Благоуханный цветок в пустыне

«Не может град укрытися верху горы стоя» (Мф. 5; 14). Нельзя скрыть цветка благоухающего и в дикой траве: его найдут по запаху, по благоуханию; так не мог укрыться и преподобный Сергий в дремучем лесу, в любезном своем одиночестве. Далеко разносилось благоухание его жизни святой, и услышали, сердцем ощутили это благоухание люди, имевшие, по выражению святителя Филарета, очищенное чувство духовное, или, по крайней мере, ищущие очищения. А скорбные обстоятельства того времени — татарское иго, внутренние неурядицы — все это располагало таких людей бежать из мира в дебри пустынные: благо там нашелся благодатный муж, способный утолить жажду души, зажечь и поддержать в ней тот огонек, при свете и теплоте которого легко несется всякое бремя жизни и становится легким благое иго Христово.

Не больше двух-трех лет прошло со времени его поселения в глухих лесах Радонежских, как в Радонеже и соседних селениях заговорили о молодом пустыннике. "Одни, пишет Пахомий Логофет, говорили о его строгом воздержании, трудолюбии и других подвигах; другие удивлялись его простоте и незлобию; иные рассказывали о его власти над духами злыми, а некоторые благоговели пред его дивным смирением и чистотою душевною". И вот, один за другим, стали приходить к нему, сначала ради душеполезной беседы и совета духовного — в чем любвеобильный пустынник им не отказывал, — а потом нашлись желающие и жить близ него. Иногда приходили по два, по три человеками припадая к стопам его, умоляли, чтобы позволил им поселиться тут. — Жаль было пустыннолюбивому Сергию расстаться со своим уединением; притом он опасался, чтобы суровая пустыня не разочаровала его сподвижников, чтобы не пришлось им уйти отсюда с роптанием, подобно тем малодушным ученикам Христовым, которые говорили: жестоко слово сие, кто может его послушати? (Ин. 6; 60). И он сначала не соглашался принимать их, представляя им все трудности пустынного жития. — "Можете ли терпеть скудость этого места? — говорил Сергий: — Вас ждет здесь и голод, и жажда, и всякие недостатки". "Все готовы мы понести, честный отче, — отвечали пришельцы: — все понесем при помощи Божией, за твои святые молитвы; только об одном просим: не удаляй нас от себя, не гони прочь от этого святого и достолюбезного места". — Тронулось доброе сердце подвижника: он видел их благое произволение и крепкую веру в помощь Божию, и памятуя слово Спасителя: грядущего ко Мне не изжену вон (Ин. 6; 37), решился принять их. Но опытом изведавший всю трудность одиночества, он предупреждал их о пустынных скорбях, и укреплял заранее к подвигу терпения: "Желал я, братие мои, — так говорил он, — один скончать в пустыне свою одинокую жизнь; но Господь сказал: идеже два или трие собрана во имя Мое, ту есмь посреди их (Мф. 18; 20), и Давид поет в псалмах: се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе (Пс. 132; 1); посему и я грешный не хочу идти против воли Господа, Которому угодно устроить здесь обитель. С радостью я принимаю вас: стройте каждый себе келлию; но да будет вам известно, что если вы пришли сюда действительно работать Господу, и если хотите со мною жить здесь, то должны быть готовы терпеть всякую нужду и печаль, ибо сказано в Писании: «аще приступаеши работати Гасподеви, уготови душу твою во искушение» (Сир. 2; 1). Да не устрашит вас помысл, что места сии пустынны и скудны потребным для жизни: сами знаете, что «многими скорбми подобает нам внити в Царствие Небесное» (Деян. 14; 22). Узок и прискорбен путь, вводящий в жизнь вечную, и много званных, а мало избранных и спасающихся! Но не бойся, малое стадо Христово, которому Господь обетовал царство Отца Своего: Господь не попустит нам искушений выше сил наших. Ныне печалью Господь посетит нас, а завтра печаль нашу в радость претворит, и никто этой радости не отнимет от нас". И много других слов утешения слышали пришельцы от любвеобильного подвижника, и — можно ли было не привязаться к нему всею душой? Можно ли было еще колебаться в сомнениях и страшиться подвигов пустынного жития? С таким наставником можно все вынести, все вытерпеть: тоска ли сдавит сердце твое, или уныние овладеет душой; враг ли навеет помыслы греховные, или страсти поднимут в сердце свои змеиные головы — не медли, иди скорее к любящему и горячо любимому наставнику, с детской простотой открой пред ним все сердце свое, поведай, что томит тебя, пожалуйся ему на себя самого, как дитя жалуется нежной матери на своего обидчика, и верь: он скажет тебе в утешение иногда только два-три слова, но зато — какие это чудные, теплые, благодатные слова! Они прольют мир в душу твою; согреют ее такою любовью, какою только мать согревает грудное дитя и — все пройдет, как рукою снимет, и станет на душе так тихо, ясно и тепло...

И стали пришельцы строить себе хижины около уединенной келлии Сергиевой, и с детскою любовью начали учиться у него пустынным подвигам. Не более двенадцати братий собралось вначале около Сергия; и это число долгое время оставалось неизменным: когда убывал один, приходил другой на его место, так что это некоторым подавало мысль: не по числу ли двунадесяти Апостолов, или стольких же колен Израилевых, само собою уравнивается число учеников Сергеевых? Прежде всех пришел к преподобному некто Василий, быть может, за свое строгое воздержание, прозванный Сухим; другой ученик и сподвижник Сергия был простолюдин, земледелец Иаков, который между братией назывался уменьшенным именем — Якута; он служил братии вроде рассыльного; впрочем, замечает преподобный Епифаний, его посылали в мир только по крайней нужде, и потому нечасто. Сохранились имена еще двух учеников, пришедших к преподобному в числе самых первых — это Онисим диакон и Елисей, отец с сыном, — земляки Сергеевы. К числу первых учеников Сергеевых должно отнести преподобных Сильвестра Обнорского, Мефодия Пешношского, Андроника и других. — Когда построено было двенадцать келлий, преподобный обнес их высоким деревянным тыном для безопасности от зверей, и приставил вратарем Онисима, которого келлия была у самого входа в обитель. Густой лес окружал обитель со всех сторон; вековые деревья стояли над самыми келлиями, широко осеняя их и шумя своими вершинами; даже около церкви везде видны были пни и колоды, между которыми и засевались различные огородные овощи для убогой трапезы отшельников. Вот какой смиренный вид имела Лавра Сергиева в первые годы своего существования!

Первый — всем слуга

Кто хочет хотя бы немного отдохнуть душою, хотя бы на несколько минут забыть окружающую суету земную? Перенесемся мыслию и сердцем в отдаленную по времени, но тем более близкую нашему сердцу родную древность, повитаем хотя бы мысленно со святыми и преподобными отшельниками дремучих лесов Радонежских, подышим благоуханием молитв Сергиевых, насладимся созерцанием его Боголюбезного смирения!.. Вот уже около него собралось до двенадцати братий; тихо и безмятежно идет жизнь пустынников в новоустроенной обители. Нет в ней ни начальника, ни даже пресвитера: никто не дерзает и думать о такой высокой чести, чтобы принять на себя сан священный; однако же строго соблюдается весь порядок повседневного Богослужения, исключая, конечно, Божественную литургию. День отшельников начинается с глубокой полуночи: во исполнение слов Псалмопевца: «седмирицею днем хвалих Тя», Господи (Пс. 118; 164), пустынные подвижники каждый день собираются в церковь на полунощницу, утреню, третий, шестой и девятый час, на вечерню и повечерие, совершая между сими службами еще частые моленные пения. В рукописях, сохранившихся в библиотеке Лавры от того времени, находим каноны: за творящих милостыню, за болящих, за умерших. Непрестанная молитва, по заповеди Апостола, была их постоянным правилом и в церкви, и в келлии. А для совершения Божественной литургии в праздничные дни обыкновенно приглашали священника из ближайшего села, или игумена, быть может, того же старца Митрофана, который постригал самого преподобного Сергия. Священнослужителя всегда встречали с радостью и с подобающего честью. Год спустя после того, как собрались к преподобному братия, пришел к ним на жительство и упомянутый игумен Митрофан.

Сергий очень рад был ему, по нужде в иерее Божием; притом он надеялся, что старец сей не откажется принять на себя начальство над собравшимися пустынножителями; но недолго порадовался Сергий: пожив немного под кровом своего постриженника, Митрофан тяжко занемог и отошел ко Господу. И снова обитель осталась без совершителя Таин Божиих, потому что сам преподобный, по своему глубокому смиренномудрию, не хотел принять на себя ни игуменства, ни сана священного. Подражая кроткому и смиренному сердцем Господу, он управлял только посредством своего примера, и точно: по слову Христову, был первый тем, что был всем слуга (Мк. 9; 35). Три или четыре келлии для братии он построил своими руками, сам рубил и колол дрова, носил их к келлиям, молол в ручных жерновах, пек хлебы, варил пищу, кроил и шил одежду и обувь, носил на гору воду в двух водоносах и поставлял у келлии каждого брата. Когда кто-нибудь из братии отходил ко Господу, угодник Божий своими руками омывал и приготовлял к погребению усопшего. Одним словом, он служил братии, по выражению блаженного ученика его Епифания, как купленный раб, всячески стараясь облегчить их трудную жизнь пустынную, хотя и приводил братию в немалое смущение таким глубоким смирением и трудолюбием. Служа другим в течении дня, Сергий не имел и одного часа свободного от труда и молитвы; питался он только хлебом и водою, и то малою мерою, а ночь почти всю проводил в келейной молитве, и где бы он ни был, что бы ни делал, всегда имел в уме и на устах слово Псалмопевца: «предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся» (Пс. 15; 8). И все сии многотрудные подвиги не только не ослабили его сил телесных, но и укрепляли их: преподобный Епифаний говорит, что в молодые годы свои угодник Божий был столь крепок телом, что имел силу против двух человек: это было следствием его трудолюбия и строгого воздержания. Когда же Сергий ощущал брань вражию и стрелы разжженные, пускаемые рукою стреляющего во мраке в правых сердцем (Пс. 10; 2), он еще больше усиливал свой пост и молитвенные подвиги. Так порабощал духу тело свое смиренный подвижник, прилагая труды к трудам; так подвизался этот земной Ангел, желавший паче всего соделаться гражданином горняго Иерусалима! А братия с любовью и благоговением взирали на своего возлюбленного авву, и всеми силами старались подражать ему. И трудно было пришедшему в первый раз посетителю различить, кто был старший из них и кто младший, кто начальник места сего и кто подчиненный, потому что, взирая на смиренного и кроткого Сергия, каждый старался смирять себя пред смиреннейшим. Все считали друг друга братиями, и никто из них не хотел быть старшим. Какой поучительный урок гордым сынам нашего суетного века, желающим весь мир переделать по своим безумным мечтам! Не путем безначалия, насилий и полной разнузданности страстей человеческих достигаются истинно-братские отношения между людьми, а путем глубочайшего смирения, путем полного самоотречения в духе евангельской любви, когда люди забывают о своих правах, и во имя любви думают только о своих обязанностях да горько оплакивают немощи падшей природы своей...

Свободные от молитвы часы отшельники проводили в постоянных трудах. "Молись и трудись, трудись и молись" — вот неизменное правило, завещанное инокам от святых отцов древних, и ученики Сергиевы трудились над возделыванием своих небольших огородов для своей скудной трапезы пустынной, заботились каждый о своей убогой келлийке, шили себе одежды, переписывали книги и можно думать — занимались даже инокописанием. Правильного общежития в обители тогда еще не было, поэтому ни общей трапезы, ни общих послушаний тоже не было. Неудивительно посему, что богатая благочестием пустыня Сергиева, часто нуждалась в самом необходимом. Нередко случалось, что ни у кого из братии не было ни куска хлеба, ни даже соли, не доставало воска для свеч, елея для лампад, и тогда зажигали березовую или сосновую лучину, которая с треском и дымом светила их чтению и пению... Самые книги иногда писались не на хартиях, а не бересте: не на что было купить материала для книг. Зато сердца святых подвижников горели тише и яснее всяких свеч, и пламень их молитвы трепетал воздыханиями, из глубины сердечной восходившими к престолу Божию! О если бы стяжать нам хотя бы малую крупицу их смирения, их любви к Господу! Но для сего — будем, братие, чаще переноситься мыслию и сердцем в те давние времена, когда они жили; будем привитать духом около сих избранников Божиих, как привитал, например, в Бозе почивший святитель Московский Филарет... "Прости мне, — говорит он в одном прекрасном слове своем, — прости мне, великая Лавра Сергиева, если мысль моя с особенным желанием устремляется в древнюю пустыню Сергия. Чту и в красующихся ныне храмах твоих дела святых, обиталища святыни, свидетелей праотеческого и современного благочестия; люблю чин твоих Богослужений, и ныне с непосредственным благословением преподобного Сергия совершаемых; с уважением взираю на твои столпостены, не поколебавшиеся и тогда, когда колебалась было Россия; знаю, что и Лавра Сергиева, и пустыня Сергиева есть одна и та же благодатию, которая обитала в преподобном Сергие, в его пустыне, и еще обитает в нем и в его мощах, в его Лавре; но при всем том желал бы я узреть пустыню, которая обрела и стяжала сокровище, наследованное потом Лаврою. Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первый раз наречено здесь имя Пресвятой Троицы? Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свещи и пламень их достигает до неба, и Ангелы их восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной... Отворите мне дверь тесной келлии, чтобы я мог вздохнуть ее воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий преподобного Сергия, который орошен дождем слез его, в котором отпечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных... Дайте мне облобызать праг ее сеней, который истерт ногами святых, и через который однажды переступили стопы Царицы небесной... Укажите мне еще другие сени другой келлии, которые в один день своими руками построил преподобный Сергий, и, в награду за труд дня и глад нескольких дней, получил укрух согнивающего хлеба... Посмотрел бы я, как, позже других насажденный, в сей пустыне, преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником преподобного Сергия... Послушал бы молчания Исаакиева, которое, без сомнения, поучительнее моего слова... Взглянул бы на благоразумного архимандрита Симона, который довольно рано понял, что полезнее быть послушником у преподобного Сергия, нежели начальником в другом месте... Ведь все это здесь: только закрыто временем, или заключено в сих величественных зданиях как высокой цены сокровище в великолепном ковчеге! Откройте мне ковчег, покажите сокровище: оно непохитимо и неистощимо; из него, без ущерба его, можно заимствовать благопотребное, например, безмолвие молитвы, простоту жизни, смирение мудрования..."

(Из книги "Житие и подвиги преподобного и Богоносного отца нашего Сергия, игумена Радонежского и всея России чудотворца")

Благодатный старец

Тому, кто сам шел по стопам преподобного отца нашего Сергия, — присным ученикам его, дано было видеть высокое благодатное состояние души его в чувственных образах, и особенно в те священные минуты, когда святая душа старца Божия как бы отрешалась от всего видимого мира, и, вся пламенеющая любовью ко Господу, уносилась к Нему всем духовным существом своим. Это были святейшие минуты совершения им Божественной литургии.

Так, когда один из любимых учеников его, преподобный Исаакий, любитель безмолвия, просил святого старца благословить его на подвиг совершенного молчания, то он после литургии, после приобщения святых Христовых Таин, когда сам ощущал в себе особенное действие благодати Божией, осенил его крестным знамением и вот, в самую минуту благословения Исаакий видит, что чудный пламень исходит от руки благодатного старца и объемлет его, Исаакия... И с той минуты, огражденный молитвами старца ученик вступил в избранный им подвиг; и если иногда молчальник хотел бы тихо произнести какое-либо слово, и тогда возбраняла ему это молитва Сергиева.

В другое время преподобный Сергий совершал Божественную литургию вместе с братом своим Стефаном и племянником Феодором, уже посвященным тогда в сан пресвитерский. Молчальник Исаакий стоял в церкви. Вдруг он видит в алтаре четвертого, чудного образом мужа, сослужащего сим трем и сияющего необычайным светом, в блистающих ризах... На малом входе с Евангелием чудный муж шел за Сергием, и лицо его сияло, как солнце, так что Исаакий не мог даже взирать на него... Это чудное видение разрешило ему уста, и он обратился к стоявшему подле него благоговейному старцу Макарию с вопросом: "Что это за чудное видение, отче? Кто этот дивный муж?" — Макарий и сам был поражен чудом и отвечал: "Не знаю, чадо, но и меня объемлет страх... Разве не пришел ли какой священнослужитель с князем Владимиром?" — А князь Владимир Андреевич Серпуховской гостил тогда в обители, и тут же, в церкви, стоял его боярин. Иноки спросили его: нет ли священнослужителя с князем? — Боярин сказал, что нет. Тогда блаженные ученики Сергеевы уразумели, что с их аввою служит Ангел Божий, ибо Ангелы любят себе подобных. — Литургия кончилась, и чудный оный муж стал невидим. Оба ученика, удостоенные видения, улучив удобную минуту, наедине спросили преподобного о его таинственном сослужителе. Смиренный старец сначала уклонялся от объяснений: "Что чудное видели вы, дети мои? — говорил он, — служил брат мой с сыном своим и с ними я недостойный, а еще никого с нами не было". Но ученики не переставали упрашивать его: "Господа ради не скрой от нас, честный отче, — ведь мы своими очами видели четвертого, точно Ангела Божия, служившего с тобою". Тогда преподобный сказал им: "Дети мои любезные! Если уже Сам Господь Бог открыл вам эту тайну, то могу ли я скрыть ее от вас? Тот, кого вы видели, действительно — Ангел Господень: и не теперь только, а и всегда, когда я совершаю Божественную литургию, мне недостойному бывает такое посещение. Но вы строго храните это в тайне, пока я жив".

А вот и еще неложный свидетель благодатного видения — это блаженный Симон экклесиарх, муж испытанной добродетели, о котором с похвалою отзывался сам преподобный Сергий. Однажды, когда святой игумен совершал Божественную литургию, он видел, как небесный огонь сошел на святые Тайны в минуту их освящения, как этот огонь ходил по святому престолу, озаряя весь алтарь, обиваясь около святой трапезы и окружая всего священнодействующего Сергия. А когда преподобный хотел причаститься святых Таин, Божественный огонь свился "как бы некая чудная пелена" и вошел внутрь святого потира. Таким образом угодник Божий причастился сего огня "неопально, как древле купина неопально горевшая..." — Ужаснулся Симон от такого видения, и в трепете безмолвствовал; но не укрылось от преподобного, что ученик его сподобился видения. Причастившись святых Таин Христовых, он отошел от святого престола и спросил Симона: "Чего так устрашился дух твой, чадо мое?" — "Я видел благодать Святого Духа, действующего с тобою, отче", — отвечал тот. — "Смотри, же никому не говори о том, что ты видел, пока Господь не позовет меня из этой жизни", — заповедал ему смиренный авва.

Так восходил от силы в силу, преуспевая в духовном просветлении и приближаясь к Богу, благодатный старец. За свою крепкую веру он удостоился лицезреть камень веры — Петра; за свою девственную чистоту — девственника и друга Христова Иоанна, а за свое величайшее смирение — смиреннейшую из всех земнородных Владычицу мира, Пресвятую Богородицу... С раннего детства и до глубокой старости во всех его поступках мы видим прежде всего два прекрасных свойства его святой души: глубокое смирение и детскую простоту. Эти две добродетели составляют основные черты его нравственного облика; они, так сказать, окрашивают в свой цвет все его прочие добродетели, его благостное ко всем отношение, его голубиное незлобие, все его великие подвиги. В соединении с духовным рассуждением они образуют в нем тот цельный нравственный характер, красота которого невольно влечет к себе человеческое сердце. Когда ближе всматриваешься в светолепный образ сего старца Божия, каким изображает его жизнеописатель, то сердце переполняется каким-то неземным чувством красоты, и душа рвется припасть к стопам угодника Божия! Это чувствовали добрым сердцем еще его современники: "Еще в жизни сей, — говорит святитель Платон, — за святость жития своего он был почти от всех любим и почитаем более, чем сколько позволяло это его тогдашнее смиренное состояние. А ведь в этой жизни как часто добродетель бывает закрыта, как часто бросают на нее тень и даже преследуют!.. Если же его добродетель еще в сей жизни сияла так светло, что ни развращение мира, ни страсти злых, ни слепота гордых не могли помрачить ее: то какова же ее светлость там, где нет ни страстей, ни мрака, где все праведники сияют яко солнце в царствии небесном?" (Мф. 13; 43). И льется этот тихий свет с высоты небесной на нас, грешных обитателей их земной родины; и пробуждается в душе чувство горького упрека нашей немощи: вот, думается, каковы были наши духовные предки — истинные последователи Христова учения! А мы что?.. Господи! Какая пропасть отделяет нас — плотяных от них — одухотворенных, нас — оземленившихся рабов греха от них — святых, чистых, свободных граждан горняго Иерусалима! И кто же тому виною, братие — читатели мои?.. Кто кроме нас же самих?.. Ведь святые Божии такие же люди были, что и мы, той же плотью были облечены, те же немощи имели, те же скорби несли; значит, и нам никто не помешал бы такими же стать, какими они были, если бы только сами мы того пожелали, — да пожелали всем сердцем, всею душою, всем помышлением своим!..

Будем же чаще всматриваться в дивные образы их, — о, недаром же сказано в Писании: «с преподобным и сам преподобен будеши», — с благодатным и сам облагоухаешься ароматом благодати, исходящим от одеяния души его!..

Поиск по сайту: