя, как только разгадаю.

И это будет скоро!.. Никогда…

 

Сонет времён

 

И это будет скоро... Никогда

так ясно я не ощущал года,

текущие неведомо куда…

Материальный мир альтернативы

 

не оставляет. Станешь ты седа,

красивых внуков шустрая орда

тебя осадит, и забудешь навсегда

о чудаке счастливо-несчастливом.

 

Лицо в морщинах. Ссохся бюст. Обвис живот.

Не отыскать былых красот.

Но, что страшней всего, – улыбки прежней нет!

 

И, материализм в тоске отбросив,

прошу, и сам своей пугаюсь просьбы:

храни её Господь от долгих лет!

 

Сонет молитвы

 

Храни её Господь от долгих лет,

гноящих плоть и душу! Сделай чудо!

Как всё же гениален был Иуда,

Христу вручивший литерный билет

 

в бессмертие! Банального сюжета

не повторяя, ты её от всех невзгод

старенья охрани! От моего сонета

жестокого. А также от

 

всех опасностей, действительных и мнимых,

от коих все хотят спасти любимых!

А если ты, Господь, силён не шибко

 

на чудеса, хотя бы сделай вид!..

Меня ж, хранимая тобой, её улыбка

от всех трагедий мира охранит.

 

Сонет прощания

 

От всех трагедий мира охранит

пускай не поцелуй янтарных губ, но

(без дрожи не могу, а с дрожью трудно

проговорить) ответный жар ланит…

 

Пускай не мне… Но с искренностью чувства.

Да, мне сегодня до бесстыдства грустно.

Ну, ладно… Пусть грядущему ему

твой каждый поцелуй, как таинство причастья!

 

Ты будешь счастлива. Хотя бы потому,

что кто-то должен быть под этим солнцем счастлив!

На этом всё. Но жаждет видеть зал

 

в конце спектакля койку или плаху…

Для жаждущих добавлю: шли б вы… к Аллаху!

Теперь я всё сказал.

 

 

Сонет P.S.

 

Теперь я всё сказал. Возврата нет.

А если вдруг решишь, что бил на жалость,

то вот тебе последний мой сонет.

В нём то, что всё же где-то там ещё осталось.

 

Ты знаешь, что… не думай обо мне.

Я… это… существо мужского пола.

А как нас учат и семья, и школа, –

мужик не пропадёт у нас в стране.

 

Я буду жить… Наверно, в средней полосе.

Не гениальный, а такой, как все.

Писать. Работать. А потом – умру. Три дня –

 

по мне поминки и, как водится, – забвенье.

Лишь в небе смутным эхом сожаленье:

«…изъято то ребро не из меня…»

 

Май 1984

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЭЛЕГИЯ

В этом городе серых, тягучих и мутных дождей,

там, где Купчино – пуп сиротливой и плоской Земли,

я живу, как живу, без идей и блядей, ни герой, ни злодей…

Рядовой обыватель, который красивые корабли,

уходящие в дальние страны, всегда провожает с тоской,

потому что привязан навеки к коварному genius loci.

В маяте городской перепутались заупокой

и во здравие этого края. Цинично-жестокий

местный гений в этой неразберихе житья

на чухонских болотах гнилых продолжает себе волонтёров

вербовать среди аборигенов, уставших уже от вранья

про чудесную Нью-Вавилонскую башню, а также среди гастролёров,

что приехали строить её, и сегодня на каждом углу

Петроградки иль Невского я наблюдаю застывших

неофитов с открытыми ртами, сражённых этой полу-

призрачной красотой – сотни тысяч Колумбов, открывших

не Америку, нет, Новый Свет. Что поблизости, в Старом, но как-то

то ли ярче, то ли теплей, то ли просто иной, как на Марсе.

В общем, здесь – эпидемия, каждый третий – больной. Отрицать эти факты

не решается даже статистика. Как в банальнейшем трагифарсе,

я живу среди этого грустного смеха и радостных слёз,

запивая привычный балтийский невнятный невроз

крепким кофе или чем-нибудь более крепким.

Среди Lexus’ов и Mercedes’ов (такая фигня!)

заблудившимся в нашей эпохе героем минувшего дня

я шатаюсь по улицам в белой футболке и кепке.

Правда, нету значка ГТО у меня на груди,

но тимуровцем-рецидивистом готов я бежать впереди

патриотов замшелого этого края куда-нибудь на баррикады.

Только вот ведь загвоздка – в окрестностях нет баррикад.

А куда-то отсюда мотать ради неких условных услад

оголтелой борьбы за какое-то «правое дело»… Такое мне надо?

Мне хватает пространства вдоль вялотекущей Невы,

чтобы жить, как живу, не ломая своей головы

над проблемою неразрешимой, как нам обустроить Россию.

Я живу, потому что мне нравится жить. Не ворочаться в тесном гробу,

а на Марсовом Поле каком-нибудь лиходейку-Судьбу

славословить и благодарить за то, что я просто бессилен

этот город сумбурный покинуть. Однажды попавший сюда,

я привязан навеки к нему (по-другому сказать – навсегда,

то есть, всё-таки до ненавистного тесного гроба).

И, бродя по следам пресловутых петровских ботфорт,

я в душе ощущаю какой-то волшебный комфорт.

Депрессивное низкое небо из цинка мою не терзает утробу.

Не влечёт к суициду тяжёлый липучий туман.

А хрущобное Купчино – только настырный обман

утомлённого зренья шедевров архитектуры.

Тридцать лет пролетели как тридцать коротких декабрьских дней…

Я их прожил, паря над Невой, не пуская в болото корней.

Но куда-то отсюда бежать, от такой декадансной натуры?..

Раньше было низ-з-з-зя!, а сегодня мне попросту – лень.

Я стою на красивом мосту, наблюдая как призрачный серенький день

вылупляется где-то над Ладогой из облаков фиолетовой ночи.

Мне не нужно от этого города ласки, наград, вообще ничего.

Потому что я знаю, как дважды четыре, моё естество и его естество

пребывают в гармонии и равновесии. Что ещё нужно чернорабочим

наших смутных времён виртуальных фальшивых чудес?

Где блондинку от знойной брюнетки (дери меня бес!)

отличить невозможно, спасибо мсье PHOTOSHOP’у!

Где раскосый товарищ с далёкой Янцзы, оседлав Internet,

шлёт в режиме on-line револьцьонный горячий привет

чернокожему брату куда-нибудь в сердце Европы.

Не по мне эта Матрица! Я у Ростральных колонн

вопиющей архаикой местности взят в неизбежный полон

и прикован невидимой цепью к сырому пространству

меж Песками и Верфью Адмиралтейской. За мной с высоты

Петропавловки бдит круглосуточный ангел, а ниже – среди суеты

проходных подворотен и шумных проспектов – меня стерегут с постоянством

здешней влажности воздуха, нет, не агенты постылых властей,

но фантомы минувшего, кто населяет затей-

ливый этот пейзаж изобильно и бескорыстно.

На кого их покину? Кого им терзать без меня?

В декорациях этих мы стали родней, чем родня.

Я судом самой высшей инстанции приговорён до последнего дня

слушать пушки игрушечной гулкий полуденный выстрел.

А потом, в эпилоге, который (увы!) неминуем, как осенью – дождь,

я, ужавшись до веса нетленной души и пытаясь унять слабонервную дрожь

в голосе, попрошу у того, Кого НЕТ, как твердят атеисты,

разрешенья вернуться сюда, в край несбывшейся горькой мечты,

где на тихой окраине Центра есть дом, а в дому этом – Ты.

Мне при жизни заказан был вход в твои двери, а ныне астральным туристом

я смогу приходить к тебе тайно, как ночью в музей.

Перестану делить населенье на милых врагов и заклятых друзей

и наймусь добровольцем к Гавриле в небесное войско,

чтоб хранить и беречь тех, кто дорог, от всяческих бед,

чтоб из Мира Иного тебе посылать регулярный привет

от беспутного ангела… но чудотворного свойства.

*****

Алексею Штерну

 

Мужчины всегда возвращаются к старым своим женщинам,

не внемля совету поэта «не возвращаться к былым

возлюбленным…» Они приходят однажды увенчанные

разочарованьями и на висках белым-

бело. Они стоят тихие, словно щенки побитые,

плечом подпирая облезлый косяк двери.

Замученные инфарктами, геморроями, тромбофлебитами,

уже не злоупотребляющие и бросившие курить.

Их некогда гордые лица избороздили морщины.

Их некогда крепкие души – в ранах житейской тщеты.

Сирые и неприкаянные стоят в дверях мужчины

и держат в руках по привычке не нужные уже цветы.

За окнами бредит погодой безоблачной бабье лето,

по улицам молодые любовники бредут, распахнув плащи.

Нестарые старые женщины ждали так долго мгновения этого,

что сил уже не осталось простить своих старых мужчин.

Над крышами пляшет старого танго мотивчик изношенный,

в дымке окраин плывёт равнодушный закат.

Отставные подруги, двоюродные жёны, любовницы брошенные,

нестарые старые женщины на старых мужчин глядят.

Глядят на мужчин отстрадавшие, выплаканные, окаменевшие

глаза убиенных красавиц, сгоревших соломенных вдов.

Им трудно узнать в этих дряблых, близоруких и облысевших

железобетонных героев своих счастливых годов.

Молча в глаза друг другу глядят две судьбы бессмысленные…

Шалый сентябрь нежит округу, забыв про дожди.

Бегут молодые любовники, старое танго насвистывая.

У них на душе – безоблачно, и всё ещё впереди.

А у любовников старых всё в прошлом, всё уже пройдено.

Светел сентябрьский вечер, и не надо искать причин.

Нестарые старые женщины, единственные, как Родина,

не простят, но помилуют старых своих мужчин.

Ибо это – сентябрь, бабье лето – не осень постылая.

И до зимы остаётся ещё немножечко лет.

Нестарые старые женщины старых мужчин помилуют…

… и всех нас помилует кто-то, которого нет.

 

 

ЯНВАРСКИЙ ГРАЖДАНИН

А. Генералову-младшему

 

Когда трещит мороз так, что оглохнуть можно,

и кажется, что ты – в ночи совсем один,

не лезь в петлю тоски, но вспомни осторожно,

что бродит где-то здесь Январский Гражданин.

 

Январский Гражданин – не призрак, не исчадье

ада, не болезненного бреда мёрзлый плод.

Он бродит где-то здесь в печали и досаде,

что для него – январь, а для других господ –

 

один сплошной апрель или июль уютный.

Январский Гражданин – грустнее января.

Он обречён бродить и помнить поминутно,

что для него – январь, и власть календаря –

 

тотальна. Изменить её не в силах даже

законный Президент. Январский Гражданин

скитается в ночи, в студёном антураже

гранитно-мраморном среди тоскливых льдин

 

искусственного города, который (скоро

уже три века как!) пустынный пейзаж

будоражит дерзостью своих просторов

архитектурных… Императорская блажь

 

сотворила всё, что нам мозолит зренье,

Весь этот шик-модерн для праздничных картин.

А мы обречены продрогнуть здесь. Но мненье

есть, что несчастней всех - Январский Гражданин.

 

Мы доживём январь, преодолеем плавно

февраль и март, а там – глядишь, уже тепло…

А он здесь – навсегда. Ему самодержавно

определён предел, который, как назло,

 

один сплошной мороз да ночь длинною в сутки.

Январский Гражданин клянёт свой тяжкий рок

и воет на Луну, как из собачьей будки

из наших тесных, тёмных улиц. Водосток,

 

забитый льдом, в ответ гудит протяжным эхом.

вибрирует труба, где не был трубочист

уже лет сто, утробным гулом… Не до смеха

прохожим в этот час. Им кажется, что свист

 

метели и концерт из этих завываний

разнообразных им – угроза от больной

столицы отставной, чьё вечное призванье –

устрашать имперских подданных. Домой

 

они бегут бегом, шепча друг другу в страхе:

«Январский Гражданин! Январский Гражданин…»

а он бредёт в тоске, как осуждённый к плахе,

и плачет оттого, что как всегда – один.

 

Он не желает зла ни местным, ни туристам.

Его судьба – блюсти законы января.

Он никого пугать не хочет, просто чисто

автоматически ревёт и скулит, благодаря

 

январским холодам. Попробуй по морозу

прошляться месяцок! И не один кретин

тебе не принесёт классическую розу (!!!!!!)

за то, что ты всегда - Январский Гражданин.

 

За то, что ты опять – в кипении метели

бессменным часовым нас сторожишь впотьмах.

Январский Гражданин, ворочаясь в постели,

я об одном прошу – не дай тебе с ума

 

сойти среди зимы Господь (иль кто там – вместо)!

Январский Гражданин, в простудной кутерьме

вьюжащих дней-ночей единственное место,

которое никто занять бы не посмел –

 

твоё! И ты – один из нас его достоин.

Тебя не взять с собой. Ты – на посту. А жаль…

Спасибо, что ты есть, непобедимый воин –

Январский Гражданин! Прощай! Уже февраль

 

Влезает в календарь. Отважного солдата

я встречу через год, - прибавится седин…

А ныне в прошлое тебя уводят безвозвратно.

«Пройдемте, гражданин Январский Гражданин!..»

 

 

АПОКРИФ

… и обратил в вино. Таких чудес
он мог наделать сотню в сутки, и не важно
для кого. Однако доверяй, но проверяй.
Я многих видел фокусников, каждый
себя считал единственным. И в Рай
навряд ли был допущен после смерти.
Обман есть грех. А этот назорей…

(пропущено)

… безропотно взошёл на крест
и умер. Пошло и банально. Даже
Иуда (тот, что написал донос на смех
всем остальным) был попросту обескуражен.
Из нас он жаждал Чуда больше всех.
А в результате – назорей прибит
к кресту и помирает от жары и жажды…
А мог бы продолжать свои гастроли. Вид

имел, хоть и потрёпанный, но важный,
значительный. На площадях ему
верили без оговорок, глядя
на фокусы с едой. Свою суму
он наполнял монетами не ради
наживы. Но искусства ради. Он
был артистом прирождённым. Неприятно,
что всё так гнусно кончилось. Закон
не различает злых и добрых, только виноватых
и невиновных. Если б не донос
этот, сочинённый как бы в шутку,
возможно, научил бы нас Христос
кудесничать… На рынках это жутко
доходно. Мы без ремесла теперь
печально бродим по вонючей Иудее…

(пропущено)

… похитим из гробницы
и похороним по-людски. Он заслужил
нашей благодарности, хотя бы, наконец…
Пускай профессия его основана на лжи,
он с нами честен был и добр, как Отец.
Мы память сохраним о нём, если Господь
грехи не покарает наши. Может быть, мы даже верим
искренне, что был он Чудотворцем… Плоть
свою мы сами истерзаем…

(финал утерян)

ПОЭМА БЕЗ НАЗВАНИЯ

 

Ах, зачем ты жратву мне приносишь, дружок, бутерброды, кефир и сырковую массу? Принеси-ка мне лучше тетрадку в кружок и зелёных чернил для 4-го класса. Напишу я поэму о нашем житье, об огромном дурдоме, где мы – пациенты, об огромной тюрьме, где сидим по статье «за измену отчизне»… Шуршит кинолентой заскорузлое время, эпоха тоски, щекотливый пролог нового тыщелетья. Выходить на свободу – пока не с руки, но сидеть за решёткой не греет – не светит. Вот и маемся в нашей палате шизо посреди дураков и различных маньяков. Подглядеть бы на волю, хотя бы в глазок от дверного замка… Но увидишь собаку, что снаружи, как Цербер, наш мир бережёт, и ещё пограничника в новом мундире. Выходить на такую свободу народ не желает и смутно скучает о мире, где нам было всё ясно. Где строили БАМ и по карточкам чай получали и водку. А какой-нибудь Рейг’н получал по зубам за дремучие звёздные войны. Подлодки патрулировали вражеские берега, и на все мировые столицы ракеты точно целились. А в газетах мела пурга отчётных докладов. Нечитабельные газеты помогали тогда победить дефицит туалетной бумаги. В такой обстановке добывали шахтёры свой антрацит и собирали оружейники снайперские винтовки. А на праздники был ритуальный набор: демонстрация – утром, салат «оливье» – за обедом, после водки – на кухне суровый мужской разговор, как Россию нам обустроить, не поперхнувшись бредом одинокого СМИ под названием «Правда», где правды, увы, ни на грош. В этих душных беседах рождались идеи Свободы, от которой мы прячемся ныне, и нас не найдёшь днём с огнём. Мы всем 150-миллионным народом ныне – во внутренней эмиграции, где-нибудь в сериалах бразильских или в пелевинских романах. Мы пытаемся честно отыскать свой собственный путь в светлое будущее, которое без обмана. Но пока в ответ получаем лишь за обманом обман. Давно живём в сплошном виртуальном пространстве. Давно разучились держать пошире карман и топим свою тоску в феерическом пьянстве. Так что нечего делать на зарешёченном свете, дружок. Я в дурдоме пою отдыхающим массам… Приноси мне скорее тетрадку в кружок и зелёных чернил для 4-го класса!

 

 

ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ

 

Памяти «Сайгона»…

 

Писатель Хлебушкин выходит из «Сайгона».

Кругом шумит неугомонный Невский.

Панель цветёт присутствием блондинок.

Весенний воздух мнёт троллейбус-технократ.

 

На всех углах торгуют лимонадом

и чепухою кооперативной.

Но Хлебушкин проходит равнодушно

и отрешённо мимо этих благ.

 

Его сознанье не волнуют массы

нервозно разнаряженных сограждан.

Девятый месяц в творческом запое

вынашивает Хлебушкин роман.

 

Роман про то, как капитан разведки,

хотя, возможно, и футбольной сборной,

а, может быть рыболовецкой шхуны,

короче – джентльмен и супермен

 

влюбляется в звезду телеэкрана,

хотя, возможно, в прима-балерину,

а, может быть, в соседку по площадке,

короче, в даму стиля «зашибись».

 

Но у неё любовник – мафиози,

хотя, возможно, секретарь горкома,

а, может быть, фарцовщик и валютчик,

короче, злой и жадный негодяй.

 

А наш герой решительно настроен

вступить в борьбу за руку и за сердце

избранницы своей, бороться страстно

и победить всё Мировое Зло.

 

Но дома у него – жена и дети,

ошибка, понимаешь, дней туманной

от пьянства юности и, может быть, в придачу

ещё какой-нибудь родитель-инвалид.

 

Вот так он связан и со всех сторон обложен

условностями социальной жизни.

Но наш герой сдаваться не намерен,

и либидо на подвиги зовёт.

 

А гордая красавица капризна,

ей чересчур уютно с негодяем.

Она не хочет потерять от страсти

сомнительной реальные блага.

 

И наш герой решается на крайность,

чтоб доказать непобедимость страсти.

Он угоняет самолёт секретный,

а, может быть, мятеж на корабле

 

ракетном поднимает или просто

на Красную выходит площадь… голым.

Становится врагом и диссидентом,

и дома ждёт его сплошной расстрел…

 

На фоне этой социальной драмы

наш Хлебушкин задумал эпохально,

глобально показать гниенье-разложенье

понятья «развитой социализм».

 

Ему для завершения работы

не достаёт двух-трёх ходов сюжетных,

эпизодического яркого героя

и около трёх литров алкоголя.

 

На улице Марата встретив друга,

приняв в разливе на Стремянной «сотку»,

вдруг Хлебушкина осеняет Муза!..

…и, наконец, всё на своих местах.

 

И он летит домой к своей печатной

машинке с западающей «кавычкой»,

не видя постовых и светофоров…

И не заметив бешеный «КАМАЗ».

 

Его похоронили очень скромно.

На Южном. По соседству с той аллеей,

где позже слягут все авторитеты.

А следом схоронили и «Сайгон».

 

Никто не помнит день его последний.

Был каждый пьян потом ещё неделю…

Так кончилась Великая Эпоха.

Как видно, ей герои не нужны.

(1989-1998)

 

 

«САЙГОНСКИЙ» БЛЮЗ

(написано на спор за 15 минут)

Владимиру Парфёнову

 

 

Без катастроф и без войны,

без панихид и без агоний

погребены, погребены,

погребены в «Сайгоне».

 

Бродяги, барды и вруны,

барыги, шлюхи и калеки

погребены, погребены,

погребены навеки.

 

Стакан подпольного вина –

заупокойная молитва.

Сама в себе погребена

кофейная элита.

 

На лицах – грим. В глазах – темно.

В душе – лишь ненависть друг к другу…

… и разговор давным-давно

идёт по замкнутому кругу.

 

Театр абсурда – каждый день.

Одна в репертуаре пьеса.

Давно играть актёрам лень,

но нет другого интереса.

 

… и гибнут целые миры!

Но никому из нас не больно.

Гуманны правила игры:

самоубийство – добровольно.

 

Среди всемирной тишины

в стеклянно-каменном загоне

погребены, погребены,

погребены в «Сайгоне»…

август 1983

 

*****

Самые некрасивые женщины ничем

не отличаются от женщин самых красивых.

Тот же простывший ужин при романтической свече,

те же невидимые миру слёзы и сердце в нарывах

от хронических, почти смертельных житейских неудач.

Самые некрасивые женщины, правда, реже рыдают.

Но не щадит ни тех, ни других время – неумолимый палач,

уносящий в вечность крупицы счастья, которые им выпадают.

Самые некрасивые женщины по привычке клянут судьбу,

но ходят на работу и по магазинам, ведут себя так, будто бы ничего не случилось.

Им труднее, чем самым красивым, скрывать свою полноту или худобу.

Но проще молиться, призывая божественную милость

на свой неуютный, пустой и холодный дом.

Такой же, впрочем, как и у записных красавиц.

К ним однажды является некрасивый ангел, а потом

у них рождаются красивые дети. Красивые дети рождаются.

Самые некрасивые женщины вдруг обретают смысл бытия

и улыбаются так ослепительно, что красивым не снилось.

Теперь они могут жить без судорожного вранья,

ради того, чтобы у их детей получилось

всё, что в собственной жизни не удалось… Цветёт равнодушный закат,

в поднебесье курлыкают птицы, на земле клаксонят автомобили.

Да здравствуют самые некрасивые женщины, во имя которых трубят

архангельские трубы! Я хочу, чтобы их любили.

 

 

*****

Ты вернулся в свой город, знакомый до боли зубной,

до футбола дворового в тёплый денёк выходной.

Ты вернулся, бродяга, и кругом идёт голова.

Поскорее влезай в ленинградский гремучий трамвай,

поезжай на сиротские, нищенские острова,

где балтийское небо нисходит на землю. Едва

ты прибудешь туда, как узнаешь всё тот же закат.

Те же пары влюблённых на старых скамейках сидят,

тот же ветер с залива и та же весенняя грусть…

Ты вернулся домой, ты всё это учил наизусть.

Чтобы мучиться в дальних краях ностальгией и, вернувшись сюда,

объясниться в любви к этим хмурым пространствам. Сверкает звезда

с ультрамариновой тряпочки местных замшелых небес.

Вифлеемская что ли? Видать, зажигал её бес

мелкий, здешний, который тебя соблазнял иноземьем вчера.

А сегодня, вернувшись, ты вычёркиваешь телефонные номера

из записной. Адресаты уже никогда не прибудут назад.

И ты не заглянешь прошлому в прекрасные серые ласковые глаза.

Тебе предстоит в настоящем не по лжи, не во ржи

над пропастью, а в этом призрачном городе жить.

Жить и хранить в своей памяти секретные адреса,

где ещё звучат твоих мертвецов пронзительные голоса,

где происходит и днём и ночью незримый бой,

в котором одна победительница – сука-любовь.

 

ПОЧТИ СОНЕТ

Как жалко, что моё существованье

не стало тем же для тебя, чем стало

твоё существованье для меня…

Я в небеса гляжу с такой тоской,

что дохнут пролетающие мухи

и ангелы срываются в пике.

Но в небесах ответа нет на мой извечный

единственный вопрос: ты счастлива?

Боюсь, что на него мне не ответишь

и ты сама. Что остаётся мне?

Я в небо запускаю медный грош,

загадывая решку на удачу.

Быть может, мне сегодня повезёт,

и ты самой себе ответишь «да».

Я тоже стану менее несчастным.

 

 

Осень 1998

 

 

*****

Люди верят в Магомета,

верят в Будду и Христа.

Только где найти ответа

на вопрос мой, что пристал

к заднице листочком банным?

Где мне отыскать ответ

на вопрос мой окаянный:

«Счастлива Ты или нет?»

 

 

*****

Я Вас люблю давно и безуспешно,

как дай Вам Бог другими… Но не даст.

Он, будучи на многое горазд,

не волен подчиняться чувствам нежным.

 

Но ошибиться просто невозможно:

при свете ночи и во мраке дня

я Вас люблю так сильно, безнадёжно,

как Вы не любите меня.

 

 

*****

Мы будем жить в рабочем предместье.

Я – завидный жених, ты – выгодная невеста

С огородом, в котором растёт картошка,

И куда не пускают жука и мошку.

Мы будем жить в кварталах зелёных,

Иногда встречаться под старым клёном.

Обменяемся местными новостями

И разойдемся к своим папе-маме.

Нас будут любить и уважать соседи.

В чаще лесной мы встретим медведей

Имени Шишкина. Они нас не тронут.

Летом пойдём купаться на старый омут.

Будем иногда появляться в свете,

На вечеринках, где все поймут – нам не светит

Быть вместе и даже нежелательно – рядом.

Ты пронзишь не одно мужское сердце взглядом

Волшебных глаз цвета зеленовато-морской лазури.

А мне офицеры будут нервно твердить «покурим?»

И станут у меня выяснять (дебилы),

Когда ты свободна. Ты скажешь: «Милый,

Не нужно быть вместе в одном пространстве…»

И я утоплю по привычке в пьянстве

Бурю, что сотрясает душу,

и твой покой никогда не нарушу.

Мы с тобой никогда не собьёмся с круга,

И станем так странно любить друг друга,

Не приближаясь друг к другу и не удаляясь,

Но вызывая у обывателя зависть.

Ну и пусть он завидует нам, обыватель!

Но в конце концов я буду предатель:

Я напьюсь одуряюще-жаркой водки

И расплачусь в местном сыром околотке

Перед ментами, что и в теплынь и в пургу

Я без тебя прожить не могу…

Но для тебя это безопасно.

Я не стану тебя утомлять напрасно

Коловертью чувств, проживу безнравственно…

Но тебе обещаю: ты будешь счастлива!

*****

Бродишь, пропитанный ядом

весенней ночи Третьего Рима…

Эта женщина – рядом,

только недостижима.

 

Коснёшься случайным взглядом

и обжигаешь душу.

Эта женщина – рядом,

но ты не способен нарушить

 

невидимую границу,

что как за пазухой камень.

Эта женщина – птица,

не ухватишь руками.

 

Взмоет в синее поднебесье,

и поминай как звали…

Эта женщина – песня,

что поют на привале

 

солдаты в дальнем походе

по чужой стороне враждебной.

Этой женщины нет в природе,

только свет от неё целебный

 

ловишь холодным рассветом,

а большего и не надо.

Эта женщина – жаркое лето,

испепеляет взглядом.

 

Плевать на Христа и Будду

с Останкинской телебашни.

Эта женщина – чудо.

Иногда рядом с нею страшно.

 

Страшно лишиться зренья,

речи, слуха, обонянья, терпенья…

Эта женщина (прочь сомненья!) –

твоё единственное спасенье

 

в нашем мире человекообразных

и чуждых друг другу зверушек.

Эта женщина – невытравимая язва,

что грызёт твою грешную душу.

 

Вот и сидишь без любви и ласки,

глотаешь остывший кофе…

Эта женщина-сказка –

твоя естественная Голгофа.

 

 

*****

 

Ежедневная невыносимость разлуки.

Боль продохнуть не даёт ни минутки.

Жизнь обожает такие штуки.

Это её любимые шутки.

Шляешься стылым ночным Петроградом

В поисках сам и не знаешь какого

Смысла. Ну, что тебе (в принципе!) надо

В Летнем Саду в половине второго

Ночи?! Уже схоронили до лета

В дачных сортирах шедевры скульптуры.

Лишь одиноко сидит неодетый

Чугунный гений литературы,

Некогда прописавший навечно

В русской словесности басни Эзопа.

Что ты здесь ищешь? Всё бесконечно

Каждую ночь одинаково. Тропы

Твоих неизменных ночных путешествий

Ведут тебя замкнутым кругом унылым.

Ты не откроешь Америки, вести

Благой не получишь. Зачем же постылым

Кругом бредёшь еженощно, как будто

Кто-то назначил тебя в часовые

Этим роскошным, гниющим, беспутным

Памятникам архитектуры? Живые

В эти часы почивают в покое

В тёплых постелях. Твоё окруженье –

Зыбкие призраки прошлого, кои

Царствуют ночью. Их мельтешенье

Среди превращённых жёлтым, изменным

Светом фонарным в картон декораций

Старых фасадов, впрочем, не менее

Однообразно и скучно, чем акций

Твоих постоянных пустое томленье.

Призраки ведь безобидней, чем мухи

В наших гриппозных кварталах, и приключений

На пятую точку не сыщешь. Не пруха!..

Ах, одиночество! Мёртвую хватку

Твою на ослабишь иронией даже.

Ты обрекаешь на вечную схватку

С самим собой в этом сером простывшем пейзаже

Питерской ночи бессонной. Раздолье

Чёрной тоске, безобразной и нищей.

Из странствий ночных, пропитавшийся болью,

Ты возвращаешься на пепелище

Скомканной жизни, которой когда-то

Мог бы, наверное, даже гордиться.

Ныне себя Неизвестным Солдатом

Чувствуешь в братской могиле; птицей –

Подранком, отбившимся от равнодушной стаи,

Улетевшей на юг; заблудившимся конкистадором

В джунглях… Похоже, рассвета уже не настанет.

Так и останешься вечным полуночным вором

И неудачником. Клочья тепла дармового

Не удержать в коченеющих этих ладонях.

Холод внутри. И никто тебе доброго слова

Не скажет. Ты – одинок. В бесконечной погоне

За ядовитой и злобной химерой успеха

Ты растерял всё, что было возможно.

Былой пересмешник, давно тебе не до смеха.

Давишься воплем отчаянья и осторожно,

И настороженно смотришь вокруг. То ли ночь, то ли день…

Что ты узришь, недотыкомка-воин?

На горизонте неясную тень

Женщины, коей никто не достоин?

Но без неё – пустота, словно выстрел в висок.

Так и живёшь ожиданием призрачной встречи.

Так и шагаешь, то прямо, то наискосок

Замкнутым кругом тоски, что никто не излечит,

Кроме Неё. Недоступной, прекрасной, чужой…

Эрос в обнимку с Танатосом дремлют. Ты – между.

Что остаётся тебе, мой дружок дорогой?

Всей-то и жизни, что эта хромая, слепая, глухая НАДЕЖДА.

*****

 

 

Архангелы в трубы воют,

черти поют «Аллилуйю».

(Когда ты была со мною,

я чувствовал, что существую.)

 

Люд сумасшедший ноет

о потерянном рае.
(Когда ты была со мною,

наша хата стояла с краю.)

 

На развалинах Трои
правит балом ненастье…

(Когда ты была со мною,

я был впервые счастлив.)

 

Дни летят без отбоя,

близкой старостью беспокоя.

(Когда ты была со мною,
я был самим собою.)

 

Жизнь нас матерщиной кроет.

Такому не учат в школе.

(Когда я был рядом с тобою,

я не чувствовал боли.)

 

Письмо пропитано ядом.

Мёртвый штемпель на белом конверте.

(Когда ты была со мной рядом,
я впервые боялся смерти.)

 

*****

 

Сколько бурь отшумело…

Столько лет пролетело!..

Я живу очумело:

я забыл твоё тело.

 

Я забыл непокорно

эту тайну больную.

Я забыл твои формы,

запах, вкус поцелуя.

 

Я забыл твои очи,

перси, персты, ланиты…

Ты мне снов не взрываешь ночью.

До рассвета сплю как убитый.

 

Перемножив два беспредела,

результат получаем свежий:

я забыл твоё тело.

Я им больше не брежу.

 

Не мечусь оголтело

в одиночестве лихорадки.

Я забыл твоё тело,

значит со мной всё в порядке.

 

Всё как доктор пророчил,

как цыганка напела,

как судачили сволочи…

Я забыл твоё тело.

 

Даже, если окажемся рядом

по закону Судьбы летальной,

мы не встретимся взглядом,

не столкнёмся случайно.

 

Разминёмся слегка ошалело

в удушье былого пожара…

Я забыл твоё тело.

Я шагаю другим тротуаром.

 

В небеса беззаботно и смело

я иду по ступенькам стёртым…

Я забыл твоё тело,

как положено мёртвым.

 

Осень 2001, Аргентина

СОНЕТ

 

Даже если барокко, модерн и ампир

погребают меня под своим величьем,

мне не хватает Тебя, чтобы мир

обрёл завершённость. В его обличьи

 

зияет лакуна, провал, дыра

на месте, что для Тебя Небесным

Синедрионом отведено… Мура –

всё остальное! Одно твоё место

 

что-то и значит в моей Судьбе.

Красный угол жизненного пространства…

Потому и пишу безответные письма Тебе,

заранее зная, что с траурным постоянством

 

почта пришлёт мне до боли знакомый ответ:

«Таких адресов и таких адресатов в окрестных Галактиках нет».

 

24.08.09

*****

В. Ю. Тыминскому

Классический балет

есть пропускной билет

не то, чтоб в Рай, но в те

возвышенные сферы,

 

где ангелы трубят

и струны теребят,

и только для тебя

поёт хор пионеров.

 

Классический балет

давно сошёл на нет.

Вагановка теперь –

простая пэтэуха.

 

Но ты, Тыминский В.

в плешивой голове

хранишь назло молве

присутствие того, классического Духа.

 

Когда ты танцевал,

зал тихо обмирал.

Аплодисментов шквал

встречал тебя в финале.

 

Ушедший на покой,

ты маялся тоской

и стал… кинозвездой!

Так, чтоб не забывали.

 

Лукавый режиссёр

снимает наш позор…

Но на душе поёт

архангельская лира.

 

И гордо ты сидишь,

сквозь камеру глядишь,

как я читаю стиш

про резвого сатира.

 

22 декабря 2010

Ad Sigmund Freud

- 1 -

 

Мне снилось, как мы победили, и у меня на груди –

медаль «За отвагу при штурме Дворца Тирана»…

Кругом – весёлые современники, над головою – салют, а впереди –

кристально светлое будущее, без страха и без обмана.

 

Мне снилось, как я возвращаюсь с поля битвы домой…

В шинели, пропахшей порохом, заросший окопной щетиной.

Ты встречаешь меня на пороге и… господибожемой!..

поначалу даже не веришь, что твоего мужчину

 

не размололо в фарш лихорадкой лихих атак,

не вмазало в сизую грязь свинцовой пургой артобстрела.

Только пряный вкус поцелуя на зачерствевших устах

и возвращает к жизни забывшее ласки тело…

 

Мне снилось, как мы занимаемся любовью, а не войной

под стрёкот цикад, а не «мессеров», истово, упоённо,

зная, что нынче у Смерти – нескончаемый выходной…

…и потому не страшно быть бесстыже влюблённым.

 

Не страшно бродить по городу, где больше нет баррикад

и слепые глазницы окон не грозят тебе снайперской пулей.

Не страшно даже смеяться, шутить и валять дурака.

Ведь за это тебя Трибунал не распнёт на электростуле.

 

Мне снилось, как я с тобой дольше века счастливым живу…

…вот только не вижу в зеркале своего отраженья…

Я проснулся в липкой тревоге и вспомнил, что наяву

мы потерпели на той войне сокрушительное пораженье.

Сентябрь 2010

- 2 -

Я не был знаком с Командором. Он не был моим командиром.

Поэтому скрещивать шпаги с грядущим исходом летальным

по поводу чести супружней, тем более – чести мундира,

нам повода не было даже, не то, что причины глобальной…

 

Я не был знаком с Дон Гуаном, смазливым столичным плэйбоем,

не видел, как он источает харизму брутального мачо.

Поэтому, встретив красавиц, ушибленных злюкой-Судьбою,

я не понимал откровенно, о чём они горестно плачут.

 

Я не был знаком с Донной Аней, не падал, сражённый гипнозом

её блядовито-невинного, то есть фатального взгляда.

Поэтому фото в кармане и в сердце свербящей занозы

с собой не таскал по просторам уютного местного Ада.

 

Так что ж меня мучит ночами навязчивая босхиада:

истошной воздушной тревогой – предсмертные вопли Гуана,

а следом – шаги Командора как пушечная канонада,

дробящая мозг на микроны… и сдавленный хрип Донны Анны…

 

Я вижу пейзаж после битвы: зенитками рваные тучи,

копчёные холмики танков, ошмётки ушедших в нирвану

гвардейцев и в грязном окопе сожжённый фугасом поручик,

сгребая кишки, заклинает в бреду “Je t’aime, Donna Anna!..”

 

Я в бездне кошмара тону, как утюг в глубине океана.

И нет ни врача, ни пилюли – избавить себя от химеры…

Но слышу опять этот шёпот горячечный “Oh! I Love You, Donna Anna!..”

И вдруг пропадает желанье вернуться в реальные сферы.

 

И вот уже сам заклинаю с надеждою лишь на Аллаха:

“Amore! Amore!.. Amore…” Кому это? Сам не пойму…

Хотите – меня упакуйте в смирительную рубаху.

Хотите – сажайте в тюрьму.

Свой сон не отдам никому!..

 

17-18 октября 2010

- 3 -

Вы помните, герцог? Конечно, Вы всё это помните…

Был волглый октябрь, и сизая морось над площадью.

Горела свеча. Наши тени метались по комнате.

И били копытами нетерпеливые лошади.

 

Мы брали с собой только самое необходимое.

Война есть война. Эта штука не из приятных.

Избавив от лишних ранений, мы не попрощались с любимыми,

поскольку тогда уже знали, что нам не вернуться обратно.

 

Вы помните, герцог, как мы прорывались к священному городу?

В атаке слепой безнадёжно теряя убитыми

юнцов-юнкеров, что успели нам стать по-сыновнему дороги…

…и рвались снаряды, и пули свистели, и лошади били копытами.

 

Вы помните, как поклялись мы остаться свободными,

с последним патроном в стволе забираясь по трапу покатому?

И чайки орали над морем, и выли гудки пароходные,

и таяла на горизонте Отчизна проклятая.

 

Конечно, Вы помните нищие наши скитания,

продрогших мансард тараканы, таксистские ночи бессонные,

заморских земель чехарда, где без разницы – сука-Италия,

скабрезная Франция или Америка самовлюблённая…

 

Мы были везде чужаки, продолжая войну свою вечную

с уродами, модой, погодой и даже Природой.

Мы выжили в бурях столетия, суть сохранив человечую.

Ну, вычеркнешь разве такое из генного кода!?

 

Пускай это было давно, в половине двадцатого…

С тех пор поменялся наш глобус, смешались все греки/варяги.

Но мы оловянными так и остались солдатами,

живыми по той лишь причине, что не изменили присяге.

 

29 октября 2010

Памяти О.М.

 

 

Чудак? Наверное, чудак…

Бездомный пасынок Вселенной.

Увы, не одолеть никак

бессмертным Духом плоти бренной

 

О чём с улыбкой палача,

блеснувши фиксой золотою,

тебе Отечество-Сучан

с последней скажет прямотою.

 

И не спасёт никчёмный дар

извлечь из примусного быта

Элладу вечную, когда

у ангелов затылки бриты.

 

Когда старушкою кривой

горит свеча у изголовья

и спит по волчьему конвой,

напившийся не-волчьей кровью.

 

Один исход – благословить

Гомера, нищету, отраву

надежды с привкусом любви

и безнадёжную Державу…

 

И, оттирая злой мазут

эпохи речью златотканой,

стать мраморным бельмом в глазу

стального истукана.

9 ноября 2010

Памяти О.М.(2)

 

Один еврей на свете жил,

плюгаво-худосочный.

Но он поэтом гордым был,

писал такие строчки:

 

мол, не увижу Федры я

в театре, во старинном,

поскольку нынче мне, друзья,

грозят этапом длинным…

 

Нет, не друзья грозят, а тот

хромой кремлёвский горец,

кто злой мечтой одной живёт –

закончить разговорец,

 

кто курит трубку и легко

державу матом кроет,

кто эту суку-Сулико

душил своей рукою.

 

Он грозно крутит рыжий ус

Советского Союза.

Но если ты вошёл во вкус

служенья нежным Музам,

 

так разве кончишь разговор?

Ведь это же – работа.

Пускай над головой топор,

в руке – перо, и всё тут.

 

А на столе горит свеча,

и строки рвутся-льются…

Да только ждёт тебя Сучан,

и палачи смеются:

 

смотри, браток, каков жидок!

А ну-ка, три-четыре,

давай пархатого в толчок,

мочи его в сортире!

 

Но и оттуда, из глубин

воняющего Ада,

он прохрипит, собакин сын,

то, что хрипеть не надо…

 

…и станет тихо на Земле,

так тихо, что услышим,

как сукой воет во Кремле

усатый шышел-мышел.

 

А конопатое мурло

дрожит, как сизый студень,

и залил пот его чело,

и весь – как хрен на блюде,

 

и с мясом вырванный звонок

в виске – смертельной раной…

Так получается Пророк

бессмертнее Тирана.

25 ноября 2010

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.