Потом Евпраксия шла на высокое крыльцо своего терема

Отсюда широко открывались луга за Осетром, почерневшая гряда лесов и извилистая лента дороги с белесыми дождевыми лужами.

Прямо под крыльцом проходил островерхий городской тын, поставленный на крутом откосе горы. Когда Евпраксия смотрела с крыльца вниз, у нее слегка кружилась голова.

Стоя на крыльце терема, княгиня успокаивалась: ей мнилось, что, всматриваясь в серую ветряную даль, она приближается к Федору и он слышит тоску ее, спешит к ней, не нынче завтра появится у перевоза его белый долгогривый конь…

От ветра у нее слезились глаза, и в них все двоилось.

Озябшая и опустошенная напрасным ожиданием, Евпраксия уходила в теплую горницу, где громко угукал и улыбался няньке маленький Иван Всеволод.

Однажды всю ночь не могла сомкнуть глаз Евпраксия. Ей все чудились чьи то шаги за стеной, осторожное постукиванье, сдавленные голоса. И мальчик спал неспокойно, метался по подушке, сбрасывая ногами теплое покрывало. А тут еще с полуночи разгулялся за стенами ветер. Он бил в слюдяные оконца, царапался в бревенчатые стены, выл под потолком.

Она проснулась. За окошком белело поздние утро. В сенях топталась по скрипучим половицам старая нянька, и в растопленной печке стреляли еловые поленья.

Когда совсем ободняло, Евпраксия решила выйти с маленьким сыном на крыльцо. Думалось ей, что нынче непременно придет гонец с известиями от Федора.

Утром ветер упал, но низкие облака бежали быстро, словно спешили покинуть эти неласковые и пустынные места. Над лугами кружились и кричали галки. По неспокойной от ряби реке мокрые мужики тянули бечевой два груженых плота. Старший плотогон бегал по бревнам, истошно крича на шедших берегом мужиков.

Сколько раз окидывала княгиня взглядом эту дорогу от перевоза на Осетре и до лесов, подступающих к лугам! И все же манил ее этот извилистый путь. Закрыв от ветра лицо ребенка, Евпраксия подняла взгляд на луга, и вдруг у нее сразу обмякли ноги и сердце затрепыхало, падая вниз: по дороге от леса мчался всадник! Это не простой гонец и не мужик лесной — нет, Евпраксия видит шишак, развевающиеся крылья плаща… Уже видна голова белого коня, к которой склонился притомившийся всадник. Сбоку, у седла, приторочена какая то кладь…

Скорее, всадник! Не жалей своего усталого коня! Гони, гони!

Евпраксия, ликуя, подняла на руках маленького сына и шептала ему дрожащим от слез голосом:

— Это твой отец скачет. Видишь, милый? И конь его белый развевает, вон, гриву, завидев родной дом. Смотри, смотри!

Вот всадник подскакал к провисшему мосту, задержался перед каменистой гатью на минуту и поднял голову вверх.

Потрясенная Евпраксия застыла, не договорив начатого слова: то был не Федор, а пестун его, верный Ополоница!

В отчаянии она взмахнула широким рукавом. Ополоница ударил плеткой коня, перемахнул гать и вступил на мост.

Не утерпела, крикнула Ополонице Евпраксия:

— А где муж мой, Ополоница?

Воин подскакал под самую кручу горы и снова поднял вверх голову:

— Вот он, наш князь Федор! Не живым, так мертвым прибыл к тебе, светлая Евпраксия!

Так и не узнал верный Ополоница, что произошло на высоком крыльце терема: оступилась ли княгиня Евпраксия или зашлось у нее сердце при вести о смерти любимого мужа, только видел он — взмахнула княгиня своим куньим рукавом и ринулась вниз, на острые верхи дубового тына, вместе с сыном своим, княжичем Иваном Всеволодом…

«ПОЮТ НА РУСИ СЛАВУ БОГАТЫРСКУЮ»

Червонным золотом отгорел погожий сентябрь, вслед за ним прошумел и отстягал землю дождями ветряной октябрь, а все не давал черниговский князь Михаил Всеволодович своего ответа рязанскому княжичу и его воеводе Коловрату.

Прозорлив и рассудителен был князь Михаил. Он понимал, что помощь рязанцам против татарских полчищ необходима и он должен ее им оказать: не выстоит Рязань — быть и Чернигову в разоренье. И о свойстве с князем Юрием свято помнил Михаил Всеволодович и про дочь свою, красавицу Евпраксию, не забывал… Но не мог он сразу снять свои полки и отослать на далекую Оку.

Каждую почти ночь прибегали в Чернигов гонцы из елецких и ливенских сторожей и сказывали — стоит все татарская орда на Онузе, и никто не знает замыслов хана Батыя: пойдет ли он в рязанские леса или повернет прямо на закат, в курские приднепровские степи.

Поиск по сайту: