Пятый год царствования Клеопатры

Клеопатре VII, царице Египта, от Гая Юлия Цезаря, диктатора Рима. (Отправлено из Афин.)

Моя дорогая Клеопатра!

Как приятно получить от тебя весточку так скоро после моего отъезда. Твое письмо нагнало меня в Антиохии. Твои гонцы — верные и решительные люди. Ты искренне порадовала Цезаря, начав возводить монумент в мою честь. Я с нетерпением предвкушаю, как увижу его величие, когда в следующий раз приплыву в Великий порт.

Сперва о делах. Я наградил Антипатора за помощь, оказанную им в войне против армии твоего брата, утвердив его правителем Иудеи и на год освободив его владения от налогов. Я хотел бы, чтобы и ты, в свою очередь, проявила благодарность и на год уменьшила налоги для своих подданных-евреев. Об этом просил Антипатор, и я уверен, что ты изыщешь возможности выполнить эту просьбу. Ты должна следовать примеру Цезаря и вознаграждать тех, кто выказал верность по отношению к тебе, особенно когда это потребовало от них определенных усилий.

Помеха в лице царя Фаранса устранена. Вкратце: я пришел, я увидел, я победил. Он внес собственный вклад в мою победу, направив свои колесницы и пехотинцев в атаку на мои легионы вверх по склону. Поразительная самонадеянность.

Мы не стали проявлять ни малейшего милосердия, ибо он перебил всех римских солдат, которых сумел захватить, а некоторых кастрировал, дабы продемонстрировать свое пренебрежение к нам.

Однако же Цезарь был милостив по отношению к тем, кто заслужил этого. Мне довелось навестить некоторых союзников Помпея в Сирии и окрестностях, и я простил их за очень скромные суммы; они сами умоляли меня принять деньги, дабы продемонстрировать свою лояльность. Жители этих краев по собственному почину осыпали меня золотыми венками, которые по традиции преподносят победителю.

От Марка Брута — он для меня словно непослушный сын, неизбежно выступающий против отца, — я не стал требовать ничего, хотя он и огорчил меня до глубины души, вступив в союз с теми, кто сделал себя моими врагами. Он попросил, чтобы я дал аудиенцию Гаю Кассию, который с радостью выступал на стороне Помпея, которого я не люблю и которому не доверяю — но которого все же простил, уступая настоятельным просьбам Брута.

А теперь я должен покинуть Афины и спешить в Рим, чтобы оценить положение дел в столице. Мои хулители обвиняют меня в том, что я слишком надолго задержался в твоей стране. Я вернул Анатолию обратно за четыре часа, и потому до них не доходит, почему на установление мира в Египте могло потребоваться восемь месяцев. После всего, что я сделал для своей страны, мне отказывают в неделе отдыха после восьми месяцев осады и сражений.

Я надеюсь, что у тебя все хорошо и что ты будешь регулярно сообщать мне о том, как твои дела.

Твой Гай Юлий Цезарь.

Гаю Юлию Цезарю, диктатору Рима, от Клеопатры VII, царицы Египта.

Мой дорогой полководец!

Спешу тебе сообщить, что я оказала евреям, проживающим в Александрии, ту любезность, о которой ты просил; они всячески выражали мне свою благодарность, а прочие горожане разобиделись. Надеюсь, их обида не продержится долго. Александрийские евреи шлют тебе благодарность за то, что ты позволил восстановить стены Иерусалима и исключил их храмы из указа о запрете на сборища. Как тебе известно, они — глубоко религиозные люди, и всякое вмешательство в ритуалы поклонения их грозному единственному богу ввергает их в ужас. Они держатся заодно, хранят свои обычаи и ничего не перенимают ни у эллинов, ни у коренных обитателей Египта.

Я счастлива сообщить тебе о рождении нашего сына. Он унаследовал решимость и напористость своих родителей, ибо ворвался в мир очень быстро — настолько быстро, что теперь я недоумеваю: неужто мое чрево — настолько негостеприимное место? Возможно, он почувствовал, как я скучаю по его отцу, и ему не терпелось поскорее отделаться от снедающей меня тоски. Я знаю, что мужчины редко интересуются подробностями этого труда, но ты — редкий мужчина. Я рожала на египетский манер, сидя в специальном кресле — повитухи сказали, что благодаря ему ребенок пойдет быстрее, — под огромным балдахином, разукрашенным прекрасными, благоухающими гирляндами и множеством священных амулетов. Чтобы помочь мне сохранить хорошее настроение, Хармиона принесла статуэтку бога-карлика, Беса, и, когда я испытывала боль, я смотрела на его большие треугольные уши и смеющиеся глаза.

Я назвала твоего сына Птолемеем IV Цезарем, чтобы он унаследовал отличительные черты обоих своих родителей, но греки в Александрии уже прозвали его Цезарионом, то есть Маленьким Цезарем, и мне кажется, что это вполне подходящее имя. Похоже, они произносят его скорее с расположением, чем с пренебрежением, и я воспринимаю это как признак растущего одобрения нашего союза. Цезарион ростом удался в отца: повитухи говорят, что никогда еще не видели такого крупного младенца. Пальцы у него тонкие и изящные. Мне кажется, он унаследовал длинную шею Венеры, отличительный признак вашего рода. Кожа у него красноватая, как у многих его македонских предков, волосы темные, а глаза голубые, как у всех младенцев. Но его астролог сказал мне, что они изменят цвет и станут серыми, как у Александра. И почему бы, собственно, нашему сыну не унаследовать глаза Александра? Я уверена, что он воплотит мечты своего предка в жизнь. Астрологи предрекают, что он вырастет меланхоличным и слегка замкнутым, но зато будет отличаться живым и энергичным умом. Он крепок телом и не будет подвержен обычным детским болезням. Астрологи также предвидят беспорядки и волнения к моменту его шестнадцатилетия, но вся его последующая жизнь пройдет в мире. Мне мнится, что он окажется человеком вдумчивым; быть может, это будет первый из платоновских царей-философов. Он получит образование здесь, в Мусейоне, как его мать и все предки. Затем нам следует отправить его в Грецию, изучать военное искусство. Хотя многое из военной науки он сможет постичь, читая записки своего отца о сражениях.

Я приложила к письму монету, отчеканенную в честь его рождения. Я уверена, что изображение царицы в виде Исиды с младенцем Гором у груди — образы, к которым привыкли мои подданные, — воодушевит равно как египтян, так и греков и распространит по всему Египту, как Верхнему, так и Нижнему, ту радость, что сопутствует рождению будущего царя. У греков существует давнее обыкновение отождествлять Исиду и Гора с Афродитой и Эросом. Фактически они не различают своих божеств и местных. Но я надеюсь, что эта монета напомнит тебе о времени, которое мы провели вместе в храме Гора, в краю, который, как мне хочется верить, показался тебе завораживающим.

Увидишь ли ты Маленького Цезаря в нынешнем году? Может быть, мне привезти его к тебе, как только закончится карантин? У нас принято в течение шести месяцев держать царственных детей в карантине. Хотя астрологи и заверяют, что мой ребенок не подвержен болезням, рисковать не следует.

Помнишь, я тебе призналась, как однажды в детстве убежала на рынок в надежде подслушать, как торговцы будут сплетничать о могущественном Юлии Цезаре и его подвигах в Риме? В то время я даже не мечтала — а может, и мечтала! — что буду слушать рассказы о Цезаре из первых рук, что он будет нашептывать их мне на ушко вечерами, чтобы позабавить меня. Пожалуйста, не лишай меня удовольствия узнавать от тебя о твоих путешествиях и трудах. Мне так хочется, чтобы ты был здесь, чтобы твоя мудрость омывала неопытность молодости, еще сохранившуюся после бурных лет моего царствования, чтобы ты делился со мной своими проницательными замечаниями о политических интригах и человеческой природе. Мне также хочется подразнить тебя. Пока я не увижу тебя снова, твои слова будут для меня словно нежные прикосновения твоих пальцев к моему лицу, а потому не скупись на слова, мой Цезарь. Я буду подхватывать каждое.

Ну а пока что все мои мысли отданы заботам о здоровье, безопасности и взращивании твоего сына.

Твоя Клеопатра.

От Гая Юлия Цезаря, из Рима, Клеопатре VII, царице Египта. (Отправлено со специальным гонцом.)

Моя дорогая Клеопатра!

Цезарь заверяет тебя: новость о рождении сына является сейчас для него единственным источником радости. Хотя он вернулся в Рим с триумфом, недавние события омрачили его многочисленные победы.

На улицах Рима происходят убийства, и убивают друг друга не враги Цезаря, а его друзья. Цезарь поручил Антонию оказывать покровительство Цицерону; он же поступил наоборот и на одиннадцать месяцев сослал старика в Брундизий. Они презирают друг друга, и я ничего не в состоянии с этим поделать.

Много лет назад, во время беспорядков, связанных с заговором Катилины, Цицерон казнил отчима Антония. Я советовал ему не делать этого, но он не обратил внимания на мои предостережения, и Антоний, человек эмоциональный и преданный своей семье, никогда не простит ему этого. Кроме того, они прямо противоположны друг другу по темпераменту, словно лед и пламень. Цицерон, с которым я стараюсь сохранить дружбу, невзирая на то, что он не хранит верности ни мне, ни моему делу, никогда не простит Антонию мелкой нескромности, связанной с некой Волумнией Китерией, актрисой, с которой Антоний общался.

Много лет назад, когда несчастный Помпей еще был жив, а Цицерон колебался между нами двумя, Антоний проехал мимо его дома в открытом экипаже, в котором сидела означенная Волумния, и Цицерон, отличающийся изрядным ханжеством, отнесся к этому инциденту так, словно Антоний совершил преступление против самой Республики. Масла в огонь подбавило еще и то, что при этом присутствовала мать Антония, Юлия. Цицерон заявил, что лишь полный моральный банкрот мог нанести благочестивой римской матроне подобное оскорбление, — хотя я и уверял его, что и сам, подобно Антонию, наслаждаюсь обществом людей, связанных с театром, невзирая на их драматический темперамент.

Цицерон же тогда как раз недавно развелся со своей женой, сварливой Теренцией, и взял другую супругу, совсем юную девушку. Ходили также слухи, будто он втайне нашептывает слова любви своему секретарю, образованному греку-рабу Тирону. Однако же он не прощал страстности другим. Возможно, его оскорбляла напористость, яростность и молодая сила Антония.

Такова истинная подоплека их вражды. Я был вынужден остановиться в Брундизии и лично умасливать уязвленное тщеславие Цицерона. А тем временем, в мое отсутствие, Антоний повел персональную войну против молодого Долабеллы за то, что тот соблазнил его жену, Антонию, с которой он теперь разводится. Я не сомневаюсь в достоверности обвинения, но истинная причина развода заключается в том, что освободившийся от брачных уз Антоний теперь может жениться на Фульвии, вдове нашего общего покойного друга Клодия, с которой он спал на протяжении многих лет.

Фульвия — женщина захватывающая, а ее политические амбиции сложнее и причудливее ее прически. Одним богам ведомо, сколько мужей она уже похоронила и еще похоронит, прежде чем Аид призовет ее саму. Ее последний муж, Курион, был убит в Северной Африке сыном Помпея. Но она приручит Антония, и это к лучшему; Антоний проявил здравый смысл, избрав себе такого надсмотрщика в вопросах дисциплины. Первым приказом ее царствования было: «Прогони Волумнию Китерию». И он послушался, словно баран.

Долабелла и Антоний оба влезли в долги, растратив больше, чем общее достояние небольших народов, и все из-за экстравагантного образа жизни и неумения вести дела. Пока Цезарь отсутствовал, занятый проблемами государства, Долабелла предложил новый, удобный для него закон о долгах, а потом захватил Форум, чтобы добиться принятия этого закона. Антоний же пошел в атаку на Форум и уничтожил пергамент с записью нового закона. В ходе схваток погибли сотни человек.

Я обошелся с ними строго, хотя с Антонием все-таки поступил более сурово. Я сместил его с занимаемой должности и назначил своим вторым консулом на этот год Марка Лепида. Я также вышвырнул развратных друзей Антония из домов, которые тот украл для них, и вернул это имущество государству. Теперь конфискованное можно будет продать с аукциона, а деньги пустить на плату римским легионам.

Я прощу Антония, ибо у него доброе сердце и он лучший воин в Риме — самый лучший, за исключением самого Цезаря. И еще он очень влиятелен. Но прощу я его лишь после того, как позор научит его смирению.

Уладив эти многочисленные проблемы, Цезарь лично встретился с враждебно настроенными римскими легионами, которые дерзостно заявились прямо в город, требуя предоставить им землю за службу. Я встретился с ними на Марсовом поле и выказал полное презрение к их мятежным действиям, назвав их «гражданами». Я дал им понять, что охотно уволю их из армии, и они стали протестовать и кричать, что они не просто граждане, но солдаты, солдаты Цезаря! А затем принялись упрашивать меня, чтобы я оставил их на службе.

В это время мои враги объединились против меня в Африке. Я намеревался встретиться с ними и положить конец этому явлению, оскорбляющему мою честь, но состояние дел в столице таково, что я не имею возможности ее покинуть. Похоже, мое личное внимание — ключевая составляющая решения нынешних проблем.

Настоящим Цезарь сообщает, что с удовольствием доставил бы это послание лично, чтобы насладиться твоими улыбками и увидеть, с каким сочувствием ты будешь читать о невзгодах его общественной жизни. Ты — единственный человек, которому он когда-либо желал довериться. Ни у кого, кроме тебя, не искал Цезарь утешения в многочисленных житейских трудностях. Ну а тем временем, вынужденный отсутствовать, Цезарь посвящает тебе эти строки:

Не обольщай безмятежностью мнимой, Венера,

Сердца усталого; вышел из вод твоих Эрос,

И киммерийские гребни Эвксинского Понта

Бурно вскипели, и вот погребен я под ними.

Твой Гай Юлий Цезарь.

Гаю Юлию Цезарю, диктатору Рима, от Клеопатры VII, царицы Египта.

Мой дорогой Цезарь! Я прочитала твое письмо тысячу раз, а потом еще тысячу раз прочла его нашему сыну, чтобы он мог узнать о том, какой у него блестящий, прославленный, мудрый отец. И еще чтобы он знал, что его отец — не просто полководец и государственный деятель, но еще и поэт, то есть, по определению греческих философов, совершенный человек. Как я мечтаю похитить тебя и защитить от многочисленных невзгод! Если бы ты был здесь, со мной, в Александрии, я позаботилась бы о том, чтобы тебе каждый день на протяжении всей твоей жизни воздавались почести, которые ты заслужил по праву. И в то же время я оберегала бы нашу частную жизнь, чтобы каждый день могла я сидеть у тебя на коленях и слушать твои рассказы о чужеземных странах и сражениях, которые ты выигрывал, и о твоих друзья и противниках, соперничающих в твоей столице. То, что ты по-прежнему продолжаешь доверять мне свои горести, — радость для меня. Я часто вспоминаю о тех счастливых, но недолгих днях после войны, когда ты начал приоткрывать мне свои мысли. Теперь же мне остается лишь внимать им издалека, через письма. Как больно оттого, что время и расстояние пролегли между нами и я не знаю, о чем ты думаешь в эту самую минуту, и не могу поделиться с тобою своими идеями сразу же, как только они приобретают очертания. Каждое мгновение мы изменяемся, не так ли?

Я поняла, мой Цезарь, в чем твой особенный гений: ты находишь свежий взгляд для каждого из многочисленных препятствий, воздвигаемых жизнью. Ты всегда открыт вдохновению, исходящему от богов и подсказывающему, как решать конкретную ситуацию. Быть может, это сама Венера надоумила тебя пристыдить твоих солдат, назвав их гражданами? Думается, это наша с тобой общая черта: боги подсказывают нам, как действовать. Быть может, это объясняется тем, что мы избраны Божественным началом, дабы возглавлять людей. Ты каждый день — новый человек, и потому те, кто цепляются за старое, страшатся тебя. Нас с тобой роднит желание покончить с традициями, более не соответствующими сегодняшнему дню. Естественно, изменения должны идти не просто на пользу нам самим, но и на благо всему человечеству.

Я беспокоюсь за твое здоровье, дорогой. Я боюсь, что когда-нибудь в пылу битвы или во время мучительных дебатов в Сенате недуг одолеет тебя. Почему меня нет рядом, чтобы я могла присматривать за тобой, поддерживать тебя, пока ты совершаешь свои странные путешествия в некие незримые места, а затем вытирать тебе лоб моим платком, когда ты, часто дыша, возвращаешься с небес на землю? Твоя голова лежала бы у меня на коленях, и всякий миг этой близости я ценила бы, как сокровище. Я смотрела бы, как ты возвращаешься ко мне из своих странствий к неведомому. Помнишь, ты рассказывал мне об этом? Мне кажется, будто ты был затерян где-то между нашим миром и потусторонним, когда смотрел на меня затуманенным, устремленным вдаль взором и говорил: «Она — это ты, а ты — это она». А потом ты снова закрыл глаза, и руки твои безвольно легли вдоль тела, соскользнув с груди, и ты мирно уснул, словно малыш, которому присутствие матери дает покой, уют и ощущение безопасности.

Теперь я подмечаю то же самое выражение на лице нашего сына. Он силен, как и оба его родителя. Хотя ему всего три месяца, он уже держит головку и внимательно смотрит на всех, кто ухаживает за ним, как будто хочет поделиться с ними тайнами жизни, принесенными прямо от богов. Я разговаривала с ним на протяжении всей его жизни, и, похоже, он вобрал мои речи в самое свое естество. Его лицо серьезно, и на нем заметен отпечаток его происхождения и всего того, что ему предстоит унаследовать. Глаза у него темно-голубые — не могу сказать, что они уже сделались серыми, как у Александра; они скрыты за тяжелыми, чувственными веками. Лоб у него неплохо вылеплен для младенца. Он худощав, как философ, несмотря на то, что припадает к груди с неистовым рвением. Я сама кормила его два месяца, по египетскому обычаю. Здешние повитухи говорят, что в первые месяцы от матери к ребенку с молоком передается некая драгоценная жидкость, укрепляющая жизненную силу, и потому я, словно какая-нибудь крестьянка, прикладывала его к груди, прежде чем передать кормилице. Я поняла, что египтянки знают о заклятиях и снадобьях куда больше гречанок.

Например, по совету жены одного жреца-египтянина я купаюсь в ослином молоке, которое мне привозят из Асуана, и к моей коже уже вернулась после родов свежесть юности. (Надеюсь, я не утомила диктатора всеми этими скучными подробностями. Я уверена, что, если бы он был здесь, я делилась бы с ним каждой возникающей у меня мыслью, от самой глубокой до самой банальной, а он относился бы ко мне снисходительно, как будто я — еще один его ребенок.)

Я жажду слышать о тебе как можно больше, хотя финансовые нужды, которые ты препоручил мне перед отъездом, не дают мне передохнуть ни днем, ни ночью: я все думаю, как бы мне еще пополнить сокровищницу. Я увеличила число работников на кипрских медных рудниках, так что наши доходы с этих земель, которые ты нам вернул, в ближайшие месяцы должны удвоиться. Торговые пошлины увеличены, к огромной досаде торговцев. Я лично наведалась в льняные мастерские; ремесленники изобрели новые краски, и теперь спрос богатых римских дам на наши ткани наверняка возрастет. Я также даровала новые разрешения на вывоз драгоценных украшений, которых хватит на целое поколение торговцев. Так что когда ты увидишь красивую молодую римлянку в наряде из египетской ткани или в египетских украшениях, вспоминай меня. Меня терзало искушение повысить цену на пиво, но меня убедили в том, что если я это сделаю, то общественность от меня отшатнется.

Так что, дорогой Цезарь, несмотря на ношу, которую ты возложил на мой народ, я по-прежнему предана тебе. Надеюсь, что деньги в конце концов утихомирят Рабирия и он перестанет изводить тебя своими требованиями. Я живу лишь ради твоего счастья, ради будущего нашего сына и нашего общего будущего. Хотя мы должны претерпевать разлуку, я уверена: когда мы наконец-то встретимся вновь, все будет так, словно мы не разлучались ни на день.

Твоя Клеопатра.

От Аммония, из Рима, Клеопатре VII, царице Египта.

Мое дорогое величество!

Твой старый друг и верный слуга сообщает тебе, как идут дела в городе его изгнания. Да-да, я вижу, как ты расплываешься в улыбке, слушая мои стенания, и признаю, что, служа твоему отцу и твоему царскому величеству в этом странном и ужасном краю, я и сам сделался богат, словно царь. Но, пожалуйста, поверь мне, государыня: никакое золото не в состоянии сполна возместить мне разлуку с пропитанной оливковым маслом греческой землей.

Полагаю, я могу объяснить, чем было вызвано недавнее молчание Юлия Цезаря. Месяц назад ему пришлось отвлечься от сложностей в Риме, чтобы разобраться со своими врагами на африканском берегу, где сыновья и уцелевшие сторонники Помпея объединились с Юбой, царем Нумидии, дабы продолжить гражданскую войну между римлянами. Отщепенцы были многочисленны; у них имелось множество царских лучников, кавалерии и других войск. Их солдаты вступили в битву на наводящих страх слонах.

Цезарю снова пришлось иметь дело с противником, превосходящим его числом. Говорят, припасы настолько истощились, что Цезарь заставил своих солдат отпустить рабов и дошел до того, что велел кормить лошадей водорослями. И все же Цезарь, по воле богов, снова одержал победу. Солдаты рассказывали, что он самолично обучал новобранцев искусству боя, показывая наилучшие, самые хитроумные приемы на мечах; он демонстрировал, как наступать и отступать и как наносить один-единственный, но смертоносный удар. Молодые солдаты, польщенные тем, что такой великий человек лично наставляет их, теперь беззаветно преданы ему.

Солдат, служивших в Африке, не связывала со сторонниками Помпея истинная верность; те много требовали от них и мало обещали. А грозной репутации Цезаря оказалось довольно, чтобы целые легионы и города переходили на его сторону по первому его требованию.

Однако же великое множество врагов наводило ужас, и перед решающей битвой некоторые менее опытные люди попытались бежать. Говорят, будто Цезарь встал позади, чтобы перехватить их и лично указать им, в какой стороне битва — якобы «не подозревая» об их дезертирстве. Решающее сражение произошло у Тапса, а затем Цезарь двинулся к Утике, где все враги сдались ему, кроме Катона, покончившего с собой.

И вот теперь Цезарь вновь со славой вступил в город. Чернь в небывалом количестве высыпала на улицы Рима, чтобы участвовать в сорокадневных благодарственных празднествах в честь Цезаря и его побед за границей (это вдвое дольше, чем устраивалось прежде в честь победителя).

Цезарю даровали дозволение отпраздновать четыре триумфа: за Галлию, Египет, Понт и Африку. Его победы над соплеменниками-римлянами прошли незамеченными или, во всяком случае, неотмеченными.

После того как Цезарь вернулся в Рим, Сенат сделался чрезвычайно предупредителен по отношению к нему. Почтенные отцы утвердили его диктатором на следующие десять лет и придумали для него новую должность — надзирающего за общественной нравственностью. И Цезарь, заняв эту должность, поклялся, что восстановит дисциплину.

Его мнение на всех заседаниях Сената будет оглашаться первым. Он не только получил право лично подбирать кандидатуры всех магистратов, но и сам будет сидеть на скамье магистратов. Именно он будет давать сигнал к открытию всех общественных игр, которые, без сомнения, приведут в восторг толпы его почитателей из числа простонародья.

Я наблюдал за всеми представлениями, устроенными в честь его триумфов, и был приглашен на пир для народа. Там я занял одно из двадцати двух тысяч пиршественных лож и наслаждался едой до тех пор, пока взбунтовавшаяся селезенка не вынудила меня бежать в общественное отхожее место. Переменам блюд не было конца. Тысячи нежных морских угрей, перепелов, свиней, гусей, коз, ягнят, зайцев, коров, кур и уток были съедены простыми римлянами. Тем временем более удачливые граждане, обладающие политическими связями, вкушали павлинов (их едят, чтобы подбодрить безнравственность), устриц и даже нежные язычки певчих птиц — говорят, некогда это было любимое блюдо персидского царя Дария.

Тебе также приятно будет узнать, что блюда были щедро приправлены редкими пряностями, купленными у египетских торговцев.

А затем Цезарь произвел на всех сильное впечатление, выдав каждому легионеру по две тысячи денариев, объявив, что это вдвое больше того, чем они получили бы от Помпея, и что он намерен «разбогатеть вместе с римским народом, а не грабить его».

Парады напомнили мне великую процессию твоих предков, воскрешенную твоим отцом, когда тебе было всего девять лет. Но римляне добавили к этому оттенок жестокости, отсутствовавший в наших более веселых и благочестивых греческих и египетских празднествах, — они грубо отнимают жизнь у животных и людей. Одной из таких жертв был белокурый гигант, которого Цезарь победил в Галлии. Его задушили за совершенное преступление: он осмелился защищать свое племя от римлян. Твою собственную сестру Арсиною провели в цепях рядом с каким-то четырехлетним африканским царевичем, позабавившим толпу своей веселостью. Он, очевидно, решил, что празднество устроено в его честь, и великодушно махал зевакам рукой. А солдаты, которые выражали недовольство тем, что расходы на эти празднества сожрут все средства на покупку для них земель, были обезглавлены! Гладиаторы убивали друг друга во множестве в ходе представлений, изображающих выигранные римлянами битвы. И я, старый человек, видавший немало проявлений бесчеловечности, отвернулся, чтобы не видеть, как сотни львов и жирафов перебили просто на потеху жестокой толпе. Эта ужасная бойня не несла в себе ни малейших благородных устремлений и отнимала всякую честь и достоинство как у охотника, так и у животного.

Во время процессии Цезаря сопровождали семьдесят два высших должностных лица, а их рабы жгли благовония, дабы заглушить скверный запах, исходящий в жаркий день от большой толпы.

С Цезарем был юноша, Гай Октавиан, его внучатый племянник, внук его сестры Юлии. Юноша худощав и бледен и выглядит примерно лет на восемнадцать. Я навел о нем справки, думая, что он выказал доблесть на службе у Цезаря, хотя внешность его не наводит на мысль о талантах или задатках воина. Однако мне сообщили, что он не участвовал ни в одной войне, и те, с кем я разговаривал, также недоумевали, отчего вдруг этому Октавиану было выделено столь почетное место в триумфальной процессии, в то время как великому Марку Антонию, не раз совершавшему невероятные подвиги, вообще не было оказано никаких почестей.

Сама процессия была очень зрелищной. Рабы несли огромные полотнища, на которых изображены были сцены побед Цезаря — ремесленники трудились над этими произведениями искусства денно и нощно. Зрители свистели и буйствовали при виде картин, где враги Рима были изображены как трусы.

За время празднеств было поставлено множество пьес, но им недоставало того тонкого мастерства, которое вполне представлено лишь в греческом театре.

Имеется еще одно обстоятельство, и я хочу, чтобы ты услышала это от меня, твоего верного и любящего слуги. Солдаты Цезаря сочинили множество непристойных песен про своего полководца, затрагивающих также твою царственную особу. Они распевали их во время процессии. В этих песнях диктатор именовался распутником, женой всех мужей и мужем всех жен, который завоевал сперва царя Египта, а затем, для ровного счета, одолел еще и царицу. Цезаря эти непристойности явно взволновали, и он открыто опроверг мнение о том, что он якобы когда-то был любовной игрушкой царя Вифинии.

Как, однако, странно работает голова у этих римлян! Насколько я понимаю, истинным оскорблением для Цезаря было предположение о том, будто он некогда выступал в роли пассивного партнера. Думаю, это — проявление образа мысли, в котором господство и завоевание превосходит все прочие человеческие добродетели. Хвала богам, что мы — не римляне!

Таковы последние деяния Юлия Цезаря, о которых я пишу тебе в этот жаркий день месяца августа, из этого буйного и хаотичного города — Рима. Хвала богам, на следующей неделе я получу передышку и смогу ненадолго убраться отсюда; я собираюсь на загородную виллу к одной богатой и не имеющей сына (а значит, и никого, желающего присматривать за ней!) вдове, которой нравится общество образованного и приветливого толстого грека.

Я буду оставаться у тебя на службе до тех пор, пока ты этого желаешь, — иначе я уехал бы на Крит и нанял бы там двух гречанок, чтобы они готовили мне еду, и еще пятерых, чтобы обеспечить себя любовью.

Твой верный слуга и родич, Аммоний.

Птолемею XIV, царю Египта, от Арсинои IV, царицы Египта. (Доставлено с тайным посланцем.)

Мой дорогой брат!

Буду писать кратко. Я нахожусь в плену в этом зловонном городе, в Риме, и моя жизнь постоянно под угрозой. К счастью, некоторые римские матроны, придя в ужас от того, что женщину царского рода прогнали в процессии Цезаря, словно какую-нибудь преступницу-простолюдинку, пожалели меня и теперь передают через своих слуг еду и самые необходимые вещи. Одна из приходящих ко мне прислужниц — македонская свободнорожденная женщина, ненавидящая римлян всем сердцем. Она тайно перешлет это письмо тебе через своего брата, слугу торговца, поставляющего воск нашим дворцовым мастерам свечных дел. Пожалуйста, будь добр с ним. Он передает это письмо, рискуя собственной жизнью. Этот человек — единственный, кто может доставить мне твой ответ.

Дорогой брат, я понимаю, что тебе всего лишь тринадцать лет, но ты — единственная преграда, препятствующая великому народу наших предков безвозвратно угодить в грязные руки Рима. Ты должен начать обучаться военному искусству, ибо единственный способ противостоять мощи — это еще большая мощь. Объяви, что желаешь изучать стратегию, и немедленно отправляйся в Грецию. Клеопатра будет только рада избавиться от тебя, ибо ты угрожаешь ее плану — продать Египет римлянам и править как их царица-проститутка. Она — обманутая дура, не подозревающая, что здесь ее и Юлия Цезаря презирают не меньше, чем в Александрии и, я уверена, во всем мире.

Я сделала все, что могла, чтобы рассказать влиятельным римским женщинам о ее честолюбии и дурных наклонностях. Они уже ненавидят Клеопатру за то, что она вступила в любовную связь с римлянином, женатым на римлянке. Они плохо говорят по-гречески, но их познаний хватает, чтобы понять самое важное, и я уверена, что успешно подвела нашу ненавистную сестру-узурпаторшу еще на шаг ближе к падению.

Благодаря сочувствию матрон меня отсылают в город Эфес; там мне будет предоставлено убежище в храме Артемиды, которую римляне зовут Дианой. Я по-прежнему буду пленницей римлян, но оттуда я смогу поддерживать связь с тобой, когда ты окажешься в Афинах.

Не бойся ничего. Просто действуй. Мы должны оставаться начеку и дожить до того момента, когда Клеопатра уничтожит сама себя. От этого зависит судьба Египта. Не волнуйся. У нас по-прежнему много сторонников, и мы одержим победу.

С любовью,

Арсиноя, твоя законная сестра и жена.

От Гая Юлия Цезаря, диктатора Рима, Клеопатре VII, царице Египта.

Моя дорогая Клеопатра!

Прости мне мое молчание. Я вынужден был покинуть Рим, дабы сразиться с моими врагами в Африке. Я снова победил. По возвращении меня ожидало столько же врагов, сколько и триумфов. Как говаривал наш старый друг Клодий: «Дорогой, это не заканчивается никогда». Твое письмо стало утешением для седеющего полководца в его невзгодах.

При нынешних обстоятельствах мне пришлось перенести кампанию против парфян на следующий год. Однако я не могу ждать еще год, прежде чем увижу тебя и Маленького Цезаря. Я хочу, чтобы вы как можно скорее приехали в Рим. Я изложил некоторым своим самым ревностным и влиятельным сторонникам проект дополнения к закону по вопросу о признании ребенка. Согласно этой поправке, я имею право взять еще одну жену, дабы обеспечить себе наследника. Мои сторонники полагают, что, если правильно выбрать момент, это дополнение имеет все шансы стать настоящим законом.

Пожалуйста, сообщи мне, когда примерно ты приедешь. Ты будешь жить в моем доме, подальше от городской суматохи. Это чудесная вилла, расположенная на Яникульском холме; там нет того простора, к которому ты привыкла, но зато оттуда открывается прекрасный вид на город. Я уверен, что там можно с удобством разместить десять человек твоей свиты и не более двадцати пяти слуг. Я буду навещать тебя всякий раз, как только у меня будет появляться свободное время. Я также обеспечу тебя занятным римским окружением для твоего увеселения.

Некоторые здесь страшатся твоего приезда, а иные, напротив, умирают от желания увидеть тебя. Многие снедаемы обоими этими чувствами. Что касается меня, то меня не волнует, что думают остальные. Я скучаю о той единственной, которая меня понимает.

Я также буду рад, если ты включишь в свою свиту моего друга Сосигена. Римский календарь в полнейшем беспорядке; он перестал соотноситься с солнечным годом и дошел до полного хаоса. Одни лишь жрецы знают, какой нынче день, и объявляют об этом народу, но я подозреваю, что и они зачастую говорят наугад. Я намерен продлить текущий год, чтобы привести календарь в порядок, но мне нужен Сосиген, чтобы правильно все рассчитать.

Остаюсь до встречи

твоим Гаем Юлием Цезарем.

Гаю Юлию Цезарю, диктатору Рима, от Клеопатры VII, царицы Египта.

Мой дорогой!

Я немедленно отправляюсь к тебе и собираюсь прибыть в порт Остия в середине сентября. Я с радостью миную более удобную гавань в Брундизии и проделаю весь путь вокруг Италии морем, лишь бы поскорее увидеть тебя. Однако меня беспокоит один вопрос. Не будешь ли ты так добр отменить запрет на почитание бога и богини, которые особенно дороги мне? Боюсь, я не смогу приехать в город, где запрещено поклоняться Исиде, ибо мой народ отождествляет меня с этой богиней и я сама каждый день молюсь ей. Моего покойного отца, которого я любила больше всех на свете, пока не встретила тебя и не родила нашего сына, именовали Новым Дионисом. Он был не только самым ревностным почитателем этого бога — он сам был богом на земле. Во всяком случае, египтяне верят в это всем сердцем. Ты видишь, дорогой, какая дилемма стоит передо мною. Я верю, что ты решишь этот религиозный вопрос незамедлительно, ибо такие вещи находятся в твоей юрисдикции как великого понтифика. Навеки твоя,

Клеопатра.

Гефестиону, первому министру Египта, от Клеопатры VII, царицы Египта.

Дорогой первый министр!

Тебе надлежит завершить все наши дела на Синае и незамедлительно вернуться в Александрию, чтобы занять пост в моем правительстве. Через две недели я должна покинуть город и направиться в Рим, поскольку Юлий Цезарь просит меня приехать. Разумеется, я возьму моего сына с собой, но моего брата, царя, я оставляю здесь, в Александрии. В мое отсутствие ты будешь его регентом. Держи его под строжайшим надзором. Я перехватила его письмо к нашей вероломной сестре, которая сейчас находится в Эфесе, куда ее сослали римляне. Полагаю, они без одобрения восприняли бы идею задушить столь молодую девушку, хотя, если бы они понимали, с каким пылом она их ненавидит, они, возможно, рискнули бы мнением сограждан и покончили с Арсиноей.

Я направляюсь в Рим, дабы укрепить отношения с Цезарем и его правительством и добиться, чтобы римский Сенат признал моего сына законным. Цезарь сообщил, что такая возможность существует. Теперь, когда Архимед ушел с моей службы, ты — единственный советник, которому я могу довериться безоговорочно.

Поскольку мы — союзники Юлия Цезаря и находимся под защитой его легионов, нам больше незачем содержать наемную армию. Пожалуйста, поручи ее расформирование кому-нибудь из твоих помощников и немедленно возвращайся ко мне.

Я не стану откладывать день моего отъезда. Как говорят римляне, carpe diem.[1]Однако это не просто момент, который следует поймать, но сама история. Я не должна опоздать ни на минуту.

Твоя самодержавная царица,

Клеопатра VII Филопатра.

АЛЕКСАНДРИЯ

Поиск по сайту: