Злоупотребление веществом 9 страница

Франкл со своей логотерапией, утверждая присущее человеку «стремление к смыслу», прав, с одной стороны. «Кто ещё станет сомневаться в существовании стремления к смыслу (подчеркнём: не больше и не меньше, чем специфической для человека мотивации), взяв в руки доклад американского Совета по вопросам образования?». В нём приведены данные опроса почти двухсот тысяч студентов в 360 университетах. Главный интерес у большинства опрошенных выражался в цели «прийти к мировоззрению, которое сделало бы жизнь осмысленной»[98]. В докладе Национального института психического здоровья из почти восьми тысяч студентов в 48 вузах наибольшее число также выразили желание «найти в своей жизни смысл».

Согласимся, что стремление к смыслу есть, и приведённые данные как раз подтверждают мысль, что это стремление усиливается в момент кризиса аутентичности.

Но! Есть очень неприятный для Франкла и его последователей момент — есть большие сомнения в том, что смысл этот есть. Я повторю ещё раз: есть большие сомнения (я не имею в виду только себя лично), что у жизни и в жизни есть смысл. Вполне может быть, что его нет. Поэтому вопрос о смысле жизни — вопрос нехороший, и чем реже он будет возникать, тем счастливее будет жизнь конкретного человека и жизнь всех людей.

Эйнштейн однажды заметил, что тот, кто ощущает свою жизнь лишённой смысла, не только несчастлив, но и вряд ли жизнеспособен, а Фрейд писал в одном из своих писем: «когда человек задаёт вопрос о смысле и ценности жизни, он нездоров, поскольку ни того, ни другого объективно не существует; ручаться можно лишь за то, что у человека есть запас неудовлетворённого либидо». Хорошо сказано и нужно ли ещё об этом. Честное слово, двум евреям, учитывая историю этого народа, можно верить в вопросе о смысле жизни.

Поэтому знаменитый тезис Франкла о том, что «смысл должен быть найден, но не может быть создан», следует признать неверным и опасным. Смысл жизни нужно не искать, а получать. И чем больше государство будет заботиться об этом вопросе, тем счастливее будет жизнь его граждан и тем меньше самоубийств будет среди их числа. Именно этим я объясняю себе большое количество самоубийств во многих развитых странах, где часто есть материальное благополучие, но иногда теряется смысл, и незначительное количество самоубийств в малоразвитых странах, где часто нет благополучия, зато меньше времени и возможностей задумываться о смысле.

Поиск же смысла жизни всегда рано или поздно приводит человека к двум формам самоубийства: это самоубийство либо в прямом смысле этого слова, когда человек, подобно Кириллову в «Бесах» Достоевского плюёт в лицо Богу, либо вторая, более широко распространенная форма личностного самоубийства — Вера.

Часть 2

Глава 1

Суицидальная активность

*

пособность человека самостоятельно прекращать собственное существование (самоубийство) привлекает к себе внимание исследователей уже не одно столетие. Но лишь в начале ХХ века на стыке таких дисциплин, как медицина, психология, социология, правоведение сформировалась самостоятельная наука суицидология.

Буквальный перевод «suicaede» — убийство себя. Это понятие предполагает соединение значений, которые отграничивают его от естественной смерти и убийства другого. Самоубийство — неестественная, насильственная смерть.

Простота понятия «самоубийство» не более чем обычная иллюзия повседневного мышления. Не хотелось бы, чтобы всё это звучало голословно, поэтому предлагаю открыть одно из первых русскоязычных руководств по психиатрии[99], в котором отдельной главой выделены «клинические аспекты суицидологии» и, следовательно, суицидология признаётся и рассматривается как самостоятельная наука[100]. Обратим внимание: любая глава в этой монографии, какой бы сложной проблеме она ни была посвящена, открывается определением предмета. «Шизофрения — это...», «олигофрения является аномалией развития личности и характеризуется…», психопатии определены в МКБ 9-го пересмотра как «стойкие...» и так далее. Раздел «Клинические аспекты суицидологии» начинается со слов: «Феномен самоубийства известен с давних времён...», а единственно цитируемое определение самоубийства принадлежит древнегреческому мыслителю Плинию, называвшему самоубийство «величайшей милостью, которая дана человеку».

Нет определения самоубийства и ни в одном крупном руководстве по клинической психиатрии, изданном в нашей стране за последние десять лет. Это не может быть случайностью. Феномен самоубийства есть, и он на самом деле известен с самых давних времён (как бы глубоко мы ни заглядывали в историю человечества, мы везде и всегда сталкиваемся с феноменом самоубийства), но чёткого определения самоубийства до сих пор нет.

Эмиль Дюркгейм (чьей несомненной заслугой является то, что он одним из первых рассмотрел самоубийство не как этнический или клиничес­кий феномен, не как экзотическую диковинку или симптом душевно­го расстройства, а как феномен социальный — феномен обществом порождаемый, в обществе существующий и с обществом связанный) даёт в то же время и одно из самых сложных определений самоубийства. Дюркгейм относил к самоубийству «каждый смертный случай, который непосредственно или опосредованно является результатом положительного или отрицательного поступка, совершённого самим пострадавшим, если этот последний знал об ожидавших его результатах»[101]. При этом темой своего одноимённого социологического этюда Дюркгейм выбрал самоубийство именно потому, что оно, как ему казалось, «принадлежит к числу явлений, наиболее легко определяемых».

В принципе, если ограничить область интересов суицидологии только законченными суицидами, как это и делалось в начале ХХ века, или только законченными суицидами и суицидальными попытками, как это было принято в 50—60 гг. ХХ века, проблема многообразия форм суицидальной активности снимается сама собой, но цена такого упрощения слишком велика, чтобы мы могли согласиться на это.

Важной тенденцией суицидологии конца ХХ века, без сомнения, является расширение поля исследований, и концепция авитальной активности является закономерным следствием данной тенденции. Если Хальбвакс в 1930 г. ещё считал, что область исследова­ний суицидологии должна ограничиваться только завершёнными суи­цидами, то уже во второй половине ХХ века ведущие суицидоло­ги однозначно высказали точку зрения, что поле суицидологических исследований должно охватывать и закон­ченные суициды и суицидальные попытки.

Суицидология достаточно быстро преодолела ограничения соци­ологического подхода (Дюркгейм, рассматривая самоубийство как чисто социологический феномен, не считал целесообразным даже иссле­дование индивидуальных случаев и мотивов самоубийств). Расшире­ние исследований, особенно за счёт психологических и патопсихо­логических подходов, закономерно привело к расширению и поля исследований.

Основные направления, с которыми связано расширение суицидологических исследований второй половины ХХ века, ведут к феноменам макро- и микросоциума, личности, поведения. Именно с расширением сферы суицидологических исследований Амбрумова связывает введение в 1947 году Деше принципи­ально важного понятия «суицидальное поведение». Она же подчёркивает, что изучение суицидального поведе­ния нельзя сводить только к изучению законченных суицидов и су­ицидальных попыток, необходимо изучать всё многообразие этого феномена и рассматривать раздельно различные виды и типы суици­дального поведения.

Расширение границ суицидологии и введение понятия суицидаль­ного поведения связанно с актуальностью разработки превентивных мероприятий. Постепенно суицидальное поведение стало получать всё большее наполнение. Например, Тихоненко под собственно суицидальным поведением понимает любые внутренние и внешние формы психических актов, направляемых представлением о лишении себя жизни[102]. Шир признаёт «суицидальное поведение» как наиболее адекватный термин для опреде­ления всех сторон отношения индивида (мыслей, эмоций, словесных высказываний, действий) к возможной смер­ти в результате собственных действий[103]. На различные и особенно ранние формы суици­дального поведения обращал внимание более ста лет тому назад известный русский психиатр Сикорский, подчёркивая, что суицидальное поведе­ние особенно обратимо на ранних этапах формирования.

Однако по сложившейся традиции в психологии под поведением понимаются только внешние проявления психической деятельности. Поэтому, в строгом смысле, понятие «суицидальное поведение» может обозначать лишь внешнюю суицидальную активность (суицидальные высказывания, угрозы, приготовления, попытки и завершённые суициды), оставляя за скобками внутреннюю психическую суицидальную активность, которая, вне всякого сомнения, также должна входить в сферу интересов суицидологии. Полдинжер более правильно обозначает такой «интеграл всех душевных сил и функций, имеющих отношение к суицидальному действию» как «суицидальность».

Суицидальное поведение как разновидность взаимодействия человека с окружающей средой, исходя из определения, есть результирующая внутренней (психической) и внешней (поведенческой) активности. Поэтому я считаю более целесообразным использовать понятие «суицидальная активность». С одной стороны, активность всегда выступает в соотношении с деятельностью и, с другой стороны, её важной характеристикой является обусловленность производимых действий внутренним состоянием субъекта. Понятие суицидальной активности по своему прямому смыслу включает в себя внутренние эмоционально-когнитивные процессы и внешнюю поведенческую активность, связанные с намерением прекратить собственную биологическую жизнь.

Дальнейший ход исследований настолько расширил сферу суицидологии, что буквальная трактовка термина «суицид» (убийство себя) перес­тала вмещать весь спектр изучаемых явлений. Во-первых, как выяснилось, суицидальная модель поведения может использоваться в самых различных, не связанных непосредственно с «убийством се­бя» целях. Во-вторых, выяснилось, что многие фактически «само­убийственные» модели поведения не являются осознанными. В-третьих, изучены многочисленные модели поведения, сутью кото­рых является причинение себе вреда, но не смерти.

Всё это привело к появлению в суицидологии таких понятий, как «парасуицид», «хронический суицид», «протрагированный (продлённый) суицид», «органический суицид», «локальный суицид», «аутодеструктивное (саморазрушающее, деструктив­ное) поведение», «аутоагрессивное поведение» и др. В этой связи, например, в 80-х годах один из ведущих американских суицидологических центров в Лос-Анджелесе был преобразован в институт по изучению аутодеструктивного поведения.

Не вдаваясь подробно в терминологические споры (многие авторы считают, что агрессия не может, исходя из определения, быть направлена на себя; совершенно различное смысловое наполнение имеет термин «парасуицид»), я предлагаю рассматривать суицидальную активность наряду с другими формами саморазрушающего поведения в рамках авитальной активности, понимая под авитальной активностьюпсихическую и поведенческую активность, направленную на снижение и (или) прекращение собственного социального и биологического функционирования.

Суицидальная активность и суицидальное поведение, направленные на прекращение биологической жизни, являются лишь одними из возможных форм авитальной активности. Точно также проявлением авитальной активности является и аддиктивное поведение, ведущее к нарушению социального и биологического функционирования индивида.

Авитальная активность противоположна витальной активности — направленной на создание и поддержание оптимальных условий для физиологического, психологического и социального функционирования индивида.

Витальная активность, как мы помним, — это закономерный процесс самоструктурирования материи в ходе онтогенеза и филогенеза. Мы наблюдаем витальную активность как со стороны индивида, так и со стороны вида. Индивид имеет специфические реакции, обеспечивающие процесс индивидуального развития и воспроизведения себе подобных, так же и вид имеет специфические реакции, обеспечивающие процесс выживания вида в целом.

Чем более сложную структуру имеет биологический индивид, тем более сложные реакции и модели поведения он может использовать для самосохранения и воспроизводства себе подобных. Существует, казалось бы, гигантское различие между витальной активностью хрестоматийной инфузории-туфельки (уплывающей в капле воды от кристалла соли и обменивающейся протоплазматическим веществом с другой инфузорией для последующего деления) и витальной активностью человека, способного функционировать даже в условиях открытого космоса и который может с помощью замороженной спермы искусственно оплодотворить яйцеклетку и вырастить её, пересадив в матку. Но на самом деле, несмотря на всё большее и большее усложнение этих моделей поведения, в своей конечной цели они остаются все теми же: сохранение индивида и продолжение рода.

Злоупотребление психоактивными веществами и суицидальная активность относятся, несомненно, к тем моделям поведения, которые препятствуют или полностью прекращают как существование индивида, так и продолжение рода.

Чем дальше продвигаются учёные в изучении глубинных корней этих, таких внешне различных проявлений человеческой активности, тем больше у них укрепляется убеждённость в том, что в их основе лежит некий общий принцип, свойственный, возможно, всему живому, но лишь у человека впервые проявляющийся настолько ясно и чётко, что возникает предположение о заложенном в основе всего живого влечении к смерти.

*

На сегодняшний день к проявлениям авитальной активности я могу отнести четыре группы феноменов, наблюдаемых в психологической и психопатологической практике:

1. Пресуицидальная активность

* экспектинг (синдром ожидания);

* астенические состояния и усталость от жизни;

* нежелание жить;

* желание умереть.

2. Суицидальная активность

* суицидальные мысли;

* суицидальные тенденции;

* суицидальная готовность;

* суицидальные попытки;

* завершённый суицид.

3. Парасуицидальная активность

* аскетическая активность;

* пренебрежение здоровьем и отказ от лечения;

* самоповреждения;

* рискованное поведение;

* аддиктивное (субстанционное) поведение;

* антисоциальное поведение.

4. Десоциальная активность

* снижение социальной активности (уединение и уход в монастырь, обет молчания, нежелание иметь семью и детей и т.п.);

* аддиктивное (несубстанционное) поведение.

Каждая из вышеперечисленных форм авитальной активности имеет свои особенности.

Пресуицидальная активность отражает постепенное начало процесса преобладания внутренних авитальных тенденций над витальными: от синдромов ожидания и хронической усталости, или, как говорили древние римляне — «taedeum vitae» (усталость от жизни), до осознанного нежелания жить, но без осознанного стремления прекратить собственное биологическое и социальное функционирование.

Суицидальная активность предполагает осознанное стремление прекратить собственное биологическое функционирование.

Парасуицидальная активность предполагает осознанное стремление ограничить, снизить, нарушить или поставить под угрозу собственное биологическое функционирование и неосознанное стремление прекратить собственное биологическое функционирование.

Десоциальная активность предполагает осознанное стремление ограничить собственное социальное и психологическое функционирование и неосознанное стремление прекратить собственное биологическое функционирование.

Ключевые понятия, разграничивающие различные проявления авитальной активности: социальное — биологическое; осознанное — неосознанное; ограничить — прекратить.

*

К пресуицидальной активности относятся: синдром ожидания, астенические состояния и усталость от жизни, осознанное отсутствие интереса к жизни, осознанное желание умереть.

Пресуицидальный период — это отрезок времени, в течение которого начинающие преобладать авитальные тенденции не достигают ещё границ сознания и, следовательно, не осознаются самим человеком как таковые.

Синдром ожидания (экспектинг) — самая ранняя из известных мне на сегодняшний день форм авитальной активности. Экспектинг проявляется в том, что существование «здесь и сейчас» человека не радует, но он живёт надеждой на будущее — «сейчас плохо, но потом будет хорошо, поэтому сейчас нужно не прожить, а пережить, человек мечтает «убить сейчас», «убить время», чтобы скорее наступило завтра.

Это патологическое по своей сути состояние только напоминает нормальное ожидание, знакомое любому человеку, например когда мы на поезде возвращаемся из длительной командировки и готовимся к встрече с родным городом, домом и близкими. В такие моменты особенно замечаешь, как медленно тянется время, как каждый час растягивается до невозможности, как крайне трудно занять себя чем-либо и отвлечь, чтобы время шло быстрее.

Феномен ожидания проявляется в осознанном желании быстрее прожить определённый отрезок текущего времени, иногда даже при отсутствии осознанной фрустрирующей ситуации («скорее бы лето», «скорее бы выходные дни», «скорее бы окончить школу», «скорее бы выйти замуж, уйти из семьи»), что можно трактовать как желание побыстрее прожить свою жизнь. Когда неудовлетворённость осознана, наличие этого феномена постепенно складывается в синдром, основным движущим механизмом которого является надежда на ослабление фрустрации через какой-то промежуток времени, а само ожидание какого-либо события в этом промежутке времени становится тягостным. Жизнь сама по себе в данный момент глубоко не удовлетворяет человека, но при этом он не видит никакой возможности как-либо повлиять на течение событий. Единственное, что ему остаётся,— это ждать, когда что-то в его жизни произойдёт само собой (приедет принц на белом коне, появится лёгкая работа с большим заработком).

Суть синдрома ожидания заключается в том, что сформированная потребность при невозможности (в силу каких-либо причин) преобразоваться в поведение, направленное на её удовлетворение, создаёт «застойный очаг» негативных эмоций, подавить или вытеснить которые полностью не удаётся. Такие негативные эмоции в ряде случаев могут дезорганизовать практически всю деятельность человека. Психическая активность как бы замирает в ожидании благоприятных внешних условий. В поведении вместо действия формируется реакция ожидания, что действие свершится само.

Человек постепенно приходит к пониманию того, что жизнь «творится» собственными усилиями — и детским ожиданиям приходит конец. Одаривать его никто в жизни не собирается. В то же время формируется понятие о конечности существования, когда не узнаёшь, а понимаешь, что жизнь имеет конец и можно не успеть. В итоге ломки мировосприятия, когда привычное детское «ожидание праздника» разрушается, начинается поиск замены ему. В частности, подросток должен найти замену в «ощущении праздника» от какой-либо деятельности, которая будет целиком и полностью зависеть от его собственных способностей и умений (принадлежать ему).

При этом подросток, больше ожидающий каких-либо событий, чем участвующий в их создании или постигающий неудачи и неудовлетворенный своей деятельностью, имеет гораздо больше шансов начать использовать патологические модели защитного поведения. К суицидальному поведению подростка может привести глубокое разочарование в собственных способностях чего-либо добиться самому и потеря надежды, что ситуация может каким-либо образом измениться в лучшую сторону сама по себе.

Как речка, вышедшая из берегов родительского контроля и обретшая долгожданную свободу, подросток нередко теряется: куда разместить себя всего, когда это пространство, оказывается, не так доброжелательно? Надежды на то, что всё само собой изменится в лучшую сторону, как только «окончу школу», «поступлю в институт», «выйду замуж», как правило, не соответствуют реальности. Именно этот хорошо известный факт даёт мне основание рассматривать синдром ожидания как одну из самых ранних форм пресуицидального поведения[104]. В отличие от осознанного отсутствия интереса к жизни при синдроме ожидания нет отсутствия интереса к жизни вообще. Жизнь не интересна такой, какая она есть в данный момент. При этом сохраняется надежда, что в будущем что-то может измениться к лучшему, и эти изменения связываются с чисто внешними обстоятельствами, не зависящими от самого человека. Надежда — очень хрупкий феномен, и часто не она умирает последней — последним умирает человек, в котором она умерла.

Далее следуют астенические состояния и усталость от жизни — это период, когда жизнь в целом начинает утомлять. Подобные состояния часто сочетаются у подростков со злоупотреблением психоактивными веществами. Более того, злоупотребление алкоголем или наркотиками очень часто прикрывает и, возможно, своеобразным образом временно «лечит» подобные астенические состояния. Врачи, занимающиеся проблемами подросткового аддиктивного поведения, хорошо знают, что непосредственно после прекращения приёма психоактивных веществ у подростков возникает тяжёлое астено-апатическое состояние, которое часто служит причиной возвращения к приёму психоактивных веществ или проявляется в суицидальной активности. Подростки заявляют, что без приёма психоактивных веществ жизнь лишается для них смысла, они говорят, что у них есть желание, но нет сил жить.

На сегодняшний день подобные состояния описываются в рамках амотивационного синдрома и рассматриваются как последствия злоупотребления психоактивными веществами, но вполне возможно, что сам факт начала злоупотребления психоактивными веществами есть следствие первичной усталости от жизни.

Вполне возможно, что подобное состояние описывается многими специалистами в рамках «синдрома хронической усталости». Иногда его расценивают как обычную лень, про которую Ларошфуко писал, что «леность — это самая безотчётная из всех наших страстей. Хотя могущество её неощутимо, а ущерб, наносимый ею, глубоко скрыт от наших глаз, нет страсти более пылкой и зловредной. Если мы внимательно присмотримся к её влиянию, то убедимся, что она неизменно ухитряется завладеть всеми нашими чувствами, желаниями и наслаждениями: она — как рыба-прилипала, останавливающая огромные суда, как мёртвый штиль, более опасный для важнейших наших дел, чем любые рифы и штормы. В ленивом покое душа черпает тайную усладу, ради которой мы тут же забываем о самых горячих наших упованиях и самых твёрдых намерениях. Наконец, чтобы дать истинное представление об этой страсти, добавим, что леность — это такой сладостный мир души, который утешает её во всех утратах и заменяет все блага»[105].

Но лучше всего суть усталости от жизни описала мне одна из пациенток, которая рассказала, что она уже много лет живёт так, как будто «отмечается, для галочки: вышла замуж, родила детей, вырастила, вышла на пенсию», а всё это время где-то на заднем плане с каким-то облегчением отмечается: «все меньше и меньше осталось», до «конца» уже совсем недалеко, «и хорошо от этого».

Нежелание жить — состояние, которое можно диагностировать, когда жизнь не радует сейчас и нет надежды, что что-то может измениться к лучшему в будущем. Не хочется просыпаться по утрам. Вечер и ночь приносят облегчение, как конец ещё одного прожитого дня. В англоязычной литературе для обозначения этого состояния используется оборот «feel that life was not worth living» — «чувство, что жизнь не стоит того, чтобы жить».

Одна из моих пациенток самостоятельно обратилась за помощью и даже согласилась на стационарное лечение, после того как стала испытывать стойкое нежелание просыпаться по утрам. У неё не было никаких других более глубоких пресуицидальных и суицидальных проявлений, но, будучи женщиной интеллектуально утонченной, она каким-то образом почувствовала, что за этим «нежеланием» скрывается нечто гораздо большее, чем простая усталость, нечто реально угрожающее её жизни.

Подобные состояния возникают достаточно часто у подростков и людей, попавших в тяжёлые жизненные обстоятельства. Насколько это опасно для душевного и физического здоровья хорошо известно и психологам и врачам. Больной, потерявший надежду на выздоровление, практически обречён. Человек, утративший веру в будущее, может реально погибнуть из-за полного упадка душевных и физических сил от любого инфекционного заболевания.

Один из ведущих специалистов в области суицидологии Бэк специально подчёркивал, что у депрессивных пациентов, госпитализированных в связи с суицидальными тенденциями, фактор безнадёжности является лучшим критерием серьёзности суицидальных намерений.

Всемирно известный специалист по вопросам психологии личности и психотерапии Виктор Франкл, переживший нацистский концлагерь, вспоминает, что направление человека на какую-нибудь цель в будущем было единственным способом предотвратить самоубийство в лагере. «Тот же, кто уже не мог больше верить в будущее, в своё будущее, был потерян. Вместе с будущим он утрачивал и духовный стержень, внутренне ломался и деградировал как телесно, так и душевно»[106].

Пресуицидальный феномен, возникающий вслед за осознанным нежеланием жить,— осознанное желание умереть. Если теряется смысл и цель жизни — зачем тогда жить? В этот период появляются мысли о желательности смерти, мысли о том, что «хорошо бы уснуть и не проснуться», «хорошо бы случайно попасть под машину или в какую-нибудь катастрофу», «везёт же людям, которые заболевают тяжёлыми, неизлечимыми заболеваниями».

Подобные мысли и высказывания эпизодически могут возникать практически у любого человека. Они мимолётны, не занимают всю сферу психической активности и не представляют большой опасности, так как мощная противосуицидальная мотивация в большинстве случаев не допускает возможности сознательного логического завершения этих мыслей: зачем собственно ждать счастливого случая, если все в моих руках, если можно самому ускорить события.

Такие мысли и фантазии мы можем наблюдать в любом возрасте. Анна Фрейд приводит пример фантазии 10-летней девочки в период её борьбы за первенство со старшими братьями и сёстрами: «Я вообще не хотела бы родиться, я хотела бы умереть. Иногда я представляю себе, что умираю и потом опять появляюсь на свет в виде животного или куклы. Если я появляюсь на свет в виде куклы, то я знаю, кому я хотела бы принадлежать: маленькой девочке, у которой раньше служила моя няня; она была очень милая и хорошая. Я хотела бы быть её куклой, и пусть бы она обращалась со мной, как вообще обращаются с куклами; я бы не обижалась на неё. Я была бы прелестным маленьким ребёнком, меня можно было бы умывать и делать со мной всё, что угодно. Девочка любила бы меня больше всех. Даже если бы она получила в подарок новую куклу, я всё равно продолжала бы оставаться её любимицей. Она никогда не любила бы другую куклу больше, чем меня»[107].

*

Суицидальная активность – это мыслительная и поведенческая активность, направленная на сознательное прекращение собственного биологического существования. Данную разновидность поведенческой активности изначально изучала суицидология.

Начало суицидальной активности совпадает с первым появлением суицидальных мыслей — мыслительной актив­ности, имеющей отношение к представлениям о возможности активного прекращения собственной жизни.

В психологическом плане важно отличать суицидальные мысли от мыслей о суициде. Самоубийство как возможный вариант поведенческой активности, как модель поведения встраивается в детское сознание на самых ранних этапах онтогенеза. Хотя этот процесс и требует дальнейшего изучения, можно сказать, что уже к школьному периоду большинство детей имеют общее представление о возможности самостоятельно прекратить собственное существование. Через информацию, полученную от взрослых, сверстников, книги, радио- и телепередачи[108], через сам язык (устойчивые обороты, метафоры) дети усваивают знания о случаях, иногда даже причинах и способах самоубийства. Моя двенадцатилетняя дочь, оценивая количество и объём домашних заданий, часто для характеристики ситуации использует выражение «застрелиться можно». Это, конечно, не суицидальные мысли, но, так или иначе, один из тех случаев, когда психика производит своеобразное тестирование: стоит ли жизнь того, чтобы жить.

*

По результатам исследования лиц с суицидальными тенденциями в настоящее время я условно выделяю семь основных осознанных мотивационно-когнитивных суицидальных комплексов, хотя должен подчеркнуть, что суицидальное поведение всегда является сложным результатом взаимодействия практически всей группы мотивационных комплексов с различной степенью выраженности каждого из них. При этом многие из мотивационных компонентов не осознаются самим человеком.

Альтруистические мотивы отражают желание умереть, «чтобы всем было только лучше»; желание избавить окружающих от проблем, связанных с собственным существованием, никому не мешать, не быть обузой; мысли о том, что собственная смерть может что-то изменить к лучшему вокруг. Альтрустическое самоубийство как самостоятельную форму описал ещё в конце XIX века Эмиль Дюркгейм.

Поиск по сайту: