Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Время Авеля, или Безошибочность времени



 

Я хотел бы рассмотреть то, что является следствием вышесказанного и что, как я думаю, будет полезным для нас как католиков в поисках понимания современного мира, где мы живем, строим нашу христианскую жизнь и проповедуем.

Представим себе Каина, осужденного на то, чтобы скитаться по лицу земли, лишенного возможности поселиться надолго в своем доме, вечно боящегося мести за убитого им брата. Он лишь наполовину защищен законом, объявленным Богом после того инцидента — законом, цельюкоторого было избежать насилия взаимной мести. Каин уже состарился и чувствует, что смерть близка. Куда бы он ни пошел — везде слышит, что произойдет что-то страшное, что его ужасный конец неизбежен, что будет суд, который объявит его виновным. Воспоминания о его поступке в отношении брата побледнели в его памяти; все, произошедшее тогда, кажется очень далеким, или же осталось лишь в виде какого-то неясного тревожного чувства. Он знает только одно: что с очень давних пор он скитался по лицу земли, и нигде не мог остаться навсегда, да и не пробовал сделать этого. Чтобы защитить себя, ему приходилось вести кровавые войны. Он помог другим построить сакральные барьеры, защищавшие их от насилия, распространившегося повсюду. Он распространял в мире богословское учение (да, и он тоже!), где Бог почитается людьми, исполняющими строгие законы, которые разделяют хороших и плохих, чистых и нечистых — ради того, чтобы Бог оставался гарантом их безопасности и общественного порядка. Но теперь Каин чувствует, он очень хорошо понимает, что все заканчивается, идет к полному завершению, и что ни он, ни кто-либо другой не в силах защититься от этой угрозы.

Представим его себе лежащим в ветхой хижине. Он страдает бессонницей, поскольку его тревожат дурные предчувствия; иногда случается, что всю ночь он проводит в полудреме. И эта ночь не стала исключением; но внезапно он окончательно просыпается. Он понимает, что кто-то вошел внутрь, проделав небольшую дыру в стене. Каин испуган: ведь это может быть вор или убийца! Вторгшийся в хижину, кажется, ничуть не встревожился, поняв, что был замечен. Наверное, он так ведет себя потому, что молод и силен: ему нетрудно будет справиться со стариком. Эх, были времена, когда этот старик сумел бы проткнуть своим мечом незваного гостя... Но кажется, что ночной гость не только не испугался, но еще ближе подходит к тому, кто ощутил его присутствие в темноте. Страх сковал старика: точно, теперь он будет убит, беззащитный, так же как сам он ранее убивал многих беззащитных!

Однако молодой человек, на лице которого даже в предрассветных сумерках можно разглядеть наполовину заросший шрам, говорит: «Не бойся, это я, твой брат. Ты помнишь меня?» Это помогло старику вспомнить сильного и красивого юношу, которого когда-то любил Каин: своего брата. Каин так сильно любил его, что чувствовал себя рядом с ним ничтожным. Любовь была слишком сильна; Каин понял, что единственная для него возможность стать похожим на брата — это стать вместо брата. И тогда он убил. Убил не из ненависти, но из зависти — опустошающего искажения любви, пытающейся ухватиться за существование. Вспомнить брата было не очень приятно, поскольку каждый раз, когда он ясно осознавал содеянное, он чувствовал потребность понять, что же вело его в последующие годы? Что это за странное переплетение любви и ненависти? А вся история его странствий, поиск убежища, убийства и меры по самозащите — вся эта история кажется лишенной смысла. Шаг за шагом брат показывал, что происходило на самом деле, и старик хотел бы бежать, чтобы не слышать этого: настолько он испугался, что его привычное понимание самого себя будет разрушено и перевернуто...

И, тем не менее, его младший брат не дает ему избежать этого странного суда; странного, поскольку в этом суде его брат играет роли и жертвы, и адвоката, и судьи, а сам судебный процесс состоит в снятии вины с того, кто никогда не мог набраться смелости, чтобы услышать обвинение, которое не было оглашено. Странно, но старик, по мере того, как его воспоминания оживали, все менее и менее чувствовал давящую тяжесть пугающего конца, хотя еще недавно она почти физически ощущалась им, отдаваясь гулом в ушах. И он был прав в том, что расставался с этим гнетущим чувством, поскольку конец уже пришел к нему, но пришел не как угроза — он пришел в виде брата, простившего его. Когда суд приближался к концу, старик понял, что хотя физические его силы почти исчерпаны, но раскрывающееся сердце переполняется юной силой, изливающейся в желании успеть перед смертью поцеловать своего брата. Все остальное уже не имело значения...

Вы, конечно, заметили в этом рассказе специфические мотивы Достоевского. Всем этим я хотел сказать, что христианская вера, по сути, заключается в возвращении Авеля, простившего Каина. Возвращение Авеля — это не только декрет о помиловании для Каина, но и настойчивое присутствие, дающее Каину время пересмотреть свою историю и в оставшиеся ему годы (а может быть, только дни, кто знает?) начать создание другой истории. Он сможет сделать это в той степени, в которой будет способен с каждым шагом этого мучительного процесса вспоминания освобождаться от того, что он делал, ведомый своим плохо скрытым позором. Ему придется построить новую историю, в которой он прекратит разрываться между ролью героя, смотрящего прямо в глаза бессмысленности жизни, и ролью жертвы, вынужденной защищаться против всех, которой угрожает каждый шорох. Ему необходимо создать «другую» историю, находящуюся где-то между забытым и тем, что еще предстоит понять, историю братоубийцы с разбитым сердцем, к которому пришел его убитый брат, неся не угрозу, а мир. После того как брат пришел к нему «как вор ночью», Каин должен будет много потрудиться, чтобы завершить свою историю, историю человека, способного смотреть в глаза брата без надменности и стыда, но с благодарностью человека, получившего самого себя в дар из рук того, кого убил, чтобы заполнить пустоту, вызванную ощущением того, что не способен ни отдавать, ни любить.

Новая история, о которой мы говорим — это человеческая история, начавшаяся с воскресения. Именно ее я называю временем Авеля, временем, когда невинная жертва явилась нам в качестве прощения. Мало-помалу ее присутствие позволяет нам оставить сакральные механизмы, за которые мы цеплялись, желая защититься от нашей собственной истины. Конечно, процесс расставания с ними проходит в условиях насилия, поскольку это для нас нелегко. Проблема в том, что после каждого нашего действия по десакрализации десакрализованные элементы снова сакрализируются, но уже в другой форме, противоположной предыдущей сакрализации, и при этом мы думаем, что нам наконец-то удалось освободиться от сакрального.

Вы можете найти тому много примеров, опираясь на ваш опыт или ваше знание истории. Не будем углубляться очень, далеко, возьмем двух могущественных врагов, сражавшихся друг с другом в двадцатом веке, последствия действий которых мы еще до сих пор расхлебываем. Национал-социализм был фантастической попыткой побежденного и униженного народа создать чистую арийскую сакральность, полностью отвергнув «омерзительную» историю иудаизма и христианства, которые пытались вызвать сочувствие к жертве. Эта попытка была столь мощной, что породила неисчислимое количество жертв. Одновременно с этой сакрализацией была произведена мощная попытка осуществления окончательной десакрализации. Толчком для нее послужили идеи Маркса. В процессе этой попытки усилия направлялись на то, чтобы полностью избавиться от лживого мира религии, построив на рациональных принципах безрелигиозное общество, где все планируется, где всякая религия запрещена. Жестокость применявшегося при этом насилия была не меньше, чем в первом случае. Мы сейчас знаем кое-что о том, сколько людей эта система принесла в жертву Она считала себя свободной от религии, но на самом деле всего лишь вернулся к самой примитивной форме религии, заключающейся в создании равенства, мира и общественного порядка на основе изгнания загрязняющих элементов: буржуазии, кулаков (мелких землевладельцев), священников, диссидентов, подозреваемых в диссидентстве, потенциальных диссидентов — короче, всех, кто мог бы поставить под вопрос единодушие, направленное против изгоняемых.

Некоторые говорят, что крайности сходятся, но дело не в этом. Здесь действовал один и тот же феномен. Тот же самый феномен можно видеть в том, что после десакрализации христианством римской империи она вновь была сакрализиована, а затем весь этот проект был окончательно десакрализирован в эпоху Реформации вместе с церковью, когда начался процесс сакрализации национальных государств. Самая странная вещь — это не реальность войн и слухов о войнах и революций, распространившихся по всей земле, а то, что в самом центре всего этого мало-помалу вырастает неверие во все это: создается несакральное пространство в терминах обычного времени и обычной жизни, где многие пребывают в относительном мире, отстраненные от всех окружающих волнений. И здесь мы видим в действии тот же самый механизм: когда десакрализирована империя, вместо нее сакрализируется церковь; когда десакрализируется церковь, сакрализируется совесть, и так далее. Однако не всегда это представляет собой подобие качающегося маятника. Сейчас на «западе» трудно найти человека, который бы верил в зло, приписывавшееся ранее ведьмам, или считал бы евреев ответственными за эпидемии чумы в средние века — хотя раньше в течение нескольких столетий люди верили в это. Лишь двенадцать лет продолжался успех попытки заставить людей верить в то, что от евреев происходит все зло общества.

После того, как началась серия качаний маятника, то есть начало исчезать некоторое ощущение безопасности, поддерживаемое верой в виновность жертвы, стало ясно, что нет ни абсолютно хороших, ни полностью злых людей. Никто не может избежать той или иной степени вовлеченности в то, что позднее оказывается признано злом. Это объясняется видимым противоречием между одновременно присутствующими в жизни каждого из нас тенденциями десакрализации и ресакрализации. Стоит обратить внимание на то, что в нашем западном обществе те, кого называют «правыми», имеют склонность к сакрализации того, что относится к личной нравственности, то есть вопросов семьи, абортов и так далее. В то же время это мировоззрение занимает крайне секуляризированную позицию по отношению к социальной нравственности, особенно по экономическим вопросам. Здесь царит убеждение, что экономику не нужно контролировать, ограничений быть не должно, надо «сбросить правительство с нашей шеи» и покончить с предрассудками прошлого, говорившими, что конкуренция, то есть соперничество внутри группы, порождает общественное зло. Это, конечно, странно, потому что священная личная и семейная мораль находится в жесткой зависимости от экономической и социальной жизни. И поэтому попытки сакрализации первой сферы при секуляризации второй порождают и обостряют противоречивые желания, а мир противоречивых желаний формирует нас. Отсюда происходит также эффект, свойственный любой сакрализации: лишаются прав люди, не вписывающиеся в схему, и в итоге люди разделяются на чистых и нечистых.

Противоположная позиция зеркально симметрична. Те, кого называют «левыми», имеют тенденцию секуляризировать относящееся к личной нравственности, и в то же время, по всей видимости (по крайней мере, по сию пору), сакрализируют социальный и экономический порядок. При этом они строят усиленные барьеры (как физические, так и идеологические), призванные блокировать желания. Они уничтожают конкуренцию и соперничество, а в результате, что неудивительно, вскоре после своего прихода к власти устанавливают жесткий контроль над семейной и личной жизнью. Поразителен лозунг, сформулированный кубинской революцией в отношении к личной жизни: La parametracion,что значит «личная жизнь обязана соответствовать приемлемым параметрам»! И горе тем, кто не хочет или не может соответствовать...

Никто из нас не может избежать жизни среди этих противоречивых и колеблющихся желаний и тенденций; изнутри все мы сформированы ими. Наступило время Авеля, когда скандал раскрыт, уже не может быть найдена новая формула объединения, и нет легкого пути к миру. Тот, кто отказывается принять действующие правила игры, подвергает себя риску линчевания. Но при этом ему нужно всячески избегать стремления стать жертвой линчевания, чтобы таким образом сакра-лизировать себя как жертву. Это один из способов действий, ставший возможным лишь благодаря соблазну креста.

Каким образом научиться жить посреди всего этого, не соблазняясь ни самим собой, ни общим процессом, и не совмещая противоположных друг другу стремлений? Соблазняться — это в первую очередь всегда быть в движении от одной формы сакрального к другой, подобно движению качающегося маятника, когда мы скрываем от самих себя очевидно иную идентичность. Прекратить это маятнико подобное движение может лишь Каин, принявший прощение. Он должен принять, что у него нет своего дома, и он даже не должен искать его, потому что Сын человеческий не имеет своего дома, так же, как и Каин. Сын человеческий строит свою историю в любом месте, где бы ни находился, и не может поселиться нигде, поскольку новый Иерусалим сходит с небес.

Когда Иисус говорит «блажен, кто не соблазнится обо Мне» (Мф 11:6), и Павел говорит о соблазне Креста (1 Кор 1:23), они открывают и делают доступной жизнь во времена Авеля. Тот, кто не соблазняется об Авеле, и соблазнившись, не бежит от сакрального к секулярному и обратно, оставаясь в одном и том же замкнутом круге, тот получает способность принять противоречия, движущие им, и протянуть руку жертвам соблазна сакральности, в котором он участвовал, а до известной степени и поныне участвует. Покой, который дарует Христос, и которого мир не может дать, а также создание времен, в которые можно жить — это покой Каина во времена Авеля, смиренная и терпеливая надежда на приход новых небес и новой земли.

В следующей главе, перед тем, как сосредоточиться на теме, естественно вытекающей из вышесказанного, то есть на природе надежды (об этом поговорим в предпоследней главе), мы проанализируем фрагменты Евангелий, которые (ошибочно, на мой взгляд) называют «апокалиптическими», и посмотрим, не соответствуют ли эти тексты эсхатологическому осознанию, которое я изложил.

 

Глава 7 Видеть грядущее

 

В предыдущей главе мы начали исследовать явление, которое я описал как переход от апокалиптического к эсхатологическому видению мира. Такое более позднее видение является не чем иным, как собственным видением Иисуса, сосредоточившего внимание на всеобъемлющей доброте и полноте жизни Бога. Я хотел показать, что процесс устранения элементов насилия из восприятия человеком образа Бога (мы видели, что эта метаморфоза коснулась и других измерений восприятия Бога) может быть частью более глобального процесса, в результате которого появилось новое качество времени, названного мною временем «Авеля», и которое еще можно назвать временем церкви. Это — пригодное для жизни время, когда люди учатся не впадать в соблазны и не метаться от одного сакрального прибежища к другому, считая, что наконец стали свободными, но вместо этого начинают терпеливо строить новую всеобщность вокруг принесенного в жертву.

В этой главе мы займемся анализом трактовки эсхатологического содержания каждого из Евангелий и рассмотрим начатый апостольской группой в очень ранний период, в свете Воскресения Господа, процесс низвержения апокалиптического представления. Следует начать с конца, с наиболее очевидной версии данного процесса, чтобы затем с большим успехом изучить более древние источники.

 

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.