Туда, где появляется новая мысль, где не всем понятное, но, по-видимому, хорошее дело, — туда прежде всего устремляются, как на привлекательный запах, всякие оборотистые люди.
Не мысль и не дело, конечно, интересуют их. В большинстве случаев они не способны даже и понять его. Их привлекает возможность поживы.
В искусстве это всюду. Среди так называемых художников немало предприимчивых, оборотистых людей. Имея малейшие способности и прикрываясь высоким званием «художника», эти люди без зазрения совести производят на свет и проталкивают такую массу всякого сора, что сквозь него нет никаких сил пробиться подлинному, талантливому и крупному. Эти сорные «произведения» ловко и нагло рекламируются и таким способом входят в моду,
живут и даже вытесняют все стоящее.
После того как совершишь серьезную экскурсию в малоизученную область творчества, после того как спустишься к самым глубинам и первоисточникам его и начинаешь нащупывать самые затаённые пружины его, донельзя тяжко и безысходно слушать дилетантов, читать газетных «специалистов».
Гений, в конце концов, побеждает. Вскоре ли после его смерти, через пятьдесят ли лет, сто, двести или триста лет начинаем ахать и охать над его величием, геройством и упорством. Но при жизни он чаще всего обречен на существование гонимого, а порой и опасного чудака.
Но сколько загублено таким образом, и сколько вовсе не появилось на свет, может быть, самых лучших, но далеко обогнавших свое время человеческих мыслей, открытий, находок и изобретений! Какими бы были сейчас культура и цивилизация, не будь этого постоянного непонимания и засилья косности и обывательщины?!
Гёте высказал чрезвычайно горькую и жуткую мысль: «Гений связан с современниками только своими отрицательными сторонами. Всем своим высшим и лучшим он принадлежит не нам, а далекому будущему».
И выход из этого только один: тот будущий блестящий социализм, когда не придется бороться за право работать и создавать, когда каждый будет делать то дело, на какое он способен и к какому пригоден.
Сколько великих и высоких мыслей выброшено в мир лучшими из людей, и как все они, поволновав несколько лет человечество, постепенно теряли свой аромат, свою силу, свой заряд. Теряли и превращались в общепринятые, холодные словесные формулы, мертвые аксиомы.
Необходимо появление нового гения, который, перетряхнув старые, окостеневшие, застывшие идеи, докопавшись до самой сути и вложив в них свой мозг и свое сердце, — вновь швырнет их человечеству, а оно, обожженное его огнем, вновь увидит то, что целые века пролежало в забвении. Что находилось, может быть, перед самым носом, на что смотрели каждый день и не видели.
Как простой железный обломок при помощи электричества превращается в магнит и может притянуть к себе чуть ли не пуды, так простая и привычная нам мысль силой искусства превращается в могучую, зажигательную идею — и пробуждает самые сонные мозги, умягчает самые черствые сердца, увлекает самые пассивные, вялые воли.
Давно не был в театре. Пришлось по просьбе посмотреть два спектакля в «Пушкинском театре»...17 Какое ничтожное учреждение — театр, какое унизительное занятие актерство, и как жалко, что столько лет ушло на изучение театра и на работу в нем!
Но вспомнишь спектакли с Ермоловой, Леонидовым, Моисеи («Живой труп»), еще некоторые и видишь, какое это значительное, огромное и глубокое дело! И как велик подвиг актера, если он не ремесленник, а подлинный художник.
Когда-то раньше думал, что не только главное в искусстве — правда, но что и цель наша в искусстве — правда.
Потом я понял, что правда не цель, а только средство. Средство, чтобы произведение производило должное, нужное впечатление. Делало свое нужное дело.
Но надо идти дальше: совершенное художественное произведение, нужное впечатление — это тоже не цель —это тоже только средство.
У художника есть потребность. Потребность сделать свое художественное дело. Внести свою лепту в деяния всего человечества, в истинную жизнь. И этим своим делом он — вносит.
Слепота от некультурности (отсюда и неспособность воспринимать материалы из жизни).
Шаляпин, сидящий в углу у Мамонтова.
Болезнь.
Экономия сил.
Актер и театр
(не к эмоциональности ли это? Где о распущенности актера)
Кроме всех перечисленных причин, влекущих в искусство, сцена имеет и свои специфические соблазны:
То, что здесь кучка людей, с которыми я связан одними интересами;
План, наброски. — Ред.
То, что это бегство от жизни в область фантазии;
То, что тут есть какая-то таинственность обстановки как репетиций, так и спектакля;
То, что здесь пища тщеславию;
То, что никакой особой специальной работы можно над собой не производить, как это нужно музыканту, художнику или писателю: говорить мы все умеем, ходить, руками махать тоже дело не хитрое. Выдумывать тоже ничего не надо: слова ведь за меня автор выдумал, режиссер покажет, как, что нужно сделать, оденут меня, загримируют. Народ пришел смотреть, огни горят, музыка играет—и всё для меня...
Но мало сказано о бегстве...
Человек убегает по вечерам в свой кружок — вот одно бегство, от семьи, от своего уединения. Не живет, а «играет в жизнь» — другое бегство, от жизни. Надевает всяческие «маски» — третье (бегство от себя).
Но есть во всех увлечениях театральной любительщиной немалая доля какого-то тунеядства. Есть даже что-то, прости Господи, от проституции. Что именно, не знаю, но что-то есть. И, может быть, не совсем глупо то, что в Индии актера не посадят за один стол со всеми, что скоморохи и шуты были презренны... Есть некоторая скользкость в занятиях этого священнослужителя без алтаря, без посвящения, без благодати...
Но нет ли этой скользкости и в других искусствах? Поэты со своими треножниками...
Аркашка Счастливцев — разве не паразит? Разве нет у него самых настоящих «паразитных» инстинктов? Правда, Буланов еще больше паразит, а по современным взглядам — Гурмыжская18 — самый вредный из паразитов. Но это паразиты класса, паразиты своих благодетелей, а пара актеров — это какие-то паразиты вообще, паразиты самой жизни. Паразиты процессов жизни, устоев жизни, паразиты бытия.
Есть и еще кое-что близкое паразитству: прожигательство.
Прожигательство жизни, расточительство жизни, опьянение...