УЧЕНИЕ И ЕГО РОЛЬ В РАЗВИТИИ ПСИХИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ В МЛАДШЕМ ШКОЛЬНОМ ВОЗРАСТЕ 7 страница

Если с этой меркой подойти к анализу ситуации разви­тия, создавшейся в школе-интернате, то может показать­ся, что мы имеем здесь наиболее благоприятные условия для формирования положительных качеств личности ре­бенка. Ведь создалась жизненная необходимость в овладе­нии положительными качествами, составляющими содер­жание требований, которые предъявляет школа-интернат к своим воспитанникам.

Однако в этом жизненном педагогическом эксперимен­те отчетливо обнаружилось то положение, что для овладе­ния новыми психическими качествами потребность в них является хотя и обязательным, но не единственным усло­вием. По-видимому, другим не менее значительным усло­вием является наличие у ребенка определенной степени подготовленности к овладению качеством, потребность в котором у него возникла, не говоря уже о том, что и сама потребность часто возникает также лишь при наличии со­ответствующей подготовленности.

Что собой представляет эта подготовленность психоло­гически, еще не ясно. Несомненно только то, что она появ­ляется в результате накопления ребенком соответствую­щего опыта отношений, поступков, переживаний, привы­чек, составляющих необходимую «почву» для возможности формирования нового качества.

Возьмем ребенка, у которого не воспитаны, скажем, та­кие качества, как умение считаться с близкими людьми, заботиться о них. Однако если у этого ребенка есть пони­мание того, что от него требуют, умение себя сдерживать, а также привязанность к своим близким, то мы можем по­ставить по отношению к нему задачу воспитания отсутст­вующих у него качеств. Это можно сделать потому, что у этого ребенка есть, с одной стороны, потребность овладеть указанными качествами (вытекающая из любви к своим близким), а с другой — те способы поведения (умение себя сдерживать, контролировать), которые необходимы для их формирования. Ведь совершенно очевидно, что если пока­зать ребенку, каким способом он может доставить люби­мым людям удовольствие или избавить их от неприятно­сти, и если эти способы будут ему доступны, то нет сомне­ния, что он ими овладеет. Но если у ребенка отсутствует соответствующая «почва» и нет хотя бы одного из условий, например любви к близким, то раньше, чем формировать у него такие качества, как внимание и заботливость по отно­шению к ним, надо поставить задачу — путем определен­ной организации взаимоотношений ребенка с этими близ­кими возбудить у него любовь и привязанность к ним, а потом уже начинать воспитывать у него такие качества, как заботливость и умение считаться с людьми.

Приведем еще пример: мы хотим воспитать у ребенка правдивость. Но если прежний опыт ребенка убедительно

доказал ему, что ложь помогает избавиться от неприятно­стей, а правда, напротив, может приводить к ним, другими словами, если с ложью у него часто связывались положи­тельные переживания, а с правдивостью отрицательные, то, раньше чем поставить перед ребенком задачу научить­ся говорить правду, надо создать условия для того, чтобы он накопил другой опыт переживаний.

Положение, о котором идет речь, было очень интересно подтверждено рядом фактов, которые получила Л. С. Сла­вина в процессе длительного изучения некоторых воспи­танников школы-интерната.

Опыт, в результате которого были получены эти фак­ты, заключался в следующем. Ребенку, с которым уже был установлен контакт в процессе беседы, предлагались кар­точки, на которых были перечислены хорошие и плохие поступки по одному на карточке. Например: «Без спроса беру чужие вещи», «Помогаю товарищам», «Защищаю сла­бых», «Прилежно готовлю уроки» и т. п.

В начале опыта экспериментатор проверял, правильно ли ребенок понимает то, что написано на карточках. После этого он предлагал ученику положить в одну сторону кар­точки, на которых обозначены плохие поступки, а в дру­гую сторону те, в которых обозначены хорошие. Как пра­вило, дети даже 1 класса оценивали поступки правильно и безошибочно выполняли указанное задание. Затем начи­налась вторая часть опыта. Экспериментатор предлагал ребенку положить в одну сторону те карточки, в которых были обозначены поступки, свойственные ему, а в другую те, которые, с его точки зрения, были ему несвойственны. Часто дети говорили, что они не могут разложить карточки потому, что не знают, какие качества у них есть, а каких нет. В этих случаях экспериментатор предлагал ребенку разделить карточки не на две, а на три группы, причем в третью группу отложить карточки с описанием тех поступ­ков, о которых ребенок не имеет суждения. Надо отметить, что и с этим заданием дети справляются относительно лег­ко; они в общем достаточно хорошо знают свои и хорошие, и плохие поступки.

После того как ученик выполнял это задание, начина­лась основная часть эксперимента. Из группы свойствен­ных ему поступков ребенок должен быть вынуть карточки с описанием поступков, от которых он хотел бы избавить­ся, а из группы ему несвойственных поступков — те, кото-

рыми он хотел бы овладеть. Последняя часть опыта выяви­ла, что далеко не от всех своих отрицательных черт и по­ступков дети хотят избавиться, хотя хорошо знают, что они плохие. Например, один из воспитанников школы-ин­терната очень хотел научиться прилежно готовить уроки, делать все быстро, опрятно одеваться и пр., но сказал, что не хочет научиться говорить правду и делиться своими ве­щами. Он аргументировал, это тем, что «тогда чаще будут наказывать» и что ему самому хочется иметь свои вещи. Совершенно очевидно, что нечего даже пытаться воспи­тать у этого ребенка правдивость и отучить от жадности вопреки его собственному желанию и предварительно не перестроив имеющийся у него опыт.

Возвращаясь к анализу педагогических характеристик, можно констатировать, что в ситуации развития, сложив­шейся в школе-интернате, существуют некоторые трудно­сти, преодоление которых возможно лишь в результате специальной педагогической работы. Главное заключается в том, что в школе-интернате, в силу особого состава де­тей, не получивших ранее нужного воспитания, нельзя ог­раничиваться лишь предъявлением к ним определенных требований. Такое категорическое предъявление требова­ний в условиях, когда дети очень хотят, но не всегда могут их выполнить, создает возможность формирования у них различных «приспособительных» и часто отрицательных качеств, помогающих им любыми средствами удержаться в школе-интернате. Именно это и порождает у них такие черты, как лицемерие, стремление делать недозволенное потихоньку и пр.

По-видимому, раньше чем предъявлять трудновыпол— нимые для воспитанников школы-интерната требования или одновременно с этим предъявлением, надо так органи­зовать жизнь и деятельность детей школы-интерната, что­бы у них накапливался новый опыт отношений, перестраи­вающий тот, который сложился до поступления в школу-интернат. Кроме того, надо специально учить их правильным способам поведения, лежащим в основе за­крепления требуемых качеств. Отсутствие того и другого создает неправильные тенденции в воспитании личности детей, живущих в школе-интернате, стимулируя вместе с имевшимися у них ранее отрицательными качествами формирование новых, не менее отрицательных.

Данные педагогических характеристик обнаруживают и еще одну неблагоприятную тенденцию в формировании личности отдельных детей, также связанную с некоторыми особенностями первого периода их пребывания в школе-интернате.

В педагогических характеристиках довольно часто встречаются указания на зазнайство-детей, на их недопу­стимо пренебрежительный тон в отношении товарищей, на желание выдвинуться, командовать; некоторые из них от­крыто стремятся к самоутверждению, пытаются любыми средствами завоевать себе позицию в коллективе (дерзким поведением, шутовством, физической силой); некоторые пускаются даже на хитрость, добиваясь избрания их в ка­честве руководителей детского коллектива.

Как же могла возникнуть у некоторых детей такая не­здоровая тенденция?

Сопоставляя между собой данные внутри одной и той же характеристики, а также данные разных характеристик на одного и того же ребенка, привлекая ряд известных фактов о жизни и взаимоотношениях детей в коллективе, можно высказать следующее предположение об источни­ках и причинах этого явления.

Во-первых, было установлено, что зазнайство и пре­небрежительный тон в отношении к окружающим возник­ли у детей не сразу, а стали появляться и укрепляться постепенно, в процессе их общения с другими детьми. Су­дя по педагогическим характеристикам, с которыми они поступили в школу-интернат, такое поведение не было им свойственно раньше. Во-вторых, появление этих качеств отмечалось, как правило, у детей с хорошим умственным развитием и хорошей успеваемостью.

Таким образом, чувство превосходства со всеми выте­кающими отсюда отрицательными особенностями поведе­ния формировалось у тех детей, которые действительно в определенных отношениях выделялись из остальной массы воспитанников школы-интерната. Для того чтобы пресечь эту тенденцию, педагогу необходимо было увидеть у дру­гих детей их сильные стороны (например, практические умения и навыки, различные специальные способности, положительные качества личности в виде организованно­сти, аккуратности и пр.) и, опираясь на них, найти для каждого воспитанника нужное место в коллективе; надо было вместе с тем работать и с сильными учащимися, ставя

перед ними новые задачи самовоспитания и одновременно направляя их усилия на помощь коллективу. Однако недо­статочное знание детей и отсутствие индивидуального под­хода к ним не позволили своевременно выделить указан­ную педагогическую задачу и организовать усилия учите­лей и воспитателей на ее решение. Получалось такое положение, что именно те дети, которые и так уже почув­ствовали превосходство в своем умственном развитии, ча­ще всего выделялись учителями и воспитателями в качест­ве организаторов детского коллектива. Однако в результа­те такой практики наиболее развитые дети оказались еще более выделенными из коллектива, а часто даже противо­поставленными ему. Вспомним, что Л. С. Макаренко в своей индивидуальной работе с воспитанником Тубиным совсем иначе решал аналогичную педагогическую пробле­му. Ведь он заставил Тубина добиваться положения в кол­лективе путем упорного труда и дисциплины, намеренно закрыв ему возможность использовать для этого свои зна­ния и умения в области электричества, обеспечивавшие ему до сих пор выгодное положение среди окружающих. Встретившись с Тубиным через 14 лет, А. С. Макаренко говорил ему: «К тебе нужен был особый подход, и я нашел его. Пустить тебя к электричеству? Да ты всей ухваткой, всеми способностями стал бы над коллективом... Ты легко и безболезненно прожил бы несколько лет в колонии и остался бы таким, каким пришел, если не хуже»

Использование наиболее сильных в интеллектуальном отношении учащихся в качестве руководителей детского коллектива вредило не только самим этим учащимся, но и правильной организации всего коллектива. Поведение «руководителей», их чувство собственного превосходства, покрикивание на товарищей вызвало у остальных протест, выделило и противопоставило актив всей остальной массе воспитанников. Напомним об опыте А. С. Макаренко. Ведь он считал, что даже воспитатель должен быть для детей лишь старшим членом коллектива, и в этом заключена глубочайшая педагогическая мудрость его учения; в дан­ном же случае воспитатели не сумели стать старшими чле­нами коллектива, и поэтому дети, которые оказались в положении их помощников, оторвались от товарищей и уже не могли быть проводниками требований воспитате­лей.

Проблема развития мотивационной сферы ребенка*

Мотивационная сфера человека до сих пор очень мало изучена в психологии. Это не может быть объяснено отсут­ствием интереса к данному предмету: начиная с древних времен и до наших дней вопрос о внутренних побудителях поведения человека неуклонно занимал ученых и филосо­фов и приводил их к построению различных умозритель­ных гипотез. Недостаточное количество конкретных пси­хологических исследований в этой области должно найти свое объяснение в теоретических неясностях, связанных с этой проблемой.

Прежде всего следует отметить, что исследования по­требностей и мотивов не могли развиваться в рамках ассо-

царило представление о том, что всеми психическими про­цессами управляют определенные законы ассоциации. При таком механистическом понимании движущих сил психической жизни и поведения человека проблема актив­ности самого субъекта по существу была снята.

Господство ассоциативной эмпирической психологии, как известно, длилось очень долго; еще и сейчас нельзя считать ее влияние полностью преодоленным. Критика эм­пирической психологии, начавшаяся на рубеже XX столе­тия, пошла главным образом по линии преодоления ее иде­ализма и атомизма, но не ее механицизма. Гештальтпси-хология избрала для своих исследований главным образом область познавательных процессов. Рефлексология, реак­тология, бихевиоризм сосредоточили внимание на внеш­них стимулах поведения человека.

Первыми, кто пытался преодолеть, правда с идеалисти­ческих позиций, механицизм ассоциативной психологии и

• Изучение мотивации детей и подростков. — М., 1972.

поставить проблему активности человеческого «я», были психологи Вюрцбургской школы (Н. Ах, О. Кюльпе и др.).

В своих исследованиях мышления они, пользуясь ин-роспективным методом, но все же экспериментально пока­зали, что представления и понятия связываются между со­бой в единый акт мышления не по механическим законам ассоциаций, а управляются той задачей, на которую мыш­ление направлено. В результате проведенных эксперимен­тов они пришли к выводу, что течение представлений во время акта мышления может не зависеть от внешних раз­дражителей и от ассоциативных влияний, если мыслитель­ным процессом управляют так называемые «детерминиру­ющие тенденции». Последние определяются намерениями субъекта или стоящими перед ним задачами. Эксперимен­тальные исследования психологов Вюрцбургской школы показали, что роль детерминирующих тенденций не может быть объяснена законами ассоциаций. Более того, наличие детерминирующей тенденции может даже преодолеть обычный ход ассоциативного подхода. Для объяснения фактов, полученных в экспериментах, Кюльпе вводит по­нятие «я», утверждая, что активность этого «я» выступает на первый план мыслительного процесса, а установленные в ассоциативной психологии механизмы, по которым яко­бы всегда связываются между собой представления и поня­тия, отодвигаются на второй план [10].

В дальнейшем попытка преодоления механистического понимания психологических источников человеческой ак­тивности была сделана в экспериментальных исследовани­ях К. Левина и его учеников.

Как известно, Курт Левин проводил свои эксперимен­тальные исследования с позиции так называемой струк­турной теории (гештальтпсихологии), методологическая несостоятельность которой многократно отмечалась...

Главный недостаток общей концепции К. Левина за­ключается в игнорировании содержательной стороны пси­хических процессов и формальном подходе к их анализу. Тем не менее Левиным и его учениками были найдены удачные экспериментальные приемы исследования по­требностей человека, его намерений, его воли и установле­ны некоторые интересные психологические факты и конк­ретные закономерности. Поэтому мы в своих исследовани­ях (в частности, в исследованиях Л. С. Славиной и Е. И.

Савонько) иногда опираемся на полученные в школе Леви­на факты, используем некоторые выдвинутые им понятия, давая им свое теоретическое обоснование. В теоретическом введении к своей основной работе в этой области («Наме­рения, воля и потребность» [11 ]) Левин противопоставля­ет свой подход подходу ассоциативной психологии, счи­тая, что традиционная психология по самому своему суще­ству не могла найти доступ к проблеме потребностей и аффектов, то есть тех переживаний, которые всегда связа­ны с потребностными состояниями субъекта. Между тем именно эти процессы, по его мнению, составляют «цент­ральный слой психического».

Исследования К. Левина и его школы очень интересны. Можно считать, что именно они положили начало изуче­нию в психологии потребностей человека. Однако стрем­ление Левина ограничить свои исследования лишь теми потребностями, которые создавались искусственно, в рам­ках лабораторного эксперимента, привело к тому, что он смог изучить лишь их динамическую сторону, так как ис­кусственно создаваемые потребности были лишены для ис­пытуемых подлинного смысла, Это, в свою очередь, поме­шало Левину сделать решающий шаг в разработке указан­ной области.

Отставание в исследовании мотивационной сферы че­ловека, как нам кажется, объясняется также и следующим:

придавая большое значение тому факту, что в процессе исторического развития на смену инстинктам и потребно­стям (являющимся двигателями поведения животных) пришло сознание (разум, интеллект), ставшее главным регулятором человеческой активности, многие психологи отказались от исследования потребностей и инстинктов у человека. Они стали предметом преимущественно зоопси-хологических исследований, а исследования психологии человека сосредоточились прежде всего на познаватель­ных процессах — восприятии, памяти, мышлении и отча­сти (в гораздо меньшей мере) на волевой сфере, то есть опять-таки на сознательном управлении человеком своим поведением. Это, кстати сказать, не мешало многим пси­хологам, особенно за рубежом, теоретизировать по поводу инстинктов у человека, относя к ним и социально приобре­таемые потребности и стремления. Характерным в этом

отношении являются работы Мак-Дауголла [б], Толмена (Tolmen) [9] и др.

Таким образом, вместо того, чтобы сделать предметом изучения развитие самих потребностей и переход их в но­вое качество, что позволило бы понять и психологические механизмы возникновения активности самого сознания, потребности отнесли в раздел психофизиологических яв­лений, связанных лишь с нуждами организма, и по суще­ству выбросили их за пределы исследований человеческой психологии. Правда, часто говорится и о «высших духов­ных потребностях» человека, и о его интересах, но экспе­риментальному изучению подвергались только последние, да и то в очень ограниченной степени.

Характерным для состояния рассматриваемого вопроса является отношение к этой проблеме Н. Ф. Добрынина. Он считает, что потребности вообще не должны быть предме­том психологического исследования, так как органические потребности есть предмет физиологии, а духовные — пред­мет социальных наук [7 ]. Однако проблема потребностей и их связи с сознанием человека — нравственными моти­вами, сознательными целями и намерениями — постоянно занимала некоторых отечественных психологов.

...Еще в 1921 г. А. Р. Лурия в предисловии к переведен­ной им книге известного немецкого экономиста и социоло­га Л. Брентано [2] писал: «В новейшее время вопрос о потребностях как стимулах, движущих человеком, толка­ющих его на различные поступки, обусловливающих его поведение и таким образом влияющих на большие соци­альные явления и исторические события, — этот вопрос начинает привлекать широкое внимание». И далее он ут­верждает, что без изучения этого кардинального вопроса «психологи будут по-прежнему старательно изучать от­дельные стороны и элементы психической жизни, не охва­тывая ее в целом и опуская руки перед задачами изучения содержания индивидуальной психики, поведения человека и его мотивов...»

Но долгое время интерес к указанной проблеме носил преимущественно теоретический характер. В 1956 г. на страницах журнала «Вопросы психологии» развернулась теоретическая дискуссия, касавшаяся вопроса о роли по­требностей и поведении человека и их отношения к другим побудителям человеческой активности.

Первым выступил А. В. Веденов, который подчеркнул значение обсуждаемой проблемы, так как то или иное ее решение определяет философскую позицию (идеалистиче­скую или материалистическую) автора. Он резко критико­вал психологов, связывающих проблему активности чело­веческого сознания с проблемой потребностей, и высказал мысль о том, что неправильно ставить в зависимость от потребностей все побудители человеческого поведения.

И надо сказать, что Веденов был бы прав, если рассмат­ривать потребности как нечто первичное и неизменное (и к ним сводить все духовные потребности человека). Дейст­вительно, нельзя согласиться, например, с Фрейдом, что за любым поступком человека, побуждаемым моральным чувством, или сознательно поставленной целью лежат би­ологические потребности. Точно также нельзя сводить ду­ховные потребности человека к личным, эгоистическим, как это делали французские материалисты XVIII в., раз­вивая теорию разумного эгоизма. Но, вместо того чтобы поставить и решить проблему развития потребностей и по­казать необходимость (закономерность) их перехода в но­вый вид побудителей человеческого поведения, Веденов попросту отказывается признать связь между потребно­стями и сознательными побуждениями человека, противо­поставляя таким образом сознание его аффективно-по-требностной сфере. Он правильно называет в качестве спе­цифических побудителей человеческого поведения нравственные чувства, разум и волю, но их побудитель­ную силу трактует интеллектуалистически; он считает возможным ограничить свое объяснение тем, что человек действует на основании осознанной им необходимости.

Кроме того, и сами потребности Веденов понимает очень ограниченно, полагая, что потребности человека, хотя и приобретают социальный характер, остаются в рам­ках чисто личных, эгоистических побуждений.

Мы изложили взгляды Веденова, высказанные им в указанной дискуссионной статье. Однако он, по-видимо­му, сам чувствовал их недостаточную убедительность и поэтому в другой, более поздней своей статье [4 ] выдвига­ет совсем иную, можно даже сказать противоположную концепцию... Веденов развивает мысль о том, что человек с момента рождения по своей физической структуре спосо­бен стать личностью, то есть способен к целеустремленной

созидательной деятельности, к творчеству. «Дети рожда­ются со всеми свойствами будущей человеческой лично­сти, — пишет он, — они не только люди по своей физиче­ской организации, но и личности по характеру присущей им жизнедеятельности» [4, стр. II].

Конечно, Веденов считает, что все природные задатки человека должны быть развиты воспитанием, тем не менее его высокие духовные потребности... он считает врожден­ными... либо отрицает их как потребности, заменяя их ра­зумом и сознанием.

На высказывания Веренова откликнулись Г. А. Форту­натов и А. В. Петровский, дав им серьезную методологиче­скую критику [21 ]... вместе с тем не дали собственно пси­хологической теории этого вопроса. Они лишь указали, что наряду с узко личными потребностями у человека бла­годаря воспитанию формируются и такие потребности, ко­торые, являясь потребностями общества, переживаются им как чувство долга. Если же эти общественные потреб­ности не удовлетворяются, у человека возникают отрица­тельные эмоции, так же как и при неудовлетворении лич­ных потребностей.

Все эти положения являются правильными, но психо­логическую проблему развития потребностей они все же не решают. Вообще в психологии развитие потребностей, как правило, сводилось лишь к их количественному росту и к появлению так называемых духовных потребностей, пси­хологический механизм возникновения которых по суще­ству не раскрывался. Такое понимание нашло свое отраже­ние буквально во всех учебниках и учебных пособиях по психологии и педагогике.

Ближе всех к решению указанной проблемы подходит А. Н. Леонтьев. Наиболее полно и вместе с тем сжато он резюмировал свои взгляды по указанному вопросу в докла­де на XVIII Международном психологическом конгрессе [13 ]. В этом докладе он предложил совершенно оригиналь­ный подход к решению проблемы развития потребностей и их отношения к сознанию.

Его подход основывается на понимании мотивов как объектов (воспринимаемых, представляемых, мыслимых), в которых конкретизируются потребности. Эти объекты и составляют предметное содержание тех потребностей, ко­торые в них воплощены. Таким образом и происходит оп-

редмечивание человеческих потребностей. Мотив, по оп­ределению Леонтьева, — это объект, который отвечает той или иной потребности и который побуждает и направляет деятельность человека.

В соответствии с этим развитие потребностей А. Н. Ле­онтьев понимает как результат изменения и расширения объектов, с помощью которых они удовлетворяются. Для удовлетворения своих потребностей люди не только ис­пользуют натуральные предметы, но и обрабатывают их и производят новые; а это изменяет содержание естествен­ных потребностей людей и порождает у них новые потреб­ности. Эти новые потребности, по утверждению Леонтье­ва, не могут быть выведены из биологических потребно­стей или сведены к ним. Даже потребность в пище, удовлетворяемая посредством специально обработанных продуктов, — это уже другая, качественно новая потреб­ность. Тем более это относится к более сложным матери­альным и духовным потребностям. Последние, как говорит Леонтьев, «возникают только потому, что начинают про­изводиться их объекты» (13, стр. б).

Опираясь на высказанные положения, Леонтьев отри­цает принятое в психологии описание развития потребно­стей в терминах «субъективных состояний»: желания, вле­чения, аффекты и т. д. «Эти состояния выражают лишь динамический аспект потребностей, — пишет Леонтьев, — но ничего не говорят об их содержании» (13, стр. 6). В действительности же, с точки зрения Леонтьева, развитие потребностей может быть описано только в терминах изме­нения их объектов; это, по его мнению, и преобразует про­блему потребностей в проблему мотивов деятельности.

Так решается Леонтьевым проблема развития потреб­ностей и возникновения специфических человеческих мо­тивов поведения.

Нам представляется интересным и продуктивным поло­жение Леонтьева относительно опредмечивания потребно­стей и возникновения новых через усвоение («присвое­ние») тех объектов, в которых они кристаллизуются. Вме­сте с тем в этом рассуждении оказывается, на наш взгляд, пропущенным, может быть, самое главное психологиче­ское звено. Остается нераскрытым и непонятным, в силу каких психологических механизмов человек начинает со­здавать новые предметы, потребности в которых он еще не

испытывает. Что толкает его на производство таких пред­метов? Конечно, в онтогенетическом плане мы можем на­блюдать такое явление, когда у ребенка возникают новые потребности в силу овладения теми или иными предмета­ми культуры. Но даже здесь, как показывают эксперимен­тальные данные, далеко не всякое овладение ведет к воз­никновению соответствующей потребности. Рождение но­вой потребности не совершается автоматически в процессе овладения соответствующими предметами. Например, ре­бенок может хорошо научиться читать, может знать мно­гие литературные произведения и не испытывать потреб­ности ни в чтении, ни в обогащении своих знаний.

Вообще в концепции Леонтьева, так же как и в рассуж­дениях многих других психологов, оказался вынесенным за скобки анализ собственно психологического процесса развития потребностей, то есть процесса их перехода в ка­чественно новые формы. Эту проблему он пытается разре­шить в абстрактно-теоретическом плане, прибегая к дан­ным истмата там, где ему не хватает конкретных психоло­гических данных. И это понятно, так как экспериментальных исследований в этой области, на ре­зультаты которых он мог бы опереться, еще очень мало.

Отсутствие в теоретических построениях Леонтьева по­длинного решения психологической проблемы развития потребностей не дало ему возможности найти, с нашей точки зрения, правильного решения и другой центральной психологической проблемы — проблемы соотношения аф­фекта и сознания.

Мотивы, с его точки зрения, выполняют двоякую функ­цию. Первая состоит в том, что они побуждают и направ­ляют деятельность, вторая — в том, что они придают дея­тельности субъективный, личностный смысл; следователь­но, смысл деятельности определяется ее мотивом. Различение понятий «значение» и «смысл» является, с точ­ки зрения Леонтьева, решающим для понимания соотно­шения мотивов и сознания. Значения, носителем которых является язык, кристаллизующий в себе общественно-ис­торический опыт человека, представляют собой основную единицу сознания. Каждый отдельный человек не создает значений, а усваивает их. Поэтому система значений вы­ступает как знание — как «сознание». Однако смысл и зна­чение, по словам Леонтьва, не существуют раздельно, их

соотношение характеризует внутреннюю структуру созна­ния. Смысл, порождаемый бытием человека, его жизнью, не прибавляется к значениям, а воплощается в них. Такое понимание соотношения смысла и значения позволяет, по мнению Леонтьева, преодолеть односторонний интеллек­туализм в понимании сознания и тем самым преодолеть и те психологические концепции, которые исходят из при­знания двух разных действующих друг на друга сфер: сфе­ры сознательной мысли и сферы потребностей и мотивов. «Конечно, — пишет Леонтьев, — следует отличать эти сферы. Они, однако, образуют единую структуру — внут­реннюю структуру самого сознания» (13, стр. 11). И здесь, как нам кажется, проблема связи аффекта и интеллекта не получила своего конкретно-психологического решения Это общие рассуждения о структуре сознания оставляют открытыми многие собственно психологические вопросы:

почему, например, цели, сознательно поставленные чело­веком, в одних случаях выполняют свою побудительную функцию, а в других — нет; как, в силу каких психологи­ческих механизмов человек в отличие от животного может действовать вопреки своим непосредственным побуждени­ям, но в соответствии с сознательно принятым намерени­ем; что собой представляет психологически человеческая воля и т. д. Отсутствие ответа на все эти конкретно-психо­логические проблемы объясняется тем, что до настоящего времени вопрос о генезе специфически человеческих побу­дителей поведения является нерешенным.

Поиск по сайту: