Рыцарство и куртуазность

Также приблизительно к тысячному году, но в более распространенном и более определенном виде появляется и другой социальный тип — рыцарь. Он вырастает из miles (что означает «солдат»), функции которого были вполне определенными и в Римской империи, и у романизированных варваров: этот термин предполагал единственный контекст — военный, но к тысячному году понятие эволюционирует и означает уже (иногда связываясь с замком и сеньором) воинскую элиту, профессионалов конного боя, которые, помимо участия в реальных сражениях, состояли на службе у своего сеньора и проводили время в занятиях, которые можно считать и развлечениями, и тренировкой, а именно — в турнирах. Турниры вызывают недовольство Церкви, которая усматривает в них проявление агрессивного настроя (в том числе и по отношению к себе самой) со стороны людей, относящихся, по индоевропейской классификации, ко второй группе (bellatores, «воины»): они ведь, не дрогнув, берутся за оружие, а клирикам это запрещено. Похоже, что распущенность рыцарей и была одной из главных причин возникновения на рубеже веков мирного движения, о котором мы уже говорили. Постепенно рыцарство будет «цивилизовано» Церковью. Во многом для того, чтобы направить их жестокость в полезное русло, Церковь старается подобрать им всякие богоугодные занятия: охрана церквей, защита женщин и безоружного населения, а вскоре, как мы увидим в дальнейшем, Церковь предложит им бороться с неверными за пределами христианского мира. В конце концов, самое позднее к XII веку, Церковь одержит относительную победу над рыцарями. Посвящение в рыцари было церемонией, которая проводилась в конце отрочества и представляла собой, с одной стороны, ритуал инициации, а с другой — ритуал перехода в другой статус. Церемония заключалась в том, что молодому воину вручали оружие, как это делалось у германских народов. Церковь ничего не изменила во вручении шпор — чисто светском ритуале, но ввела благословение особых атрибутов рыцаря: копья со знаменем, щита, украшенного гербом, и меча. Омовению, которое производилось перед церемонией, Церковь приписала христианскую символику очищения. С конца XII века она добавила в конце церемонии посвящения ночь бдения над оружием, смысл которого состоял в религиозных размышлениях. В плане будущего, для феномена европейского рыцарства самым важным было формирование — уже в Средние века — рыцарского мифа. Активной пропаганде этого мифа служил отдельный литературный жанр, а может, мы даже обязаны ему самим появлением рыцарского мифа; здесь как раз уместно обратить внимание на то, насколько значительное место занимает литература в наследии, которое оставило Европе Средневековье. Рыцарский миф начал разрабатываться в эпосе. Две характеристики рыцаря — воинская доблесть и верность — находят воплощение в конце XI века в двух героях «Песни о Роланде»: Роланде и Оливье. Рыцари восхваляются в ней как славные слуги королей, наделенные рыцарскими добродетелями: воинской храбростью, поставленной на службу вассальной верности. Рыцарей из эпических поэм сменят новые герои, которые будут пользоваться по крайней мере не меньшим успехом. Это герои авантюрных романов, двумя великими источниками которых была переделанная древняя история (Эней, Гектор и Александр) и «бретонский материал», то есть рассказы о похождениях кельтских героев, личностей скорее вымышленных, чем исторических, в том числе знаменитого короля Артура. Из этого воображаемого мира, очень важного для будущей европейской культуры, сначала возникнет образ мифического героя — «странствующего рыцаря», а потом, в XIII веке, разовьется один сюжет, который прославит рыцарство, соединив в себе героев из всех перечисленных источников. Это сюжет о «Девяти бесстрашных» — священная история рыцарства, в которой появляются вместе древние воины — Гектор, Александр и Цезарь, библейские герои — Иисус Навин, царь Давид и Иуда Маккавей и персонажи христианского мира — Артур, Карл Великий и Готфрид Бульонский. Рыцарские истории о военных подвигах, о помощи слабым (женщинам, беднякам и т. д.) пользовались успехом на протяжении всего Средневековья еще и потому, что понятие рыцарства, хоть его идеал и был в большой степени сформирован Церковью, все же опиралось на мирские ценности — в Европе, которая постепенно отдалялась от ценностей собственно христианских. Сама же Церковь в Средние века, наоборот, держала дистанцию по отношению к рыцарским ценностям, которые, с ее точки зрения, были слишком уж варварскими; как удачно выразился Жан Флори (Flori): «Щедрость — не то же самое, что милосердие, а дар — не то же, что подаяние»[16].

С рыцарством непосредственно связана еще одна особенность поведения, характерная для феодальных времен, — куртуазность. Рыцарство и куртуазность вместе достались в наследство нынешней Европе. Куртуазность, как следует из самой этимологии этого слова, определяется хорошими манерами, которые считались необходимой чертой поведения при дворах (по-французски — cour) королей и правителей. Стоит заметить, что в качестве правителей могли выступать не только мужчины, но и женщины, и если мир рыцарства — мир исключительно мужской, то куртуазность представляет собой вселенную, где женщина присутствует повсюду. Иногда женщина задает тон, объединяет вокруг себя писателей и художников подобно Марии, графине Шампанской (1145–1198), или (если только это не дань легенде) Элеоноре Аквитанской, правившей Англией в конце XII века; иногда женщина — предмет восхищения, и мужчинам вокруг нее полагается ее защищать. Нужно понимать связь этих ценностей и тех самых хороших манер, на важное значение которых обратил внимание социолог Норберт Элиас (Elias), датирующий их возникновение XII–XIII веками. Список хороших манер, который он сформулировал и прокомментировал в книге «О процессе цивилизации»[17], по большей части относится к поведению за столом: речь идет о внедрении правил гигиены и вежливости в обществе, которое, к примеру, стало пользоваться за столом вилкой только в самом конце Средневековья. Вот некоторые из этих правил: не есть из одной тарелки, не плеваться, мыть руки перед едой и после нее — и еще целый ряд правил, родившихся в Средневековье и сохранившихся по сей день. Другим местом для обучения хорошим манерам, кроме королевского двора, был монастырь. Так, Гуго, известный педагог, каноник знаменитого монастыря Сен-Виктор в предместье Парижа (ок. 1090–1141), составил свод правил «De instructione novitiorum», в котором юным послушникам объясняется, как им надлежит двигаться, говорить и вести себя за столом; все это исчерпывающе раскрыто в работе Жан-Клода Шмитта (Schmitt). Итак, королевский двор был местом формирования хороших манер; к этому необходимо добавить, что Средневековье, продолжая линию античности, противопоставляло хорошие манеры горожан грубости крестьянских нравов. Два французских слова, означающих вежливость, учтивость — urbanité, politesse, — происходят от urbs («город» на латыни) и polis («город» по-гречески), а их противоположность — rusticité (грубость, неотесанность) восходит к слову rus, то есть «сельская местность». Не будем забывать и о том, что римляне ели вытянувшись на своем ложе, а европейцы в Средние века стали использовать для еды стол, что отличает их от большинства азиатов и африканцев.

Эволюция брака

В том изменении чувств и нравов, которое вырисовывается в начале периода феодализма, отдельное место занимают новые представления, связанные с любовью. Эти изменения в демонстрации чувств происходят на фоне серьезной эволюции такого института, как брак. Важный аспект григорианской реформы, о которой мы еще поговорим, состоял в том, что Церковь придала браку новые черты, просуществовавшие в Европе практически до сегодняшнего дня без особых изменений. Брак становится строго моногамным, хотя в действительности аристократия продолжает вести полигамный образ жизни; кроме того, брак становится нерасторжимым. Получить развод было крайне сложно. Папский престол предпочитал решать этот вопрос своей властью, а главная причина для развода и практически единственная, принимавшаяся к рассмотрению, — это кровное родство, определяемое напрямую до четвертого колена; браки между родственниками находились под строгим контролем Церкви. Попутно и, видимо, в связи с этим ужесточением правил заключения брака, вводятся очень серьезные наказания за адюльтер, который, похоже, распространялся все больше. Важней всего, конечно, то, что брак, который раньше являлся гражданским договором, все чаще принимает форму религиозного ритуала, происходящего под наблюдением Церкви. Церковь сокращает количество браков, устроенных родственниками, постулировав, что союз должен заключаться по обоюдному согласию, — таким образом, улучшается положение женщины, хотя в принятии решения сохраняется преобладающая роль родителей и жениха. В XII веке брак включается в перечень таинств, которые могут совершать только священники. Контроль за браками, нужный для избежания кровосмесительных союзов, осуществлялся в основном через оглашение о предстоящем браке (ставшее обязательным по решению IV Латеранского собора): объявление совершалось в той церкви, где будет происходить церемония. Однако принцип проведения свадебной церемонии в церкви устанавливается не сразу. До XVI века она совершалась перед церковью, но не внутри.

Куртуазная любовь

В сфере отношений между полами эволюция проявлялась прежде всего в том, что появились новые формы любви, обычно обозначаемые понятиями «куртуазная любовь», или, в более узком смысле, fin’amor («утонченная любовь»). Они следуют модели других феодальных ритуалов. Как мы увидим дальше, главным ритуалом при феодализме станет клятва верности, которую вассал приносит сеньору. Применительно к куртуазной любви роль сеньора играет дама. Мужчина дает ей клятву в верности. Момент возникновения куртуазной любви и ее смысл вызывают большие споры. Несомненно, что в развитие ее ритуалов поначалу внесли свой вклад провансальские трубадуры, и, возможно, сыграло роль влияние арабской любовной поэзии, но я считаю, что эти факторы не стоит переоценивать. Существенно, что fin’amor и, в несколько меньшей степени, куртуазная любовь могли возникать и развиваться только вне брачных уз. Типичный тому пример — любовь Тристана и Изольды. Подобная любовь фактически входит в противоречие с нормами брака, которые устанавливает Церковь. Иногда она даже принимает вид чуть ли не еретического поведения. Важный вопрос, относящийся к куртуазной любви: была ли она чисто платонической или включала в себя также сексуальные отношения, — и, продолжая эту мысль, являлась ли куртуазная любовь любовью реальной или только воображаемой, развивалась ли она внутри некой социальной реальности или только в литературе? Очевидно, что куртуазная любовь оказала влияние на реальные отношения живых людей и на реальное выражение любовных чувств. Но я полагаю, что она представляла собой в первую очередь некий идеал, который никогда не реализовывался на практике. И прежде всего, куртуазная любовь — это любовь аристократическая: маловероятно, чтобы она охватывала широкие массы.

Один из принципиальных и сложных вопросов, которые встают в связи с понятием куртуазной любви, — вопрос о взаимосвязи ее с повышением статуса женщины. Тут я охотно присоединяюсь к мнениям Шарля Юше (Huchet) и Жоржа Дюби. Юше писал, что fin’amor в жизни представляла собой «искусство сохранять дистанцию по отношению к женщине при помощи слов». Жорж Дюби говорит: «В этой игре истинными хозяевами положения были мужчины». Получается, что куртуазная любовь не принесла знатным дамам ничего, кроме иллюзорного почтения. Но мы еще вернемся к этому вопросу на примере культа Святой Девы.

У куртуазной любви имелся основополагающий текст, влияние которого было весьма велико. Я имею в виду трактат «О любви» («Tractatus de amore») Андрея Капеллана (1184). Можно сказать, что куртуазная любовь и, в частности, fin’amor являлись составной частью процесса эволюции манер или «процесса цивилизации», о котором мы уже говорили в связи с улучшением застольных манер. Даниэль Ренье-Болер (Régnier-Bohler) определила fin’amor как «эротику укрощенных желаний». Такое окультуривание любовного чувства не помешало, как мы уже упоминали, куртуазной любви соседствовать с грубостью и даже непристойностью. Примером может служить поэзия первого знаменитого певца куртуазной любви Вильгельма IX, герцога Аквитанского (1071–1126). Остается добавить, что в известной книге Дени де Ружмона куртуазная любовь названа «новой любовью». Благодаря мифу о Тристане и Изольде, а также многим литературным и музыкальным произведениям, возникшим на его основе, в числе которых оказалось несколько настоящих шедевров, куртуазные отношения заняли важное место в европейской культуре.

Поиск по сайту: