Византийское наследие

Правильные выводы.

Предисловие

Писать политические трактаты в эпоху, когда любая статья объемом свыше двух тысяч знаков отметается читателем с формулировкой «много букв» - дело заведомо неблагодарное.

И все же я готов за него взяться, ибо время благоволит: период действий, требующий краткости, «боевых листков» и статей-лозунгов, бесславно ушел в прошлое. А размышления о том, почему так вышло, какие плоды принес бунт и его поражение, и, в особенности, как эти плоды следует использовать в будущем, требуют обстоятельности, порой несовместимой с краткостью.

Вопреки ожиданиям читателя, я не собираюсь заниматься обличением путинской власти в ее грехах, говорить о полицейщине и грязных политтехнологиях. Обличителей в последнее время предостаточно. Можно даже сказать, что как раз политическая элита обличителей и возглавила прошедшую кампанию – которая, как мы видим, закончилась провалом. И анализ причин провала – как раз то, с чего я хочу начать свою работу.

Боюсь, что читатели, ожидающие от этого трактата тонны грязи и прочих субстанций, уготованных для «лидеров оппозиции», будут слегка разочарованы: я не собираюсь очернять их сверх того, что они заслуживают. Победителей не судят, но и проигравших укорять до конца их дней за поражение также не много проку: куда вернее уяснить, что эти люди – безнадежные лузеры, и впредь относиться к ним соответствующе. Тем более, что вовсе не их бестолковость стала первопричиной поражения; подробнее об этом я напишу во второй части.

Но все же не столько желание копаться в прошлом и правильно понять настоящее надоумили меня взяться за эту работу, сколько стремление донести до читателя выводы, сделанные мной на основе этого пускай горького и противоречивого, но все же уникального опыта. Ибо при правильном понимании вчерашние упущения могут сказать о завтрашнем дне, об эффективных методах политической борьбы и ее целях больше, чем кто или что-либо. Поэтому третья часть трактата будет посвящена образам будущего, строящимся в настоящем благодаря опыту недавнего прошлого.

Нынешнее сумбурное время, отягченное горечью поражения гражданского общества, обманными маневрами власти и попытками проигравшей оппозиции состроить хорошую мину при плохой игре, чревато закреплением в общественном сознании неправильных выводов – и это при конечной позитивности вчерашнего опыта. Безусловно, я не претендую на звание «истины в последней инстанции», и практически уверен, что некоторые мои выводы покажутся читателю спорными. Но в не меньшей степени я убежден, что любой читатель, ознакомившись с трактатом, извлечет из него немало полезного, и если не согласится с моими выводами, то сделает свои; иначе я не взялся бы за работу такого масштаба.

Надеюсь, что и читателю час потраченного времени не покажется вырванным из жизни впустую.

Часть первая: что случилось и не случилось, и кто в этом виноват

Очевидное

Скажу сразу, я не имею намерения углубляться в анализ бунта, его хронологии и ошибок больше необходимого, благо написано об этом немало, в том числе и по делу. И потому я хочу упомянуть лишь те грани минувшей протестной кампании, что напрямую относятся к дальнейшему развитию повествования.

Очевидность поражения кампании «За честные выборы» для людей, способных мыслить аналитически, прояснилась гораздо раньше, чем 5 марта. И причиной заведомого поражения стали не только ухищрения и грамотные медийные провокации власти, превратившие бунт в балаган с Собчаками, термосами и выборами «революционного лука». В большей мере оппозиция сгубила себя сама, допустив в процессе кампании все мыслимые и немыслимые ошибки. И разумеется, виноваты в этом, в первую очередь, лидеры.

Здесь я умолчу о допущенных ими ошибках, несвоевременных мерах и заведомо проигрышных ставках – всему свое время. Уместным считаю начать с главного, а именно с личностей «вождей» и их призывов, не углубляясь при этом в конкретику и воспринимая их в совокупности – так же, как их воспринимали массы.

Неудивительно, почему со временем от кампании открестились не только радикалы, но и большая часть адекватных людей: помимо шансов на победу, восстание потеряло вдобавок статус «надпартийного» и «всенародного», планомерно превращаясь в политическую интригу узкой группы лиц. Соответственно, внимание граждан переключилось на личности и обещаниях людей, приватизировавших народное негодование – и уже с этого момента «лидеры оппозиции» начали терять очки. Ибо разделились в глазах народа на два сорта: «политических нулей», вроде Удальцова, Яшина или Чириковой, и «политических минусов», дискредитировавших себя в прошлом – Немцова, Касьянова, Рыжкова и иже с ними. Само собой, людские взгляды на всеблагие обещания вождей, брошенные сквозь призму их политических биографий и самих личностей, не могли не меняться соответствующе. И винить кремлевские СМИ, даже за перегибы и подтасовки фактов, здесь, в общем и целом, неуместно – «неча на зеркало пенять…».

Поистине величайшей бедой оппозиционных лидеров стала их неспособность предложить народу нечто большее, чем стандартный набор «перемен». Я утверждаю, что это именно «неспособность», а не «нежелание», поскольку эти люди прикованы намертво к системе ценностей демократии/либерализма/капитализма. Они – рабы этой системы, о чем говорят их мелкобуржуазные радости, вроде «Инфинити» Навального и дубайских каникул Немцова. И потому наивно ждать от них предложений качественного, а не количественного характера – предложений, которые могли бы заставить народ не просто заинтересоваться, но поверить в благую мотивацию лидеров оппозиций в целом. Что было бы совсем не лишним, ибо никакие антикоррупционные расследования и никакие обещания лучшей жизни, строящиеся на противопоставлении себя очерняемой власти, не отбеливали до конца образы вождей, у большинства из которых «рыльца в пуху»; народ, повторюсь, склонен оценивать вещи в общем и целом, и ему плевать, что Немцов и Касьянов украли меньше, чем Путин – тем более, что по телевизору об их «коррупционных скандалах» говорят чаще.

Безусловно, высшей несправедливостью с моей стороны было бы равнять всю оппозицию под одну гребенку. Ведь были и те, кто предлагал народу качественные перемены. В первую очередь, я имею в виду Лимонова, а также националистов – Белова, Демушкина, Крылова и других. То, что их отвергла «болотная верхушка» – вполне закономерно. То, что их не принял народ, не пошел за ними даже тогда, когда «болотники» на глазах теряли последние шансы – вполне показательно. И дело здесь не в антипатиях к идеологиям и личностям. Дело в народе и его мотивации.

Протестные массы прекрасно знали, чем их не устраивает «Единая Россия» и Путин, но в то же время с трудом представляли себе, какими качествами должны обладать предводители их восстания сегодня, чтобы завтра, придя к власти, они не оказались вторыми единоросами и путиными. Поэтому они выбирали своих предводителей по критериям известности и «удобоваримости», чтобы вполне популистские предложения вождей удовлетворяли вполне тривиальные пожелания народа. Но самое нелепое, что люди, ожидающие от предводителей популизма и пустых обещаний, заранее были готовы клеймить их за популизм и пустые обещания… То есть потенциал «болотных лидеров» был не более ущербным, чем устремления протестных масс, и, в конечном счете, именно незрелость граждан определяла невозможность победного финала кампании.

Воздух «болотных митингов» сотрясали напевы Цоя, но «перемены», которых «требовали наши сердца», ограничивались строгими системными рамками демократии/ либерализма/ капитализма. И в понимании «сознательных граждан» перемены означали скорее ребрендинг, нежели революцию (прим. хотя и это, вполне трендовое и продаваемое нынче слово, будоражащее незрелые умы каноническими образами Че Гевары, изредка звучало с трибун), смену одних, порядком опостылевших физиономий, на другие. Со святой надеждой, что после проведения «честных выборов» (причем не важно, каких именно) Немцов и Навальный раздадут народу золото партии Ж. и В., а булки сразу начнут расти на деревьях… И, безусловно, ветер перемен, помимо принесенного урожая крупных купюр, не должен был пошатнуть старых порядков, принципов системы демократии/ либерализма/ капитализма.

Поражение кампании открыло народу глаза на комплекс очевидных фактов. Так, народ понял, что «победа революции» в соцсетях не гарантирует окончательную победу; что «всенародные» митинги на Болотной и Сахарова могут быть переплюнуты провластными сходками по численности; что причастность к кампании нескольких «звезд экрана» не обрекает ее на победу; что «независимые» СМИ независимы лишь до тех пор, пока их не прижмут акционеры из госкорпораций; что Немцов, Навальный и прочие – кучка таких же жлобов, ведомых своими, а не «всенародными» интересами. Что существующая оппозиция проигрывает власти по всем ресурсам и фронтам.

И совершенно неудивительно, почему многие вчерашние энтузиасты вдруг пополнили ряды скептиков. Просто все вышеуказанные факты превратились в один окончательный вывод: что революция и какие бы то ни было «перемены» по инициативе снизу сегодня невозможны.

Но поскольку этот вывод справедлив лишь отчасти, а его закрепление в общественном сознании в качестве безоговорочного чревато плачевнейшими последствиями, я поспешу опровергнуть его в следующей главе.

Упущенный момент

Популярное нынче мнение, что гражданский протест был изначально бесперспективен, не соответствует действительности. Ибо как раз на начальном этапе, в первой половине декабря, бунт имел отличные шансы на победу.

Причиной возмущения, мотивировавшего выход людей на улицу, были не сами выборы, сколь бы грязными они ни были, а всесторонняя усталость народа от власти. Изначально выборы были прецедентом, а не самоцелью: большинству декабрьских бунтовщиков, в общем и целом, было плевать на фальсификации – народ воспринял известия о них как сигнал, как стихийный клич «понеслась!». И именно этой стихийностью и следовало воспользоваться лидерам – если, конечно, они намеревались устроить переворот. Но «лидеры», ведомые то ли трусостью, то ли своими личными интересами, намеренно загнали бунт в стойло Болотной площади, попутно превратив лозунг «за честные выборы» в вещь в себе.

Их усилиями призывы к свержению власти сменились призывами к проведению «честных выборов», параллельно изменив как умонастроения протестующих, так и во многом их состав. К 10 декабря паритет в толпе имели уже не гражданские пассионарии, зачинившие первую волну бунта, выходившие на улицу с 5-го по 8-е число (причем седьмого и восьмого – вопреки призывам горе-вождей «приберечь силы»), а пресловутые хипстеры и «средний класс». Так стихийный народный бунт выродился в политическую кампанию «за честные выборы», а уже вскоре и лидеры, и обновленные протестные массы начали выступать «за перемены, но против революции».

Причину этого можно было бы искать в трусости масс, но в качестве первопричины я готов выделить безграмотность.

Увы, лишенные опыта, а вместе с ним и здорового взгляда на политические реалии страны, протестные массы оказались не в состоянии понять, что в условиях современной авторитарной России ни одна оппозиционная партия и ни один неугодный Кремлю кандидат не имеют шансов придти к власти конституционным путем; даже в случае абсолютно честных выборов. Если бы «болотники» выдвинули на президентские выборы одного из своих предводителей в качестве единого кандидата от оппозиции (а власть бы «прислушалась к голосу народа» и допустила его до выборов), он не набрал бы более 8 - 10% голосов. И даже если бы бунт породил нового предводителя, чьи выдающиеся качества сделали бы его бесспорным авторитетом в своем стане и воплощением национального лидера в глазах народа, гипотетический идеальный кандидат не получил бы больше 20% голосов. В этом случае сработал бы менталитет «молчаливого большинства», недоверчивых обывателей, узревших в его амбициях и потенциале скрытый источник зла и бесчисленных бед.

Та же безграмотность (вкупе с наивностью и трусостью) заставила народ убедить себя в возможность «перемен» без «революций». Прискорбно, но народ до последнего верил, что болотными стояниями с задорными плакатами в руках можно добиться от власти эфемерной справедливости. А когда самые догадливые и стойкие «болотники» поняли, что избранная ими тактика не приведет к победе, было уже поздно.

Исходя из сказанного, можно сделать вывод, что только курс на революцию, только бескомпромиссные и жесткие уличные столкновения могли привести неплохо начатое дело к победному завершению. И только в том случае, если события развивались бы стремительно и своевременно.

По большому счету, уже вечером 10 декабря, после болотного позора, на бунте можно было ставить крест. Согласившись идти в загон и дав властям спасительную двухнедельную передышку, народ упустил случай – свое единственное «оружие победы». С этого момента бунт преобразовался в протестную кампанию, одновременно потеряв какие-либо шансы на успех: ибо власть, получив тайм-аут, мобилизовала все свои силы, потенциал которых многократно превосходит резервы оппозиции.

Но если массам простительна неграмотность, то предводителям – нет.

О величайшей значимости случая в политике известно издревле, и потому сомнительно, что образованные и политически опытные Немцов с Рыжковым могли не знать, что мирный болотный выпас есть ни что иное, как упущение случая, рассеивание народного гнева прахом по ветру. Знали, и наверняка. Полагаю, народ не должен забывать имена своих героев.

Подводя итог, можно сказать, что власть не смогла бы так легко справиться со всплеском народного негодования, если бы усилиями «пятой колонны» стихийный декабрьский бунт не был бы превращен в «протест», не стал бы частью системы – даром, что со знаком минус. Загнанный в рамки рационального, бунт стал подвержен противодействию рациональными же методами; тем более, что после метаморфозы его потенциал стало возможно измерить. Останься бунт трансцендентным, надпартийным и несистемным от начала и до конца, сомнительно, что власть нашла бы оптимальный способ его подавить.

Вопрос власти

Невзирая на то, что участники протеста выступали не за революцию, а за некие «перемены», вопрос власти, должной придти на смену «жуликам и ворам», все же не раз поднимался в общественных дискуссиях. И порой разговоры выходили-таки за пределы обычного «справедливого демократического» спроса и популистского предложения.

Здесь считаю уместным оторваться от рассматриваемого случая, дабы обратиться к классику – небезызвестному флорентийскому мыслителю Никколо Макиавелли, прозванному потомками «отцом политологии».

Макиавелли в своей работе «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», ссылаясь на историю Древнего Рима, классифицировал возможные формы управления государством, разделив их на шесть видов: принципат, правление оптиматов и народовластие, а также их дурные, выродившиеся формы – тирания, олигархия и безвластие соответственно. Причем смена форм по его теории происходит в строгой последовательности: – принципат – тирания – правление оптиматов – олигархия – народовластие – безвластие –…, и цепь перемен, завиваясь, обращается в историческую спираль. Убедиться в справедливости этой теории можно не только на примере Рима, но и любого другого государства, взяв на рассмотрение продолжительный (либо богатый на перемены) период его истории. При этом важно учитывать, что спираль завивается неравномерно: порой государства меняют свой облик за часы, порой же на это уходят века – чаще «смутные» и «темные», нежели «золотые».

Определить форму правления, существующую в нынешней России, нетрудно. Вопреки либеральным стонам (прим. превращающимся в истеричные вопли на митингах) о «диктатуре» и «тирании», режим Путина – ярко выраженная олигархия, в исконном смысле «власти немногих». На пике вертикали власти сидит не Путин Тиран, а команда (или «клан») Путина, и если бы вдруг на голове Путина загорелась шапка, его легко заменил бы другой «человеко-бренд». В частности, до 4 марта роль спецрезерва олигархии выполнял Прохоров, призванный кремлевской администрацией в качестве «оппозиционного кандидата», и облюбованный «болотной оппозицией» по ее дурости. Впрочем, в той или иной мере эту роль выполняли все кандидаты, допущенные до выборов.

Возвращаясь к теории Макиавелли, логично предположить, что на смену нынешней олигархии должно придти народовластие; собственно, предводители оппозиции на него и ориентировались. С поправкой на общественную мысль эпохи, современное российское народовластие обретает ультралиберальную форму, ориентированную на швейцарскую или скандинавскую модель общества. Иначе говоря, на модель «маленького уютного домика» Навального.

Очертания и пределы устремлений такой модели представить нетрудно: общество, живущее по принципам демократии, социальной справедливости и свободы, ограниченной лишь законами – строгими, но вполне либеральными. Свобода слова, свобода мысли, свобода предпринимательства, свобода перемещения и миграции. Невмешательство государства в дела рынка и личную жизнь граждан. В двух словах: общество благоденствия, стремящееся стать раем на Земле…

Но если же – так, чисто ради интереса – отвлечься от упоения идиллической картиной и сделать поправку на менталитет и развращенность общества, становится понятно, что внедрение либерального народовластия грозит обернуться сущим адом, началом пути в никуда. Причем даже если отмести фактор внешнего вмешательства –ибо развращенное общество обещает сожрать само себя.

Византийское наследие.

Россию не зря сравнивают с Византией, и Москва не спроста зовется Третьим Римом. Империи гибнут не из-за кровавых тиранов, не из-за бесталанных временщиков и даже не из-за нашествий варваров. Они гибнут из-за развращенности и изнеженности народа.

Рим пал тогда, когда императоры «возлюбили превыше солнечного зноя тенистую прохладу», а для простых римлян «хлеб и зрелища» стали важнее, чем служба на благо империи. Римские легионы тем временем все больше комплектовались наемниками-германцами. И чем развращеннее, богаче и «цивилизованнее» становился Рим, тем крепче и могущественнее становились его соседи. Что, в конечном счете, и определило судьбу Империи.

Схожая участь постигла и Византию. Излишняя самоуверенность ромеев, привычка гордиться своей цивилизованностью и имперской мощью априори, не поддерживая их в должной мере, архаичность институтов власти вкупе с традиционными придворными интригами и, опять же, всеобщей развращенностью, снизу доверху и сверху донизу – вот что погубило Восточно-Римскую Империю. Непобедимость османских варваров, как и в случае с вестготами, была отнюдь не первопричиной, а лишь следствием византийской развращенности.

К слову, регулярно промелькивающие в последнее время сравнения РФ с Византией весьма удачны и актуальны, ибо сходства двух государств и цивилизаций налицо. Подобно Византии, современная Россия также представляет собой бывший геополитический полюс, великую империю прошлого, богатая история, обширные земли и номинальная независимость которой ни в коей мере не сулят ей ни былого величия, ни долгих лет.

Со времен падения Рима в V веке и вплоть до эпохи Крестовых походов, когда на Западе окрепли католические государства, а на Востоке в борьбе против неверных еще сильнее сплотились арабы и турки, империя греков-ромеев была сильнейшей мировой державой. Но пассивная оборонительная политика в культурных и военных делах со временем высасывала мощь из Византии, превращала сверхдержаву в страну-аутсайдера, разрываемую в клочья менее могущественными, но более активными и воинственными соседями. Обширные, но слабо защищенные границы Империи из века в век сжимались, планомерно приближаясь к столице, пока в 1453 году турки, захватив Константинополь, не поставили точку на величии греческой цивилизации. С тех пор и поныне достижения греков ассоциируются скорее с античностью, нежели с тысячелетней историей Византии, и уж никак не с современностью.

Думаю, параллели с русской историей очевидны. Обращение Руси в православие стало символическим связующим звеном исторических цепей двух цивилизаций. Помимо обретения русским народом гаранта аутентичности (в силу того, что западный мир принимал католичество, а восточный – ислам), православие обрекло Русь на разделение незавидной геополитической участи Византии – во веки веков стать промежуточным европейско-азиатским государством, находящимся между молотом и наковальней.

В связи с вышеуказанными историческими примерами считаю лишним добавлять, что фактор развращенности ни в коем случае не стоит списывать со счетов. Особенно если речь идет о революции, «демонтаже системы» и прочих государственных изменениях. Макиавелли писал на этот счет:

«Там, где человеческая материя здорова, волнения и смуты безвредны; если же она затронута разложением, не помогут никакие хорошие законы, разве что какой-нибудь единоличный правитель, прибегнув к чрезвычайному насилию, заставит их соблюдать и сделает упомянутую материю пригодной».

Развращенность не только ведет нации и государства к неминуемой гибели, но и губит любые благие начинания. А российская «человеческая материя» испорчена весьма, что заметно, увы, и на примере нынешних оппозиционеров. Поэтому можно сделать вывод, что провал минувших волнений пошел на пользу и государству, и народу: революция хипстеров и торгашей под предводительством политических неудачников и пройдох едва ли могла привести к чему-то хорошему. Неудачи же способны заставить людей задуматься и вынести из произошедшего правильный урок, понять, что причины провала кроются не столько в силе противодействия системы и слабости вождей оппозиции, сколько в ущербности мотивации граждан, в их собственной развращенности.

***

Таким образом, борьба против развращенности обретает статус первостепенной для любых сил, стремящихся не просто изменить власть в стране, но и сделать эту перемену в высшей степени полезной для народа и государства.

Бесполезно лечить массы от развращенности путем морализаторства – в эпоху постмодернизма, сарказма и скепсиса это чревато в лучшем случае апатией. Совершенно ни к чему пытаться вылечить всех, бороться за каждую «заблудшую душу»: не надо забывать, что большинство всегда пассивно, и изменение глобальных процессов зависит от действий большинства в наименьшей степени. Ни к чему льстить людям, пытаться угодить всем и каждому. В условиях времени, единственная четко выраженная генеральная линия выглядит предпочтительнее хаоса уклончивых «всеблагих» обещаний.

Сложившаяся в обществе ситуация не просто благоволит инженерам человеческих душ – она зависима от них всецело. В ближайшем будущем роль творцов, воздействующих на сознание и нравственный облик граждан, станет главнее ролей политиков, обреченных ближайшие пять лет молоть языком впустую, и журналистов, мусолящих их треп на свой лад. Так что стократ неправы горе-творцы, впавшие или готовые впасть в хандру: ибо когда человек сталкивается с непреодолимой угрозой, он полагается не на свои силы, а на силы высшего порядка. А сила искусства, сочетающего осознаваемое с подсознательным, не в пример выше сил политики и журналистики.

Под творцами я ни в коем случае не подразумеваю деятелей культмассового сектора, равно как и вчерашних «буревестников» (перемен, а не революций) Акунина, Быкова, Шевчука и прочих. Начнем с того, что это авторитеты прошлых поколений – слишком старых не то что для революций, а даже для того, чтобы менять «свои привычки». А закончим тем, что «деятели культуры» имеют склонность к перебежничеству, что провоцирует сомнения в рядах не только их поклонников, но и оппозиции в целом.

Время требует новых героев. И на культурно-нравственном фронте ими должны стать «бродячие проповедники», сеющие в сердцах людей новые грани разумного, доброго и вечного. Учитывая, что со времен декабристов свет русской культуры, как правило, творил и существовал на полулегальном положении, нынешнюю ситуацию не назовешь исключительной.

Конечный посыл актуальной культуры, несомненно, должен быть созидательного характера, ибо заложенная в пост-модернизм деструкция одновременно бессильна в борьбе против деструктивного же мейнстрима (система не рухнет – бездонного медного таза хватит для обоих потоков нечистот), и бесполезна в деле исправления развращенных душ.

И если что нынче и подлежит уничтожению, так это национальные комплексы, прочно засевшие в русском менталитете и делающие любое восстание не только заведомо провальным, но и вредоносным предприятием.

Поиск по сайту: