Лондон, бывшая столица мира

Некогда главной святыней одного из воинственных индийских княжеств была огромная статуя бога Шивы. Глазами статуе служили два гигантских алмаза. Камень из левой глазницы был прекрасного голубовато-зеленого оттенка и носил имя «Дериа-Нур» («Море света»). Правый был серый и назывался «Кох-и-Нур» («Гора света»).

Сотни лет камни хранились в глазницах, а потом были выковыряны оттуда и переместились в сокровищницу Великих Моголов. Как именно это произошло — загадка. То ли они достались в бою, когда гневные мусульманские всадники заливали Индию кровью и рубили идолов, ненавистных Единому Богу. То ли были принесены в качестве дара. То ли куплены у расхитителей святынь на рынках Голконды, где и до сих пор алмазной торговле отведена целая улица длиной в два часа пешего хода.

Шах Джахан так любил эту пару, что приказал огранить алмазы. Камни потеряли почти половину веса, зато теперь (хвастался султан) стоимость их в два раза больше, чем весь мир зарабатывает за целый год. В султанской сокровищнице камни заняли почетное место. Хлопнув опийной настоечки, Великие Моголы подолгу смотрели, как по граням скачут искорки света.

В 1737 году сокровищницу Моголов разграбили дикари-афганцы. И на этом этапе близнецы-алмазы разделились. Стального оттенка Кох-и-Нур отправился в Персию, а голубой Дериа-Нур всплыл в Амстердаме.

Говорят, за пределы Индии он был вывезен армянским коммерсантом, распоровшим себе ногу и зашившим бриллиант внутрь раны. В результате длительных махинаций камень достался русскому графу Григорию Орлову. То, что когда-то было левым глазом языческого идола, теперь стало подарком на именины матушке Екатерине II.

Государыня приняла презент с милостивой улыбкой. По ее повелению алмаз получил имя «Граф Орлов» и был вставлен в Большой Императорский скипетр Российской империи.

Брат-близнец нашего «Орлова», алмаз Кох-и-Нур добирался до Европы на столетие дольше. Но все-таки добрался. В 1849 году он был подарен на день рождения дальней родственнице русских императоров, британской королеве Виктории.

Королева приняла презент с милостивой улыбкой. По ее повелению алмаз получил дополнительную огранку и был вставлен в Большую корону Британской империи.

Индусы верили, что тот, кому принадлежат оба камня, будет владеть миром. Разумеется, разлученные близнецы должны были принадлежать не двум хозяйкам, а одному-единственному хозяину. Борьба за их воссоединение шла двести лет. Театром военных действий служили три континента и четыре океана.

Императорский скипетр русских самодержцев хранится в Кремле, в самом охраняемом зале Гохрана. А Большая корона Британской империи лежит на витрине в лондонском Тауэре, в самом охраняемом зале Королевской сокровищницы.

Чтобы попасть в Тауэр, вам надо спуститься в лондонскую подземку и доехать до станции «Tower Hill». А если по той же зеленой ветке метро вы проедете на две остановки дальше, то попадете на станцию «Mile End». Там находится миленький клубик «Peoples». Хозяин заведения был приятелем моих приятелей. Как-то он свел меня со старыми британскими хиппи, державшими турагентство «Patna-Roadfinders».

«Patna» отправляла желающих в Индию по старой хиппи-трассе через Турцию, Иран и Афганистан. Лет сорок назад этим маршрутом на Восток ездили волосатые экстремалы, типа Джорджа Харрисона и Тимоти Лири. Их Индия пахла сандалом, гашишем и потными девчонками, фанатками The Beatles. Лично я не способен насвистеть ни единого мотивчика легендарной четверки. Да и Восток мне не кажется таким уж прекрасным. В мое время оттуда ждут не мудрости, а удара. В середине 1990-х отправиться хиппи-трассой в Индию мог только самоубийца. Там сегодня живут не йоги и не Рави Шанкар, а талибы и Усама Бен Ладен. В Иране и Афганистане за мини-юбки и провоз гашиша на любом блок-посту немедленный расстрел.

«Patna-Roadfinders» дышал на ладан. Клиенты появлялись раз в пару лет. Хозяевам на это было плевать. Туроператоры докуривали последние крохи из старых запасов и слушали ранние альбомы группы «Grateful Dead». Ничем другим заниматься они не собирались. Седогривые джентльмены были по-своему счастливы.

О допотопной hippie-road я много слышал еще и до этого. Несколько лет подряд я собирался с силами и все обещал себе, что когда-нибудь попробую проехать этой трассой. Но собрался только летом 1998-го. Ни одна поездка не давалась мне столь тяжко, как та.

Я — довольно бедный парень. Почти такой же бедный, как хиппи сорокалетней давности. И по миру я люблю кататься так же, как они. Но разница между хиппи и мной все-таки есть.

В 1960-х волосатые «дети цветов» ездили сквозь Азию автостопом. Лично я автостопом в своей жизни не проехал ни метра. Автостоп, попрошайничество, ночевание на скамейке, гашиш и свальный блуд — это не мой метод. Я готов на многое, но отель и обратный билет мне необходимы.

В середине августа я накопил-таки денег, самолетом добрался до Болгарии, пересек болгарско-турецкую границу и купил билет на поезд из Эдирне до наиболее восточного турецкого города Ван. Поезд был отличный, комфортабельный. От европейских он отличался только тем, что туалеты «М» и «Ж» были разведены в нем по разным концам вагона.

Из Вана я планировал попасть в Иран. Виза там не нужна, въехать в страну можно и без нее, главное потом получить штамп регистрации в ближайшем полицейском участке. Однако с иранской границы меня без объяснений завернули назад.

Турки показывали паспорта и пересекали границу. Пограничникам было лень на них даже смотреть. А мне с моим русским гражданством было велено валить туда, откуда пришел.

Я вернулся назад в Ван, переночевал в отеле и с утра попробовал пересечь границу еще раз. Я надеялся, что утренняя смена будет более сговорчивой. Я надеялся зря.

— Вы откуда?

— Русский. Из России.

— Вам отказано во въезде.

— Но почему?

Долгое молчание. Долгий взгляд черных мусульманских глаз.

— Что непонятно?

— Ничего не понятно! Почему все проходят, а я не могу?

— Властью, данной мне Исламской Республикой Иран, я отказываю вам во въезде. Вопросы?

На прощанье пограничник званием помладше сказал, что сунусь снова — поимею кучу проблем. Я третий раз вернулся в Ван, провел в отеле еще одну ночь и стал думать: что теперь?

Я и до сих пор не понимаю, чем я не понравился Исламской республике. Не думаю, что дело в России, думаю, дело во мне лично. Не любить русских иранцам не за что: наши дивизии досюда не доходили. В Иран русских не пустили англичане.

Граница между мирами в этих краях видна четко. От Батуми до берегов Каспия по-русски понимает любой прохожий. А всего в тридцати километрах к югу, в иранском Тебризе, вам придется говорить уже по-английски. В узбекском Термезе — снова по-русски, а в индийском Дели — опять по-английски.

Эта линия начинается в Стамбуле и идет до тибетской Лхасы. К северу от нее стояли русские, к югу — британцы, а победа должна была достаться только одной империи. Два глаза Шивы, серый и голубой, плохо переносили разлуку.

В 1700 году не каждый европеец представлял, где именно находится государство по имени «Россия». А спустя всего семьдесят лет матушка-императрица Екатерина объединила под своей всемилостивейшей дланью большую часть Восточной Европы и с интересом поглядывала на Западную.

При Екатерине Россия выиграла две русско-турецкие войны, а всего этих войн было двенадцать. Ни с одним государством мира русские не воевали столько, сколько с Турцией. И все двенадцать войн Россия выиграла.

Когда-то янычары покорили мир. Но теперь все было иначе. Второй Рим превратился всего лишь в Стамбул. А Москва перестала быть сестричкой Астрахани и Бахчисарая и стала следующим Римом — кто бы теперь осмелился ей противиться? Выродившихся янычар русские делали, как детей.

Двуглавый русский орел хищно озирался по сторонам всеми головами сразу. Византийская птица рвалась на родину, в Стамбул. На тульских заводах отлили православный крест для Святой Софии. Внук доброй императрицы, цесаревич Константин, учил греческий язык и готовился принять корону Царьграда. Ради обладания этим городом русские были готовы заплатить любую цену.

Правда, при Екатерине добить Османскую империю не удалось. За эту задачу взялся император Николай Павлович. В 1829 г. его полки опять стояли под стенами Константинополя. От грохота русских барабанов снова сотрясались минареты и вода Босфора в ужасе бежала вспять… И опять ничего не вышло.

Последняя попытка была предпринята в 1870-х. Казалось, уж теперь-то Царьград будет наш. Ординарцы непобедимых русских генералов в бинокли рассматривали центр Стамбула и спорили: чей барин обустроится в городе лучше? Добить Турцию русские могли в течение 48 часов. Но за спиной турок вдруг заблестели английские кокарды — русский орел клюв к носу столкнулся с британским львом.

Выбора у меня не было. Из турецкого Вана мне пришлось двигать на север, в экс-советское Закавказье: Ереван, Тбилиси, Евлах, Баку. На этой стадии с родины стали доходить сведения о грохнувшем дефолте. В 1998 году экономика моей страны рухнула, и за неделю рубль обесценился в пять раз, но я об этом еще не знал.

В Баку я сел на паром и переправился в туркменский город Туркменбаши. Это была совершенно не hippie-road. От этого я злился. Однако все еще оставалась надежда сделать крюк и через Среднюю Азию все-таки вырулить на пакистанское направление. Я продолжал двигаться на восток.

В Туркмении я сел на автобус, идущий до узбекской Бухары. Слухи о дефолте-98 становились все более ужасающими. Меня окружали серые от грязи азиатские нищие, а я думал только о том, как бы очень скоро мне и самому не оказаться таким же серым и вечноголодным азиатским нищим. Чтобы хоть как-то отвлечься, я смотрел в окно автобуса.

В 1864 году две тысячи русских пехотинцев выступили против 30-тысячной армии Кокандского хана, разгромили его и штурмом взяли Ташкент. Сразу после этого генерал Кауфман разгромил Бухарский эмират и взял священный город Самарканд. Три года войны — и вся Средняя Азия стала русской.

Англичане так и не дали русским добить турок. За это русские решили аннексировать британскую Индию. В Бухаре Кауфман посадил 8 тысяч своих пехотинцев на верблюдов, пересек непроходимую пустыню Кызыл-Кум и присоединил к Империи последнее независимое ханство — Хивинское. Дорога на Индию была открыта.

Два глаза Шивы, серый и голубой, смотрели друг на друга с разных концов Европы. Две империи знали, что созданы друг для друга. Это знали русские, это знали британцы.

Сперва был Царьград, потом Персия и Индия, а к началу XX века наступил черед Тибета. Подлунный мир был слишком тесен, чтобы в нем могло существовать две империи. И Лондон, и Петербург светились сиянием павшего Рима. Англичане создали государство, какого не видывал мир. Лондон управлял семьюдесятью процентами поверхности земли. Но теперь против Британии встали русские, и земля закачалась у англичан под ногами.

Новая Россия не просто претендовала на место в Европе. Теперь она претендовала на ведущее место в Европе. Русские полки стояли у границ Европы, и континент поеживался от ужаса. Батый не дошел до Атлантики, но эти-то дойдут! Жители жутких восточных степей, всадники в мохнатых азиатских шапках — как таких остановишь?

Мировая война была неизбежна: степь против островов, Андреевский стяг против Юнион-Джека: кто, русские или англичане?

В Бухаре я застрял почти на неделю. Моя гостиница называлась «Мехменхона». Она располагалась с обратной стороны самого высокого в мире минарета Калян. Район был запущенным даже по азиатским меркам. Как-то среди мусора разглядел сплющенную дохлую кошку. Ее задние ноги кто-то недавно грыз. В другом месте поверх груды щебня лежал грязный отрубленный человеческий палец. Заняться было нечем.

В пустынях умершие культуры выглядят особенно омерзительно. Жарко, мутит от запахов, и вечная, въедающаяся под ногти, пыль. Никуда не деться от этой ужасной пыли.

В Узбекистане телевизор ловил московский телеканал ОРТ. В первый раз за две недели я посмотрел выпуск русских новостей. Дикторши строили глазки и избегали называть вещи своими именами. Но было ясно: это пиздец. Нужно не маяться дурью, а возвращаться на историческую родину.

1998 год стал концом эпохи. По крайней мере для меня. До этого казалось, что все идет по восходящей. Да, я занимаюсь черт знает чем, вечно сижу без денег и не понятно, что будет дальше. Но это просто потому, что я молод. Повзрослею и все будет ОК: зарплата, дом, семья… А теперь я, пропитанный пылью, сидел в Бухаре, сжимал в руках тающие купюры и ежился от ужаса: это навсегда. Пройдет пять лет, или двадцать пять — ничего не изменится.

Прежде казалось, будто мир устроен разумно и все мы, довеселившись, станем похожи на собственных родителей. Будем работать, жить семьями, приходить с работы и целовать детей… Тоже проживем долгую, разумноустроенную жизнь…

После 1998-го эти иллюзии рассеялись.

Я всегда буду таким, как сейчас. Вот она, моя жизнь — никакой другой жизни нет. Я всегда буду безденежным и никому не нужным. А через тридцать лет еще и безнадежно старым.

В небе над Бухарой даже в самый солнечный день торчал огрызок полумесяца. Это было не странно: что еще могло висеть в небе над таким городом, как этот? Я сутками лежал в гостиничном номере, смотрел на полумесяц и готов был разрыдаться. Жизнь моя оказалась пустой и никчемной. Чтобы в ней появился хоть какой-то смысл, в жизни ведь должно быть что-нибудь большое. Например, империя. Если бы я был молодым лейтенантом имперской армии, то не сидел бы в этой заднице и не маялся бы дурью, а сидел бы там, где приказано, и делал бы то, что должен делать.

Я не служил в армии. Но последнее время я иногда думаю, что зря. Быть офицером — прекрасный способ решить вопрос о смысле происходящего. Ты принимаешь присягу, и мир становится очень простым. Как бы ни обернулась жизнь, ты всегда будешь знать, что делать. У солдата дорога одна: идти и победить! Или умереть.

Двести лет подряд англичане кричали: God Save The Queen! Русские отвечали: Боже, царя храни! Тысячи таких же, как я, отправлялись черт знает куда и с мальчишескими улыбками отдавали молодые жизни ради великой цели. А потом это занятие всем надоело. Видел я молодых англичан: они наелись такими игрушками даже больше, чем русские.

Шестьдесят лет назад рухнула Британская империя. Пятнадцать лет назад развалился СССР. Ни Петербургу, ни Лондону Азия больше не нужна. Никому больше ничего не нужно. Люди по инерции зарабатывают деньги, завоевывают женщин, продумывают жизненные стратегии — будто строят собственные (совсем крошечные) империи. В том, чтобы присоединять к России Стамбул, смысла было немного. Но в этих занятиях его нет вообще.

Я все еще торчал в Бухаре. На улице стояла жара. Деньги мои кончались, а на Родине бушевал дефолт. Жить даже ради самой высокой цели на свете было все равно бессмысленно. А жить ради маленькой цели было противно.

Рига, столица Латвии

В Петербург с визитом приехал модный французский писатель Фредерик Бегбедер. Осветить событие поручили моей знакомой телевизионной режиссерше. Она французского модника не читала, но знала, что читал я. Режиссерша позвонила, попросила ей помочь. Я согласился.

Снимать звезду договорились в гостинице. Часам к семи вечера съемочная бригада подъехала к отелю. Бегбедер спустился и предложил пообщаться в гостиничном ресторане. Рубашка, в которую он был одет, поражала воображение.

Телевизионщики задали писателю пару вопросов, записали ответы и, чтобы зря не тратить пленку, выключили камеру. Им было безразлично, что именно он ответит: в сюжете французскую речь все равно будет не слышно, а в переводе они смогут сказать за него то, что подходит по смыслу. Француз об этих нюансах не знал и продолжал кривляться еще минут сорок.

Совсем вечером в клубе «Полиглот» для Бегбедера устраивалась вечеринка. Из ресторана мы двинулись в клуб. Бегбедер сказал, что поедет с нами, и попросил немного подождать: он должен переодеться в вечернюю рубашку. В клубе было тесно. Все пили вино «Божоле-Нуво», потому что спонсором вечеринки выступила французская алкогольная компания.

Сразу, как только мы приехали, Бегбедер на минутку исчез, а появился уже с двумя ослепительными проститутками. Девицы были русскими, но Бегбедер уверял, что он познакомился с ними еще в прошлом году, в Париже, на дне рождения Лари Флинта. Проститутки не очень понимали, куда попали, выглядели испуганными и по-русски спрашивали у Бегбедера, поедут ли они сегодня в дорогущий ресторан «Акварель».

Писатель орал иногда, перекрикивая музыку:

— Водка-фор-эврррибади!

Или так:

— Оргия! Лет’с старт оргия!

Потом проститутки все-таки увезли его. Может быть, им даже удалось доехать до «Акварели».

А я встретил на вечеринке в «Полиглоте» знакомую. Девушку звали Марта. Недавно она продала квартиру в СПб и уехала жить в Прибалтику. По слухам, отлично устроилась.

Я сказал:

— Привет! Сто лет тебя не видел.

Марта щекой коснулась моей щеки и сказала:

— Привет-привет!

Она спросила:

— Что ты пьешь?

— «Божоле». Тут больше ничего нет.

— С Бегбедером уже поболтал?

— Зачем это мне с ним болтать?

— Представляешь, он подарил мне свою книжку!

— Только не говори, что ты станешь ее читать.

— Ну, не стану. Все равно приятно. У него смешные книжки?

— Нет.

— Нет? Жалко. Расскажи о себе. Как ты?

— Ничего.

— Все ездишь? Не надоело?

— А чем мне еще заниматься?

И Марта, и я родились в Петербурге. При этом познакомились мы с ней в Гоа (Индия), а виделись последний раз год назад в Амстердаме.

— Куда ездил теперь?

— Тебе это интересно?

— Не очень. Но ты все равно расскажи.

— Две недели назад был в Хорватии.

— Там тепло?

— Еще как!

— Понравилось? Расскажи, что именно тебе понравилось в Хорватии?

(В Хорватию я ездил ровно перед Рождеством. Дома лежал грязный снег, а там было тепло и пахло апельсинами. Мне уже давно не было так хорошо. Крошечная страна. Крошечное средиземноморское счастье. Я провел в Хорватии всего две недели, и этого хватило, чтобы я забыл, каков он, мой собственный город.

Потом я прилетел домой, вышел из здания Пулково-2. Снаружи бродили люди с лицами собак. Снаружи простиралась слякоть и грязь. Вечная грязь и слякоть — особенно в глазах у людей. Самое мерзкое в любой поездке — это приехать домой и опять стать русским в толпе русских.)

Мы помолчали. Марта взяла себе еще бокальчик вина. Она спросила:

— В Ригу не собираешься?

— Хорошо там?

— Да уж лучше, чем здесь. Там Европа.

— Европа?

— Конечно, Европа! Обращаясь ко мне, не забудь добавлять слово «мисс», понял?

— Понял… мисс. Там действительно хорошо?

— Там отлично!

— Где ты там живешь?

— Я купила дом в самом центре города. В этом доме есть привидения.

— Привидения?

— Дом очень старый. Раньше в нем был монастырь. Говорят, семьсот лет назад два монаха попросили замуровать их в стену. Когда они умерли, стену просто заложили, и скелеты до сих пор находятся где-то внутри. Представляешь?

(Жить так, как я живу, невозможно, невыносимо, нет больше сил терпеть, и главное, незачем.

Марта уехала и чувствует себя счастливой. Какого черта я не могу жить так же?

Эта страна мне вовсе не мать — почему я должен ее терпеть?

А ведь впереди еще кровь и ужасы финального распада страны. Зачем мне этот мертвый, остывающий мир и люди, окончательно ненужные друг другу?)

Мы помолчали. Потом я спросил:

— Ты сама видела эти привидения?

Марта ответила:

— Нет.

— Я думаю, что из монахов, наверное, не получаются привидения. Души монахов, наверное, сразу попадают в рай.

— Не факт. Может, это были плохие монахи.

Из «Полиглота» мы перебрались в ирландский бар «Почтовый экспресс». Марта спросила:

— Какие у тебя планы?

— На вечер? Или вообще?

— На вечер.

— Не знаю. Уже поздно. А вообще, я бы тоже попробовал уехать из страны.

— Ты же пробовал. Ты же не можешь жить нигде, кроме своего города.

— Ну, да… Ну, не могу…

— У меня в пяти минутах ходьбы от дома течет рижская река.

— Да?

— Называется Даугава. Если по ней поплыть на запад, то попадешь в море.

— В какое море?

— В Балтийское. Наверное, в Балтийское. Не важно. Какое-то большое море. Раз в два дня я с приятелями укуриваюсь до полного аута, смотрю на реку и все думаю об этих замурованных мужиках. О монахах, похороненных в моем доме. Представляю, как умру и меня тоже с ними замуруют.

— А я совсем лох. Вне Петербурга долго жить не могу. Марихуану не люблю. Тебе, наверное, смертельно скучно со мной, да?

— Сексом тоже не занимаешься?

— Почти совсем нет.

— И не хочется?

— Почти совсем нет. Привык уже.

— Поезжай в Лондон. Ты же раньше хотел жить в Лондоне.

— Больше не хочу.

— Почему?

— Там все давно умерло.

— Тогда поезжай в Берлин.

— В Берлине тоже все давно умерло. В Европе везде все давно умерло.

— Здесь у тебя зато жизнь!

— Здесь на Востоке жизни никогда не было. Но теперь ее нет и на Западе.

— Что же делать?

— Ничего. Дожить свою жизнь до конца и тоже стать мертвым. Как весь окружающий мир. Скоро Россия начнет разваливаться на куски и нас всех поубивают.

— Вот так, да? Никакой надежды?

— Я, знаешь, марихуану не люблю. Не в обиду присутствующим — на мир смотрю трезво.

— Я, между прочим, тоже курю не очень часто.

— Да? А как же замурованные мужики?

— Что, «замурованные мужики»?

— Мне казалось, ты укуриваешься через день.

— Через день, это и есть не очень часто.

Мы помолчали. Марта спросила:

— Вне Петербурга ты жить точно не можешь?

(Первый раз я думал уехать из России пятнадцать лет назад. В тот раз — в Нью-Йорк. Тогда я встречался с девушкой-американкой. Она выписала мне invitation и обещала помочь с грин-картой. Тогда мне казалось, что у меня все выйдет… что в Нью-Йорке я нужен… теперь-то я знаю, что я и дома никому не нужен.)

— Точно.

— Купи себе дом в Хорватии. Там хорошо?

— Там очень хорошо.

— Ну и купи. Сколько, интересно, там стоит дом?

(На самом деле, я узнавал, сколько там стоит дом. Я отлично знал, что за те деньги, за которые в Петербурге не купишь ничего, кроме клетушки на окраине, в Загребе можно купить особняк австро-венгерской постройки.

Там, в Загребе, пожилые мужчины носят нашейные платки, с утра бреются в парикмахерских, а потом до заката сидят в кофейнях. Кофе они пьют из маленьких чашечек. Людям не нужна большая родина, им нужна маленькая. Аккуратненькая европейская родина. Никаких надчеловеческих целей. Жизнь без единого события.

Сотни лет Хорватия была частью Австро-Венгерской империи. Но больше ею не является. Никто в мире не в силах ответить: где находилась эта Австро-Венгерская империя? Или Османская империя? Или Маньчжурская империя?

Хорватия — крошечная и прекрасная страна. Кофе там пьют из крошечных и прекрасных чашечек. В нынешнем мире не осталось империй — только кофейни.

Хороший был мир. Хорошая у него была история. Жаль, что нам из нее ничего не досталось.)

Марта махала бокалом с вином и смеялась:

— Купишь себе дом. Заведешь хорватку. Станешь по утрам пить кофе в кофейнях. Как по-хорватски называется кофейня?

— «Кафич».

— Так просто? Тебе даже язык учить не придется! Будешь сидеть в «кафиче»… Читать свои книжки… Часами смотреть на море…

(Я бы все отдал за такую жизнь. Но я не могу.)

— Женишься на хорватке. Или хотя бы не женишься, а просто так. Там красивые девушки? Ну и давай! Она тебе детей родит. Станешь водить их на хорватские пляжи. И в хорватскую школу. Может, хоть они будут не такими уродами, как мы!

(Я бы все отдал за такую жизнь. Но я не могу.)

— Станешь жить без русского ухарства. Там, наверное, никогда ничего не случается, в твоей Хорватии, да? Купи себе дом с балконом и видом на море. Закинешь ноги на ограждение балкона в тридцать лет и снимешь, только когда умрешь. В семьдесят шесть.

(Я бы все отдал за такую жизнь. Но я не могу.)

— Отличная перспектива.

— Не станешь пробовать?

— Не стану.

— Даже пробовать не станешь? Ну и дурак. Сгниешь тут, в своем болотном городе.

— Ну, сгнию.

— И жениться на хорватке не попробуешь?

— Я боюсь жениться. Я боюсь быть с другими людьми, понимаешь?

— Чего может быть страшного в браке?

— А что я ей дам? У меня ни денег, ни работы. Как я стану ухаживать за будущей супругой? Мне даже поужинать ее не на что.

— Тебе не приходило в голову, что даме может быть интересен не ужин, а лично ты?

— Не приходило.

— Давай купим еще вина?

— На самом деле я люблю людей. Только мне трудно с ними. Я и девушек люблю. Только у той, которая со мной свяжется, жизнь будет ох, как попорчена. Кто захочет жить с парнем, у которого ни денег, ни работы?..

— Со мной же ты разговариваешь.

— Разве это разговор?

— Может, и сексом займемся?

— Ты бы стала?

— Нет, наверное. Но когда парень орет, что у него уже несколько лет не было девушки… Кто хочешь почувствует себя охотницей.

— Я не орал. Ты спросила, я ответил.

— Не злись. Давай купим еще вина.

Мы помолчали.

(Даже я еще помню, как люди из России мечтали уехать в могучие западные державы. Но к началу XXI века что-то будто сломалось. Теперь все хотят жить в карликовых государствах-калевалах. В Финляндии, в Новой Зеландии, в Латвии… в Хорватии.

Чем карликовее, тем лучше. Чтобы там не было ничего могучего. Чтобы никогда ничего не происходило.)

Марта веселилась:

— Прекрати молчать. Поговори с девушкой. Что ты молчишь? Сейчас же расскажи мне о своей Хорватии! Там красиво?

— Очень.

— Это как что? Как Кипр?

— С ума сошла? Хорватия — это как Венеция, только маленькая. И туристов нет. Оттуда и ехать-то до Венеции часа три вместе с очередью на границе.

— Серьезно?

— Там на побережье есть такой город, называется Ровинь. Я когда до него доехал, чуть не расплакался. Городок на холме, двери домов выходят на лагуну, над городком — венецианская башенка и абсолютная тишина.

— И что?

— Не понимаешь? Это в точности как Венеция, только все дешево и никаких туристов.

— Серьезно?

— В Венецию хорошо приехать на недельку. Дольше ты там с ума сойдешь. А тут все то же самое, только все дешево и очень тихо.

— Ну так и поезжай! Я же, видишь, уехала!

(Я стану поздно просыпаться. Выходить на балкон. Смотреть на Адриатику. Пить кофе из крошечных чашечек. Разговаривать вполголоса и редко. Перестану биться в вечной русской истерике. Буду жить долго и тихо. Перееду в этот чудный край, и больше в моей жизни не произойдет ни единого события.

Продать квартиру родителей. За эти деньги в городке Ровинь можно купить венецианское палаццо XVI века. Немного потратиться на ремонт и жить. Идеальный вариант. Море. Улыбчивые девушки: с одной стороны, такие же славянские, как я, а с другой все-таки средиземноморские…

Плохо только, что кофе здесь пьют из совсем крошечных чашечек. Не поймешь, то ли это они всерьез, то ли придуриваются. Я так не люблю. Но если надо — научусь.)

— Ну так и поезжай.

— Может, и уеду.

— Никуда ты не уедешь. Всю жизнь станешь мотаться с места на место. Всю жизнь будешь один. Проживешь несчастным и умрешь никому не нужным.

Мы помолчали. Вставая, Марта спросила:

— Ко мне точно не пойдешь? Секс там, то-сё?

— Нет. Спасибо.

— Тогда пока.

Она ушла.

Часть четвертая:

Пуля голубых небес

Поиск по сайту: