Связывающие твою истинную семью

Не являются кровными, они основаны на

Уважении и радости, открываемых нам в

Жизни друг друга.

Редко члены одной семьи

Вырастают под одной и той же

Крышей.

Я не знал, каким образом все это касалось меня, и приказал себе никогда

не допускать, чтобы какая бы то ни было книжка заменила мне мои собственные

мысли. Я поворочался под одеялом, а затем уснул сразу, как гаснет

выключенная лампа, сладко и без снов, под небом, расцвеченным тысячами

звезд, которые были иллюзиями - что ж, возможно, но иллюзиями прекрасными -

это уж точно.

Когда я проснулся, только-только начинало светать, небо было озарено

розовым светом, кругом лежали золотые тени. Я проснулся не от света, а от

того, что что-то касалось моей головы, очень и очень нежно. Я подумал, что

это соломинка; в следующий раз я решил, что это букашка, хлопнул со всего

размаху и чуть не сломал руку... - гаечный ключ "на 17" несколько тяжеловат,

чтобы хлопать по нему со всего размаху, тут-то сон спал с меня окончательно.

Ключ отлетел к элерону, на секунду зарылся в траву, но затем величественно

выплыл и снова повис в воздухе. Потом, по мере того, как я приходил в себя,

не сводя с него глаз, он мягко опускался все ниже и ниже, упал на землю и

замер. К тому моменту, когда я поднял его, он уже был тем самым старым

знакомым и любимым гаечным ключом, таким же тяжелым и готовым заняться

отвинчиванием всех этих болтов и гаек.

"Черт побери!"

Я никогда не говорю "черт побери" или "проклятье" - это осталось у меня

с детства. Но я был совершенно ошеломлен, и больше сказать было просто

нечего. Что происходило с моим ключом? Дональд Шимода был где-то там, за

горизонтом, километрах по крайней мере в ста. Я повертел ключ в руках,

внимательно осмотрел его, чувствуя себя обезьяной, которая тупо пялится на

колесо, вертящееся у нее перед глазами. Этому должно быть какое-то простое

объяснение.

Наконец, мне все это надоело, и я сдался. Бросив ключ в сумку с

инструментом, я развел костер и достал сковородку. Спешить было некуда. Я

мог оставаться здесь целый день, если бы захотел.

Оладья в сковородке уже поднялась, вот-вот пора была ее переворачивать,

и тут я услышал звук, доносящийся с западной части неба.

Этот звук никак не мог принадлежать самолету Шимоды, никто не смог бы

найти меня в этом поле, одном из миллионов полей Среднего Запада, но я знал,

что это был он, и начал насвистывать, следя за оладьей и небом одновременно,

стараясь придумать, что бы сказать небрежно этакого, когда он приземлится.

Конечно же, это был "Трэвэл Эйр". Он низко пролетел над моим "Флитом",

заломил лихой поворот, нырнул к земле и приземлился с положенной для

нормальных самолетов скоростью. Он подкатился поближе и выключил двигатель.

Я не сказал ни слова. Помахал ему рукой, но молча. И продолжал насвистывать.

Он вылез из кабины и подошел к костру.

"Привет, Ричард".

"Ты опаздываешь", - сказал я. "Оладья уже почти сгорела".

"Прости, пожалуйста".

Я вручил ему стаканчик воды из ручья и жестяную тарелочку с половинкой

оладьи и куском маргарина.

"Ну как там все закончилось?" - спросил я.

"Все отлично", - сказал он с мимолетной улыбкой. "Едва унес ноги".

"Я уж начал в этом сомневаться".

Некоторое время он молча жевал оладью.

"Ты знаешь", - сказал он наконец, обдумывая поглощаемое, - "это просто

отрава".

"А никто и не говорит, что ты обязан есть мои оладьи", - сказал я

сердито. "Почему это все так ненавидят мои оладьи? Никто не любит мои

оладьи! Почему это так, Небесный Учитель?"

"Дело в том", - сказал он, усмехнувшись", - и я сейчас говорю от имени

Бога, что ты веришь в то, что они хороши, и поэтому на твой вкус они хороши.

Попробуй свою оладью без глубокой веры в то, что ты веришь, и ты

почувствуешь, что это нечто... вроде пожарища... после наводнения... на

мельнице, тебе так не кажется? Кстати, ты, конечно же, специально положил в

оладью эту траву?"

"Прости. Она, видно, упала с моего рукава. Но тебе не кажется, что сама

по себе оладья, нет, конечно же, не трава, и не этот немного подгоревший

кусочек, нет, сама оладья по себе, тебе не кажется...?"

"Гадкая", - сказал он, возвращая мне всю свою половину оладьи, одного

укуса ему оказалось вполне достаточно. "Я скорее умру с голода. Персики еще

остались?"

"В коробке".

Как же он нашел меня на этом поле? Сыскать десятиметровый самолет,

затерянный в десятках тысяч квадратных километров полей, вовсе не просто,

особенно, если при этом лететь против солнца.

Но я дал себе слово не спрашивать. Если он захочет, он сам мне скажет.

"Как же ты нашел меня?" - спросил я. "Я ведь мог приземлиться, где

угодно".

Он открыл банку с персиками и ел их с ножа... довольно сложное занятие.

"Все подобное взаимопритягивается", - пробормотал он, уронив ломтик

персика.

"Что?"

"Космический Закон".

"А-а".

Я доел оладью и почистил сковородку песком из ручья. Конечно же, оладья

удалась просто на славу.

"Может объяснишь? Как это получается, что я подобен вашей высокочтимой

персоне? Или под словом "подобное" ты имел в виду, что наши самолеты похожи,

да?"

"Мы, чудотворцы, должны держаться вместе", - сказал он. В его устах это

прозвучало очень мягко, но мне почему-то стало не по себе.

"А... Дон. Ты сейчас сказал... Может ты уточнишь, что ты имел в виду

под этим - "мы, чудотворцы"?"

"Судя по положению гаечного ключа "на 17" в ящике, я могу сказать, что

сегодня утром ты баловался левитацией. Или я ошибаюсь?"

"Да ничем я не баловался! Я проснулся... эта штука разбудила меня,

сама!"

"Ну да, сама". Он смеялся надо мной.

"Да, сама!"

"Ричард, да ты разбираешься в механике чудес столь же основательно, как

и в приготовлении оладий!"

Тут я промолчал, просто сел на одеяло и замер. Если он собирался

что-нибудь сказать, он сам скажет в свое время.

"Некоторые из нас начинают учиться таким вещам подсознательно. Наш

бодрствующий ум не может их принять, поэтому мы творим чудеса во сне". Он

посмотрел на небо, на первые облака. "Потерпи, Ричард. Мы все на пути к

новым знаниям. Теперь они придут к тебе немного быстрее, и, оглянуться не

успеешь, как станешь старым мудрым духовным маэстро".

"Что значит, не успеешь оглянуться? Я не хочу знать всего этого. Я не

хочу ничего знать".

"Ты не хочешь ничего знать".

"Нет, я хочу знать, почему существует мир, и что он из себя

представляет, и зачем я живу в нем, и куда я денусь потом... я хочу это

знать. И научиться летать без самолета - вот моя мечта".

"Жаль".

"Что жаль?"

"Так не получится. Если ты узнаешь, что представляет из себя этот мир,

как он устроен, ты чисто автоматически начнешь творить чудеса, то есть то,

что другие назовут чудесами. Конечно же в этом нет ничего волшебного. Узнай

то, что знает фокусник - и чуда больше нет". Он оторвался от созерцания

неба. "Ты такой же как и все. Ты уже все это знаешь, только пока не отдаешь

себе в этом отчета".

"Что-то я не припомню", - сказал я. "Что-то я не припомню, чтобы ты

спрашивал меня, хочу ли я научиться этому, тому самому, из-за чего на твою

голову свалились все эти толпы и несчастья. Похоже, что я об этом позабыл".

И как только я это произнес, я почувствовал - сейчас он скажет, что я

вспомню об этом позже, и что он будет прав.

Он вытянулся на траве, положив под голову мешок с остатками муки.

"Послушай, нечего бояться этих толп. Они не смогут и пальцем тебя тронуть,

если ты этого не захочешь. Ты - Волшебник, запомни это. "Хоп", и ты стал

невидимкой и прошел сквозь дверь".

"Толпа добралась до тебя в Трое, да?"

"А разве я сказал, что я этого не хотел? Я сам разрешил все это. Мне

это нравилось. В каждом из нас есть махонькое желание поиграть на публику,

иначе просто невозможно стать настоящим Мастером".

"Но разве ты не удалился от всего этого? Ведь я читал..."

"Все шло к тому, что из меня делали

Единственного-и-Неповторимого-Постоянного Мессию, и с этим я покончил. Но я

же не могу позабыть то, чему учился столько жизней, правда?"

Я закрыл глаза и жевал соломинку. "Слушай, Дональд. Хватит ходить

вокруг да около. Почему бы тебе не взять и просто не рассказать мне, что

происходит?"

Довольно долго он молчал, а потом сказал: "Может быть, лучше ты сам

расскажешь мне. Ты расскажешь мне то, что я пытаюсь сказать, а я поправлю

тебя, если ты в чем-нибудь ошибешься".

Я с минуту обдумывал это предложение, а потом решил удивить его.

"Ладно, я рассажу тебе". Затем я начал выдерживать паузу, чтобы посмотреть,

насколько хватит у него терпения, если мой рассказ выйдет не таким уж

складным. Солнце поднялось высоко, уже потеплело, где-то вдали тарахтел

трактор - фермер в воскресенье занялся уборкой кукурузы.

"Ладно, я расскажу тебе. Прежде всего, - в том, что я увидел тебя на

поле в Феррисе, вовсе не было случайности, правда?"

Он молчал, словно воды в рот набрал.

"Во-вторых, меду тобой и мной есть некий мистический договор, о

котором, по всей видимости, я забыл, а ты помнишь".

Лишь тихое дуновение ветерка и фырчание трактора.

Одна часть моего "Я" прислушивалась и вовсе не считала, что это все

выдумки. Я излагал правдивую историю.

"Я хочу сказать, что мы уже встречались три или четыре тысячи лет

назад, плюс минус день. Нам нравятся одинаковые приключения, вероятно, мы

одинаково ненавидим тех, кто разрушает, одинаково радуемся, узнавая новое, и

познаем его примерно с одной скоростью. Память у тебя лучше. Наша встреча

лишь иллюстрация к тому, что "Все подобное взаимопритягивается".

Я взял новую соломинку. "Ну как мои успехи?"

"Поначалу я думал, что мне с тобой придется долго возиться", - сказал

он. "Да, придется, конечно, нелегко, но есть все же очень слабая надежда на

то, что ты уложишься в срок. Продолжай".

"С другой стороны, мне вовсе и ни к чему говорить, так как ты уже

знаешь, что знают другие люди. Но если я не скажу об этом вслух, ты не

будешь знать, что я знаю, что я знаю, а без этого я не смогу узнать ничего

из того, что я хотел бы узнать". Я положил соломинку. "А ты-то что в этом

ищешь, Дон? Зачем тебе возиться с такими людьми, как я? Когда человек так

продвинут, как ты, все эти чудеса приходят к нему, как нечто второстепенное.

Я не нужен тебе, ведь тебе от этого мира ничего не нужно".

Я повернул голову и посмотрел на него. Его глаза были закрыты. "Как

бензин для "Трэвэл Эйра? - сказал он.

"Точно. Поэтому в мире остается только скука... нет приключений, когда

ты знаешь, что тебя ничто на этой земле не может обеспокоить. Единственная

твоя проблема заключается в том, что у тебя нет проблем!"

Я подумал, что просто замечательно все излагаю.

"Здесь ты не прав", - уточнил он. "Скажи мне, почему я бросил свою

работу... ты знаешь, почему я бросил мессианство?"

"Толпы, ты сам сказал. Все хотели, чтобы ты творил для них чудеса".

"Да. Но это не главное, это во-вторых. Толпофобия - это твоя беда, не

моя. Не толпы утомляли меня, а то, что этой толпе было совсем наплевать на

то, что я пришел им сказать. Знаешь, можно пройти пешком по океану от

Нью-Йорка до Лондона, творить золотые монеты из воздуха, а им все равно

будет на это наплевать".

Когда он говорил это, он казался самым одиноким из живущих на этом

свете. Ему не нужны были ни пища, ни кров над головой, ни деньги, ни слава.

Он умирал от сжигавшей его потребности поделиться тем, что он знал, а всем

было плевать, и никто не хотел слушать.

Я нахмурился, чтобы не заплакать.

"Да, но ты сам просил этого", - сказал я. "Если твое собственное

счастье зависит от того, как поступает кто-то там еще, то я думаю, тебе

действительно не сладко".

Он вскинул голову, и его глаза сверкнули так, будто я ударил его

гаечным ключом. Я тут же подумал, что мне не стоит сердить этого парня.

Легко изжариться, если в тебя попадет молния.

Затем он улыбнулся своей полу-улыбкой.

"А ты знаешь, Ричард?" - медленно произнес он. "Ты - прав!"

Он снова замолчал, размышляя о том, что я сказал. Не замечая этого, я

часами рассказывал ему о том, как мы когда-то встречались, какие знания

ждали нас впереди - все эти идеи неожиданно вспыхивали у меня в голове. Он

очень тихо лежал в траве, не шевелясь, не произнося ни слова. К полудню я

закончил излагать свою версию устройства Вселенной и всего, что в ней

находится.

"... и я чувствую, что я всего лишь прикоснулся к самому началу, Дон,

еще так много можно сказать. Откуда все это я вдруг узнал? Как все это

приходит?"

Он не ответил.

"Если ты хочешь, чтобы я сам ответил на свой вопрос, я признаюсь, что

не знаю. Почему сейчас я могу рассказывать все это, хотя раньше никогда даже

не пытался? Что случилось со мной?"

Ответа не было.

"Дон? Скажи, пожалуйста, хоть пару слов".

Тишина... Я обрисовал ему панораму жизни, а мой Мессия, как будто он

уже услыхал все, что ему надо было услышать в той самой случайной фразе о

его счастье, крепко спал.

В среду утром, часов в шесть, я еще спал, и вдруг "Бу-бу-Бум" - как

зашумит, загрохочет, будто взорвалась музыкальная бомба. Мгновенно

тысячеголосый хор запел что-то на латыни, оглушительно заиграли скрипки и

задудели трубы, забухали барабаны. Земля содрогнулась, мой самолет

покачнулся, и я вылетел из-под его крыла, как кот из высоковольтного

трансформатора - шерсть дыбом.

В небе занимался холодный рассвет, облака были расцвечены буйными

красками, но все это дрожало в невыносимом крещендо.

" Прекрати! Прекрати! Прекрати музыку немедленно!"

Шимода закричал так громко и так яростно, что я прекрасно слышал его

даже в этом грохоте. Симфония тут же смолкла, осталось лишь эхо, уходившее

все дальше и дальше. Затем зазвучала нежная святая песенка, тихая как шепот

ветерка, словно музыка Бетховена, явившаяся во сне.

На него это не произвело никакого впечатления. "Слушай, я сказал,

перестань!"

Музыка прекратилась.

"Ну наконец-то!" - сказал он.

Я глянул на него.

"Для всего ведь есть подходящее время и место?" - спросил он.

"Конечно, время и место, но..."

"Чуть-чуть небесной музыки - это здорово, если она тихонько звучит у

тебя в голове, ну может еще по особым случаям, но с раннего утра, да еще так

громко? Думай, что делаешь".

"Что я делаю? Дон, я крепко спал... я не понимаю тебя".

Он покачал головой, беспомощно пожал плечами, хмыкнул и полез в свой

спальный мешок.

Выпавший "Справочник Мессии" лежал, раскрывшись, на траве. Я аккуратно

перевернул его и прочел:

Утверждая,

Поиск по сайту: