Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

НА ПУТИ К СОЦИОЛОГИИ РАССТАНОВКИ?



Исчез, таким образом, весь мир Stimmung'a1, «природ­ного» созвучия, в котором сливались мир души и присут­ствие вещей; исчезла интериоризированная атмосфера жилища (атмосфера современных «интерьеров» экстериоризи-рована). Сегодня жилище ценится не за его удобство и уют, а за его информативность, насыщенность изобретениями, контролируемость, постоянную открытость для сообщений, вносимых вещами; ценность сместилась в сторону синтаг­матической исчислимости, которая, собственно, и лежит в основе современного «жилищного» дискурса.

Действительно, изменилась вся концепция домашнего убранства. В ней более нет места традиционному вкусу, со­здававшему красоту через незримое согласие вещей. То был своего рода поэтический дискурс, где фигурировали замк­нутые в себе и перекликавшиеся между собой предметы; се­годня предметы уже не перекликаются, а сообщаются меж­ду собой; утратив обособленность своего присутствия, они в лучшем случае обладают связностью в рамках целого, в основе которой — их упрощенность как элементов кода и исчислимость их отношений. Через их неограниченную комбинаторику человек и осуществляет свой структуриру­ющий дискурс.

Такой новый тип обстановки повсеместно утверждается рекламой: «Оборудуйте себе удобную и рациональную квар­тиру на площади 30 метров!» «Умножьте свою квартиру на четыре!» Вообще, интерьер и обстановка трактуются рекла­мой в понятиях «задачи» и «решения». Именно в этом, а не во «вкусе», заключается ныне умение обставить свой дом — не в создании с помощью вещей театральной мизансцены или особой атмосферы, а в решении некоторой задачи, в на­хождении наиболее остроумного ответа в сложно перепле­тенных условиях, в мобилизации пространства.

На уровне серийных вещей возможности такого Функционального дискурса ограниченны. Вещи и предме­ты обстановки представляют собой рассеянные элементы,

1 Настроения (нем.). — Прим. перев.

для которых не найдено правил синтаксиса: если их рас­становка и обладает исчислимостью, то это исчислимость от нехватки, и вещи предстают здесь скудными в своей аб­страктности. Однако такая абстракция необходима: имен­но благодаря ей на уровне модели элементы функциональ­ной игры получают однородность. Человек прежде всего должен перестать вмешиваться в жизнь вещей, вчитывать в них свой образ, — и тогда, по ту сторону их практическо­го применения, он сумеет спроецировать в них свою игру, свой расчет, свой дискурс, а эту игру осмыслить как некое послание другим и себе самому. На такой стадии вещи, образующие «среду», совершенно меняют свой способ су­ществования, и на смену социологии мебели приходит соци­ология расстановки1.

Об этой эволюции свидетельствует реклама — как ее об­разы, так и дискурс. В дискурсе субъект непосредственно фигурирует как актер и манипулятор, в индикативе или им­перативе; напротив, в образах его присутствие опускается — действительно, в известном смысле оно было бы анах­роничным. Субъект есть порядок, который он вносит в вещи, и в этом порядке не должно быть ничего лишнего, так что человеку остается лишь исчезнуть с рекламной кар­тинки. Его роль играют окружающие его вещи. В доме он создает не убранство, а пространство, и если традицион­ная обстановка нормально включала в себя фигуру хозяи­на, которая яснее всего и коннотировалась всей обстанов­кой, то в «функциональном» пространстве для этой под­писи владельца уже нет места.

1 Такую новую фазу Ролан Барт описывает применительно к автомо­билю: «...Единообразие моделей приводит к тому, что сама идея техни­ческого превосходства едва ли не похоронена, так что фантазмы могуще­ства и изобретательности могут теперь прилагаться только к «нормаль­ной» езде. Фантазматическая сила автомобиля переносится на те или иные практические навыки. Коль скоро самое машину уже нельзя сделать сво­ими руками, то самодельным становится ее вождение... теперь нам наве­вают грезы уже не формы и функции автомобиля, а обращение с ним, и, возможно, скоро нам придется описывать уже не мифологию автомоби­ля, а мифологию его вождения» («Реалите», № 213, октябрь 1963 г.).

ЧЕЛОВЕК РАССТАНОВКИ

Нам ясно теперь, какой новый тип обитателя дома выд­вигается в качестве модели: «человек расстановки» — это уже не собственник и даже не просто пользователь жили­ща, но активный устроитель его среды. Пространство дано ему как распределительная структура, и через контроль над пространством он держит в своих руках все варианты взаи­моотношений между вещами, а тем самым и все множество их возможных ролей. (Он, следовательно, и сам должен быть «функционален», однороден своему пространству — только тогда он может отправлять и принимать сообщения от своей обстановки.) Для него самое важное уже не владение и не пользование вещами, но ответственность — в том точном смысле, что он постоянно заботится о возможности давать и получать «ответы». Вся его деятельность экстериоризирована. Обитатель современного дома не «потребляет» свои вещи. (Здесь опять-таки нет места «вкусу» — двусмысленному сло­ву, подразумевающему замкнутые по форме и «съедобные» по субстанции предметы, предназначенные для внутреннего усвоения.) Он доминирует над ними, контролирует и упоря­дочивает их. Он обретает себя в манипулировании системой, поддерживая ее в тактическом равновесии.

Разумеется, в такой модели «функционального» домаш­него жильца есть доля абстракции. Реклама пытается убе­дить нас, что современный человек, по сути, больше уже не нуждается в вещах, а лишь оперирует ими как опыт­ный специалист по коммуникациям. Однако домашняя об­становка есть одно из проявлений переживания жизни, а потому большой абстракцией является приписывать ей мо­дели исчисления и информации, заимствованные из об­ласти чистой техники. К тому же такая чисто объективная игра сопровождается целым рядом двусмысленных выра­жений: «на ваш вкус», «по вашей мерке», «персонализа­ция», «эта обстановка станет вашей», и т.д., — которые по видимости противоречат ей, а фактически составляют ее алиби. Предлагаемая человеку расстановки игра с вещами всякий раз получает свое место в двойной игре рекламы.

Вместе с тем в самой логике этой игры содержится прооб­раз некой общей стратегии человеческих отношений, не­которого человеческого проекта, модуса вивенди новой технической эры — подлинного переворота во всей циви­лизации, отдельные проявления которого прослеживают­ся даже в повседневном быту.

В традиционном быту вещь переживалась и вплоть до на­ших дней изображалась во всем западном искусстве как скромный, пассивный фигурант, раб и наперсник челове­ческой души, отражая в себе целостный порядок, связан­ный с некоторой вполне определенной концепцией убран­ства и перспективы, субстанции и формы. Согласно этой концепции, форма предмета есть абсолютный рубеж между внутренним и внешним. Это неподвижный сосуд, внутри которого — субстанция. Таким образом, все вещи, и в част­ности предметы обстановки, помимо своих практических функций имеют еще и первичную воображаемую функцию «чаши»1. Этому соответствует их способность вбирать в себя душевный опыт человека. Тем самым они отражают в себе целое мировоззрение, где каждый человек понимается как «сосуд душевной жизни», а отношения между людьми — как соотношения, трансцендентные их субстанциям; сам дом становится символическим эквивалентом человеческого тела, чья мощная органическая система в дальнейшем обоб­щается в идеальной схеме его включения в структуры об­щества. Все вместе дает целостный образ жизни, чей глу­бинный строй — строй Природы, первозданной субстанции, откуда и вытекает всякая ценность. Создавая или изготав­ливая вещи, придавая им некоторую форму, которая есть культура, человек преобразует субстанции природы; перво­зданная схема творчества зиждется на возникновении од­них субстанций из других — от века к веку, от формы к фор-

1 Однако в этой символической структуре, судя по всему, действует как бы закон размера: любой, даже фаллический по своему назначению пред­мет (автомобиль, ракета), превысив некоторый максимальный размер, оказывается вместилищем, сосудом, маткой, а до некоторого минималь­ного размера относится к разряду предметов-пенисов (даже если это со­суд или статуэтка).

ме; это творчество ab utero1, со всей сопровождающей его поэтико-метафорической символикой2. Итак, поскольку смысл и ценность возникают из процесса взаимонаследо­вания субстанций под общей властью формы, то мир пере­живается как дар (по закону бессознательного и детской психики), который должно раскрыть и увековечить. Тем са­мым форма, ограничивающая собой предмет, все же сохра­няет в себе частицу природы, присущую человеческому телу; то есть всякая вещь в глубине своей антропоморфна. При этом человека связывает с окружающими его вещами такая же (при всех оговорках) органическая связь, что и с органа­ми его собственного тела, и в «собственности» на вещи все­гда виртуально присутствует тенденция вбирать в себя их субстанцию через поедание и «усвоение».

В современных же интерьерах намечается конец такого природного строя; через разрыв формы, через разрушение формальной перегородки между внутренним и внешним и всей связанной с нею сложной диалектики сути и видимос­ти возникает некоторое новое качество ответственного от­ношения к вещам. Жизненный проект технического обще­ства состоит в том, чтобы поставить под вопрос самую идею Генезиса, отменить любое происхождение вещей, любые из­начально данные смыслы и «сущности», еще и по сей день конкретно символизируемые мебелью наших предков; в том, чтобы сделать вещи практически исчислимыми и концеп­туализированными на основе их полной абстрактности, что­бы мыслить мир не как дар, а как изделие, как нечто доми­нируемое, манипулируемое, описываемое и контролируе­мое, одним словом приобретенное3.

1 Из материнской утробы (лат.). — Прим. перев.

2Его эквивалентом всегда было и интеллектуально-художественное производство, традиционно мыслившееся под знаком дара, вдохновения, гения.

3 Впрочем, такая модель человеческой деятельности с ясностью про­ступает лишь в сфере высокой технологии или же наиболее сложных бы­товых предметов — магнитофонов, автомашин, бытовой техники, где от­ношения господства и распределения наглядно выражаются в цифербла­тах, приборных досках, пультах управления и т.д. В остальном же повседневный быт все еще в значительной степени регулируется тради­ционным типом практики.

Этот современный строй вещей, принципиально отли­чаясь от традиционного строя вещей порожденных, также, однако, связан с некоторым фундаментальным символичес­ким строем. Если прежняя цивилизация, основанная на природном строе субстанций, соотносима со структурами оральной сексуальности, то в современном строе производ­ства и функциональности следует видеть строй фалличес­кий, основанный на попытках преодолеть и преобразовать данность, прорваться сквозь нее к объективным структурам, — но также и фекальный строй, который основан на поис­ках квинтэссенции, призванной оформить однородный ма­териал, на исчислимости и расчлененности материи, на сложной анальной агрессивности, сублимируемой в игре, дискурсе, упорядочении, классификации и дистрибуции.

Даже тогда, когда организация вещей предстает в техни­ческом проекте сугубо объективной, она все равно образует мощный пласт, в котором спроецированы и зарегистриро­ваны бессознательные импульсы. Лучшим подтверждени­ем этого может служить нередко проступающая сквозь орга­низационный проект (то есть, в нашем случае, сквозь волю к расстановке) обсессия: необходимо, чтобы все сообщалось между собой, чтобы все было функционально — никаких секретов, никаких тайн, все организовано, а значит все ясно. Это уже не традиционная навязчивая идея домашнего хо­зяйства — чтобы все вещи были на своем месте и в доме всю­ду было чисто. Та страсть носила моральный, современная же — функциональный характер. Она получает объяснение, если соотнести ее с функцией испражнения, для которой требуется абсолютная проводимость внутренних органов. Возможно, именно здесь глубинная основа характерологии технической цивилизации: если ипохондрия представляет собой обсессивную заботу об обращении субстанций в орга­низме и о функциональности его первичных органов, то современного кибернетического человека можно было бы охарактеризовать как умственного ипохондрика, одержимо­го идеей абсолютной проводимости сообщений.

II. Структуры среды

Расстановка вещей, вбирающая в себя всю организаци­онную сторону домашней обстановки, не вполне, однако, исчерпывает собой систему современного интерьера, осно­ванную на оппозиции расстановки и среды. В рекламном дискурсе технический императив расстановки всегда сопро­вождается культурным дискурсом «среды». Оба они струк­турируют одну и ту же практику, это два аспекта одной и той же функциональной системы. И в том и в другом реализуют­ся смыслы игры и исчислимости: для расстановки это исчислимость функции, для «среды» — исчислимость красок, материалов, форм, пространства1.

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.