Санкт-Петербург, бывший Четвертый Рим

К 1993 году великая Советская империя, в которой я родился, сгнила окончательно. Рухнуло все, и возможным стало тоже все, и смерть весело махала косой, а люди весело махали руками на первых рейвах. Один мой знакомый за месяц заработал миллион долларов, а другого (взрослого бородатого дядьку) как-то прямо на улице изнасиловала банда дагестанцев, а еще в том году обокрали Императорскую Публичную библиотеку.

Мне только-только исполнилось девятнадцать. На смерть империй мне было плевать, разбогатевшему знакомому я завидовал, изнасилованному — сочувствовал, а о краже пришел написать, потому что на тот момент работал криминальным обозревателем городской газеты. Триста строчек с места события — ровно пятьдесят два североамериканских доллара.

Я заранее позвонил в Рукописный отдел обворованной библиотеки. На входе меня уже ждал рыжебородый хранитель. Паспорта у меня с собой не было, а по журналистскому удостоверению служительница пропускать меня не хотела. Бородач сказал: «Ничего страшного» и провел через расположенный за углом служебный вход. Там никакой охраны не было. Удивительно, что Публичку не обнесли раньше.

Место преступления выглядело роскошно. На полу валялись письма хазарских каганов, оторванные обложки от узорных Коранов, поломанные японские веера и допотопные папирусы неизвестного науке происхождения. Воры были такими же деградантами, как и остальные жители заживо гнившей страны. Все, что не смогли унести, они разорвали и вывалили на пол.

Ради прикола я легонечко наступил толстой подошвой на рукописный листочек возрастом в полтора тысячелетия. В том году я носил первые в жизни ботинки DrMartens. Ботинки стоили $85, а листок ровно в две тысячи раз дороже.

Рыжебородый хранитель занимал какую-то не очень высокую должность. О случившемся в библиотеке мне рассказывал не он, а женщина-заведующая. Она была длинная, тонкогубая, короткостриженая и болтливая. Я слушал ее почти два часа, а потом сказал, что мне пора.

Уже на прощанье женщина сказала, что жалко: всю жизнь она сдувала пыль с этих книжек, а что толку, если их все равно украдут, или приватизируют, или подарят каким-нибудь новым стратегическим партнерам умирающей страны?

— В этом помещении у нас хранятся одновременно «Остромирово Евангелие», еврейский «Ленинградский кодекс», все, что осталось от греческого «Синайского кодекса», и плюс — Коран, заляпанный кровью халифа Османа ибн Аффата. Такой коллекции нигде в мире нет. И не было никогда, понимаете?

Она посмотрела на меня, увидела перед собой мальчишку — криминального обозревателя, которого не интересует ничего, кроме пятидесяти двух североамериканских долларов, и махнула рукой:

— Впрочем, конечно же, не понимаете…

Странно, но на самом деле я понимал, о чем речь. Дело в том, что все самые древние священные книги человечества хранятся в том городе, в котором живу я. «Ленинградский кодекс» — это самый древний в мире Ветхий Завет, «Синайский кодекс» — самый древний Новый Завет, а окровавленный «Коран Османа» — это самый древний на свете Коран.

На свете существует приблизительно двадцать пять старинных рукописей, страховочная стоимость которых зашкаливает за миллион долларов США. У каждой из них есть имя собственное: роскошный «Ватиканский кодекс»… еврейский кодекс «Кэтэр» из Алеппо… ацтекский «Кодекс Борбоникус»… «Миланский манускрипт» из Амброзианской библиотеки… 21-й папирус сэра Честера Битти…

В Петербурге хранится четыре такие рукописи. Больше есть только в Риме и Нью-Йорке: там их по семь. Петербургские манускрипты хранятся в сейфах с полуметровыми стенками из крупповской стали, но я приходил, говорил, что журналист, обещал написать про отдел, и книжки доставали из сейфа. Я трогал страницы пальцем. Они были теплые.

Трогать древние книжки — одно удовольствие. Каирские еврейские рукописи пахнут чем-то терпким, будто переписывали их в ларьке с шавермой. У старых бумажных книг — странички дряблые, как ляжки старух. Свитки из кожи похожи на бабл-гам и кажутся мягкими, хотя на самом деле они хрупкие и крошатся. Я трогал их, вдыхал их запах, приподнимал над столом и чувствовал, какие они тяжеленные.

Как-то я сходил на экскурсию в древлехранилище Пушкинского Дома. Позвонил в их пресс-отдел, представился, договорился о встрече. Молодой, плоховыбритый пресс-отделец познакомил меня с главным хранителем рукописей. Я пожал ему руку. Хранитель был только что из кафе. Его шатало.

Мы прошли в хранение. Пьяный немолодой дядька долго и бессвязно рассказывал мне о чем-то, чего я совсем не понимал. У него был странный зубной протез: нижняя челюсть далеко заползала на верхнюю. Стоять становилось тяжело. Я подумал, что, может, стоило купить ему водки и в качестве благодарности попросить почитать какую-нибудь древнюю книжку домой?

Потом дядька наконец скатал тряпочки, укрывающие стенды с рукописями. Он подробно рассказывал, чем примечательна книжка, где найдена, сколько стоит, кто ее исследует. Я смотрел на страницы и понимал: лично для меня в этих книжках не написано ни слова. На вопрос, который есть у меня, эти книжки не ответят.

— А вот это (видите?) — это собственной рукой написал Иван Грозный.

— Сам Грозный? Не может быть! А что именно он написал?

— Никто не знает. А вот это — автограф царицы Софьи, старшей сестры Петра Первого. Да-да! Левее — рукописи патриарха Никона.

— Да что вы говорите! И о чем же говорится в этих рукописях?

— Об этом исследователи пока спорят. На этом стенде вы можете видеть знаменитый «Пустозерский сборник» протопопа Аввакума. В Пустозерске Аввакума несколько лет содержали в земляной яме. С собой у него была вот эта записная книжка. На ее страницах Аввакум записал главное из того, что понял к концу жизни. Видите?

— Вот это? Вижу. Но что это значит?

— Неизвестно.

— Сам Аввакум не пояснил?

— Самого Аввакума в Пустозерске сожгли на костре. Как расшифровываются его каракули, так до сих пор и не ясно. Буквы есть, но что они означают — неизвестно. Да и не очень интересно.

В 1805 году бывший личный секретарь императрицы Екатерины II разбирал гардероб умершей государыни и среди погрызенных молью платьев нашел старинное рукописное Евангелие: 296 листов из телячьей кожи. Как рукопись попала в гардероб и кому принадлежала прежде — установить так и не удалось.

Какое-то время старый слуга хранил ее у себя. Потом сдал в Публичную библиотеку. Историю не стоило бы и упоминать, если бы это Евангелие не оказалось самой древней русской книгой на свете. По заказу новгородского посадника Остромира она была переписана аж в 1057 году.

Все на свете народы гордятся своей историей. Когда сложно, все оглядываются назад и становится немного легче. Только русские смотрят всегда лишь в будущее. У русских прошлого нет.

Если считать вместе с «Остромировым Евангелием», то с домонгольских времен до нас дошли всего 22 русские книги. Для сравнения: в Монголии, в одном только монастыре Гандан-текчинлинг хранится 50 тысяч манускриптов. Армянских рукописей ученым известно приблизительно 25 тысяч. Эфиопских рукописей — около 17 тысяч. Русские оказались способны всего на 22 экземпляра. Хуже дела обстоят только у народов доколумбовой Америки: там насчитывается 14 рукописных книг.

Этого не может быть, решили русские. Слишком уж мы великий народ, чтобы цифра в 22 книжки была правдой. Наверное, где-то должны существовать подлинные духовные сокровища нашего великого народа, решили русские, нужно только их отыскать. Самое смешное, что кое-что действительно нашли.

В 1822 году архивариус при рижском архиве откопал в хранении старинную грамотку. В ней перечислялись названия книг, хранящихся в библиотеке царя Иоанна Грозного. Архивариус ознакомился со списком и потерял сознание.

В списке были упомянуты книги, за которыми европейцы охотились уже несколько веков. Полный сборник речей Цицерона. Утраченные пьесы Эсхила. Легендарное начало «Истории» Тита Ливия. «География» некоего Гефестиона. Несколько поэм, прежде известных историкам только по названиям. Полные тексты Саллюстия и Полибия. Древнегреческий эротический роман. И еще 800 наименований такого, о чем прежде невозможно было даже мечтать.

Специалисты заявили, что список составлен самим архивариусом. Тем не менее искать библиотеку Грозного начали сразу же. В 1891-м по Высочайшему соизволению раскопками руководил немецкий филолог Треммер. В Кремле ему удалось отыскать четыре пустые бочки и склад дров. В 1930-х поисками библиотеки занималась правительственная комиссия. В этот раз археологи напали на след старинной канализационной трубы.

Наверное, дело в происках кремлевской службы охраны, решили искатели. О каких раскопках можно говорить, когда в затылок тебе дышат чертовы спецслужбы? Плюнув на библиотеку Грозного, энтузиасты переключились на поиски библиотеки Ярослава Мудрого в Киеве. В отличие от библиотеки Грозного, ее вроде бы видели, причем совсем недавно.

В 1932 году рядом с украинской столицей строили дачу первому секретарю Киевского обкома Постышеву. И вроде бы нашлись свидетели, которые лично видели подвал, доверху набитый древними манускриптами. Стройка была срочная и секретная. Поэтому обследовать подвал не стали, а просто залили ход в него бетоном — и все.

Библиотеку Грозного ищут уже двести лет. Библиотеку Мудрого — пятьдесят лет. Ни единой странички, ни единой буковки найдено так и не было. Странного в этом ничего нет. Еще в эпоху Пушкина умение читать даже среди дворян считалось редким извращением. А сто лет назад неграмотными в России были девяносто четыре человека из ста.

Какие уж тут библиотеки!

Правда, в 1979 году археологи открыли в пещерах Киевской лавры здоровенный деревянный ящик, обитый телячьей кожей. «Вот оно!» — заверещали газеты. На дворе стояло серое советское время. Но процедура вскрытия ящика была обставлена, как в голливудских киношках: журналисты, телеоператоры, приглашенные VIP-персоны… Ящик оказался пуст. Книг там не было. Да и откуда им взяться в стране, в которой никогда не было слов?

В барах Киото (Япония) для посетителей есть особый вид сервиса. Алкоголь там можно купить не на граммы, а сразу бутылку. Бармен маркером напишет на бутылке ваше имя и поставит ее на полочку. Каждый вечер вы можете подсаживаться к стойке и пить из собственной бутылки. Платить придется только за тоник, лед и дольку лимона.

К 1993 году великая Советская империя, в которой я родился, сгнила окончательно. Рухнуло все, и возможным стало тоже все. Смерть весело махала косой, люди весело махали руками на первых рейвах, а я в том году впервые в жизни выехал за границы своей страны.

У меня был приятель, гонявший из Японии пизженные тачки. Вместе с ним я сел на паром во Владивостоке и отправился в японский порт Йокагама. Там приятель занялся своим криминальным бизнесом, а я доехал до Киото, сел в баре и купил бутылку напитка сётю. Там в баре я и просидел до самого отъезда. Кроме этого, заняться в Киото было нечем. Я не пошел смотреть даже великое языческое святилище Киёмидзудэра.

В моем собственном городе под дождем мокнут грозные соборы и по серой воде плывет отражение имперских дворцов — что мне все их игрушечные дальневосточные святилища? Япония — не моя история. Больше в ту сторону я не ездил. Допил сётю, вернулся домой и стал ездить совсем в иные края. Так и катаюсь по свету уже двенадцать лет. Не реже чем пять-шесть раз в год покупаю билет и уезжаю из дому.

В течение жизни каждому приличному человеку необходимо побывать минимум в десяти странах. Из них пара-тройка могут располагаться в Европе, а остальные пусть будут азиатскими. Прочие континенты (Африку, Австралию, обе Америки и Антарктиду) можете проигнорировать. Ничего стоящего там вы не увидите, потому что у мира, в котором мы живем, есть всего две половины: речь и молчание… смех и отчаяние… Европа и Азия… свет и мгла.

Европа — это там, где люди знают, зачем живут, и способны рассказать об этом с помощью слов. Единственное, что есть ценного в Европе, — это слова о жизни. Именно поэтому крохотный Запад так и не сдался перед лицом безбрежного Востока. Обидно, но моя собственная страна к Европе никакого отношения не имеет.

Россия слов не знает. Она молчит.

У нас, в Азии, люди всегда жили недолго и молча. У русских хорошо получалось рожать детей и умирать за свою страну. А вот со словами у нас как-то не ладилось. Азиатская Московия была сильна совсем не этим. Художественная литература появилась в России приблизительно на тысячу лет позже, чем в Европе. Европейская система образования так и не прижилась в моей хмурой татарской стране. Собственного изобразительного искусства типа живописи и скульптуры в России не было никогда. Театра тоже. О философии или фундаментальной науке смешно даже упоминать.

Что наука! За тысячу лет русские так и не сумели толком перевести на собственный язык даже Библию и до сих пор ведут церковные службы на вымершем древнеболгарском.

Европейцы любят слова. Они говорят постоянно. Они пакуют реальность в аккуратные брикетики слов. В России никто ничего ни во что не пакует. Россия молчит. Много-много веков подряд.

Жители моей страны понимают: большая русская лодка пробивается через шторм, а в шторм на корабле приказ нужно не обсуждать, а выполнять. Россию интересуют не красивые слова о несбыточной мечте, а выживание. Русским во все времена приходилось тяжко. Пятидесятиградусный мороз, реки, больше похожие на моря, дикие племена, норовящие пустить стрелу в спину… Когда им говорили, что нужно пойти и умереть, — они шли и умирали.

Молча.

Она такая, моя татарская страна. Много-много пространства. Не очень много людей. И совсем нет слов. Ни пути, ни истины, ни жизни…

Поиск по сайту: