Самоуважение и зависть

Связь равенства с самоуважением убедительна⁷. Если завистливый человек не может (также) иметь вещь (талант и т.п.), которые есть у кого-то другого, он предпочитает, чтобы и другой этого

⁷ «Люди в значительной мере суть то, как они себя воспринимают, и они думают о себе так, как о них думают другие люди. Прогресс в области развития чувства собственного достоинства и учтивости, вызванный смягчением самых варварских форм царившего в прошлом неравенства, это столь же реальный вклад в цивилизацию, как и улучшение материальных условий» (R. H. Tawney, Equality [New York: Barnes & Noble, 1964], p. 171). Для той немного иной связи между равенством и чувством собственного достоинства, которую я намечу, оценка со стороны других людей не является столь важным компонентом.

лишился. Завистливому человеку лучше, чтобы ни у кого не было, чем если у другого есть, а у него нет*.

* В отношении вас, другого человека и какого-нибудь объекта или свойства существуют четыре возможности:

Он

Вы

Имеет это

Имеете это

Имеет это

Не имеете этого

Не имеет этого

Имеете это

Не имеет этого

Не имеете этого

Вы завидуете [envious] (ему и этому объекту или свойству; в дальнейшем я опускаю релятивизацию), если вы предпочитаете 4 по сравнению с 2ив то же время 3 по сравнению с 4. («и в то же время» есть «логическое "и"».) Вы ревнуете [jealous], если вы предпочитаете 1 по сравнению с 2 и в то же время безразличны при выборе из 3 и 4. Ключевая идея: вы ревнуете, если вы хотите этого потому, что это есть у него. Сформулированное условие состоит в том, что вы хотите этого только потому, что это есть у него. Более слабая формулировка звучала бы так: вы ревнуете, если хотите этого сильнее, потому что это есть у него, т.е. если вы предпочитаете 1 относительно 2 в большей степени, чем 3 относительно 4. Аналогично можно сформулировать более слабое условие для зависти. Очень завистливый человек предпочитает, чтобы другой не имел чего-то, если этого нет у него самого. Отчасти завистливый человек может быть согласен на то, чтобы у другого была вещь, даже если сам он не может ее иметь, но он предпочитает это в меньшей степени, чем вариант, когда другой имеет это, если это есть и у него самого. Иными словами, он предпочитает 2 по сравнению с 4 в меньшей степени, чем он предпочитает 1 по сравнению с 3. Вы недовольны [begrudging], если вы предпочитаете 3 по сравнению с 1 и в то же время предпочитаете 3 по сравнению с 4. Вы озлоблены [spiteful], если вы предпочитаете 4 по сравнению с 1 и в то же время предпочитаете 3 по сравнению с 4. Вы испытываете чувство соперничества [competitive], если вы предпочитаете 3 по сравнению с 4 и в то же время вы равнодушны к выбору из 1 и 4.

Индивид, испытывающий чувство соперничества, недоволен. Озлобленный индивид недоволен. Бывают люди завистливые, но не ревнивые (в смысле более слабого условия). То, что большинство ревнивых людей завистливы, хоть и не теорема, но вполне правдоподобная психологическая гипотеза. И бесспорный психологический закон — то, что озлобленные люди завистливы.

Сравните с похожей, хотя и с некоторыми отличиями, классификацией Ролза (Rawls, Theory of Justice, sect. 80 [русск. пер.: Ролз. Теория справедливости. §80]). У Ролза определение зависти сильнее, чем у нас. Достаточно близкий эквивалент можно сформулировать таким образом: пусть i(X) — это i-я строка в вышеприведенной

Люди часто утверждают, что в основе эгалитаризма лежит зависть. Другие на это возражают: поскольку принципы эгалитаризма оправданны сами по себе, нам не стоит приписывать стороннику эгалитаризма постыдные психологические качества; он просто хочет, чтобы были реализованы правильные принципы. В свете изумительной находчивости, с какой люди изобретают принципы для рационализации своих эмоций, и с учетом того, насколько трудно найти аргументы в пользу того, что равенство является ценностью как таковое, этот ответ, мягко говоря, бездоказателен. (То, что, приняв принципы эгалитаризма, люди могут поддерживать ухудшение собственного положения в качестве приложения этих общих принципов, доказательством не является.)

Здесь я предпочту сосредоточиться на странности зависти как эмоции. Почему некоторые люди предпочитают, чтобы другие не получали своих лучших результатов по какой-либо шкале, вместо того чтобы радоваться их удаче или благополучию; почему они, в крайнем случае, не могут просто отмахнуться от этого? Одна ситуация представляет особый интерес: индивид, имеющий результат по какой-то шкале, который предпочитает, чтобы другой индивид, с более высоким баллом Н по той же шкале, достиг бы худшего результата, чем Н, даже если это не повысит его собственный результат, в тех случаях, когда более высокие достижения другого индивида ослабляют его уважение к себе, подрывают его самооценку и заставляют его испытывать комплекс неполноценности по отношению к другому. Каким образом свойства или действия одного индивида могут влиять на самоуважение другого? Разве не должны мое чувство собственного достоинства, самооценка и т.п. зависеть только от фактов, относящихся ко мне? Если я оцениваю самого себя, то как в этом могут играть роль факты, относящиеся к другим людям? Ответ, конечно, заключается в том, что мы оцениваем, насколько хорошо мы делаем что-либо, сравнивая наши достижения с достижениями других, с тем, что они умеют делать. Человек, живущий в глухой дере-

таблице для некоего предмета X; а i(Y) — это i-я строка для некоего Y. Вы завидуете, в строгом смысле Ролза, если вы предпочитаете 4(Х) и 4(У) по сравнению с 2(Х) и 1(Y); иными словами, если вы предпочитаете, чтобы ни у одного из вас не было ни X, ни Y, тому, чтобы у него были Х и Y, а у вас только Y. Вы готовы чего-то лишиться, лишь бы устранить разницу. Для обозначения нашего «недовольства» Ролз использует «ревность» и «недовольство», но у него нет аналога нашей «ревности». Наше определение «озлобленности» сильнее, чем у него, и у него нет аналога, соответствующего нашему «чувству соперничества».

вушке в горах, забрасывает мяч в баскетбольное кольцо 15 раз из 150 попыток. Все остальные в этой деревне попадают только 1 раз из 150 попыток. Он (как и остальные) думает, что он очень хорошо умеет это делать. Но в один прекрасный день в деревушку приезжает один из наиболее выдающихся игроков в профессиональном баскетболе Джерри Вест. Или, например, какой-то математик очень упорно работает, и время от времени ему в голову приходит интересная гипотеза, изящное доказательство теоремы и так далее. А потом он знакомится с целой группой математиков высокого класса. Он придумывает гипотезу, а они быстро доказывают или опровергают ее (не во всех возможных случаях, из-за теоремы Черча^), приводя очень элегантные доказательства; они сами придумывают очень глубокие теоремы и т.п.

В каждом из этих случаев индивид придет к выводу, что он, оказывается, был не таким уж хорошим специалистом или экспертом. Не существует такого стандарта того, как делать что-либо хорошо, который бы не зависел от того, как это что-то делают или могут делать другие. В конце своей книги «Литература и революция», описывая то, каким станет (в конце концов) человек коммунистического общества, Лев Троцкий пишет: «Человек станет неизмеримо сильнее, мудрее и проницательнее; его тело станет более гармоничным, движения более ритмичными, голос более мелодичным. Формы жизни обретут динамику драмы. Средний человеческий тип поднимется до уровня Аристотеля, Гёте, Маркса. И над этим кряжем будут подниматься новые вершины»^^.

Если бы такое могло случиться, то средний человек, достигший уровня всего лишь Аристотеля, Гёте или Маркса, не считал бы, что он — специалист, хорошо справляющийся со своим делом. У него были бы проблемы с самооценкой! Кто-нибудь из попавших в ситуацию, в которой оказались упомянутые выше баскетболист или математик, мог бы предпочесть, чтобы другие были не так талантливы, чтобы они перестали постоянно демонстрировать свои достижения, по крайней мере в его присутствии; тогда его самооценка перестанет страдать и может повыситься.

Таково может быть одно возможное объяснением того, почему определенное неравенство — в доходе, в профессиональном авторитете или в положении предпринимателя по сравнению с его служащими — так мучительно; не из-за ощущения, что это превосходство незаслуженно, а из-за ощущения, что оно заслужено

^ О неразрешимости исчисления предикатов первого порядка. См., напр.: Клини С. К. Введение в метаматематику. М.: Издательство иностранной литературы, 1957. С. 382 и сл. — Прим. науч. ред.

^^ Троцкий Л. Д. Литература и революция. М.: Политиздат, 1991. С. 197. — Прим. науч. ред.

и честно заработано. Знание о ком-либо, кто достиг большего или поднялся выше, может повредить самооценке индивида и вызвать у него чувство личной ущербности. Рабочих нового завода, который принадлежит бывшему рабочему, будут постоянно посещать такие мысли: почему не я, почему я остался внизу? В то же время человеку намного легче игнорировать то, что кто-то где - то добился большего, если ему не приходится ежедневно сталкиваться с этим человеком. Хотя укол и острее, если другой заслужил свой более высокий результат, само его наличие не зависит от того, заработал ли он свое превосходство. То, что другой человек хорошо танцует, повлияет на вашу оценку того, как умеете танцевать вы, даже если вы считаете, что изящество движений в значительной степени зависит от незаслуженных природных данных.

В качестве рамки обсуждения, учитываю щей приведенные соображения (а не в качестве вклада в психологическую науку), рассмотрим следующую простую модель. Существует некоторое количество измерений, показателей свойств, которые люди ценят и по которым они различаются, D₁, ..., D_n. Люди могут различаться по тому, какие координаты они считают ценными, и по тому, какой вес (отличный от нуля) они приписывают измерениям, которые они договорились считать ценными. Для каждого индивида будет существовать фактический профиль, представляющий его объективную позицию в каждом измерении; например, для измерения «броски в баскетбольное кольцо» можно было бы взять показатель «регулярное число попаданий с расстояния 5 метров из 100 попыток», и оценка индивида могла бы быть 20, 34 или 67.

Для простоты предположим, что представления индивида о своем фактическом профиле достаточно точны. Имеется также оценочный профиль, фиксирующий то, как индивид оценивает свои баллы, входящие в фактический профиль. В нем представлены оценочные классификации (например: отлично, хорошо, удовлетворительно, плохо, ужасно), показывающие, как он оценивает себя по каждому измерению. Эти личные оценки и то, как он получает их из фактических результатов, будут зависеть от его фактических представлений о фактических профилях других подобных ему существ (от «референтной группы»), от целей, которые перед ним ставили в детстве, и т.п. Все это откладывает отпечаток на его уровень притязаний, который будет со временем меняться предсказуемым в общих чертах образом. Каждый индивид будет осуществлять общую оценку самого себя; в простейшем случае она будет зависеть исключительно от его оценочного профиля и от того, какие веса он приписывает разным измерениям. Как именно она будет зависеть, может меняться от индивида к индивиду. Некоторые могут взять взвешенную сумму своих результатов по всем измерениям; другие могут оценивать себя «на пять», если у них высокий результат по какому-нибудь одному достаточно важному измерению; а третьи могут считать, что если они провалились хотя бы по одному важному измерению, то они полное дерьмо.

В обществе, где люди, в общем, согласны, что некоторые измерения очень важны, результаты людей по этим измерениям различаются, а некоторые институты публично группируют людей по их результатам, люди с низкими результатами могут чувствовать себя неполноценными по сравнению с теми, чьи результаты выше; они могут чувствовать себя неполноценными личностями. (Таким образом, бедные люди могли бы прийти к мысли, что они ущербные люди.) Можно было бы попытаться избежать чувства неполноценности, изменив общество: чтобы либо измерения, которые служили для деления людей на группы, потеряли свое значение, либо чтобы люди не имели возможности публично проявлять свои способности в этих измерениях или узнавать результаты других*.

Может показаться очевидным, что если люди чувствуют свою ущербность из-за низких достижений по каким-то измерениям, то в случае, если эти измерения теряют свою важность или результаты по ним уравниваются, люди больше не будут испытывать чувство неполноценности. («Еще бы!») Ведь причина, по которой они чувствовали свою ущербность, устранена. Но вполне возможно, что другие измерения займут место устраненных с тем же самым эффектом (для других людей). Если после обесценивания или выравнивания некоего измерения, скажем богатства, общество в целом признает, что важнее всего какое-нибудь другое измерение, например эстетическая восприимчивость, внешняя привлекательность, ум, физическое развитие, изящество движений, степень сострадания к другим или способность к оргазму, то все вернется на круги своя⁸.

* Если существует консенсус по поводу того, что самое важное для общества измерение «не поддается наблюдению» в том смысле, что нельзя непосредственно определить, каково значение этой координаты для конкретного индивида, люди будут считать, что результат индивида по этому измерению коррелирует с его результатом по другому измерению, по которому они могут установить относительное положение разных индивидов (гало-эффект или эффект ореола). Таким образом, люди, для которых самое важное измерение — присутствие божественной благодати, придут к вере, что о ее присутствии свидетельствуют другие факты, явленные в реальности; например успех в делах.

⁸ Ср, с романом Л. Хартли: L. В. Hartley, Facial Justice; а также с: Blum and Kalven, ТЪе Uneasy Case for Progressive Taxation, p. 74:

Обычно люди оценивают себя по тому, какую они занимают позицию по самым важным из тех измерений, по которым они отличаются от других. Люди не повышают свою самооценку, сравнивая себя в плане обычных человеческих качеств с животными, у которых они отсутствуют. («Со мной все в порядке — у меня противостоящий большой палец и я умею членораздельно говорить».) На самоуважение людей никак не влияет и то, что они имеют право голосовать за политических лидеров, хотя, когда право голоса не было общедоступным, дела могли обстоять иначе. Так же жители современных США не могут считать основанием для гордости умение читать и писать, хотя это было так во многих других обществах в истории. Когда каждый или почти каждый имеет какую-то вещь или качество, это не может служить основой для самоуважения. Самоуважение основано на дифференцирующих характеристиках, потому оно и является само-уважением. И, как любят подчеркивать социологи, изучающие референтные группы, представления о том, кто такие другие, меняются. Первокурсники престижных университетов могут испытывать чувство самоуважения просто оттого, что они туда поступили. Это чувство бывает особенно острым в последние два месяца учебы в средней школе. Но когда все, с кем они общаются, находятся в сходном положении, сам факт учебы в этих университетах перестает служить основой для самоуважения — разве что когда они приезжают домой на каникулы или (мысленно) сравнивают себя с теми, кто туда не поступил.

Рассмотрим теперь, как бы вы подошли к задаче по повышению самооценки индивида, который, возможно, за счет ограниченных способностей, получил самый низкий результат по сравнению с остальными людьми по всем измерениям, которые другие считают важными (и не получил относительно хороших результатов ни по одному измерению, которое можно было бы не без оснований рассматривать как важное или ценное). Вы могли бы сказать ему, что, хотя его абсолютные результаты были низкими, он (с учетом ограниченных возможностей) молодец. Он реализовал свои способности в большей степени, чем большинство, и в большей мере, чем другие, раскрыл свой потенциал; если принять во внимание, с чего он начал и сколь малы были его возможности, он достиг очень многого. Эта отсылка к другому важному (мета)измерению, по которому он многого

«Опыт подтверждает мрачную догадку, что зависть найдет другое, вероятно, еще менее привлекательное место, чтобы пустить корни». См. также: Helmut Schoeck, Envy, trans. M. Gle.nny and В. Ross (New York: Harcourt, Brace, Jovanovich, 1972) [русск. пер.: Шёк Г. Зависть. М.: ИРИСЭН, 2008].

добился по сравнению с остальными, вновь вводила бы сравнительную оценку*.

Эти соображения внушают определенный скептицизм по отношению к шансам выровнять самооценку [разныхлюдей] и уменьшить зависть за счет выравнивания позиций по тому измерению, на котором в значительной мере базируется (так уж получилось) самоуважение. Подумайте о разнообразных атрибутах других людей, которым можно завидовать, и вы поймете, насколько огромны возможности для самоуважения, основанные на дифференциации. Вспомните умозрительные построения Троцкого о том, что при коммунизме каждый достигнет уровня Аристотеля, Гёте или Маркса, и над этим кряжем будут подниматься новые вершины. Осознание индивидом того, что он — часть этого кряжа, не в большей степени было бы основой для высокой самооценки и чувства собственной значимости, чем способность членораздельно говорить и иметь руки, способные удерживать предметы. Некоторые простые и естественные предпосылки могли бы даже привести к принципу сохранения зависти. Можно было бы даже заподозрить, что если число измерений не является неограниченным и если будут сделаны гигантские шаги для

* Существует ли какое-нибудь важное измерение, по которому неуместно сравнивать себя с другими? Возьмем следующее высказывание Тимоти Лири: «Моя цель — стать самым праведным, самым мудрым и самым добрым из всех ныне живущих на Земле. Наверно, это может показаться мегаломанией, но я не понимаю почему. Я не понимаю, почему... у каждого на этой планете не должно быть такого стремления. Кем еще следует стремиться стать? Председателем совета директоров, начальником или владельцем того и сего?» (Timothy Leary, The Politics of Ecstasy [New York: College Notes and Texts, Inc., 1968], p. 218). Разумеется, против желания стать настолько праведным, мудрым и добрым, насколько это возможно, не может быть никаких возражений, но заявленная цель — стать самым праведным, самым мудрым и самым добрым из ныне живущих — довольно причудлива. Аналогично кто-то может желать стать возможно более просветленным (и смысле восточных традиций), но было бы странно стремиться к тому, чтобы стать самым просветленным из ныне живущих или более просветленным, чем кто-либо другой. То, как человек оценивает свою степень просветленности, не зависит от того, в каком положении находятся другие. Это указывает на то, что самые важные в абсолютном отношении вещи не поддаются сравнительной оценке; если это так, то представленная в тексте компаративная теория не универсальна. Впрочем, учитывая природу исключений, этот факт представляет ограниченный интерес для социологии (хотя очень важен в личном плане). К тому же те. кто не сравнивает себя с другими, не будут нуждаться в уравнивании результатов по каким-то измерениям для повышения своей самооценки.

устранения различий, что по мере сокращения числа дифференцирующих параметров зависть будет даже усиливаться. Ведь при небольшом числе дифференцирующих измерений многие люди обнаружат, что им не светит успех ни по одному из них. Хотя взвешенная сумма некоторого количества независимых нормальных распределений сама по себе будет нормальной, если каждый индивид (знающий свой результат по каждому параметру) взвешивает параметры иначе, чем другие, общая сумма всех различным образом взвешенных комбинаций всех индивидов не обязательно будет нормальным распределением даже при условии, что оценки по каждому измерению распределены нормально. Каждый мог бы считать себя находящимся в верхней части распределения (даже нормального распределения), поскольку каждый рассматривает распределение в перспективе конкретных весов, которые он сам назначил. Чем меньше измерений, тем меньше у индивида возможностей успешно использовать в качестве основы для высокой самооценки стратегию неоднородного взвешивания, дающую больший вес тому измерению, по которому он получает высокий результат. (Отсюда следует, что зависть можно снизить только решительным уничтожением всех различий.)

Даже если зависть более управляема, чем следует из наших рассуждений, было бы нежелательно вмешиваться с целью ухудшить положение индивида для того, чтобы уменьшить зависть и досаду, которые ощущают другие люди, зная о его положении. Такую практику можно сравнить с запретом каких-либо действий (например, с. запретом для расово смешанных пар гулять под ручку) из-за того, что другие огорчаются, зная, что такое поведение имеет место (см. главу 10). Обе ситуации связаны с внешними эффектами одного и тою же типа. Самый перспективный способ для какого-либо общества избежать значительных различий в самооценке заключался бы в том, чтобы не иметь общего набора весов для каждого измерения; вместо этого в таком обществе имелось бы множество разнообразных списков измерений и взвешиваний. Это улучшило бы шансы каждого индивида найти те измерения, которые некоторые другие люди тоже считают важными и по которым он имеет достаточно высокие результаты, чтобы выработать лестную оценку своих достижений, не носящую идиосинкразического характера. Такая фрагментация общего социального взвешивания не должна достигаться за счет централизованных усилий, направленных на устранение значимости тех или иных параметров. Чем более централизованными будут такие усилия и чем шире будет их массовая поддержка, тем в большей степени вклад в эту деятельность станет общепринятым измерением, на котором будет основываться самооценка людей.

Осмысленная работа

Часто утверждается, что подчиненное положение на работе негативно влияет на самооценку в соответствии с неким социально-психологическим законом или фундаментальным обобщением примерно следующего вида: длительная необходимость выполнять приказы других людей, которых вы не выбирали, и подчиняться им понижает вашу самооценку и вызывает у вас чувство неполноценности; но этого не происходит, если вы можете влиять на происходящее, демократически выбирая руководителей, а также участвуя в постоянном процессе проведения консультаций с ними, голосований по их решениям и т.п.

Однако музыканты симфонического оркестра постоянно находятся под управлением своего дирижера (нередко капризного, деспотичного и подверженного вспышкам гнева), и тот не советуется с ними по поводу того, что и как исполнять. При этом они сохраняют высокую самооценку и не чувствуют себя низшими существами. Призывникам в армии постоянно отдают приказы, диктуют форму одежды, содержимое тумбочки и т.п., однако они не чувствуют себя ущербными. Социалистические руководители на предприятиях точно так же получали приказы и подчиня -лись начальству, как и все остальные, но не теряли самоуважения. На пути к высшим ступенькам карьерной лестницы люди тратят много времени на выполнение приказов и не чувствуют себя из-за этого ущербными. В связи с таким обилием исключений из правила, согласно которому «выполнение приказов в качестве подчиненного порождает низкий уровень самоуважения», необходимо рассмотреть возможность того, что подчиненные с низким уровнем самооценки либо с самого начала были такими, либо их положение заставило их посмотреть в глаза фактам своего бытия и задать себе вопрос о том, на чем основана их оценка собственной значимости и ценности как уникальной личности, на который не нашлось простого ответа. Они будут особенно настоятельно нуждаться в ответе, если они считают, что другие люди, отдающие им приказы, имеют на это право, которое может быть основано только на некоем личном превосходстве. Из теории, основанной на титулах собственности, разумеется, ничего подобного не следует. Люди могут иметь титул на право принимать решения относительно определенных ресурсов, условий, на которыхдругие могут их использовать, и т.п., не обладая никакими выдающимися достоинствами; они могли получить титулы собственности на них в результате передачи. Возможно, читатели, озабоченные проблемой разницы в самооценке, помогут распространению теории, основанной на титулах собственности, и тем самым устранят одно из оснований для низкой самооценки. Разумеется, это не устранит всех оснований. Иногда несомненным источником титулов собственности, принадлежащих человеку, будут являться его личные достоинства и прошлая деятельность, и тогда сравнение окажется малоприятным.

Вопрос об осмысленной и приносящей удовлетворение работе часто смешивается с разговорами о самооценке. Считается, что осмысленная и приносящая удовлетворение работа предполагает: 1) возможность реализовать свои таланты и способности, необходимость находить решения и выходы из ситуаций, требующие самостоятельности и инициативы (т.е. это работа не скучная и не однообразная); 2) участие в деятельности, которую тот, кто выполняет работу, считает полезной; 3) понимание своей роли в достижении неких общих целей; 4) чтобы иногда, принимая решение о своих действиях, индивид должен был учитывать нечто, относящееся к более широкому процессу, внутри которого он действует. Считается, что такой индивид может гордиться тем, что он делает, и тем, что он делает это хорошо, он может чувствовать, что он достойный человек и вносит ценный вклад. Кроме того, считается, что если вынести за скобки внутреннюю целесообразность таких видов работы и производительной деятельности, то выполнение иных видов работы подавляет индивидуальность и приводит к тому, что люди меньше реализуют себя во всех сферах жизни.

Нормативная социология — изучение того, каковы должны быть причины проблем — чрезвычайно увлекательна для нас всех. Если X — нечто плохое, а Y (тоже нечто плохое) может быть правдоподобным образом увязано с X, то очень трудно противиться выводу, что одно есть причина другого. Мы хотим, чтобы одна плохая вещь была следствием другой. Если люди должны выполнять осмысленную работу, если это то, чего мы хотим от людей⁹, и если с помощью какого-нибудь рассказа мы можем связать отсутствие такой работы (что плохо) с другой плохой вещью (отсутствием инициативы как таковым, пассивными видами досуга и т.п.), то мы можем радостно перескочить к выводу, что первое зло есть причина второго. Эти плохие вещи, конечно, могут существовать и по иным причинам; и в самом деле, учитывая избирательность при приеме на определенного рода работу, причиной корреляции может быть то, что именно люди, не отличающиеся инициативностью, с наибольшей готовностью соглашаются поступать и продолжать трудиться на таких работах, которые не предоставляют особых возможностей для расцвета инициативы.

⁹ Разве некоторые не могли бы благоденствовать, вовсе не работая, а другие — занимаясь монотонной работой, которая не требует постоянного внимания и создает массу возможностей для мечтаний?

Часто отмечалось, что фрагментация задач, механические действия и подробная регламентация операций, не оставляющие места для проявления самостоятельности и инициативы, не являются проблемой, свойственной капиталистическим способам производства; это, вероятно, вообще специфика индустриального общества. Каким образом капитализм мог бы ответить и отвечает на стремление рабочих к более осмысленной работе? Если производительность труда заводских рабочих растет тогда, когда сегментация операций делает работу более осмысленной, то стремящиеся к прибыли собственники перестроят производственный процесс именно таким образом. Если при таком осмысленном разделении труда производительность остается такой те, то фирмы изменят внутреннюю организацию производства в ходе конкуренции за рабочую силу.

Поэтому единственно интересным для рассмотрения остается тот случай, когда фрагментация производственного процесса на осмысленные сегменты, ротация задач и прочее в том же роде оказывается менее эффективным (с точки зрения рыночных критериев), чем менее осмысленное разделение труда. Это снижение эффективности может быть преодолено тремя способами (или их сочетанием). Прежде всего, сами заводские рабочие могут стремиться к осмысленному труду. У такого труда есть все достоинства, которые ему приписывают его теоретики, рабочие это понимают и готовы поступиться чем-то (частью зарплаты) ради того, чтобы выполнять осмысленным образом сегментированную работу. Они работают за меньшую заработную плату, но считают такой вариант (меньше денег плюс удовлетворение от более осмысленной работы) более привлекательным, чем менее осмысленную работу при более высоком заработке. Они обменивают часть дохода на более осмысленную работу, рост самооценки и прочее. Многие люди именно так и поступают: выбирая род занятий, они ориентируются не только на дисконтированную величину будущих денежных доходов. Они учитывают возможности общения, перспективы личного развития, увлекательность работы, гарантированные рабочие места, утомительность, наличие свободного времени и т.п. (Многие преподаватели колледжей могли бы больше зарабатывать в промышленности. Секретари в университетах отказались от более высокого заработка в промышленности ради более спокойного и, с их точки зрения, более интересного окружения. Можно привести массу других примеров.) Не все хотят одного и того же; по крайней мере не все хотят одинаково сильно. Люди выбирают работу на основании всей суммы выгод, которые она предоставляет. Точно так же рабочие, для которых важно, как именно организован труд, могли бы поступиться частью денег, чтобы получить желаемое; и нет сомнений, что те, для кого это особенно важно, так и поступают, выбирая работу из доступных им вариантов. Ритм жизни фермера не такой, как у рабочих на конвейере (которые составляют менее 5% работников физического труда в США), чьи доходы и жизнь, в свою очередь, отличаются от доходов и жизни продавца в магазине и т.д.

Но предположим, что осмысленность работы значит для рабочего не так уж много; он не согласится на более низкую зарплату ради этого. (В какой период его жизни такой обмен для него непривлекателен? Если в самом начале, то его шкала ценностей не является продуктом занятий неосмысленным трудом, и мы должны поостеречься с объяснением его будущего характера трудовым опытом.)

Не мог бы кто-либо другой взять на себя денежные издержки пониженной эффективности? Эти «другие» могли бы поступить так потому, что считают это важным делом, хотя и не настолько важным для отдельного рабочего, чтобы он добровольно взял на себя денежные издержки. Итак, второй вариант: потребители могут взять издержки на себя, платя больше за то, что они покупают. Некоторые из нас могут объединиться в потребительский кооператив и покупать продукцию только тех заводов, где труд сегментирован осмысленным образом; мы можем также делать это по отдельности друг от друга. Как много мы сделаем таким образом, будет зависеть от того, насколько поддержка таких произтзодств важна для нас по сравнению с возможностью купить больше других товаров или купить все то же самое дешевле у тех производителей, у которых труд сегментирован без учета осмысленности, а сэкономленные деньги пустить на поддержку других благих начинаний, например на медицинские исследования, помощь нуждающимся художникам или жертвам войн в других странах.

Но что если осмысленная сегментация труда не обладает достаточной ценностью ни для отдельных рабочих, ни для отдельных потребителей (включая членов социал-демократических движений)? Какие варианты остаются? Третий вариант заключается в том, чтобы запретить рабочим работать на заводах, на которых труд фрагментирован без учета его осмысленности, или запретить потребителям покупать продукцию таких заводов. (Каждый из запретов поодиночке в отсутствие черного рынка приведет к реализации другого de facto.) Можно еще было бы взять деньги для поддержки осмысленно сегментированных производств из предпринимательской прибыли. Последнее — это отдельная большая тема, и ее мне придется оставить до другого случая. Но заметим, что проблемы с организацией рабочих мест будут даже в отсутствие частных собственников в гипотетической ситуации, когда все заводы принадлежат их рабочим. Организуя производство, некоторые компании совместно решили бы поделить выросшую денежную прибыль. Другие компании должны были бы либо последовать их примеру, либо понизить годовую заработную плату рабочим, либо уговорить потребителей платить дороже за их продукцию. Возможно, в такой ситуации социалистическое правительство действительно запретило бы неосмысленную работу; но даже если оставить в стороне проблему с формулировкой закона, возникает вопрос: на каком основании оно могло бы навязать свои взгляды всем тем рабочим, которые предпочли бы другие цели?

Рабочий контроль

В капиталистической системе фирмы могли бы предоставить осмысленную работу тем, кто хочет этого достаточно сильно. Могли бы ли они таким же образом предоставить и демократичную структуру внутреннего управления? До известной степени, несомненно. Но если спрос на демократическое принятие решений распространяется и на права собственности, то нет. Конечно, в качестве альтернативы люди могут создать свои собственные демократически управляемые кооперативные фирмы. Любой богатый радикал или группа рабочих могут купить завод или создать новый и реализовать симпатичную им схему управления, например идею демократически управляемых, контролируемых рабочими компаний. Завод может продавать свою продукцию на рынке. Здесь возникают варианты, похожие на те, что мы уже обсуждали. Возможно, что внутренние процедуры на таком заводе не уменьшат эффективности производства с точки зрения рыночных критериев. Ведь хотя люди будут проводить меньше времени собственно за работой (довольно много времени уйдет на деятельность, связанную с процессом демократического принятия решений), возможно, что в это время рабочие будут работать на собственном заводе над проектами, к выбору и разработке которых они имели отношение, настолько усердно и эффективно, что результаты по рыночным критериям окажутся выше, чем у их ортодоксальных конкурентов (см. взгляды Луи Блана). В этом случае трудностей в создании финансово успешных производств такого типа не возникло бы. Я пренебрегаю здесь известными сложностями, связанными с тем, как должна действовать система такого рабочего контроля. Если решения будут приниматься голосованием рабочих, это приведет к недоинвестированию долгосрочных проектов, прибыль от которых поступит тогда, когда многие участники голосования не смогут ею воспользоваться в достаточной мере, чтобы это перевесило изъятие инвестируемых средств из текущего распределения между работниками — потому ли, что они больше не будут работать на этом заводе, или потому, что будут уже стары. Такого недоинвестирования (и, как следствие, ухудшения положения будущих рабочих) можно избежать, если каждый рабочий владеет долей в предприятии, которую он может продать или завещать, потому что тогда ожидание будущих прибылей будет увеличивать текущую ценность его доли совладельца. (Но тогда...) Если каждый новый рабочий приобретает право на равный процент чистой годовой прибыли (или равную долю собственности), это повлияет на коллективные решения о приеме новых рабочих. Те, кто уже работает, а значит, и весь завод, будут иметь сильный стимул для максимизации средней (в расчете на одного рабочего), а не совокупной прибыли, и потому на заводе будет работать меньше людей, чем там, где нанимают каждого, кого можно использовать с прибылью*. Как будет приобретаться дополнительный капитал для расширения производства? Будет ли существовать дифференциация доходов внутри коллектива? (Чем будут определяться различия?) И тому подобное. Поскольку система синдикалистских предприятий была бы связана со значительным неравенством доходов рабочих разных заводов (в силу различной величины капитала на одного занятого и различной прибыльности), трудно понять, почему люди, которым нравятся эгалитарные паттерны конечного состояния, думают, что это подходящий способ реализации их мечты.

Если организованный таким образом, контролируемый рабочими завод будет менее эффективным по рыночным критериям и поэтому не сможет продавать свою продукцию так же дешево, как завод, который ориентирован главным образом на удешевление производства (а другие ценности его владельцев волнуют мало или вовсе отсутствуют), с этой трудностью, как и в предыдущем случае, легко справиться с помощью одного из двух методов (или их комбинации). Во-первых, завод, контролируемый рабочими, может платить каждому рабочему меньше; иными словами, используя свой механизм коллективного принятия решений, они могут платить себе меньше, чем получают рабочие на более ортодоксальных предприятиях, и это даст им возможность продавать свою продукцию по конкурентным ценам. Если, однако, рабочие откажутся получать на заводах, контролируемых рабочими, меньше, чем они могли бы зарабатывать в другом месте, иными словами, если неденемсные аы/оды такого рода занятости для

* Поскольку рабочие, действующие в личных интересах, помешали бы эффективной деятельности заводов, находящихся под контролем рабочих, возможно, массовые революционные движения должны попытаться укомплектовать такие заводы своими «неэгоистичными» членами.

них менее важны, чем возможности более высокого заработка. в другом месте, тогда контролируемый рабочими завод может опробовать второй вариант — платить рабочим конкурентную зарплату и взимать более высокую цену за свою продукцию .Вероятно, он попросит покупателей платить больше, чем за продукцию более ортодоксальных конкурентов, объяснив им, что, поступая так, они будут поддерживать контролируемый рабочими завод и содействовать делу социальной справедливости. И опять, можно предположить, что некоторые потребители согласятся понести дополнительные расходы, в то время как другие решат, что вместо того, чтобы заниматься благотворительностью в пользу завода, контролируемого рабочими, они лучше купят более дешевые товары, а сэкономленные деньги используют на другие цели, в том числе на другие благотворительные проекты. Если не найдется достаточно большого количества тех, кто поддержит завод, то (без учета крупных частных субсидий, не связанных с потреблением) он разорится. Он добьется успеха, если достаточное количество рабочих и/или потребителей будет согласно в какой-то степени использовать неденежные критерии и поддерживать производство. Здесь важно подчеркнуть то, что существуют возможности реализовать модель рабочего контроля на основе добровольных действий людей в свободном обществе*.

Можно было бы предположить, что в обществе с преимущественно частными предприятиями заводы, контролируемые рабочими, не могли бы возникнуть, даже если бы они были эффективны. Но если бы их считали эффективными, они могли бы получить некоторую поддержку в рыночной экономике. Ведь подобные фирмы, или коммуны, или иные экспериментальные начинания, как бы их ни называть, добившись процветания (в существенном числе случаев), смогли бы вернуть все первоначальные инвестиции, даже если бы им был не по душе принцип частного инвестирования. И не говорите, что поддержка предприятий, успех которых привел бы к сокращению или полному исчезновению инвестиций как системы, противоречит классовым интересам инвесторов. Инвесторы не настолько альтруистичны. Они руководствуются личными, а не классовыми интересами. С другой стороны, вопрос о том, каким образом в государственной системе можно было бы собрать достаточные ресурсы для создания частного предприятия при условии, что там были бы люди, согласные быть рабочими и потребителями, куда более труден.

* Опять-таки, если и это не получится, есть еще один метод: принудить людей (рабочих и потребителей) сотрудничать во имя реализации схемы рабочего контроля и отказаться от дополнительных благ или более высокого заработка, которые они могли бы иметь при другом варианте.

Даже если найти внешние инвестиции было бы сложнее, чем описано в предыдущем абзаце, в казне профсоюзов в настоящее время достаточно денег для создания множества контролируемых рабочими фирм, которые могли бы гасить займы с процентами, как поступают частные собственники с банковскими ссудами и даже со ссудами, полученными от профсоюзов. Почему же профсоюзы или группы рабочих не начинают собственный биз -нес? Ведь это так просто — дать рабочим доступ к средствам производства: купи машины, возьми в аренду производственные площади и т.д., так же как делают частные предприниматели. Полезно выяснить, почему профсоюзы не создают новых предприятий и почему рабочие не объединяют для этого имеющиеся у них средства.

Поиск по сайту: