Различие в национальных подходах

МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМ

Ронан Ле Коадик

ермин "мультикультурализм" плохо воспринимается во Франции, где соответствующий феномен часто рассматривается как угроза раскола современных демократических обществ, основанных на желании граждан жить вместе, на множество этнических общин, жестко определенных, замкнутых внутри себя и отрицающих личную свободу и общечеловеческие ценности. Прежде чем начать дискуссию по этому поводу, напомним, что термин "мультикультурализм" многозначен: он может использоваться для описания одной из сторон современной социологической реальности – культурной множественности; он может также представлять философскую концепцию мира; наконец, им обозначается и совокупность политических практик, направленных на управление культурным многообразием[1]. В настоящей статье мы попытаемся оценить достоинства и недостатки мультикультурализма, последовательно рассмотрев все эти три значения, и начнем с социологического понимания культурной множественности.

Социологическая традиция

Классическая социология

Классическая социология не уделяет достаточного внимания культурному многообразию. Напротив, вслед за ее отцами-основателями: Максом Вебером, Эмилем Дюркгеймом и самим Карлом Марксом, она в целом остается в рамках государства-нации, не ставя его под вопрос.

В соответствии с предложенной Ульрихом Беком "контейнерной теорией общества" (the container theory of society), общества, называемые "национальными", основаны на государственном контроле над пространством, с которым сообразовывается и классическая социология. Внутренняя однородность обществ, объясняет он, создается преимущественно с помощью государственного контроля: всевозможные социальные практики тиражируются и стандартизируются государством-нацией, которое маркирует их как "национальную" экономику, "национальный" язык, "национальные" литературу, общественную жизнь, историю и т. д. Государство превращает контролируемую им территорию в своего рода "накопитель" (container), внутри которого оно систематически фиксирует экономические и социальные статистические показатели, в то время как категории государственного учета становятся категориями эмпирической социологии, а социологические определения реальности соответствуют бюрократическим[2].…

Различие в национальных подходах

Конечно, не все социологи и антропологи относятся к культурному многообразию одинаково. В Соединенных Штатах, население которых привыкло считать себя многоэтничной нацией, культурные различия исследуются давно и широко. Франция же, хоть и сформировалась путем присоединения различных провинций и, в более позднее время, поглощения мощных иммиграционных волн, в целом не воспринимается ни ее населением, ни элитой как многокультурная страна. Здесь, напротив, преобладает унитаристское представление о нации в сочетании с возвышенным образом французской цивилизации. Поэтому размышления о культурном многообразии – явление для Франции новое и не слишком распространенное[3].

Кроме того, исследования культурного многообразия, на протяжении десятилетий ведущиеся в США, часто негативно воспринимаются французскими учеными, а сама американская культурная антропология иногда подается в карикатурном виде. Так, принято говорить об американском "культурализме", как если бы это была единая школа, а не совокупность разных течений. Его часто представляют субстанциалистским, тогда как в большинстве случаев он не материализует культуру. Его упрекают в статичности понимания последней, в то время как в целом ему присуще эволюционисткое ее видение. Наконец, научный вклад американских культурных антропологов часто недооценивается, хотя их труды способствовали пониманию того факта, что нельзя более игнорировать способы мышления, сформировавшиеся в других культурах, или рассматривать их как варварские; они сделали очевидной сопоставимость всех культурных систем и сделали многое для устранения путаницы между "природным" и "культурным".

Тем не менее, согласимся с французскими критиками в том, что не следует реифицировать культуры. Это положение будет нам полезно при попытках понять природу современных "идентификационных волн".

"Идентификационные волны"

Этапы

Можно считать, суммарно, что развитые страны с момента окончания Второй мировой войны пережили последовательно три "идентификационных волны", т. е. три периода, когда различные группы требовали, в более или менее конфликтной форме, признания их культурных особенностей.

Первая из этих волн – этническое возрождение (ethnic revival)[4], или подъем этнонационализма, по выражению Э. Смита. Она продолжалась с конца 1950-х до конца 1970-х гг. и часто осмысливалась в терминах деколонизации. Ею были охвачены Канада (Квебек), США (движения афроамериканцев, индейцев и латиноамериканцев), Западная Европа (движения басков, каталонцев, бретонцев, шотландцев, гэлльцев и фламандцев), некоторые страны Восточной Европы (Югославия, Румыния, Польша) и часть СССР. Она возникла одновременно с развитием феминистских и экологических движений, что позволило А. Турену рассматривать ее как одно из "новых социальных движений"[5].

Вторая "идентификационная волна" пришлась на 1980-е гг., когда после второго нефтяного кризиса разразился кризис экономический, и охватила преимущественно иммигрантское население. Действительно, трудовая иммиграция, временная и состоящая фактически полностью из мужчин, уступила место миграции на постоянное место жительства, включающей мужчин, женщин и детей. В ситуации замедления экономического роста и увеличения доли безработных иммигранты и их дети часто становятся объектом дискриминации. Это подталкивает их к поиску и поддержанию внутри своей культуры тех ресурсов, которых они не находят в принимающем обществе.

Наконец, третья "идентификационная волна" нахлынула в 1990–2000 гг. Ее суть состоит в утверждении существования, вопреки тенденции глобализации общества, нестираемых различий и требовании их публичного признания. Эти требования выдвигаются в периферийных регионах и от имени национальных меньшинств, которые защищают и возвышают свою культурную специфику, но особенно среди иммигрантов и их потомков. Последним кажется, что идентичность может быть, в широком понимании этого слова, средством сплочения категорий населения, испытывающих острое экономическое и социальное неравенство.

Интерпретация

Как интерпретировать эти всплески идентичности? В первом приближении можно заключить, что "этническое возрождение" 1960–1970-х гг., пришедшееся на эпоху Славного тридцатилетия (Trente Glorieuses), когда большинство базовых материальных потребностей в развитых странах были удовлетворены, а образ жизни их населения, казалось, становился все более единообразным, объясняется стремлением к разнообразию в повседневности. Затем, интерес иммигрантов, в 1980-е, к своей культуре и желание ее "реабилитировать" могут быть осмыслены как "символическая этничность", требующая признания. Наконец, современный этап может быть связан с использованием этнических аргументов для обоснования эгалитаристских претензий и властных амбиций. Если такая поспешная интерпретация и может показаться на первый взгляд убедительной, то ясно, тем не менее, что она страдает упрощенчеством, и что все названные мотивы тесно переплетены в каждой из трех "волн идентичности"[6]. Следовательно, необходим более глубокий анализ.

Напротив, почти нет сомнений в том, что эти "волны" не могут быть так просто объяснены в терминах сопротивления традиции современности. Конечно, культурное многообразие – реалия прошлого, воспроизводимая лишь отчасти. Однако культуры не застыли в неподвижности. По разным причинам (желание реабилитировать негативную идентичность, борьба против расовой дискриминации или экономического и социального неравенства), каждая из которых может быть проанализирована в терминах отношений доминирования, наш современный мир не только постоянно возобновляет существующие различия, но и производит новые. Таким образом этнические, религиозные и иные идентичности, включая те, которые кажутся наиболее "традиционными", на деле являются глубоко современными. Это тем более верно, что мир, в котором мы живем сегодня, с его склонностью к саморефлексии[7] и индивидуализму, буквально заставляет индивида "мастерить", отчасти с помощью воображения,[8] такую идентичность, которая наполнит смыслом его жизнь, раздираемую противоречиями между могущественным и агрессивным технико-экономическим универсумом и культурной средой. Глобализация двояким образом усиливает эту тенденцию. С одной стороны, она ослабляет мощь национальных государств, которые отчасти утрачивают свою способность навязывать идентичность и узаконивать категории учета. С другой стороны, она сопровождается развитием миграций, которые по-новому ставят вопрос об идентичности.

"Волны идентичности" и множество порожденных ими проблем способствовали осознанию того факта, что культурное многообразие является одним из главных вызовов нашей эпохи, и, как таковое, отныне должно повсюду (в том числе и во Франции) быть признано в качестве закономерного объекта социологических исследований. О значимости данной проблемы свидетельствует и последний отчет Программы развития ООН (PNUD), согласно которому, около миллиарда человек, или примерно каждый седьмой житель Земли, принадлежит к группам, являющимся в той или иной форме жертвами исключения по этническому, религиозному или, более широко, "культурному" признаку.^[9].

Между тем, осознание культурного плюрализма стало результатом далеко не только социологического анализа современной действительности. Этот феномен широко обсуждается также в философских дебатах.

Философские дискуссии

Наиболее длительные и глубокие философские дебаты мультикультурализм породил по ту сторону Атлантики; Вот уже двадцать лет проблема соотношения демократических принципов и требований меньшинств является объектом ожесточенных интеллектуальных схваток между "либералами" и "коммунитаристами".

Заокеанские дебаты

Спор между либералами и коммунитаристами зарождается из переосмысления либеральной теории Дж. Роулсом[10] в 1971 г. и его критики, с которой выступил в 1982 г. М. Сандел[11]. Последовавшая за этим дискуссия была столь же резкой, сколь неопределенной по причине неоднородности обоих "лагерей" и отказа как тех, так и других от попыток отнести их к тому или иному течению. Ч. Тэйлор остроумно выделяет, тем не менее, "команду L", в которую входят, в частности, Дж. Роулс, Р. Дворкин, Т. Нагель и Т. Сканлон, и "команду С", объединяющую, в числе прочих, М. Сандела, А. МакИнтира и М. Вальцера[12]. Тем не менее, нелегко установить, что именно является действительно общими воззрениями всех членов той или иной "команды", равно как и то, что на самом деле ясно отличает их от взглядов другой. Кроме того, дискуссию еще более запутывает тот факт, что позиция обоих лагерей эволюционирует со временем. Однако В. Кимлика предлагает обобщить суть дискуссии следующим образом:

Если упростить до предела суть дискуссии, последняя может быть сведена к проблеме приоритета личной свободы. Либералы полагают, что индивид должен свободно и самостоятельно определять свое собственное понимание жизни и приветствуют освобождение личности от любых предписаний и унаследованных норм. Либеральные индивидуалисты исповедуют, таким образом, принцип примата личности над общиной: последняя имеет значение лишь как составляющая благосостояния входящих в нее индивидов. Если эти индивиды не видят более необходимости сохранять существующие культурные практики, община не может взять на себя эту задачу, поскольку она не обладает правом препятствовать их модификации или отказу от них.

Коммунитаристы не признают концепции "независимого индивида". Каждая личность в их понимании "встроена" (embedded) в систему социальных ролей и отношений. Индивид не только не формирует собственную концепцию жизненных норм, но и не может видоизменять ее. Он наследует тот или иной образ жизни, который непосредственно определяет нормы поведения. В противовес тем, кто рассматривает коллективные практики как результат суммы индивидуальных выборов, коммунитаристы считают индивидов плодом социальных практик. Они, кроме того, часто спорят с тем, что все интересы общины могут быть сведены к интересам отдельных ее членов. Следовательно, приоритет личной свободы ведет к разрушению общины. Задача общины состоит в поддержании равновесия между личным выбором и защитой коллективного образа жизни путем ограничения ущерба, который первый может нанести второму.[13].

Эти сложные и запутанные дискуссии, основные аргументы которых были представлены французскому читателю Бертеном, Да Сильвейра и Пуртуа (Berten, Da Silveira et Pourtois)[14], в конце концов привели к достижению определенного консенсуса, который позволяет внести в них большую ясность.

Консенсус

Поиск по сайту: