РАССКАЗЫ ОБ ОТЦЕ АРСЕНИИ

«Прекратите сие»

…Отец Арсений, в прошлом Стрельцов Петр Андреевич, а сейчас «зек» — заключенный № 18376 — попал в лагерь полгода тому назад и за это время понял, как и все живущие здесь, что отсюда никогда не выйти.

На спине, шапке и рукавах был нашит лагерный номер — 18376, что делало его похожим, как и всех заключенных, на «человека-рекламу».

…Отец Арсений был постоянным барачным «дневальным», колол около барака дрова и носил их охапками к барачным печам.

«Господи! Иисусе Христе, Сыне Божий! Помилуй мя грешного», — беспрерывно повторял он, совершая свою работу.

Дрова были сырые и мёрзлые, кололись плохо. Топора или колуна в зону не давали, поэтому кололи поленья деревянным клином, загоняемым в трещину другим поленом.

Холода стояли страшные, заключённые сильно мёрзли на работах, обмораживались, приходя в барак после работы, буквально валились с ног. Умирало много, барак постоянно обновлялся.

Трудно было всем. Все вставали, уходили на работу и приходили с работы озлобленные и вечно голод­ные, а тут еще при раздаче хлеба заключенные отнимали его друг у друга. На второй день к вечеру произошла в бараке драка из-за хлеба не на жизнь, а на смерть. Сначала началась кулачная драка, а потом в ход пошли поленья, а некоторые уголовники достали ножи. В лагере они запрещались, их постоянно ис­кали, беспрерывно обыскивали заключенных, но почти никогда ножи не находили.

Ранили одного военного, некоторым тяжело повредили головы. Уголовники бьют жестоко, одолевают полити­ческих, кругом льётся кровь. Отец Арсений бро­сился к Сазикову и стал просить: «Помогите! По­могите, Иван Александрович! Режут людей. Кровь кругом. Господом Богом прошу вас, остановите! Вас послушают!»

Сазиков засмеялся и сказал: «Меня-то послу­шают, ты вот своим Богом помоги! Смотри! Твое­го Авсеенкова Иван Карий сейчас прирежет. Дво­их-то уже уложил. Бог твой, поп, ух как далёк!»

Смотрит отец Арсений — кровь на людях, крики, ругань, стоны, и так все это душу переполнило болью за страдания людей, что, подняв руки свои, он пошёл в самую гущу свалки и голосом ясным и громким сказал: «Именем Господа повелеваю — прекратите сие. Уймитесь!» И положив на всех крестное знамение, тихо произнес: «Помогите раненым», и пошёл к своим нарам.

Стоит весь какой-то озаренный и словно ниче­го не слышит и не видит. Не слышит, как кладут у выхода из барака мёртвых, помогают раненым. Стоит и, уйдя в себя, молится.

Тихо стало в бараке, только слышно, как люди укладываются на нары и стонет тяжело раненный. Сазиков подошёл к отцу Арсению и сказал:

«Простите меня, отец Арсений. Усомнился я в Боге-то, а сейчас вижу — есть Он. Страшно даже мне. Великая сила дана тому, кто верит в Него. Простите меня, что смеялся над вами!»

Дня через два, придя с работы, подошёл Авсеенков к отцу Арсению и сказал: «Спасибо Вам! Спас­ли Вы меня, спасли! Бесконечно Вы в Бога верите, и я, смотря на Вас, тоже начинаю понимать, что есть Он».

Жизнь в бараке шла размеренно. Одни заклю­ченные приходили в барак и, прожив в нём недолго, ложились в мерзлую землю, другие приходили им на смену.

Воровство хлеба прекратилось, а если и слу­чалось, то уголовники крепко учили своих за это.

Отец Арсений работал по бараку, сильно уставал, истощение организма, как у всех заключённых, было предельным, но держался и духом не падал.

В бараке, населённом самыми разными людь­ми по своим характерам, жизни и настроениям, и при этом людьми, обречёнными на смерть, из­мученными и поэтому озлобленными и ожесточён­ными, отец Арсений стал для очень многих связую­щим и сближающим началом, смягчающим тяжесть лагерной жизни.

Добротой своей, тёплым ласковым словом со­гревал он многим душу, и для каждого из них находил он необ­ходимое только этому человеку слово, и оно про­никало в душу, помогало жить, заставляло наде­яться на лучшее, вело к совершению добра.

Рассказы об отце Арсении

Спешите делать добро

Время шло. Зима окончилась, и наступила весна. Болеть и умирать заключенных стало всё больше и больше. Цинга охватила почти всех, лагерная больница переполнилась, люди лежали в бараках.

Отец Арсений совершенно ослаб, но свои обязанности по бараку выполнял. Сильно потеплело, было слякотно, сыро, барак приходилось топить так же часто, как и зимой, чтобы не отсырели стены и вещи.

Истощённый, еле передвигающийся, отец Арсений по-прежнему помогал людям, всем, кому мог, и его помощь несла необыкновенное внутреннее тепло людям. Помогал без просьб — подходил, оказывал помощь и молча уходил, не ожидая благодарности.

Барак уже не топили, и отца Арсения из-за преклонного возраста и слабости здоровья на тяжелые работы не посылали, а оставили убирать барак, территорию вокруг него и чистить выгребные ямы.

Отец Арсений стал сильно уставать, еле-еле справлялся с уборкой барака, и, видя это, заключённые помогали ему. Держался он одной молитвой. Знающим его казалось временами, что живёт он не в лагере, а где-то далеко-далеко, в каком-то особом, одному ему известном, светлом мире. Бывало, работает, губы беззвучно шепчут слова молитвы, и вдруг он радостно и как-то по-особенному светло улыбнется и станет озаренным, и чувствуется, что сразу прибавится в нем сила и бодрость. Но никогда это внутренне углубленное его состояние не мешало ему видеть трудности окружающих его людей и стремиться помочь им.

Люди верующие, общаясь с ним, видели, что душа о. Арсения как бы вечно пребывала на молитвенном служении в храме Божием, вечно стремилась раствориться в стремлении творить добро.

Оказывая помощь человеку, отец Арсений не размышлял, кто этот человек и как он отнесется к его помощи. В данный момент он видел только человека, которому нужна помощь, и он помогал этому человеку. Думали когда-то заключённые, что он заискивает, ждёт благодарности. Оказалось, не то.

Большинство понимало его. Изменился барак по отношению к отцу Арсению. Многие люди находили спокойствие и в какой-то мере примирялись с жизнью в лагере, глядя на жизнь отца Арсения.

Уголовники защищали отца Арсения и относились к нему уважительно — по-своему. Если кто-либо из вновь пришедших заключённых пытался обидеть его, то давали понять, что за это могут избить. Было довольно много случаев, когда уголовники прибегали к духовной помощи отца Арсения, они понимали и видели, что он не избегал и не сторонился их, как другие заключённые. Самое главное, отец Арсений никого не боялся.

«Где двое или трое собраны во имя мое»

В одну из зим поступил с этапа в барак юноша лет двадцати трех, студент, осужденный на двадцать лет. Молодой, плохо понимавший, что с ним произошло, попав в лагерь, он сразу столкнулся с уголовниками. Одет он был хорошо, не износился еще по этапам, увидели его уголовники во главе с Иваном Карим и решили раздеть. Сели в карты играть на одежду студента. Все видят, что разденут его, а сказать никто ничего не может. Молчи, не вмешивайся. Вмешался — зарежут.

Те из заключённых, кто долго по лагерям скитался, знали, что если на их одежду играют, сопротивляться нельзя — смерть.

Иван Карий всю одежду с парня выиграл, подошел к нему и сказал: «Снимай, дружок, барахлишко-то».

Ну и началось. Парня Алексеем звали, не понял сначала ничего, думал, смеются, не отдаёт одежду. Иван Карий решил для барака «комедию» поставить, стал с усмешкой ласково уговаривать, а потом бить начал. Алексей сопротивлялся, но уже теперь барак знал, что парень будет избит до полусмерти, а может быть, и забит насмерть, но «концерт» большой будет.

Затаились, молчат все, а Иван Карий бьёт и распаляется. Алексей пытается отбиться, да где там, кровь ручьём по лицу течёт. Уголовники для смеха на две партии разделились, и одна Алексея подбадривает.

Отец Арсений во время «концерта» этого дрова около печей укладывал в другом конце барака и начала не видел, а тут подошёл к крайней печке и увидел, как Карий студента Алёшку насмерть забивает. Алексей уже только руками закрывается, в крови весь, а Карий озверел и бьёт, и бьёт. Конец парню.

Отец Арсений дрова молча положил перед печью, и спокойно пошёл к месту драки, и на глазах изумленного барака схватил Карего за руку, тот удивлённо взглянул и потом от радости даже взвизгнул. Отец Арсений традицию нарушил, в драку ввязался. Да за это полагалось прирезать! Ненавидел Карий отца Арсения, но не трогал, барака боялся, а тут законный случай сам в руки идёт.

Бросил Карий Алёшку бить и проговорил: «Ну, поп, обоим вам конец, сперва студента, а потом тебя».

Заключённые растерялись. Вступись, все уголовники как один поднимутся. Карий нож откуда-то достал и бросился к Алёшке.

Что случилось? Никто толком понять не мог, но вдруг всегда тихий, ласковый и слабый отец Арсений выпрямился, шагнул вперёд к Карему и ударил его по руке, да с такой силой, что у того нож выпал из руки, а потом оттолкнул Карего от Алексея. Качнулся Карий, упал и об угол нар разбил лицо, и в этот момент многие засмеялись, а отец Арсений подошёл к Алексею и сказал: «Пойди, Алёша, умойся, не тронет тебя больше никто», и, будто бы ничего не случилось, пошёл укладывать дрова.

Опешили все. Карий встал. Уголовники молчат, поняли, что Карий свое «лицо потерял» перед всем бараком.

Кто-то кровь по полу ногой растер, нож поднял. У Алёшки лицо разбито, ухо надорвано, один глаз совсем закрылся, другой багровый. Молчат все. Не сдобровать теперь отцу Арсению и Алексею, прирежут уголовники. Обязательно прирежут.

Случилось, однако, иначе. Уголовники поступок отца Арсения расценили по-своему, увидев в нём человека смелого и, главное, необыкновенного. Не побоялся Карего с ножом в руках, которого боялся весь барак. Смелость уважали и за смелость по-своему любили. Доброту и необыкновенность отца Арсения давно знали. Карий к своему лежаку ушёл, с ребятами шепчется, но чувствует, что его не поддерживают, раз сразу не поддержали.

Прошла ночь. Утром на работу пошли, а отец Арсений делами по бараку занялся: топит печи, убирает, грязь скребёт.

Вечером заключенные пришли с работы, и вдруг перед самым закрытием барака влетел с несколькими надзирателями начальник по режиму.

«Встать в шеренгу!» — заорал сразу. Вскочили, стоят, а начальник пошёл вдоль шеренги, дошёл до отца Арсения и начал бить, а Алексея надзиратели из шеренги выволокли.

«За нарушение лагерного режима, за драку попа 18376 и Р281 в холодный карцер № 1, на двое суток без еды и воды», — крикнул начальник.

Донёс Карий, а это среди уголовников считалось самым последним, позорным делом.

Карцер № 1 — небольшой домик, стоящий у входа в лагерь. В домике было несколько камер-одиночек и одна камера на двоих с одним узким лежаком, вернее — доской шириною сантиметров сорок. Пол, стены лежака были сплошь обиты листовым железом. Сама камера была шириной не более трёх четвертей метра, длиной два метра.

Мороз на улице тридцать градусов, ветер, дышать трудно. На улицу выйдешь, так сразу коченеешь. Поняли заключённые барака — смерть это верная. Замёрзнут в карцере часа через два. Наверняка замёрзнут. При таком морозе в этот карцер не посылали, при пяти-шести градусах, бывало, посылали на одни сутки. Живыми оставались лишь те, кто все двадцать четыре часа прыгал на одном месте. Перестанешь двигаться — замерзнешь, а сейчас минус тридцать. Отец Арсений старик, Лёшка избит, оба истощены.

Потащили обоих надзиратели. Двое заключенных из строя вышли и обратились к начальнику: «Гражданин начальник! Замёрзнут на таком морозе, нельзя их в этот карцер, умрут там». Надзиратели наподдали обоим так, что от одного барака до другого очумелыми летели.

Иван Карий голову в плечи вобрал и чувствует, что не жилец он в бараке, свои же за донос убьют.

Привели отца Арсения и Алексея в карцер, втолкнули. Упали те, разбились, кто обо что. Остались в темноте. Поднялся Арсений и проговорил: «Ну! Вот и привел Господь вдвоем жить. Холодно, холодно, Алёша. Железо кругом». За дверью громыхал засов, щёлкал замок, смолкли голоса и шаги, и в наступившей тишине холод схватил, сжал обоих. Сквозь узкое решётчатое окно светила луна, и её молочный свет слабо освещал карцер.

«Замёрзнем, отец Арсений, — простонал Алексей. — Из-за меня замёрзнем. Обоим смерть, надо двигаться, прыгать, и все двое суток. Сил нет, весь разбит, холод уже сейчас забирает. Ноги окоченели. Так тесно, что и двигаться нельзя. Смерть нам, отец Арсений. Это не люди! Правда? Люди не могут сделать того, что сделали с нами. Лучше расстрел!»

Отец Арсений молчал. Алексей пробовал прыгать на одном месте, но это не согревало. Сопротивляться холоду было бессмысленно. Смерть должна была наступить часа через два-три, для этого их и послали сюда.

«Что вы молчите? Что вы молчите, отец Арсений?» — почти кричал Алексей, и, как будто пробиваясь сквозь дремоту, откуда-то издалека прозвучал ответ:

«Молюсь Богу, Алексей!»

«О чем тут можно молиться, когда мы замерзаем?» — проговорил Алексей и замолчал.

«Одни мы с тобой, Алеша! Двое суток никто не придет. Будем молиться. Первый раз допустил Господь молиться в лагере в полный голос. Будем молиться, а там воля Господня».

Холод забирал Алексея, но он отчетливо понял, что сходит с ума отец Арсений: тот, стоя в молочной полосе лунного света, крестился и вполголоса что-то произносил.

Руки и ноги окоченели полностью, сил двигаться не было. Замерзал. Алексею всё стало безразлично.

Отец Арсений замолк, и вдруг Алексей услышал отчетливо произносимые отцом Арсением слова и понял — это молитва.

В церкви Алексей был один раз из любопытства. Бабушка когда-то его крестила. Семья неверующая, или, вернее сказать, абсолютно безразличная к вопросам религии, не знающая, что такое вера. Какая могла быть здесь вера?

Сквозь оцепенение, сознание наступающей смерти, боль от побоев и холода сперва смутно, но через несколько мгновений отчетливо стали доходить до Алексея слова: «Господи Боже! Помилуй нас грешных. Многомилостиве и Всемилостиве Боже наш, Господи Иисусе Христе, многия ради любве сшел и воплотился еси, яко да спасеши всех. По неизреченной Твоей милости спаси и помилуй нас и отведи от лютыя смерти, ибо веруем в Тя, яко Ты еси Бог наш и Создатель наш...» И полились слова молитвы, и в каждом слове, произносимом отцом Арсением, лежала глубочайшая любовь, надежда, упование на милость Божию и незыблемая вера.

Алексей стал вслушиваться в слова молитвы. Вначале смысл их смутно доходил до него, было что-то непонятное, но чем больше холод охватывал его, тем отчётливее осознавал он значение слов и фраз. Молитва охватывала душу спокойствием, уводила от леденящего сердце страха и соединяла со стоящим с ним рядом стариком — отцом Арсением.

«Господи Боже наш Иисусе Христе! Ты рекл еси пречистыми устами Твоими, когда двое или трое на земле согласятся просить о всяком деле, дано будет Отцом Моим Небесным, ибо где двое или трое собраны во Имя Мое, там и Я посреди них...» И Алексей повторял: «...дано будет Отцом Моим Небесным, ибо где двое или трое собраны во Имя Мое, там и Я посреди них...»

Холод полностью охватил Алексея, всё застыло в нём. Лежал ли, сидел на полу или стоял, он не сознавал. Все леденело. Вдруг наступил какой-то момент, когда карцер, холод, оцепенение тела, боль от побоев, страх исчезли. Голос отца Арсения наполнял карцер. Да карцер ли? «Там Я посреди них». «Кто же может быть здесь? Посреди нас? Кто?» Алексей обернулся к отцу Арсению и удивился. Все кругом изменилось, преобразилось. Пришла мучительная мысль: «Брежу, конец, замерзаю».

Карцер раздвинулся, полоса лунного света исчезла, было светло, ярко горел свет, и отец Арсений, одетый в сверкающие белые одежды, воздев руки вверх, громко молился. Одежды отца Арсения были именно те, которые Алексей видел на священнике в церкви.

Слова молитв, читаемые отцом Арсением, сейчас были понятны, близки, родственны — проникали в душу. Тревоги, страдания, опасения ушли, было желание слиться с этими словами, познать их, запомнить на всю жизнь.

Карцера не было, была церковь. Но как они сюда попали и почему еще кто-то здесь, рядом с ними? Алексей с удивлением увидел, что помогали еще два человека, и эти двое тоже были в сверкающих одеждах, и горели необъяснимым белым светом. Лиц этих людей Алексей не видел, но чувствовал, что они прекрасны.

Молитва заполнила все существо Алексея, он поднялся, встал с отцом Арсением и стал молиться. Было тепло, дышалось легко, ощущение радости жило в душе. Все, что произносил отец Арсений, повторял Алексей, и не просто повторял, а молился с ним вместе.

Казалось, что отец Арсений слился воедино со словами молитв, но Алексей понимал, что он не забывал его, а все время был с ним и помогал ему молиться.

Ощущение, что Бог есть, что Он сейчас с ними, пришло к Алексею, и он чувствовал, видел своей душой Бога, и эти двое были Его слуги, посланные Им помогать отцу Арсению.

Иногда приходила мысль, что они оба уже умерли или умирают, а сейчас бредят, но голос отца Арсения и его присутствие возвращали к действительности.

Сколько прошло времени, Алексей не знал, но отец Арсений обернулся и сказал: «Пойди, Алеша! Ложись, ты устал, я буду молиться, — ты услышишь». Алексей лег на пол, обитый железом, закрыл глаза, продолжая молиться. Слова молитвы заполнили все его существо: «...согласятся просить о всяком деле, дано будет Отцом Моим Небесным...» На тысячи ладов откликалось его сердце словам: «...собраны во Имя Мое...» «Да, да! Мы не одни!» — временами думал Алексей, продолжая молиться.

Было спокойно, тепло, и вдруг откуда-то пришла мать и, как это еще было год тому назад, закрыла его чем-то тёплым. Руки сжали ему голову, и она прижала его к своей груди. Он хотел сказать: «Мама, ты слышишь, как молится отец Арсений? Я узнал, что есть Бог. Я верю в Него».

Хотел ли он сказать или сказал, но мать ответила: «Алёша! Когда тебя взяли, я тоже нашла Бога, и это дало мне силы жить».

Было хорошо, ужасное исчезло. Мать и отец Арсений были рядом. Прежде незнакомые слова молитв сейчас обновили, согрели душу, вели к прекрасному. Необходимо было сделать все, чтобы не забыть эти слова, запомнить на всю жизнь. Надо не расставаться с отцом Арсением, всегда быть с ним.

Лежа на полу у ног отца Арсения, Алексей слушал сквозь легкое состояние полузабытья прекрасные слова молитв. Было беспредельно хорошо.

Сейчас Отец Арсений уже ничего не просил у Господа, а славил Его и благодарил. Сколько времени продолжалась молитва отца Арсения и сколько времени лежал в полузабытьи Алексей, никто из них не помнил.

В памяти Алексея осталось только одно — слова молитв, согревающий и радостный свет, молящийся отец Арсений, двое служащих в одеждах из света и огромное, ни с чем не сравнимое чувство внутреннего обновляющего тепла.

Били по дверному засову, визжал замерзший замок, раздавались голоса. Алексей открыл глаза. Отец Арсений еще молился. Двое в светлых одеждах благословили его и Алексея и медленно вышли. Ослепительный свет постепенно исчезал, и, наконец, карцер стал темным и по-прежнему холодным и мрачным.

«Вставайте, Алексей! Пришли», — сказал отец Арсений. Алексей встал. Входили начальник лагеря, главный врач, начальник по режиму и начальник «особого отдела». Кто-то из лагерной администрации говорил за дверью: «Это недопустимо, могут сообщить в Москву. Кто знает, как на это посмотрят. Мороженые трупы — не современно».

В карцере стояли: старик в телогрейке, парень в разорванной одежде и с кровоподтеками и синяками на лице. Выражение лиц того и другого было спокойным, одежда покрылась толстым слоем инея.

«Живы? — с удивлением спросил начальник лагеря. — Как вы тут прожили двое суток?»

«Живы, гражданин начальник лагеря», — ответил отец Арсений.

Стоящие удивленно переглянулись. «Обыскать», — бросил начлага.

«Выходи», — крикнул один из пришедших надзирателей. Отец Арсений и Алексей вышли из карцера. Сняв перчатки, стали обыскивать. Врач также снял перчатку, засунул руку под одежду отца Арсения и Алексея и задумчиво, ни к кому не обращаясь, сказал: «Удивительно! Как могли выжить! Действительно, тёплые».

Войдя в камеру и внимательно осмотрев её, врач спросил: «Чем согревались?» И отец Арсений ответил: «Верой в Бога и молитвой».

«Фанатики. Быстро в барак», — раздраженно сказал кто-то из начальства. Уходя, Алексей услышал спор, возникший между пришедшими. Последняя фраза, дошедшая до его слуха, была: «Поразительно! Необычный случай, они должны были прожить при таком морозе не более четырех часов. Это поразительно, невероятно, учитывая тридцатиградусный мороз. Вам повезло, товарищ начальник лагеря по режиму! Могли быть крупные неприятности».

Барак встретил отца Арсения и Алексея как воскресших из мёртвых, и только все спрашивали: «Чем спасались?» — на что оба отвечали: «Бог спас». Алексей после карцера переродился, он привязался к отцу Арсению и всех, находившихся в бараке, расспрашивал о Боге и о православных службах.

Поиск по сайту: