Вспомним родное училище

Воспоминания Вениамина Васильевича Баженова принесла в редакцию его сестра - Дина Васильевна Кустова. Самого автора, к сожалению, уже нет в живых.

В воспоминаньях речь идет о Мончегорском училище №1. Оно находилось на Малой Сопче, недалеко от комбината. Потом в этом здании размещалось женское общежитие. Вениамину Баженову, как и другим детям войны, нужно было получить образование, чтобы вместе со всей страной строить коммунизм, который тогда казался «светлым будущим». Сегодня мы публикуем эти воспоминания, чтобы открыть ещё одну страничку нашей послевоенной истории.

«Летом 1948 года в нашу деревню, вологодскую глухомань, приехал в отпуск односельчанин Василь в форме ремесленника. Он заворожил меня не только внешним видом, но и образным рассказом об учебной и бытовой жизни Мончегорского ремесленного училища. Я не мог оторваться от него. На мое твердое решение уехать с ним мать повздыхала, поохала и заключила: «Может, это и есть Господня помощь?». А иначе как выбраться из цепких когтей колхозной жизни? Бесправие и крайняя нищета лишили всякой надежды на какую-либо перспективу. В военное время мы надеялись, что Великая Победа все изменит к лучшему. Но и это не оправдалось. Для нас победа была со слезами на глазах от непоправимого горя: отец погиб в Курской битве. Преодолевая страх, я отправлялся в неизбежность с убеждением, что хуже, чем в деревне, быть не может. Неделю мы путешествовали с приключениями. Путь был неблизкий. Сутки на грузовике по бездорожью от района Рослятино до города Тотьмы. Сутки на пароходе до Вологды. И, наконец, трое суток «зайцами» в хозяйственном отсеке вагона поезда. Вот мы и в Мончегорске.

Серое трехэтажное здание училища мне тогда показалось огромным, как бы продолжением горы Нюд. Группы по всем специальностям были уже давно набраны. И меня особо не ждали. Я понимал, что с моим пятиклассным багажом, оборванным и исхудалым видом не представляю собой ценности для училища. В глубине души появилась радость - скоро вернусь домой. Уж очень я соскучился по родному дому и насмотрелся всего в чужом краю. Но мой опекун не мог смириться с таким финалом. «Что о тебе подумают в деревне?» И он, Василь, атаковал все инстанции, ходатайствовал, чтобы меня приняли в училище. Он втащил меня в канцелярию, поставил перед начальством и стал быстро объяснять им, что у меня отец пал на войне смертью храбрых, что домой одному не добраться, ведь целую неделю ехать, да и денег нет. Не знаю как, но его слова и мой жалкий вид подействовали на начальство. И меня определили в группу столяров-краснодеревщиков. Я был счастлив, что меня не прогнали с порога, а с сочувствием отнеслись к моей судьбе. Мне даже не верилось, что сразу из кабинета начальства я уже иду со всеми вместе в столовую. Хотя завтрак был скромный, я был доволен как никогда, ведь это был первый оплаченный государством завтрак. Государство приняло на себя заботу обо мне. Это вселяло уверенность в завтрашнем дне.

Прошло уже более 50 лет, а память бережно хранит яркий калейдоскоп событий тех лет. Общим фоном было доброжелательное, заботливое отношение со стороны персонала училища. Это располагало к доверию и уважению. Стрижка новичков наголо воспринималась без восторга, но и не обидно, раз уж такой порядок. Помывка в бане, переодевание во все

новенькое вызывали общее ликование. Не беда, что я в одежде и обуви утопал (не дорос года на два). Но в зеркале сам себя не узнал - довольная улыбка не сходила с лица. Тоска по дому куда-то улетучилась. Вовлеченный в бурный круговорот событий, я быстро привык к новым условиям: ранний подъем в семь часов был для меня вовсе не ранним, потом физзарядка, передвижение в строе, занятия - теория и практика, вечерняя проверка. Все мне было по душе.

Страна со стоном поднималась из руин войны. Следы надрывного военного производства были видны и в Мончегорске: с одной стороны - беспрерывно дышащий жаром «Североникель», с другой - бараки, не затухающие круглосуточно, как и сам завод, с третьей -пленные немцы, неторопливо и сосредоточенно трудившиеся на стройках. Ходили слухи, что они не хотят возвращаться домой, потому что там их ждет та же участь, что и наших солдат из немецкого плена - искупление позора в трудовых лагерях и тюрьмах. А в 1949 году немцев в Мончегорске уже не встречалось.

Итак, ремесленное училище становилось нашим домом, семьей, школой и надеждой. Мы, недоучки, истощенные войной и послевоенной голодухой, нашли здесь приют, тепло, заботу и главное - перспективу. Мы испытывали тягу к знаниям, острую потребность получить специальность, быть полезным обществу.

Ремесленное училище было многопрофильным. Группу металлургов составляли наиболее крепкие и здоровые ребята. Химиками-лаборантами были девушки. Они занимали отдельное крыло верхнего этажа - для мальчиков запретная зона. Самыми грамотными были токари, автослесари, слесари-инструментальщики. Заметно выделялись кузнецы - всегда ржавые и закопченные. Элитой чувствовали себя электрики. Замыкающими строй были мы - столяры-краснодеревщики. Нас именовали не иначе как «гроботёсами», что было неприятно. Наш мастер, воспитатель и опекун Петр Васильевич Лавров, как мог, поднимал в наших глазах авторитет специальности: «Разве можно сравнить, - говорит, - вечно промасленных, черномазых металлообработчиков с нами? Они глохнут от грохота, слепнут от металлических стружек, их роба не отстирывается. А у нас... запах стружки смолистой сосны не только приятный, но и лечебный. Нам не нужна перина, мы спим на матрасе, набитом такой стружкой и потому не болеем». Такие доводы и вправду внушали чувство превосходства нашей профессии. И Петр Васильевич учил делать всё так, чтобы комар носу не подточил.

Никогда не забыть, с каким усердием выполнялась первая самостоятельная работа. Мастер всесторонне осматривал творение моих рук, тщательно проверял размеры по моему чертежу, высказывал замечания, а в итоге объявил, что с заданием я справился успешно. Каждый из нас спешил сообщить об успехе в родительский дом. «Мама! Ты не поверишь, но я сам, собственными руками, сделал табуретку, гаечный ключ...» и так далее. Такое письмо сразу становилось достоянием всей деревни.

Каждый день в училище нам приносил что-то новое, обогащал знаниями, умениями, навыками. Кроме училищных стен, к нашим услугам был только что построенный Клуб горняков в поселке Тростники, где мы дважды в неделю смотрели кино с обязательным обсуждением сюжета фильма по группам. Большинство из нас участвовали в художественной самодеятельности. Старожилы Мончегорска наверняка помнят ритмичный шуточный танец «маленьких поварят», где мы вшестером лихо отплясывали. Даже ездили в Мурманск на фестиваль, пели в хоре: «...До свиданья, города и хаты, нас дорога дальняя зовет. Молодые смелые ребята, на заре уходим мы в поход».

В 1949 году у нас появился свой духовой оркестр. Ребята быстро освоили инструменты и уже на первомайской демонстрации шествовали под собственную музыку по булыжной центральной улице Жданова. По выходным и праздничным дням у нас были танцы. Девчата приезжали даже с Мончи. Учились вальсировать сначала в комнатах, преодолевая неуклюжесть, а, осмелев, выходили в танцевальный зал, благо, наши лаборантки терпеливо вводили нас в такт музыки. И уже по прошествии стольких лет, когда слышишь мелодии «Дунайской волны», «На сопках Манчжурии» и другие, вспоминаешь то далекое, неповторимое время.

За два года мы выросли, возмужали, преобразились. Мы не только умели что-то делать, но и искренне хотели работать, стремились скорее внедриться в рабочие коллективы. Вместе со Свидетельством об окончании училища по специальности «столяра-краснодеревщика» третьего разряда мне вручили и похвальную грамоту «За отличное овладение профессией и отличное поведение» с барельефным изображением Ленина-Сталина, подписанную директором училища В. Киселевым, от 29 июля 1950 года.

За тридцать лет службы на корабле ВМФ (в том числе и в гарнизоне Видяево - 8 лет), я немало получал правительственных наград, но ту грамоту храню и дорожу ей особо. Это первая высокая оценка моих усилий, благословение на созидательный и ратный труд. Но поработать по специальности пришлось лишь два года: в мастерских по ремонту траулеров Мурманского рыбного порта.

5 октября 1952 года меня призвали на военную службу. Матросская служба не тяготила, так как к порядку и дисциплине я был приучен ещё в ремесленном училище. За четыре года срочной службы (да, тогда в Морфлоте служили четыре года!) мне удалось получить среднее образование и поступить в военно-морское училище. С полной уверенностью могу сказать, что мою судьбу определило именно ремесленное училище. Общественно-трудовая деятельность стала образом жизни, чертой характера. Убежден, что все, прошедшие в детстве трудовую школу, не смогут терпеть безделья и праздности.

От редакции. Вениамин Баженов вспоминает своих однокашников: Анатолия Кустова, Александра Смышляева, Сергея Копасова, Юрия Ежова, Евгения Веселова и других. Быть может, кто-то узнает в его рассказе свое училище и откликнется. Воспоминания о ремесленном училище №1 открывают нам ещё одну неизведанную, но, несомненно, важную страницу истории Мончегорска.

Где силы взять, чтоб дальше жить? Сюда иду зеленою тропою. Усталость ног росою освежить, услышать шум листвы на головою. Я приду за рассветной росою, когда небо вспыхнет зарей, чтобы смыть там за Пеженгой свои беды ключевой водой. Как мне без Веньки плохо. Вечерами хожу в свое убежище, наплачусь от души. Мамка теперь рада меня загрызть. Только и слышу от неё: вот путевые-то дети уехали, а от тебя никогда не обтрястись. А я жду, когда я уеду на лесозаготовку, там, я от тебя отдохну. Это я только в уме про себя думаю. С огорода убрали картошку, много наросло. Можно зимовать, если мать не скормит корове. Вот и завершился хлебный год.

День пригреет возле дома, пахнет позднею травой, яровой сухой соломой и картофельной ботвой. Отошли грибы и ягоды. Смотришь утром со двора - скот не вышел в поле. В поле пусто, белый утренник зернист. И свежо, морозно, вкусно заскрипел капустный лист. И хотя земля устала, всё еще добра, тепла. Лен разостланный отава у краев приподняла. Но уже темнеют речки. Тянет кверху дым костра.

Мне повестка пришла 4 октября. Не на заготовку леса, а на завод, корчевать пни сосновые, смолистые. Это недалеко от нас, 25 км. На заводе огромные печи, прямо на улице смолистые пни раскалывают и щепки закладывают в печи, и с боков печи нагревают дровами трое суток. И с этого смолья вытекает сначала идет скипидар, а после его идет остаток - деготь, смола. А другие печи набивают берестой. С неё идет паровой чистый деготь. А на бересту тоже дают план по колхозу - сколько сдать лесохимии. Мы все по весне дерем бересту. За 100 кг платил колхоз три трудодня. Конечно, за день не надрать столько. Итак, мы уже в поселке Вымполож. Условия лучше, чем в Береговке. В избе две печи, где варили еду. Сушили лапти, онучи, хомуты в другой избе. Спали тоже на нарах. Набивали тюфяки стружкой, здесь её много, бондари делали бочки. .

Сейчас молю, прошу, дай мне Боже, силу, преодолеть препятствия свои. Не терять надежды в свои силы. Поверить в жизнь, которой мне идти. В Вымположи есть магазинчик, пекарня. Хлеба давали по 800 г . Каждую субботу ездили домой на конях. В воскресенье возвращались, везли сено, овес для коней. Себе везли картошку, ведро. У меня был котелок. Мы еду варили по двое. Утром и вечером - картошка, а чего ещё кроме? Завезли крупу овсянку и дали по два кг. Замечательная еда. Это уже что-то. Но надо сэкономить мамке. Как и все, скопим хлебушка с килограмм. Родители рады. Приезжаю, мамка начинает: «Ой, как я рада, ждала тебя, давай помоги мне напилить дров. Одной мне плохо пилить. Динушка, ещё воды наноси». - «Мамка, мне ещё надо за сеном съездить. Воз нагрузить, чтобы на неделю хватило сена. Скоро подъедут с Лукино, а я не готова. И лапти уже истрепались, хотела зачинить. А что за полдня успеть?» Мамка говорит: «Я хочу зарезать корову, с ней одна маета. Сколь соломы ей рублю, да подстилку её таскаю в пестере, да воду». - «Мамка, а что хочешь, то и делай. Ты меня никогда не слушала. Даже не замечала, что я есть. Если тебе что нужно, так сразу: Динушка, мне жаль тебя, но не как себя, сходи туда, принеси то, принеси это».

Ну, а мы работаем пока снега нет, корчуем пни по пять человек девчонок. Это очень трудная работа. Заостряем бревно, делаем подкоп под пень, втыкаем под пень, и все наваливаемся животами, раскачиваем бревно. Бывало, слабый пень или бревно соскочит, мы смеемся и плачем. За зиму сколько синяков получим. Всё лето заживляем. Смолья заготовим, вывозим, потом заготовляем дрова. Очень много дров сжигают эти печи. Я работаю на лошади, хлопотно, конечно. Надо ночью вставать, кормить, а утром надо дать ей овса, напоить, сводить лошадь к реке.

Прошу, прочти мой стих, он труд. Прошу, не смейся ты над ним. Из ключа в глухом бору воду быструю беру. Всех цветов и трав весенних вялых, кровь земли калины алой, всё смешаю я в воде. Охрани меня в беде. Прошу лесное племя, стань мне братом, хоть на время. Подари секрет земной, одари водой живой.

Я помню осенние ночи, березовый шорох теней. Пусть дни тогда были короче, луна нам светила длинней. Потому что пряли и ткали при лучине. Лучину берегли на завтра. Скоро зиме конец. Теперь нас заставляют работать и в выходной, план не дотягиваем. Сено подвозят нам, а также и картошку из. дома присылают. Мне вдруг прислала мать мяса кусок, значит, корову зарезала. Я расстроилась: есть ум? Прокормить до весны корову и зарезать. А в мае отёл. У матери крыша поехала. Дали нам выходной. Приезжаю домой, посмотрела: мясо в кадушке, килограмм 10, голова и ноги. И вся корова тут. Спросила: «Мамка, а где остальное мясо?» -«Как где? Унесла Ивану Парменовичу, он ведь большой начальник. Мало ли зачем обратимся, он поможет». - «Мамка, в войну он помог, когда помощь раздавали, вещи американские всем детям, у которых погибли отцы? Дал Веньке брюки с дырами на коленах. Не только нас ограбил, весь район. Ну ладно, я унесла на Дресвяново, снохе Анне, совсем они плохо живут, да брату немножко дала. Конечно, братик твой нуждается. Шьет и порет, зарабатывает». Ну, она тут понесла меня по кочкам. «Ты не имеешь права меня критиковать, всё мое, и ты мне не указ». Так я уехала. Ведро картошки, может, нас опять не отпустят. Я всё для мамки: не доем, берегу. Дали нам по 500 г сахара и 500 г соли, и по одному пакетику 250 г комбижиру, конфет-ирисок. Всё везу мамке. Теперь вся деревня смеется: Асафьевна зиму прокормила, а весной зарезала корову. Смешней некуда. Через полтора месяца и теленок был бы.

Я преклоняюсь на колени, чтоб исповедаться за грехи. Прости меня, мой Бог, прости за юные года. Судьба моя, мой Бог, была такая. Я в ней достатка с рожденья не видала. Мой Бог, прости меня, что не верила в тебя. Мой Бог, прости моих родителей. Они были коммунистами, а я была комсомолкой, партийной, атеистом. Я росту как ненужная никому полынь среди цветов. Я из хлеба, что родит земля, я из ржаного трудового хлеба, также из ячменного зерна. Также из дурманящего хмеля. Я - частица матери земли.

Наконец-то зима кончилась. Приехали домой. Мамка показывает мне повестку. Баженова Дина направляется на сплав паромов со скипидаром, со смолой до города Манторово в Костромской области. «Мамка, кто ещё направлен, кроме меня?» Мишка Мишихин, Микола Буян да Петрухин сын Сано. А из девчат кто? Так говорят, что из колхоза только четыре человека нужно. Было собрание, спрашивали: кто желает? Много желающих. Я сказала: запишите мою Динку. Она проворная, справится. «Мамка, я воды боюсь, плавать не умею». - «Ну-ка перестань стонать, не утонешь. Говно не тонет, как говорят». - «Мамка, я не пойду, и все». - «Динуха, тебя судить будут, ведь ты комсомолка». Ну, почему меня? Другие девчата дома будут. Конечно, у них матери есть, постоят, не отпустят. Да ни одна волчица не сунет волчонка в пекло. Мамка, может, ты мне вовсе не мать? В деревне у нас есть Анюша хромая. У ней дочь не родная, Катя, мне ровесница, отец тоже погиб на войне. Так мачеха нигде не даст её в обиду, шьет из своих сарафанов Катьке юбки, кофты, и из отцовских брюк тоже перешивает на Катьку. Когда едем в лес, всегда скажет: Катенька, не надрывайся, береги себя. У тебя ещё вся жизнь впереди. Я всегда Катьке завидовала, когда пришлет Катьке пироги, умела испечь из ничего. Чтобы моя мамка была такой.

Моя грусть и радость, спасенье и мука, так я живу. Дышу и мыслю так: если сердце у меня защемило и ныло, к той березе я приходила и на колени перед ней вставала и сердце открывала, ничего не скрывала. Постою у березы, покуда не устану и на сердце полегче мне станет. Буду с вами расти и не оставлю вас, березы из рощиц окрестных. И когда-нибудь книгу составлю из созвездий, пока неизвестных. Ох, юность, юность удалая! За днями дни прошли, как тени, а я все жду рассвета.

Письма от Вени получаем, мамка дает мне читать. А от Лиды тоже приходят письма, но мамка не дает мне читать. С письмом уходит к соседке Марье Афонишне, а я только через людей узнаю, что пишет Лида. Веня обещает приехать в июне, а мне дали 5 дней на отдых. Если он будет, надо пару лаптей сплести. Мамка отправляет меня за белой глиной, надо избу побелить. Я каждый год хожу, это за Рослятино, и со всего района ходят, которые на конях приезжают, с лопатой. А я всё царапаю руками, мерзлую глину набираю в кузовок кг на 10 и несу на горбу в бездорожицу, снег тает, ручьи бегут. Как принесу, так вся деревня просит: Асафьевна, дай глины, кожух побелить. А я ворчу: «Мамка, почему ты раздаешь? Что, сами не могут сходить?» - « Да никто не знает, где эта глина». - «А почему же я знаю? Ты меня первый раз отправила в 7 лет, иди, ищи. Хорошо, добрые люди довели до горки, показали. Я больше никогда не пойду, я все руки ободрала, все ногти содрала до крови». - «О! вот бедняжка! Пойди, пожалуйся кому, устала! Я даю глины всего-то по горсти». - «Мамка, этого кузова нам бы хватило на 3 года, а я каждый год хожу». Надо готовиться мне в путь. Прежде побелить в избе. У нас штукатуренная изба, белю каждый год избу и печь. Лида и Веня любили, когда побелю в избе. За зиму так прокурится потолок от лучины. Мамка мне купила сапоги кирзовые у глухого немого Егора, он с Лукерина, поношенные, голенища заштопанные, за 50 рублей, 42 размер. Я очень рада, только одни лапти сплела.

Выполнение плана лесозаготовок. Строевой мы лес стране давали. Усталости не зная, сквозь вихри и снежные бураны. Бревенчатый мы настилали путь. И было некогда тогда нам перекурить и отдохнуть. Мы расходились на закате, а завтра вновь метель мела. Средь 8 мужчин в бригаде одна девчонка я была. И берегли меня ребята от толстых и тяжелых бревен, как могли. Работала я что есть силы, как и все, дышала горячо. Ребятам не помехой было мое девятое плечо. План выполнили и перевыполнили. Слава и почет колхозу «Сталинец»! Всё уже готово к отправке паромов, три парома. Нас распределили по 4 человека на паром. Двое управляют паромом, двое отдыхают. Сделано большое сиденье. Сегодня в поселке новость -Петруха-сатана запился. Выпил, заснул и не проснулся. Это в деревне Семеновская. Меня это заинтересовало: а что, и мне не запиться? Только сколько ж надо выпить? Может, хватит чекушки? Я ещё не пробовала водки. Что же мне делать? Как заболеть, чтоб не плыть на паромах? Если я запьюсь, мамке будет позора, но будет рада избавиться от меня. Купила бутылку пол-литра и вечером ушла в лес украдкой, чтоб никто не видел. Нашла большую, ветвистую елку, наломала с нее лопаков и села, прижалась к елке. Господи, прости меня! Открыла бутылку, понюхала и - о Боже! Дало в нос, зачихала, но надо пить, не хочу жить. Конец моим мучениям, вечная каторга! Долго пила, запивала из лужи водой со снегом. Внутри все загорело. Леса закружились, в ушах звон, а я всё ещё жива. Когда же я умру? Ох, да мне надо уснуть. Но я не хочу спать. Хочу кричать или подраться. Вот бы медведь пришел, я бы его свалила. Но сон меня свалил на рассвете. Я проснулась от птичьего пения. Господи, вся дрожу, встать не могу, ноги ватные, как, я ещё жива? Как же? Видимо, надо было купить 2 бутылки. Где же я денег возьму? Но жить захотелось. Только денег пропила. Еле дошла до речки, умылась и пошла в дом. Меня встретила уборщица Авдотья: где ты была? Тебя мастер искал. Я ночевала у Ольги Вериной. Авдотья меня напоила чаем. Я залезла на печь, заболела. Теперь останусь дома. Мастер сообщил: поедем только 28 апреля.

А весна молодая такая, и готовность к дороге далекой. Я думать боюсь, но от дум не уйти. День проходит, и кончаются труды. Обессилев, мы ложимся у воды. Всё забыто, боль и голод, грязь и страх. У костра ложимся, твердый камень в головах. Да, да, всё так.

Все котомки сложены, пара лаптей и рубаха холщовая переодеться, если упаду за борт. Сапоги взяла. Зачем? В них худо ходить по доскам и бочкам, скользит резиновая подошва. Итак, поплыла Динка вдоль по матушке Юзы. Дрожу от страха, кругом вода. Не дали мне поболеть. Я на одно ухо оглохла и горло болит. А какое дело кому до меня? Становись к лопастям и жми со всей силы. Долго я осваивала профессию лоцмана. Надо грести лопастями, в бревно вделана доска широкая. Я еле поднимаю это бревно, а потом по воде грести. Хорошо, что меня поставили с Мишкой. Он уже бывалый, ходил не раз на паромах и на плотах. Ему уже за сорок, умный мужик, не ругает меня. А показывает: как и куда грести. Он стоит впереди, а я сзади парома. А паромы несутся, только успевай, направляй по руслу. На ночь приставали к берегу. Ночью не плыли. Может течением перевернуть паром. Под нашей ответственностью 900 бочек, по 300 на каждом пароме. Плыли друг за другом. К берегу приставали. К берегу пристать - это очень трудно. Подплываем к берегу. Одни человек выскакивает, ему кидаем кол, заостренным концом с тросом колом нужно воткнуть в землю или тросом закрутить за дерево. Я это быстро освоила, научилась выскакивать на берег. Мужчинам нравилась моя расторопность. Молодец, Динка! Но однажды не успела кол схватить, и паром уплыл. Я бегу по берегу, а по реке течение быстрое и паромы уплыли. Я так испугалась, бегу, думала -догоню. Осмотрелась, нет ли где деревни. Какое там! Нигде не видно жилья. Вот уж пожалела, что не запилась. И вдруг мне ещё преградила путь река, широкая, и впадает в нашу Юзу. Что делать? Леса нет, вырублен, спичек нет. Куда пойду? Конец моей жизни.

Ох, где-то горе горькое по лесу шлялося и нечаянно на меня набрело. Стою на берегу, кричу, а кто меня услышит? Реки слились. Такой шум, разлилось, как море. Я вся замерзла. Онучи съехали, но у меня уже нет сил переобуться. Всё равно погибаю, паром не повернуть против течения. Я сейчас отойду подальше от реки, а пойду и утоплюся на осиновом пеньке. Ну, кому какое дело, только брызги полетят - «Нескладушка». Я уже не надеялась на спсасение. Уже темно, но луна светит полная, видно, как плывут на плотах. Но им некогда смотреть по сторонам и разглядывать меня. Пойду-ка я в лес, залезу на елку. До утра надо продержаться, а там видно будет.

И вдруг слышу какой-то всплеск на воде, может, рыба или черти? Присмотрелась, а это наш начальник плывет на лодке. Я от радости кричу, плачу, ухватилась за него - не верю, что за мной приплыл Малухин. Говорит: я больше твоего испугался! Если бы что с тобой случилось, то мне тюрьма. Я же за всех в ответе. Я очень рад, что ты жива. Ну ты больше не выйдешь с парома, твои напарники совсем обнаглели. Им лень лениться, всё девчушку посылают. Но я завтра их отработаю по швам, наглецов.

Плывем уже 10-й день, так все устали! Кажется, конца не будет! Все мокрые. У лаптей даже веревки сгнили. Вторую пару лаптей донашиваю, а сапоги размокли, как холодец.

А ещё случай. За продуктами всегда ходит Малухин. У него деньги. А тут вдруг изъявил желание пойти в деревню, купить продуктов. Ну и пришёл, на себе притащил барана. Сказал, что купил дешево, и бутылку водки. Ну, тут быстро мужики разделали тушу, поблагодарили Миколу - молодец! Баран жарится, сегодня обед вкусный, сидим у костра, а какой запах! И видим: скачет мужчина на лошади. Видит, шкура висит на кустах. Мясо, остатки засоленные, в ведре. Мужчина, где вы взяли барана? Да вот, наш товарищ купил в деревне. Он не купил, а украл со двора. Раз вы уже жарите, то платите деньги, иначе сейчас придет милиция. Малухин отдал 250 рублей. Миколу отвел в сторону и долго с ним говорил. Микола и есть не стал баранины.

Наконец-то мы пришли на конечный причал, в город Мантурово. Теперь нам предстоит выкатывать все бочки с паромов. Это адская работа. У нас у всех голова кружится, 12 дней на воде провели, не раздеваясь. На нас все фуфайки излохматились в клочья. На мне брюки из толстого холста. Как намокнут - как железо. 7 дней выкатывали бочки на берег, а потом ещё по песку очень далеко до дороги, где их грузят на машины. Это уже не мы грузим. Также жили на берегу, делали шалаш из досок и на землю настелили досок. Костер жгли день и ночь. Паромы нельзя оставить без присмотра - могут украсть. Сдали всю продукцию химзаводу. Малухин получил деньги - всех рассчитал нас, всем по 400 рублей. А Миколе буяну 200 рублей. Ну что, деньги есть, идем на рынок. Я и не слыхивала, что это такое - рынок. О, Боже! Сколько народу, шум, гам. Все нарядные, все в ботинках ходят. Мне надо купить ботинки, скоро Троица. В лаптях уже стыдно ходить. Смотрю, мужик продает ботинки. Ну, я своих мужчин прошу: помогите мне купить ботинки. Но присмотрели ботинки, крепкие, со шнурками. Только уж сильно носатые. Померила - хорошо, ноги не жмет, нога ходит в ботинке. В носки насую кудели и будут как раз. Малухин говорит: бери, Динка, хорошие ботинки. Отстегнула 150 рублей и в котомку. Ещё бы надо купить ситцу на платье. И всей гурьбой пошли в магазин. Всем надо что-то купить, женам, детям. Отоварились, довольные. Теперь надо искать попутку. Доехать до Тотьмы. Наконец доехали до Тотьмы, уже темно, до дома осталось ещё 120 км. Но это можно пешком дойти. Малухин пошел ночлег искать. Пустили нас в Дом колхозника. Народу в нем полно. Кто в Вологду, кто в Ляменьгу. Меня поместили на женскую половину. Объяснили: кровати все заняты, спите на полу. С вас денег не возьмем. Ну ладно, здесь хоть ветра нет и дождя. Я сразу котомку сняла и под голову. И всё, отключилась, уснула. Почти месяц прожили без крыши над головой. Я и такому пристанищу рада. Завтра должны добраться до дома.

Конечно, мы до дома не добрались. Малухин Костя нам объявил: ребята, мы все очень устали. Давайте поговорим. Согласны ли вы поработать сегодня здесь на складе - колоть соль, она слежалась в один ком. Надо долбить ломом, киркой, кувалдой. За работы дают за день 20 рублей и каждому из нас по 5 кг соли. Вы знаете, что дома соли нет. Домашние будут очень рады, соглашайтесь. Ну что, 5 кг соли - это самое то, без чего мы страдаем лет пять. Пришли на склад, о Боже! Гора из соли. Как к ней подступиться? Как кремень. Кое-как откололи глыбу -центнер. Но уже легче стало. Я долблю кувалдой, куски на мелочь. Работа пошла. Но на нас вся одежда лохматая, вбирает соль. И в глаза, и в лицо пыль лезет. Мужики ворчат: вот дураки, взялись за такую работу. Чтоб эта соль провалилась сквозь землю! «Упадышев, ты со своей ленью, да ещё и каркаешь. Ну-ну, ещё подеритесь. Ребята, давайте поднажмем. Я думаю, до ночи сделаем», - это Малухин Константин Николаевич. «А как же насчет пожрать?» - «Хорошо. Баженова, давай со мной в магазин». Купили 5 буханок хлеба, ведро воды захватили с реки. Соль есть. То ли не обед! Хлеб быстренько умяли, а воды не хватило, я принесла ещё два ведра воды. От соли не дыхнуть, и все же мы всю соль раздробили. Хозяин пришел, рассчитался, мы пошли на вокзал, скамейки все заняты. Мы все сели на пол. Спали сидя, на рассвете вышли искать попутку. Машины все груженые, берут только в кабину по 2 человека. Но нас взял шофер, двое в кабину, четверых в кузове. Наконец, доехали до села, а там ещё надо дойти до Вымположа, на завод 18 км. Это ерунда, и ночью дойдем. Подошли к заводу, лодки нет. Надо переходить реку, искать, где помельче. Собрали все котомки в одну, наденем на Динку, и я её понесу, чтобы не смочить котомки. Ну, и пошли. А Микола запнулся, я полетела на середину реки, на глубину. Вода холодная. Словили меня и мешки, намокла соль, намокло всё, что котомках.

Прихожу домой, у мамки совершенно поесть нечего. Деньги есть, в Рослятино есть, наверное, хлеб. - «Динка, в магазине продают только пряники белые мятные по 20 рублей кг. Их не наешь, а хлеб дают только служащим по 400 г.» Картошку посадили под плуг, помогали всей деревней. «Динка, тебя выбрали бригадиром на Лукино». - «Ещё чего, ты сказала, что я не умею ни писать, ни читать. Мамка, вот ты и иди, пишешь и считаешь. Или мало девок в Лукине? Нина, она закончила 4 класса, вот её пусть и ставят». - «Нину, твою подругу, назначили животноводом, скота теперь много у нас. Овец пригнали 80 штук, Петровна за ними ходит. На Лукино ещё коров добавили, 15 штук. Мишку Немкина поставили кладовщиком. Мишка тоже со мной на сплаве был, как же без его согласия распорядились? Динка, тебе ещё дают Венеру пахать». - «Мамка, я так устала. У меня нет сил, пойду баню истоплю. Хоть помыться, сколько на мне грязи. В бане надо веником отскабливать».

Приняла дела бригадира. О, Боже! Сколько ещё пахать, сеять, боронить. Люди все еле на ногах держатся, голодные. Дети собирают пистики (по-ученому, полевой хвощ), по рекам щавель уже подрос. Скоблят сок сосновый, березовый. Но это все не споро. Мне завидуют, на сплаве хлеб ела. Мы с Ниной жили в конторе, на Лукине. Вставали в 5 часов. Я бегу к конюху: готовы ли кони на пашню. Проверяю, дал ли коням овес. Вижу, не всю норму дает коням, но молчу, понимаю, ему самому есть нечего. Людей не хватает, надо огороды городить вокруг пастбища, для овина надо дров заготовить, чтоб за лето высохли. Привезли кузнеца, с Лукерино. Ноги изранены, на костылях ходит. Пришлось мне ему помогать. Он железо нагревает, а я бью молотом. Вот работа! Во мне, наверное, кишки лопнут, работа нечеловеческой силы.

Уже июль, сенокос. Опять соревнование - кто больше выкосит. Как плохо без Веньки! В 3 часа ночи очень боюсь, но иду на Пеженгу выкашивать гектар. Выкашиваю по гектару. Конечно, эти дни некогда мерить - кто сколько выкосил. Хожу назавтра меряю. С вечера направляю, кому куда идти. Ну, теперь все силы косить и сено загребать. И сено метать большие обзороды, по 10-15 центнеров. Один человек укладывает, другой дает. Вилы большие, еле поднимешь. Загребли сено, и пошли домой. А сено складываешь до темна. Еле ноги приволокешь. Нине полегче, она утром у доярок молоко примет. Сдаст экономке и до вечера ходит косить на полдня. Проверяет коров, телят, свиней. Пишет отчет. Слава Богу, сенокос закончен. Теперь уборка хлебов. И лен поспел теребить, а тут ещё похлеще: председатель объявил нам - дают трактор на целую неделю. Надо срочно напилить, насушить березовые чурки, для трактора. Нужно вспахать под пар, сеять под зиму рожь. Приехал Венька, какая радость! Привез зубатку соленую, большую, отрезали кусочек, вымачивали и ели. Я просила председателя: выпиши, что есть на складе, накормить нечем. Выписал 8 кг муки, сказал никому не говорить. Венька такой радостный, в костюме, белая рубашка, в ботинках в хороших, не в кирзовых. Я спрашиваю: Венька, расскажи про город, как там живут? И нравится ли тебе там жить? Динка, тебе не понять. Тут мамка встренула: «Венюшка, ты к ней не подходи, не разговаривай, ты ведь знаешь, что она дура». Вот, весь разговор с братиком. А я так ждала его. Я всё на Лукине, некогда пообщаться с ним. На Лукине во всю пилят чурку. Сушат на овине, колют мелко. И вот пришел трактор, обе деревеньки прибежали смотреть. Что это за чудо? Ой погляди-ко, три плуга, значит, он пашет за три лошади. Во, какая сила! А еще, гладите, колеса вставлены в какие-то решетки с шипами. Федька говорит: это называется - гусеницы. Ой, вот чудеса неписанные! .

Трактор готов выйти в поле, но некого поставить прицепщиком. Тракторист уже вне себя. Ну, что я могу сделать? Толик, не ругайся. Счетовод за меня поработает, а я сяду на прицеп. Покажи, что я должна делать. Динка, это очень тяжело! Вот смотри, ты сидишь, перед тобой подниматель на поворотах, поднимать плуги, нажимаешь на себя, плуги поднимаются, или камень увидишь или пень, сразу поднимай. Ну что, работала и в кузнице, и с трактором справлюсь, давай пахать, в добрый час! Пахали дотемна. Я слезла с сиденья и не могу идти. А пыли сколько проглотила! Вся в пыли. Только глаза видно. День давно кончился, а мне надо сводку давать: сколько вспахали, сколько сжали ржи, чурки высушили, сколько вывезли навоза в поле и сколько его растрясли, сколько заборонено. Теперь кормят, дают гороховой муки. Варим кисель, скоро будем подкапывать картошку молодую. Грибы уже появились, но некому и некогда сходить. Теперь самая ответственная пора - уборка хлебов. Надо опять рожь выбивать из снопов. Люди все истощенные, не хотят на такую работу. У председателя прошу, плачу: снимите меня с бригадиров, я тоже не железная! И на трактор не пойду - это мужская работа! А где я тебе мужика найду? Теперь сухо, рожь в суслонах подсохла, надо возить, в копны класть. Динка, пожалуйста, вспашите пар, засеять и заборонить, с полей убрать, а там уже 4 октября на лесозаготовки готовьтесь. Господи! Когда эти лесозаготовки кончатся! Лет так через 10, стране нужен лес. Ну что, поплачу, и опять на трактор. По 10 часов пашем. Хорошо, что нам дали бензину, мы с Нинкой сделали коптилку из банки, фитиль просунули и поздними вечерами пишем сводки, отчеты. Она мне помогает. А ещё она каждый день берет литру сливок, мы пьем, на этом ещё и держимся. А то хоть зашибись.

У нас опять новость, сногсшибательная: наши обе деревеньки присоединяют к колхозу «Акиновец». Это от Лукино 7 км в лес. Там три деревни: Акиницы, Доровадский починок и Ярышовы. В эту деревню нет дороги, только зимой на санях возят налоги. Колхоз богатый, там председатель умный. Скрывал от управленцев земли. Там много хуторов выселили в большие деревни, а землю пахали, и колхозники не голодали как мы. Приказ: явиться на собрание всем в Акиницы. И пошли через Лукино, все вместе пошли, люди недовольные, всю жизнь с Лукериным, там все родственники, и родом все с Лукерино. Пришли в контору, о боже! Люди незнакомые, они нас осматривают, а мы их. У них было электричество, работал движок на Пеженге, на дальней. Их три Пеженги. Свет включали когда идет жатва и по праздникам. Мы все сели на скамейки, включили приемник для всех, это был шок. Надо же, из ящика идут звуки, музыка и разговор. Хотя не очень понятно. То треск, то щелчки. Мужчина его то покрутит, то поколотит, и опять тренькает. Выступает председатель Акиновский Георгий Андреевич: «Очень не хотелось брать вас в свой колхоз. Вы нам только убыток несете. Земли у вас не плодородные, скота мало, кони одно старье». Тут наш председатель встал: «Мы к вам не напрашиваемся. Жили 100 лет без вас и не тужили. К вам ни дороги нет, живете в дремучем лесу, а если так решила партия, то надо соединяться без всяких выкрутас. У нас пять человек партийных. Молодежь . 14 человек комсомольцев. Вы, возможно, в газетах читали, у нас стахановцы. Это Упадьппева Нина, Баженова Дина. Они косят по гектару в день, жнут по 25 соток, при норме - 9 соток. И много других. Не отстают от них, у нас люди трудолюбивые». Акиновский: «Я вас выслушал, наши люди не хуже ваших. Теперь надо договориться - сколько людей дадите на лесозаготовки. Лес будем рубить в нашем колхозе. Кони ваши и наши должны стоять здесь, в Акиницах, а также и лесорубы».

Я опять на лошади Венере, она меня не забыла за лето. Как подошла к ней, она сразу полезла ко мне в кармац. Я ей всегда даю лепешку или кусочек хлебушка. Сама не съем, отдаю Венере. Умнейшая лошадь! Когда пашу на ней, не хлещу её, как другие хлещут кнутом. Венера сама знает, где в конце полосы заворачивать. Я еле успеваю за ней, знает, в какую борозду встать, я работала на многих лошадях: на Корытихе, на Дунечке, на Юрике - и на быке. В Акиницах мы с моей знакомой Августой нашли квартиру у пожилых людей, такие милые дед с бабушкой. Они рады нам, живут одни, сын уехал в Мурманск и не пишет. Вечером приезжаем из леса, они для нас печку натопят, самовар вскипятят, и каждый вечер на столе кринка молока. И скажут: «Девочки, пейте молоко. У нас коровушка хорошо дает молоко. Отел только в июне». Ну мы с Густей довольны, радехоньки. Обо мне и мамка так не заботится, как эти старички. У Густи, был друг, Некипелов Ленька, хороший мальчик, как девчонка, стеснительный. Молодежи много со всего колхоза нового. Собирались в клубе, контору поделили надвое, сделали клуб. Ребята с гармошкой, ну, и песни. Пляска, танцев не знали. Ленька познакомил меня с парнем из дальней деревни Ярышово, с Николаем Вязниковым. Вот человек, не видел света белого. Если вызывали его в круг плясать, то он сожмется, закроет лицо руками - и не вытащить. А на работе он на погрузке бревен. Они нам нагружают дровни с подсанками, а мы отвозим на реку Юзу. Это далеко, 15 км. 2 раза в день. Иногда и 3 раза, если не дотянем до нормы. Дорога одна, а из других колхозов тоже этой дорогой ездим. Иногда пропускаем, стоим. Эту зиму, хорошо, что в субботу домой ездим, радом стоим. Я подберу сухую лесину и тащу домой, лошадь на конюшню к Степану. Мамка хвалит, что сухую дровину привезла.

Зима закончилась, слава Богу! По древесине план еле выполнили. Наш новый председатель дал мало людей для валки леса. Теперь все колхозники возмущаются, претензии к бывшему председателю: куда делись деньги, полученные за сдачу продукции государству? Анатолий Тимофеевич отчитывается, купили хомуты, седёлки, шлеи, узды, дуги, телеги, колеса, к ним бороны, плуги, эко как заврался! Все это наши старики сделали! Если нам не выплатишь деньги, мы тебе устроим самосуд. Так, так, бабы, кастрировать его, подлюгу-пьяницу! Прокричали - и всё. А нам опять повестки на окатку леса в Зайчики, на 15 апреля. Дома побыли всего 11 дней. Я лаптей сплела для себя и мамки. Как мы все устали, лесорубы, хоть бы дали время посадить картошку. И опять мы в Зайчиках, и наши кавалеры с нами. Здесь барак длинный, разгорожен на узкие, как кладовки, комнаты, по два топчана голых, окно. Дали замочек маленький. Опять мы с Густей живем. Кормят один раз - кисель гороховый, пол-литра. И когда же кончится этот горох. Каждый год - одно и то же. Уже тошнит от него! Девки, не каркайте, а то и его не получим. 29 апреля скатили весь лес, идем домой. Лапти у всех разлохматились, фуфайки разорвались. Готовимся к 1 маю. Пахать ещё сыро. Мне опять на Венере пахать выборочно, где подсохла земля. На Лукине выехали пахать, а внизу лед. Я распрягаю лошадь, подбегает бригадир: «Динка, прошу тебя, умоляю, три трудодня запишу. Нужно Густю, Ленину жену, отвезти в роддом». «А где же Леня?» - «Он ушел к родственникам на свадьбу». Ну ладно, у меня лапти все в глине. Ничего, давай быстрее запрягай в телегу лошадь, всё поехали. Густя стонет, я боюсь, вдруг она умрет. Проехали поле, и она: «Ой, Динка, останови кобылу, я рожаю». Закричала во всё горло: «Динка, помоги!» Как? Что мне делать? «Тащи ребенка!» Я подошла, о, ужас! Мне кровью всю окатило, и такой страх меня взял. У меня свет потемнел, я упала. Очнулась от крика. Густя все ещё орет. Наконец вылез ребенок, и кишки какие-то тянутся. Но ребенок не дышит. «Динка, мне подай узелок и ножницы, надо ему завязать пуповину! Что делать? Мертвый ребенок, что мне Лёня скажет?» - «Так почему ты его отпустила на свадьбу?» Ребенка завернули, положили на сено и поехали обратно домой. Густя плачет, говорит: замерзла я. Я лошадь погнала, и вдруг кулечек зашевелился, и так закричал ребенок. Густя теперь плачет от радости.

Весна закончилась. Вспахали, засеяли, всходы хорошие. Теперь идет сенокос. Опять соревнование. Я за сенокос выкосила 16 гектаров. Лида Выдрина 15 гектаров. И опять мы попали в газету «Сталинский ударник». На собраниях хвалили нас, выдали премию по 2 м ситцу это от района, от колхоза по 5 кг муки. Мелочь, а приятно. Вязников тоже был на собрании, радовался за меня. После собрания веселились стар и мал, включили музыку, пели, веселились, конечно, без выпивки. Водку продают только в районе. Мы с Николой не виделись 3 месяца. Я и не подумала, что на собрании его мать была. Николай подошел и говорит: я тебя познакомлю с мамой. Я так испугалась: не надо знакомить, мне страшно, я убегу! Он схватил меня за руку, подвел к меня к матери: «Мама, это моя невеста, я на ней женюсь». Я думала, со стыда провалюсь сквозь землю, лицо огнем загорело. Мать меня рассматривала, как корову выбирала. Говорит: «Девка крепкая, красивая, вон какие у неё щеки красные. Это её хвалили, по гектару косит? Вот такая нам и нужна. Я знаю её родителей, она из хорошей породы. Молодец Колька, хорошую выбрал девку! Я думаю, отцу понравится твой выбор». Я еле выдавила: «Извините, мне надо идти домой. Наши все уже пошли, теперь увидимся только 4 октября на лесозаготовках».

Теперь страда, уборка хлебов. Опять не разгибаясь, от зари до зари, только серп звенит. Дедушка мне сплел берестяные полусапожки, так в них удобно без онуч. Ноги всунул и идешь, и стерн не колет голени, а то так исколет, просто надо до колен онучи навернуть .

Мамке рассказали, что меня сватали. Вот чего я и боялась. «Что, замуж собралась? А мне ни слова, нашла жениха не знать откуда. Вот у Марьи 4 парня, за любого иди, старший скоро придет с армии. Он тебе и письма пишет, ты ему нравишься». - «Мамка, я их всех четырех ненавижу». - «Это мы ещё посмотрим». У мамки брат Михаил, портной. Ходит все в деревню Доровадский починок, у них там дочь Катя, замуж туда вышла. Ему рассказала, что меня сватают. Наговорила обо мне, что я лентяйка, если наденет платок, то пока до дыр не издерет, не снимет, ест помногу, неряха, ни помыть, ни постирать не умеет. Ты, братик, расскажи там.

Бывалая лошадь моя Венера, как долго ты будешь моей, и снег ли, жара или дождь, ты по ухабам тряслась. Бывало, болотную грязь месила по самой середке. Забор могла проломить и по полю промчаться галопом. Прерывистым шла, вставала порой на дыбы, но шла, как учили вперед. Скажешь, нескладуха, ну и пусть, говори, смейся, я на ней проработала 5 лет и 5 зим. Когда я приехала через 8 лет, она меня узнала, подошла и лезет в карман, но у меня ничего не было дать ей. Я забыла её, мне было стыдно.

В это лето у нас с мамкой радость - Веня приехал и Лида с мужем. А у нас ни поесть, ни попить. Лепешек наших гороховых не едят. Во какие господа! Но у нас есть сахарин, в аптеке продается, все в деревне пьют. Бросим в самовар 10 штук, сладко, вкусно. С мамкой два самовара за день. В аптеке говорят, 1 штуку на 10 л ?оды. Вредно для здоровья, а нам нравится. Лида такая гордая, всего-то три года уехала. Почему у вас кроватей нет. Где вы спите? Мамка на печи, я больше живу в Лукине, теперь жнива, спать только 2-3 часа, с утра раннего. Овин высох, бежим молотить, просеем зерно, уже вечер. Везем зерно государству в Рослятино. Обратно приезжаем, 3 часа ночи, и опять бежим в поле, соревнуемся: кто больше выжнет. Лида Веню отправляет в Рослятино, но там хлеба нет, только эти пряники, белые мятные. Приносит полный кузовок и ест. Лида удивляется, как Веня за 3 часа ходит туда и обратно. Мне подарили платье. Мамке - что, не знаю, не показывает. Лида привезли рису. Мамке велела сварить кашу. Она насыпала, залила водой, прикрыла сковородой чугунной и поставила в жаркую печь. До вечера каша варилась. Горшок лопнул глиняный, хорошо еще, каша не вывалилась. Лида накричала на мамку, но та оправдывалась. Мы же не видали, что это за зерно. Ты сама, Лидонька, вари. Мы люди темные. Видите, как живем. Хлеба не едали лет 10. Все на картошке живем. Лидонька, ты же ведь помнишь, как жили - так и живем. У вас в городу-то хлебом кормят?

Мой дядюшка, мамин брат, от души постарался меня выставить в разных красках и цветах. Пусть бы это было правдой, он мужчина сплетник, я ему племянница. Он-то зачем меня выставляет на посмешище? Меня лучше знают, с кем я работаю. Зиму на лесозаготовке, лето почти все в Лукине. Мы все вместе, одинаковые. Никто про меня не скажет, что я хуже других. И до Лукина все эти сказки дошли. Мать мою отругали: Асафьевна, как это ты свою дочь порочить? Каждая бы мать гордилась такой дочерью. По колхозу у ней больше всех трудодней. Это только за лето. Зимой кто больше всех вывез лесу на эстакаду? Скажут, это Динка. Кто может из её сверстников лапти плести? Только Динка. Ну что, мать моя своей хитростью оправдывается, что она ничего такого не говорила. Ну, пусть будет на её совести. Со мной стала стыда провалюсь сквозь землю, лицо огнем загорело. Мать меня рассматривала, как корову выбирала. Говорит: «Девка крепкая, красивая, вон какие у неё щеки красные. Это её хвалили, по гектару косит? Вот такая нам и нужна. Я знаю её родителей, она из хорошей породы. Молодец Колька, хорошую выбрал девку! Я думаю, отцу понравится твой выбор». Я еле выдавила: «Извините, мне надо идти домой. Наши все уже пошли, теперь увидимся только 4 октября на лесозаготовках».

Теперь страда, уборка хлебов. Опять не разгибаясь, от зари до зари, только серп звенит. Дедушка мне сплел берестяные полусапожки, так в них удобно без онуч. Ноги всунул и идешь, и стерн не колет голени, а то так исколет, просто надо до колен онучи навернуть .

Мамке рассказали, что меня сватали. Вот чего я и боялась. «Что, замуж собралась? А мне ни слова, нашла жениха не знать откуда. Вот у Марьи 4 парня, за любого иди, старший скоро придет с армии. Он тебе и письма пишет, ты ему нравишься». - «Мамка, я их всех четырех ненавижу». - «Это мы ещё посмотрим». У мамки брат Михаил, портной. Ходит все в деревню Доровадский починок, у них там дочь Катя, замуж туда вышла. Ему рассказала, что меня сватают. Наговорила обо мне, что я лентяйка, если наденет платок, то пока до дыр не издерет, не снимет, ест помногу, неряха, ни помыть, ни постирать не умеет. Ты, братик, расскажи там.

Бывалая лошадь моя Венера, как долго ты будешь моей, и снег ли, жара или дождь, ты по ухабам тряслась. Бывало, болотную грязь месила по самой середке. Забор могла проломить и по полю промчаться галопом. Прерывистым шла, вставала порой на дыбы, но шла, как учили вперед. Скажешь, нескладуха, ну и пусть, говори, смейся, я на ней проработала 5 лет и 5 зим. Когда я приехала через 8 лет, она меня узнала, подошла и лезет в карман, но у меня ничего не было дать ей. Я забыла её, мне было стыдно.

В это лето у нас с мамкой радость - Веня приехал и Лида с мужем. А у нас ни поесть, ни попить. Лепешек наших гороховых не едят. Во какие господа! Но у нас есть сахарин, в аптеке продается, все в деревне пьют. Бросим в самовар 10 штук, сладко, вкусно. С мамкой два самовара за день. В аптеке говорят, 1 штуку на 10 л ?оды. Вредно для здоровья, а нам нравится. Лида такая гордая, всего-то три года уехала. Почему у вас кроватей нет. Где вы спите? Мамка на печи, я больше живу в Лукине, теперь жнива, спать только 2-3 часа, с утра раннего. Овин высох, бежим молотить, просеем зерно, уже вечер. Везем зерно государству в Рослятино. Обратно приезжаем, 3 часа ночи, и опять бежим в поле, соревнуемся: кто больше выжнет. Лида Веню отправляет в Рослятино, но там хлеба нет, только эти пряники, белые мятные. Приносит полный кузовок и ест. Лида удивляется, как Веня за 3 часа ходит туда и обратно. Мне подарили платье. Мамке - что, не знаю, не показывает. Лида привезли рису. Мамке велела сварить кашу. Она насыпала, залила водой, прикрыла сковородой чугунной и поставила в жаркую печь. До вечера каша варилась. Горшок лопнул глиняный, хорошо еще, каша не вывалилась. Лида накричала на мамку, но та оправдывалась. Мы же не видали, что это за зерно. Ты сама, Лидонька, вари. Мы люди темные. Видите, как живем. Хлеба не едали лет 10. Все на картошке живем. Лидонька, ты же ведь помнишь, как жили - так и живем. У вас в городу-то хлебом кормят?

Мой дядюшка, мамин брат, от души постарался меня выставить в разных красках и цветах. Пусть бы это было правдой, он мужчина сплетник, я ему племянница. Он-то зачем меня выставляет на посмешище? Меня лучше знают, с кем я работаю. Зиму на лесозаготовке, лето почти все в Лукине. Мы все вместе, одинаковые. Никто про меня не скажет, что я хуже других. И до Лукина все эти сказки дошли. Мать мою отругали: Асафьевна, как это ты свою дочь порочить? Каждая бы мать гордилась такой дочерью. По колхозу у ней больше всех трудодней. Это только за лето. Зимой кто больше всех вывез лесу на эстакаду? Скажут, это Динка. Кто может из её сверстников лапти плести? Только Динка. Ну что, мать моя своей хитростью оправдывается, что она ничего такого не говорила. Ну, пусть будет на её совести. Со мной стала ласковой. Видит, что допекла меня, что теперь думает Вязников. Да, я ждала, чувствовала, что вот-вот провалюсь в бездну. Полетела в неведомое и неизвестное. О, люди, поддержите меня. Поставьте на верный путь, вы взрослые, у вас есть жизненный опыт, я к вам обращаюсь, люди. Я чужда для своей матери, если б я сейчас умерла или позже, не все ли равно, никому и дела нет. Мамка, что ты делаешь со мной? Любила ли ты когда? И мог ли заменить кто другой этого любимого? Мать, ты как жестока. Как не задумываясь над моим будущим и убиваешь, рушишь все то, что есть человеческого, чистого, настоящего. Вязников прискакал ко мне в Лукино. Мы с девчатами грузили мешки с зерном, повезем на Заготзерно в Рослятино. Мне кричат, Динка, к тебе приехал Николай. О, Боже, мне страшно! Как он воспринял всё то, что говорилось обо мне? Николай спрыгнул с лошади, закружил, целует, я увертываюсь. Ты что, сдурел? Да, да я сдурел, я очень соскучился, я за тобой приехал. Колька, ты перегрелся осенним солнцем. Я на работе. Ты меня отвлекаешь. Меня заругают. Дина, мне родители сказали, вези невесту домой и точка. Да ты что? Я не могу ехать с тобой, так сразу. Подожди, управимся с полевыми работами, потом поговорим, куда нам спешить. Надо мне у матери спросить разрешение. Дина, я сейчас съезжу к твоей матери и подожду, пока вы везете зерно. Николай, поезжай домой, скоро будет собрание, там встретимся и поговорим.

Николай был у нас уже много раз. Как-то приехал, меня не было, я была в Лукине, мы с девчонками копаем картошку колхозную. 4 октября опять в лес. Мамка с Николаем долго говорили, о чем не знаю, думала, что опять что-то наплела. Николай мне говорил: мать твоя мне не понравилась. Я уже не спрашиваю, все поняла, чего она наплела. «Дина, давай поженимся до октября и ты не поедешь больше на лесозаготовки». - «Николай, я ещё не готова замуж, у меня ничего нет, ни обуть, ни одеть, давай подождем. Ты видишь, как мы живем». -«Дина, а мне у вас в доме понравилось, все бело, светло, высоко. А вот тебе в нашем доме не понравится. У нас дом большой, низкий, 8 окон в доме, а темно. Стены и потолок - черные. Мама мыть не может, у нее руки болят». - «Николай, мы договоримся, поработаем, теперь будут хорошо платить, нам за выработанную древесину». Как нам всем надоели эти лесозаготовки. Из всех работ я люблю косить. Даже немного больше, чем другую работу. За свежесть и чистоту утра, за склонность и раздумье, когда, закончив прокос, не спеша наклоняешься к траве, чтобы утолить брусок в холодных брызгах росы. А Пеженга ещё совсе белая от тумана, и темный бор над кручей веет чем-то сказочным и удивительно дорогим. Взойдет солнце, я словно иду за ним, прокладывая широкие дороги прокосов. Шаг за шагом след в след, наливаются усталостью руки. Тяжело вскинувшись, оседают задумчивые травы.

О, я отвлеклась со своим сенокосом, мы опять живет в Акиницах с Густей у тех же деда и бабы. Они соскучились по нам, я им дров навозила на зиму. Они нам дают картошки, у нас её много. Нам дают хлеба также по 400 г, масла подсолнечного по 200 г. Есть столовая, каши дают по 2 порции. Но надо деньги экономить. Николай работает вместе с нами на погрузке леса. Всем нам помогает, кто на конях, бывает, то завертка у саней лопнет, то сбруя на конях. Все это устранял неполадки Вязников. В мороз голыми руками. Потому что рукавицы, как кол, мерзлые, ничего с ними не сделаешь. Вечерами мы с Густей встречаемся с парнями. Она с Ленькой, я с Колькой. У обеих нас свадьбы назначены 1 января 1950 года. Ждем, остался месяц холостяцкой жизни. Но мне сообщили: приезжай домой, мать заболела. С чего бы это заболела? Опять какой-нибудь подвох устроит мне. Домой ехать - надо у мастера отпроситься.

Мне всех тяжелее было из людей. Кому совета не у кого взять. Кому бывает много тяжелей. Кому совета некому подать. О, если б я знала, что бездна страданий меня ожидает, то я б преградила б ей путь. Видно не обойти мне большие печали, иду я навстречу им. А счастье было так возможно.

«Вся ли в поле рожь поспела, ежевика отцвела. Все ль я песни перепела. Все ль я слезы пролила». Эти слова из песни, они сродни мне. Приезжаю домой, мамка встречает меня улыбающаяся. Спрашиваю: что случилось? Она мне таким хитрющим голосом: «Динушка, ангел мой». С рожденья не называла меня так, думаю, с чего бы это я стала ангелом. «Динушка, мне тебя так жалко, по всей зиме в лесу надрываешься, знаешь, я тебя замуж выдала». - «Мамка, это получается, без меня меня женили, я на мельнице молол. Ну и за кого же ты меня выдала?» - «Так вот, за Шурку Марьина». О, Господи! За Шуреня! Да я их всех ненавижу. Он похож на курносого шимпанзе, у меня есть жених, я его люблю. «Динуха, знаешь ли ты, что такое любовь?» Ну, тут была перепалка. Я плачу, говорю: мы с Николаем 1 января поженимся, подали заявление в сельсовет, я его люблю, а он меня. «Динка, не ерепенься». Этот Шурень все лето гостил у матери, живет в Мончегорске. Мамка видит, что я в истерике, ушла из дома. О, Боже! Идут все, гурьбой. Марья с сыном и его теткой Анной, и начали меня обрабатывать - как мне будет хорошо в городе: будешь ходить в платье, в пальто, в тюфлях, в городу-то так каждое воскресенье отдыхают, а что видишь в колхозе, выходного не бывало и не будет. Ни одеть, ни обуть нечего. «Дина, давай соглашайся, такого случая не будет. Шурка у нас хороший, не курит, не пьет. Умен, закончил ФЗО, токарем. Хорошо получает, то ли не жених». Теперь моя очередь говорить. «Я не люблю вашего сына, у меня есть жених, мы женимся 1 января, мы любим друг друга уже 2 года. Я не могу другого полюбить. Да меня из колхоза не отпустят». - «Ты об этом не беспокойся. Мамка твоя уже всё уладила, Иван Парменович одобрил тебя, вы можете идти в Рослятино в понедельник».

Всё и вся против меня. И все-таки сломили меня. Разве можно идти против матери? Она не задумывалась о моем будущем, лишь бы меня выпихнуть из дома, а там хоть трава не расти. Уеду, письма не напишу и видеть не хочу, пусть она исчезнет из моей памяти. Сколько я выплакала слез, но сколько ещё предстоит выплакать. 3 декабря мы вступили в брак с Баженовым Александром Алексеевичем. Николай, я на колени перед тобой встану, мы с тобой клялись в любви, я изменила, пошла как кошка на приманку, прости, я тебя никогда не забуду. А нашу чистую любовь пронесу через века. И целовать из мести другого, вот этого люди не делайте никогда. Мне теперь кажется, что я всех предала, даже моя Венера меня потеряла. А поля,, и ты. земля прости меня. ~Сяезами~©бдвтая, потом орошенная. И ты прости меня, Пеженга, я прощаюсь сегодня с тобой, и в слезах пью очей твоих просинь. Самый милый мне, самый родной, и кричу, -итпенчу еле внятйо-.'Все мне дорого, все мне близко, в том краю, где я жила и росла. Я люблю эти домики низкие и березы люблю до слез. Я люблю наши белые ночи, наши Карпаты, ручьи и леса. Ещё раз кричу «прощай», а голос хриплый плачет, машу рукой, прощаюсь навсегда. Как обозначить, что я всё покидаю. Слезами, смехом, чем отзовется земля. Молчанием иль дремучего леса эхом. Да или нет, ответить мне надо. Николай, я хочу услышать твой голос, ну хоть раз, последний раз, раздайся в жизни, песне, в плаче, наконец. Николай, услышу ли я ещё, когда о себе такие слова ты сочинил для меня. Я их никогда не забуду. Не дороги расходятся - люди, и не надо дороги винить, если двое друг друга не любят, поезда будут также ходить. Легче без отдыха травы косить, чем безответное чувство носить. Мне бы какой-нибудь слышать ответ, но ни плохого, ни доброго нет. Может, я сама виновата в том, что сомненья сводит с ума. Может быть, чувство мое велико, и говорить про него нелегко. Все-таки дай мне какой-то ответ, чтоб различить, где свет, а где тень.

Приезд в Мончегорск

5 декабря 1951 года. Мы вышли из дома в мой день рожденья. Уложила свое приданое: подушечка, наматрасник, 2 платья, мамка тогда отдала Лидин подарок, 2 рубахи нижние холщовые, онучи новые, 2 пары лаптей и валенки новые и 500 рублей, мной заработанные. Сложили в свой деревянный чемодан. На мне штаны тоже холщовые, в которых лес рубила. Чемодан поставили на сани и пошли. Мать его нас проводила через поле. А мамка не простилась со мной, не пожелала удачи. Наверное, сидит на печи и улыбается. Радехонька! Наконец-то отдохнет от меня. Но подожди, как будешь дрова заготавливать для печи? Идем с муженьком, мороз с ветром, дорогу заметает. Я в лаптях иду легко, а горожанин в ботиночках, за лето не смог лапти сплести. Знал, что до Вологды машины не ходят. Надо пройти 360 км. Первый день прошли 15 км. Деревни пока мне знакомые, до самой Береговки. Ночевать пошли к моим знакомым. С Аней мы вместе работали на Вымположи. Она уже замужем. Нас приняли, накормили, напоили. Наутро рано много прошли. Эта дорога идет вдоль реки. Кругом лес рубят, живут в бараках. У нас пока с ночлегом нет проблем. Шурень очень устает. Да и ноги мерзнут. Часто приходится заходить в бараки, отогревать его. Хорошо, что мои валенки ему малы, а то бы я осталась без валенок. Мать хвалила сына: Шурка не курит и не пьет, а как дошли до магазина, так сразу бутылку водки купил и папиросами запасся. Идет дорогой, глотнет - и дальше. Мне предлагал, а я запаха боюсь. Наверное, меня отвратило, когда я проглотила целую бутылку. Но я того случая никому не рассказывала. Мы все идем, проходим большие села и малые городки. С ночлегом совсем худо. Вокзалы закрываются на ночь. Я умоляю: пустите на ночь, на улице замерзнем. До Вологды отсюда осталось 150 км. Отсюда идет Зимовье, идет узкоколейка, ходят три платформы. На вагон не похожи, обиты фанерой от ветра. Я говорю: Саша, давай поедем! Он: надо деньги экономить на поезд от Вологды до Мурманска. А я еще думала, что денег хватит. Я тебе отдала 500 рублей. Отдай мне, а то ты все пропьешь. Пошли пешком.

Ну, наконец дошли до Вологды, на вокзале я согрелась, здесь все чудно, такие диваны, людей полно, сидят и стоят. Боже мой, куда же эти люди едут в такую стужу? Сидели бы на печи. Я-то, дура, поехала в никуда. А люди то стоят, баско одеты, мужики и бабы все веселые, смеются, наверное, сытые. А я бы сейчас съела ры барана в шерсти. Мы только снегом питаемся. По деревням шли, там хоть подавали луковицу, картошки, а городе попрошу, так только насмехаются: девка молодая, иди работай, стыдись просить. Денег хватило на билеты только до Петрозаводска, в общий вагон еле втиснулись. Страх божий что творится! Не то что сесть, встать некуда. Кое-как порассосалось. Мужики залезли на 2-ю и 3-ю полку. Я втиснулась, на нижней полке села. Страшный поезд уносит меня в страшный тоннель навсегда. Мое счастье похитил, а сердце мое бьется железному поезду в такт: это так, это ты, это я. И увозит меня все дальше и дальше. Колес нескончаемый шум, я боюсь вспоминать, но забыть не смогу. О, слезы, конечно, вы тоже не вечны. Но я, кроме вас, ничего не имею. В вагоне такая духота, испарения. Мужики курят, говорят: в общих вагонах все можно делать. Даже в туалет не ходят по малому делу, дуют в штаны. Хорошо, мне не надо ходить: не пила и не ела 3 дня. А соседи все раскрывают сумки, едят яйца, сало, а то и колбасу, и хлеб. На второй день я не вытерпела, попросила: дайте мне хлебушка ломтик, мы давно из дома, деньги кончились. Мужчина говорит: я через час уже буду дома, в Петрозаводске, и дал мне полбуханки хлеба и сала соленого.

О, это счастье подвалило! Муженек мой увидел, мне маячит: поделись со мной. Мужчина разрезал хлеб и сало, и подал ему на 3-ю полку. Теперь что делать? Ещё почти сутки ехать до станции Оленья. Саша сходил к диспетчеру вокзала, ему сказали: тебя одного возьмем на товарный поезд. Тебя не берут, ах ты скотина, а куда мне деваться? Я разыскала главного по вокзалу. Он говорит: это ваш муж? Да, да, это мой подонок. Он не сказал, что у него жена, сказал: один едет. Нас взяли, везли в кочегарке, но меня пустили в вагон, доехали до Оленьи.

Оленья - это станция, а нам надо доехать до Мончегорска. Специальный поезд. Сели. Саша сказал: ты в вагон не входи, потому что пойдет кондуктор - потребует билет, от него убегай. О, Господи! Куда убегать! Наконец приехали в Мончегорск. Такая пурга, света не видно, от станции километра два, я иду как робот, ноги не идут. Пальцы из валенок вылезли, не чувствуют холода. Я не смотрю, куда идем и какой адрес тети Нины. Зашли в квартиру. Саша познакомил тетю: вот, это моя жена, из нашей деревни, Дина, дочь Асафьевны. «Тетя Нина, ты их знаешь». - «Ой, Боже, Шурка, ты с ума сошел. Сам себя не можешь обеспечить, а ещё и жену привез. Что ты думаешь своей головой? Ни работы, ни жилья не найдешь! Теперь везде сокращенья. Жену привез голую, босую, и сам гол, как сокол. Что, здесь не нашел бы жену с квартирой, с достатком? Куда ты теперь с ней? В самом деле, куда?» - « Тетя Нина, если бы у меня были деньги на дорогу, я бы один приехал. Это мне мама посоветовала. Сказала: женись на Динке, у них деньги есть. Девка хорошая, работящая». Мой муженек совсем упал духом. Теперь думает, как от меня избавиться. Мне в этот момент хотелось умереть. Нас напоили чаем с сахаром, и белый хлеб ели. Постелили нам на пол. Ноги я не могу вытащить из валенок. Голени истерлись до костей, все ноги в крови. Тетка ужаснулась, к&к же ты терпела? А что мне делать? Пешком прошли полторы тысячи километров. Я до утра не могу заснуть. Немного забудусь, и опять: где я ? что со мной? Может, это сон? Проснусь дома, и весь этот кошмар мне приснился. Но нет, всё это наяву. Господи, за что?

Утром я не могу на ноги встать. Голени распухли, кровоточат. Тетя Нина дала мази, я намазала. Но это когда заживет. А надо куда-то идти. Саша и тетка вышли на кухню. Я невольно подслушала их разговор. Саша говорит «Я сейчас её увезу в поселок. Там в нашем общежитии живет Миша Комаров. Динка мне говорила, что он ей какая-то родня. Я её отвезу к нему, и пусть он о ней позаботиться». Тетя Нина говорит: «Правильно и сделаешь, куда тебе с ней возиться. Или немедленно пусть едет в свою деревню». Я не сказала, что все слышала. Тетя Нина накормила нас, и мы собираемся идти в какой-то поселок Тростники. Как надеть валенки-развалюхи, остались одни голенища, и те стали тесны, на ноги не лезут? Пришлось разрезать голенища. Кое-как засунула ноги. Забинтованные. И мы пошли на остановку. Я еле иду, Саша ворчит: что как корова идешь, мне стыдно с тобой рядом идти? Я молчу, еле сдерживаю стон, но слезы сами текут по щекам. Приехали в общежитие. Комарова там не оказалось. Он женился и живет в другом поселке, Кумужье. Адрес не знают. Сашу с трудом оформили в общежитии, так как он пять месяцев отсутствовал. Потом на работу восстанавливали, меня показывал, паспорту не верили. Время уже темно, пойдем на завод, здесь автобусы редко ходят. Пришли на остановку. Людей много, все входят в автобус. А мы стоим, не знаю почему. Автобус пошел. Саша на ходу прыгнул, ухватился за ручки автобуса и поехал. Тогда еще автобусы ходили маленькие. Ступеньки и ручки были не внутри, а по эту сторону дверей. Я осталась, побежала за автобусом. Думала: догоню. И про ноги забыла, что болят. Добежала, смотрю: люди стоят. Я спрашиваю: как дойти до города? Мне говорят: садись в автобус и доедешь.

Автобусы приходят - написано: Монча. А мне надо в город. Я вся продрогла от испуга. Куда я теперь? Теткиного адреса не знаю, хотя бы фамилию знать. Народу совсем мало, подходят на остановку, уже ночь. Спросила у женщины: как попасть в город. Да ты что, девка, откуда взялась посреди ночи. Что я должна ответить? Говорю: приехала к тетке, её нет дома. Это на Кумужье, что ли? Да, да. Сама не знаю, что такое. Вот сейчас придет последний автобус, сядем и поедем. Так все автобусы идут на Мончу. Так они идут через город, поедем, довезу. А куда тебе надо, на какую улицу? Я не знаю, не запомнила, ни дома, ни улицы. А где села на автобус? А там была изба огромная, красная, окна белые. Ну, так это не изба, а кинотеатр. Тогда тут и выйдешь с автобуса. Вспомни, как шла. А в автобусе с меня потребовали 5 копеек за проезд. Я говорю, у меня нет денег. Но она настыдила: как не стыдно, вон какая рожа красная. Напиться было на что. Мужчина подал рубль, отвяжись от девчонки, сдачи не надо. Я вышла у кинотеатра. Что дальше? Куда идти? Я выходила весь город, вдоль и поперек. Руки замерзли, заходила в подъезд, погреюсь и дальше иду. Я только и помнила, когда вышли из дома с Сашей, там была горка, и дом у них длинный, как у нас скотные дворы для колхозного скота. Уже начало рассвета. Люди идут уже на работу, а я ещё кружусь у каждого барака. Вроде бы похож, но горки нет. Почему я не дача себя замерзнуть, так в чем дело, у меня же сил нет, и слезы кончились, осталось тольк

Поиск по сайту: