ГЛАВА 2 Сообщение для мэра

Лина редко добиралась из школы домой одним и тем же маршрутом. Иногда, просто ради разнообразия, она бежала вокруг Спарк–сквер или мимо сапожных мастерских на Ливери–стрит. Но сегодня она выбрала кратчайший путь, потому что ей не терпелось добраться до дома и рассказать обо всем, что случилось в День предназначения.

Она легко и быстро бежала по улицам Эмбера. Каждый перекресток, каждый переулок, каждый дом были ей хорошо знакомы. Она всегда точно знала, где находилась, хотя отличить одну улицу от другой было непросто: весь город был застроен одинаковыми двухэтажными домами. Все они давно обветшали, краска на деревянных дверях облупилась, оконные рамы рассохлись. На первом этаже обычно размещались магазины, на втором были жилые комнаты. На карнизах зданий были установлены большие конические лампы, заливавшие все вокруг резким светом.

Каменная кладка стен, освещенные окна, неуклюжие фигуры встречных прохожих, закутанных в теплую одежду, — Лина бежала мимо. Она чувствовала, как сильны ее длинные стройные ноги — словно лук, который то сгибается, то снова распрямляется. Она перепрыгивала через рытвины мостовой, огибала препятствия: сломанную мебель, выставленную на тротуар и ожидающую, когда ее заберут мусорщики, холодильники и кухонные плиты, доставленные из ремонтной мастерской, уличных торговцев, разложивших вокруг себя товар.

Повернув на Хафтер–стрит, Лина слегка замедлила бег. На этой улице было почти темно. Четыре фонаря давно сломались, и их почему–то так и не починили. В городе поговаривали, что некоторых моделей электрических ламп совсем не осталось на складе. Лина, как и все горожане, привыкла к тому, что в городе вечно всего не хватает. Но лампы! Если погаснут уличные фонари, свет останется только в домах. И что тогда? Каково будет ходить по улицам, погруженным во мрак?

Где–то в глубине ее души шевельнулся черный червячок страха. Она вспомнила, как Дун кричал на мэра. Неужели дела действительно настолько плохи, как он говорил? Она не хотела в это верить. Она отогнала эту мысль.

Добравшись до Бадлоу–стрит, Лина снова прибавила ходу. Пробежала мимо небольшой очереди — люди с большими хозяйственными сумками через плечо ждали, когда откроется овощной магазин, — обогнала прачку с огромным мешком грязного белья, еле увернулась от грузчиков, тащивших сломанный стол, от дворника, поднимавшего тучи пыли своей метлой. «Я так счастлива, — думала она, — что у меня есть работа, которую я люблю. И это сделал для меня Дун Харроу».

В детстве Лина и Дун очень дружили. Они бродили вместе по дальним переулкам, облазили все заброшенные углы на окраинах города. Но в четвертом классе начали отдаляться друг от друга. Охлаждение началось в тот день, когда они всем классом играли на ступенях школы.

— Я могу перепрыгнуть сразу через три ступеньки! — похвастался кто–то.

— А я могу спуститься по лестнице на одной ножке! — закричал другой.

Тут включились остальные:

— Я умею делать стойку на руках!

— Смотрите, как я прыгаю через урну!

И как только кто–нибудь прыгал через урну, все непременно должны были повторить этот подвиг.

Лина бегала быстрее всех, прыгала выше всех, придумывала самые сложные трюки и вдруг, неожиданно для себя самой, выкрикнула:

— А спорим, я заберусь на фонарный столб? Все так и остолбенели, разинув рты, а Лина стремительно перебежала на другую сторону улицы, сбросила туфли, сняла носки и обхватила руками холодный металл столба. Оттолкнувшись босой ногой, она медленно полезла вверх. Но забраться высоко ей не удалось: руки соскользнули, и она сползла на землю. Все засмеялись, и она засмеялась первая:

— Я же не сказала, что заберусь на самый верх, я сказала просто «заберусь»!

Другие дети тоже попытались хоть немного подняться по столбу. Лиззи не захотела снимать носки — «и так ноги мерзнут». Слабак Форди Пени смог подняться лишь на полметра от земли. А следующим был Дун. Он разулся, аккуратно сложил носки и башмаки у подножия столба и сказал серьезно, как всегда:

— Я полезу на самый верх.

Он обхватил столб и стал карабкаться вверх, подтягиваясь и отталкиваясь ногами. Он толкал себя вверх снова и снова и залез гораздо выше, чем удалось Лине, но внезапно его руки тоже соскользнули, и он тяжело свалился вниз, шлепнулся прямо на задницу, задрав ноги вверх. Лина засмеялась. Наверное, смеяться было нехорошо — он явно сильно ушибся, — но Дун выглядел так потешно, что Лина просто не смогла удержаться.

Ничего страшного с ним не случилось, он тут же вскочил и даже ухмыльнулся, чтобы показать, что ему нисколько не больно. Но когда Дун услышал смех Лины, он помрачнел. Гнев вскипал в нем мгновенно.

— Не смей смеяться надо мной, — закричал Дун. — Я поднялся выше, чем ты! И между прочим, лезть на этот паршивый столб была твоя затея, твоя глупая, дурацкая затея!

Он так орал, что из школы вышла их учительница, миссис Поулстер. Она схватила Дуна за шиворот и потащила его, вырывающегося и красного от злости, в кабинет директора, где он получил нагоняй, которого, по его мнению, совершенно не заслуживал.

С того самого дня Лина и Дун старались не замечать друг друга, когда встречались в школьном коридоре. Они долго не могли простить друг другу того, что случилось. Дуну не понравилось, что над ним смеются. Лине не понравилось, что на нее кричат. Позже история с фонарным столбом стала забываться, но Лина и Дун уже отвыкли от мысли, что они друзья.

Когда им обоим исполнилось двенадцать, они были друг для друга просто одноклассниками, не больше. Лина дружила с Винди Шанс, с Орли Гордон и прежде всего с Лиззи Биско, которая умела бегать почти так же быстро, как сама Лина, а трещать языком — в три раза быстрее.

Но сейчас Лина была очень благодарна Дуну и искренне желала ему, чтобы у него все было в порядке на новой работе. Может быть, они даже снова станут друзьями. Она бы с удовольствием расспросила его о Трубах. Ей было любопытно, как там все устроено.

Когда она свернула на Грейстоун–стрит, ей встретилась Клэри Лейн, которая шла, наверное, к себе в оранжерею. Клэри помахала ей и крикнула:

— Что за работа?

— Вестник! — крикнула в ответ Лина не останавливаясь.

Вот и Квиллиум–сквер, вот и бабушкин магазинчик, в котором продаются нитки и шнурки. Лина стремглав влетела в лавку:

— Бабушка! Я вестник!

Когда–то в магазине царил идеальный порядок: каждый моток бечевки, каждая катушка ниток занимали строго определенное место на одной из полок вдоль стен. Все эти веревки и нитки происходили из старой одежды, которая истрепалась настолько, что ее уже не имело смысла чинить. Бабушка распускала шерстяные свитера, распарывала платья и куртки, а потом сматывала нитки в клубки, и люди покупали эти клубки, чтобы штопать свою одежду.

Но теперь в магазине был полный хаос. Длинные пряди спутанных нитей свисали с полок, коричневые, серые и лиловые клубки валялись вперемешку с зелеными и синими. Бабушкиным покупателям иногда приходилось по полчаса искать нужный цвет или выуживать конец нити в безнадежно свалявшемся клубке. Ждать помощи от хозяйки не приходилось: большую часть дня старушка клевала носом за прилавком в своем кресле–качалке.

Там ее и нашла Лина, ворвавшись в лавку со своими новостями. Она сразу заметила, что сегодня утром бабушка забыла причесаться: ее седые волосы торчали во все стороны дикими белыми космами.

Бабушка посмотрела на Лину озадаченно:

— Какой же ты вестник, деточка моя, ты же еще учишься в школе?

— Но, бабушка, сегодня же День предназначения. Я закончила школу и уже получила работу. Я и вправду вестник!

В глазах бабушки мелькнуло оживление, она хлопнула рукой по прилавку.

— День предназначения? Помню–помню! — воскликнула она. — Вестник — преотличнейшая работа! Ты прекрасно справишься!

Из–за стойки, еще не совсем уверенно держась на пухлых ножках, выкатилась Поппи — младшая сестренка Лины. У нее была круглая рожица, веселые карие глазки и хохолок каштановых волос, перехваченных красной ниткой. Поппи протянула ручки старшей сестре. Лина склонилась над малышкой и взяла ее на руки.

— Поппи! У твоей сестры есть классная работа! Ты гордишься мной, Поппи? Ты рада?

Поппи радостно пролепетала что–то вроде «лада–лада–лада!». Лина рассмеялась, подхватила сестренку и закружилась с ней в танце.

Лина так любила младшую сестру, что при одной мысли о ней у нее щемило сердце. У Лины никого не было, кроме Поппи и бабушки. Два года назад, когда сухой кашель в очередной раз опустошал город, она осталась без отца. Несколько месяцев спустя, рожая Поппи, умерла ее мать. Лина тосковала по родителям так же сильно, как любила Поппи. Ощущение полной пустоты и любовь делили ее сердце поровну.

— Когда ты приступаешь? — спросила бабушка.

— Завтра, — ответила Лина. — Я должна явиться в диспетчерскую в восемь.

— Ты станешь знаменитым вестником, — сказала бабушка одобрительно. — Самым быстрым и самым знаменитым.

Взяв с собой Поппи, Лина вышла из магазина и поднялась по лестнице в свою квартиру. Это была маленькая квартира, всего четыре комнатки, но хлама там было столько, что хватило бы на все двадцать. Вещи, которые принадлежали родителям Лины, ее бабушке с дедушкой и даже их прабабке и прадеду, — старые, сломанные, потрескавшиеся, изношенные вещи, которые были штопаны–перештопаны, чинены–перечинены, латаны–перелатаны сотни раз. Жители Эмбера редко выбрасывали вещи. Они использовали все, что у них было, до последней возможности.

Вытертые ковры и половики устилали пол в несколько слоев. Ходить по ним было мягко, но не очень удобно. У одной из стен притулился покосившийся диван с ножками в виде деревянных шаров, на диване громоздились подушки — в таком количестве, что, если вы хотели сесть, часть пришлось бы сбросить на пол.

У противоположной стены стояли два шатких стола, на которых теснились бутылки и тарелки, чашки и миски, валялись вилки и ложки, громоздились кучи старой бумаги, куски веревки, смотанные в неряшливые клубки, и несколько огрызков карандашей. Комнату освещали два торшера и две настольные лампы. В потолок неровными рядами были вбиты крючки, на которых висели пиджаки и платки, ночные рубашки и свитера, а на полках вдоль стен стояли кастрюли и сковороды, банки со стершимися наклейками и коробки с пуговицами и булавками.

Свободные от полок участки стен были украшены чем–нибудь изящным: этикеткой от банки консервированных персиков, букетиком сухих цветов, клочком вылинявшей, но все еще очень красивой лиловой ткани.

Было и несколько рисунков: Лина любила рисовать фантастический город, который часто видела в мечтах. Он был чем–то похож на Эмбер, только дома там были выше и окон в них было больше.

Один из рисунков соскользнул с гвоздика, на котором висел, и упал на пол. Лина подобрала его и повесила на место. Она постояла минуту, разглядывая картинки. Снова и снова все тот же город. Иногда Лина рисовала панораму города, иногда выбирала одно из зданий и изображала его вблизи во всех подробностях. Она выдумывала красивые лестницы, фонари, повозки. Лина пыталась нарисовать и жителей города, хотя людей она умела рисовать не очень хорошо: руки у нее всегда получались похожими на паучьи лапки. А на одном из рисунков было изображено, как жители сказочного города торжественно встречают первого человека, который пришел к ним откуда–то извне, — ее саму, Лину Мэйфлит. И как они спорят, кто первый удостоится чести пригласить ее к себе в гости.

Лина так ясно воображала себе этот город, что порой начинала верить, будто он и правда существует. Хотя, конечно, знала, что это невозможно. Ведь «Книга города Эмбера», которую она читала в школе, учила другому.

«Град Эмбер был построен для нас в начале времен изволением создателей, — так было написано в книге. — Он есть единственный остров света в мире тьмы. И нескончаемый мрак простирается во все стороны за пределами этого града».

Лине приходилось бывать на окраинах Эмбера, у мусорных свалок, окружающих город. За свалками начинались Неведомые области. Никто никогда не заходил туда далеко — или, во всяком случае, никто из ушедших далеко не вернулся обратно. Так что мрак, по всей видимости, и правда простирался во все стороны бесконечно.

Но Лине все равно хотелось, чтобы другой город существовал. В ее воображении он был так прекрасен и так реален. Иногда она страстно мечтала уйти туда и увести с собой всех жителей Эмбера.

Но сегодня Лина не думала об этом. Сегодня ей было хорошо там, где она находилась.

— Погоди–ка, — сказала она, усаживая Поппи на диван, затем пошла на кухню, включила электрическую плитку и открыла сломанный холодильник, в котором прятала от сестренки стаканы и тарелки.

На полке над холодильником, где теснились кастрюли и кувшины и стояли часы с маятником, которые бабушка вечно забывала завести, выстроились в ряд жестяные банки с этикетками. Лина время от времени расставляла банки по алфавиту, чтобы хоть что–нибудь в этом доме можно было найти быстро, но бабушка снова все путала. Ну вот, пожалуйста: арахис опять стоит где–то в конце, а яичный порошок — почему–то в самом начале. Лина открыла банку с детским питанием и банку с консервированной морковкой, смешала то и другое в большой чашке, подогрела и отнесла сестренке.

Поппи тут же вымазала в каше всю мордашку и стала радостно запихивать морковку между диванными подушками. Лина почувствовала себя совершенно счастливой. Можно же хоть минуту не думать о судьбах города! А завтра она станет настоящим вестником! Она вытерла оранжевую массу с подбородка Поппи. Не нервничай, шепнула она себе. Все будет в порядке.

Диспетчерская вестников находилась на Кловинг–стрит, недалеко от ратуши. Когда Лина явилась туда на следующее утро, ее встретила бригадир вестников Эллис Флири — тощая дама с бледно–голубыми глазами и волосами цвета пыли.

— Наша новенькая, — сказала бригадир Флири. Остальные вестники — девять парней и девчонок — приветственно помахали Лине. — Вот тебе твоя куртка. — Флири протянула Лине форменную красную куртку вестника. Куртка была совсем чуть–чуть ей велика.

С башни ратуши раздался низкий раскатистый удар колокола.

— Восемь часов, — вскричала бригадир Флири, взмахнув костлявой рукой. — Занять посты!

И не успели часы пробить оставшиеся семь раз, как все вестники разбежались в разные стороны. Капитан повернулась к Лине:

— Твой пост — на Гарн–сквер.

Лина кивнула и уже бросилась было бежать, но Флири поймала ее за воротник.

— Я еще не ознакомила тебя с правилами, — сказала она, подняв вверх длинный тощий палец. — Правило первое: когда клиент диктует тебе сообщение, всегда повтори его, чтобы убедиться, что ты все поняла правильно. Правило второе: всегда носи на работе красную куртку, чтобы люди видели, что ты вестник. Правило третье: бегай как можно быстрее. Твои клиенты платят двадцать центов за каждое послание, и им нет дела, далеко тебе бежать или нет.

Лина кивнула:

— Я всегда бегаю быстро.

— Четвертое, — продолжала Флири, не обратив внимания на слова Лины, — передавай послание только тому человеку, которому оно адресовано. И никому другому.

Лина снова кивнула. От нетерпения она пританцовывала на месте.

Бригадир Флири улыбнулась.

— Вперед! — скомандовала она, и в ту же се кунду Лина сорвалась с места.

Она чувствовала себя сильной, быстрой и уверенной. Она бросила взгляд на свое отражение, когда пробегала мимо витрины мебельной мастерской, и ей понравился вид ее светлых волос, летящих за ней следом, быстро мелькающие ноги в черных носках и развевающаяся красная куртка.

Ее лицо, ничем особенно не примечательное, сейчас было почти прекрасным — потому что она чувствовала себя совершенно счастливой.

Не успела она добежать на Гарн–сквер, как ее окликнули:

— Вестник, ко мне!

Первый клиент! Это был старый Натти Прайн, он звал ее со своей скамейки. Он всегда там сидел.

— Послание для Рэвена Парсонса, Селвертон–сквер, восемнадцать, — прохрипел Натти. — Нагнись ко мне.

Лина наклонилась, и ее обдало запахом перегара. Старик медленно и отчетливо произнес:

— У меня плита сломалась, ужинать не приходи. Повтори.

Лина повторила послание.

— Хорошо, — прохрипел Натти Прайн.

Он протянул Лине монетку в двадцать центов, и она пустилась бежать через весь город на Селвертон–сквер. Там она нашла Рэвена Парсонса, еще одного старика, который тоже клевал носом на лавочке.

— Старый дурень, — проворчал Парсонс, выслушав сообщение. — Да ему просто готовить неохота. Ответа не будет.

Лина пустилась бежать обратно на Гарн–сквер, миновав на своем пути группку Верных, которые стояли кружком и, воздев руки, распевали свои гимны. Лине показалось, что в последнее время Верных вообще стало больше, чем раньше. Она не знала, во что они верили, но вера, похоже, делала их счастливыми — во всяком случае, Верные всегда улыбались.

Следующим клиентом оказалась миссис Поулстер, ее бывшая учительница. В четвертом классе они каждый день заучивали наизусть какое–нибудь изречение из «Книги города Эмбера». На стенах класса висели таблицы с именами всех учеников. Если ты отвечал правильно, против твоего имени ставили зеленую точку, если неправильно — красную.

— Всегда помните, дети, — говорила миссис Поулстер своим звонким голосом. — В жизни вам придется постоянно выбирать между правильным и неправильным. И когда вы научитесь отличать правильное от неправильного, вам следует всегда выбирать правильное.

Сама миссис Поулстер в любой ситуации твердо знала, что правильно, а что нет.

И вот Лина снова услышала ее ясный голос:

— Анисетт Лафронд, Хамм–стрит, тридцать девять, передать следующее: «Мое доверие к тебе серьезно подорвано после того, как я узнала о постыдных делах, которым ты предавалась в прошлый вторник». Прошу повторить.

Лина запомнила сообщение только с третьего раза.

— Ой, я, кажется, заработала красную точку, — пошутила она, но миссис Поулстер не нашла это смешным.

В первое трудовое утро у Лины было девятнадцать клиентов. Некоторые сообщения были вполне заурядными: «Во вторник быть не смогу», или «Как пойдешь домой, купи по дороге пол кило картошки», или «Пожалуйста, приезжайте поскорее и почините мне входную дверь». Смысл других посланий, в том числе и послания миссис Поулстер, оставался для Лины совершенно неясен.

Но это не имело никакого значения. Самым интересным в работе вестника были не сами сообщения, а места, куда их надо было доставлять. Она входила в дома незнакомых людей, пробиралась на задворки и в кладовые магазинов. Всего за несколько часов она увидела и узнала массу странных и занимательных вещей.

Например, швее миссис Сэмпл приходилось спать на диване в гостиной, потому что вся ее спальня почти до потолка была завалена одеждой, которую ей принесли в ремонт. У доктора Фелинии Тауэр на стене гостиной висел человеческий скелет, кости которого были связаны черными нитками.

— Я изучаю его, — объяснила она, когда Лина уставилась на скелет. — Мне нужно знать, как устроен человек.

В одном доме на Кэллу–стрит Лина передала послание чрезвычайно взволнованному мужчине, в квартире которого царила полная темнота.

— Экономлю электрические лампочки, — нервно сказал мужчина.

А когда Лина доставила сообщение в кафе «Жестянка», оказалось, что в отдельном кабинете кафе собираются люди, интересующиеся Великими вопросами.

— Вы хотите сказать, что Невидимый постоянно наблюдает за нами? — спросил кто–то, когда Лина подошла к двери.

— Возможно, — ответил другой голос. Воцарилось долгое молчание.

— А возможно, и нет, — закончил голос.

Все это было ужасно интересно. Лина любила узнавать новое и любила бегать. И даже к концу дня она не чувствовала усталости. Наоборот, бег делал ее сильной и бодрой. Она любила улицы, по которым пробегала, и людей, которым доставляла сообщения. Она хотела бы приносить людям только хорошие новости, в которых они так нуждались.

И вот ближе к вечеру она чуть не налетела на молодого человека, который, пошатываясь, брел прямо на нее. Выглядел он довольно странно: длинная шея с выдающимся кадыком, а зубы такие большие, словно вот–вот выскочат изо рта. Густые черные волосы неопрятными патлами торчали во все стороны.

— У меня сообщение для мэра, доставка в ратушу, — сказал он и сделал паузу, чтобы Лина прониклась важностью момента. — Поняла?

— Поняла, — ответила Лина.

— Тогда порядок. Слушай внимательно. Скажи ему: «Доставка в восемь. Доставит Лупер». Повтори.

— Доставка в восемь. Доставит Лупер, — послушно повторила Лина.

Это было несложное сообщение.

— Хорошо. Ответа не нужно. — Он протянул ей двадцать центов, и Лина побежала к ратуше.

Здание ратуши целиком занимало одну сторону Хакен–сквер, центральной площади города. Площадь была вымощена булыжником, на ней стояли скамейки, накрепко привинченные к мостовой, и пара информационных стендов, на которых время от времени вывешивались объявления и новости. Широкие ступени вели к дверям ратуши, массивные колонны обрамляли вход. В здании размещалась приемная мэра, там же находились и кабинеты чиновников, которые следили за тем, чтобы в домах своевременно заменяли разбитые стекла, ведали ремонтом фонарей, вели учет городского населения. Хранитель времени отвечал за городские часы, а стражи надзирали за тем, чтобы законы города Эмбера неукоснительно соблюдались, и время от времени сажали карманников или драчунов в арестантскую — небольшое одноэтажное строение с крутой крышей, притулившееся у заднего фасада ратуши.

Лина взлетела по ступеням и вошла в просторный вестибюль. Слева от входа за столом дремал охранник. «Бартон Сноуд, младший страж», — было написано на бляхе у него на груди. Младший страж был крупным мужчиной с широкими плечами, мощными руками и очень толстой шеей. Правда, голова его казалась приставленной от другого тела: она была слишком маленькая, совершенно круглая и, словно пухом, покрыта коротко стриженными волосами. Нижняя челюсть охранника ритмично двигалась: он что–то жевал.

Услышав шаги Лины, младший страж открыл глаза и перестал жевать.

— Добрый день, — произнес он. — Что за дело привело тебя сюда?

— У меня сообщение для мэра.

— Очень хорошо, очень хорошо. — Бартон Сноуд с любопытством смотрел на девочку. — Сюда, пожалуйста.

Он встал, проводил Лину через коридор и отворил перед ней дверь с табличкой «Приемная».

— Подожди здесь, пожалуйста. Мэр сейчас внизу, в подвале. Небольшое дело. Скоро он поднимется.

Лина вошла в приемную.

— Я пойду скажу мэру, — не умолкал охранник. — Присядь пока. Мэр через секунду будет. Или через минуту.

Он вышел из комнаты и притворил за собой дверь, но она тут же снова открылась, и в проеме показалась круглая голова младшего стража. На его лице было написано жадное любопытство.

— А что за послание–то? — поинтересовался он громким шепотом.

— Я должна передать его лично мэру, — ответила удивленная Лина.

— О, конечно, конечно, — поспешно сказал Сноуд, и дверь снова захлопнулась.

Странно как–то он себя ведет, подумала Лина. Наверное, недавно на этой работе.

Когда–то приемная, несомненно, выглядела весьма импозантно, но сейчас всюду были видны следы запустения. Стены, выкрашенные в темно–красный цвет, были усеяны коричневатыми заплатками в тех местах, где старая краска облупилась. Пол устилал безобразный бурый ковер, а во главе большого стола стояло кресло, обитое красной тканью, при одном взгляде на которую хотелось почесаться. Рядом стояли несколько стульев и кресел поменьше. Посреди стола лежала огромная «Книга города Эмбера», гостеприимно раскрытая и словно приглашавшая посетителя прочитать пару страниц. На стенах красовались портреты всех мэров Эмбера со дня основания города; мэры, насупившись, смотрели на Лину.

Лина уселась в красное кресло и стала ждать. Не было слышно ни звука. Нигде не было ни души. Скоро девочке надоело сидеть, и она пошла бродить по комнате. Склонилась над книгой и посмотрела, на какой странице та открыта: «Пусть у граждан Эмбера и нет роскошных вещей, но предвидение создателей, наполнивших наш склад в начале времен, обеспечило нас всем в достатке, а ничего кроме достатка и не ищет подлинно мудрый».

Лина перевернула несколько страниц. «Часы на башне ратуши, — читала она, — отмеряют часы ночи и часы дня. Да не будет им позволено прекратить свой бег. Ибо как мы узнаем без часов, когда взрослым следует приступать к трудам, а детям — вставать в школу? Как распорядитель света поймет, когда возжигать фонари и когда гасить их? Пусть же хранитель времени заводит часы каждую неделю, и пусть он ежедневно меняет дату в календаре на Хакен–сквер. И да исполняет хранитель времени свой долг неукоснительно».

Лина прекрасно знала, что на самом деле хранители не всегда бывают такими добросовестными, как учит книга. Она слышала истории об одном из них, жившем много лет назад. Он все время забывал менять табличку с датой на публичном календаре, и там, говорят, несколько дней подряд могло быть написано «среда, неделя 38, год 227».

Случалось даже, что хранители забывали завести часы, и те внезапно останавливались днем или среди ночи. И далеко не сразу кто–нибудь спохватывался, что ночь выдалась уж очень длинная. В результате теперь никто не знал точно, какой сегодня день недели, а уж тем более сколько лет прошло со дня основания города. Считалось, что на дворе 241 год, но на самом деле это мог быть и 245, и 239, и 250–й…

Но пока колокол на башне мерно отмечал каждый час, пока фонари загорались и гасли более или менее регулярно, время не имело особого значения.

Лина оставила книгу и стала разглядывать портреты мэров. Седьмой мэр, Подд Мортварт, был ее прапрадедушкой. Или прапрапра? Она не помнила точно, сколько там этих «пра» — в общем, это был ее далекий предок. Он выглядит довольно мрачным, подумала Лина. Впалые щеки, уголки рта печально опущены, да и взгляд какой–то потерянный. Лине больше нравился портрет четвертого мэра — Джейн Ларкетт, с ее безмятежной улыбкой и пушистыми черными волосами.

Кстати, где же мэр Коул? За дверью не было слышно ни звука. Они что, забыли про нее, что ли?

Лина подошла к двери, за которой скрылся охранник, приоткрыла ее и увидела лестницу, ведущую куда–то наверх. Раз уж она все равно зря теряет здесь время, может, посмотреть быстренько, что там такое? На следующем этаже была еще одна дверь. Девочка осторожно толкнула ее, дверь оказалась не заперта. За дверью тянулся длинный коридор. Нигде не было ни души. Она закрыла дверь и стала медленно подниматься еще выше. Ее шаги по скрипучим деревянным ступеням отдавались гулким эхом, и она побаивалась, что кто–нибудь услышит ее и ей попадет. Вне всякого сомнения, ей не полагалось здесь находиться. Но никто не появлялся, и Лина продолжала подниматься все выше.

Ратуша была единственным трехэтажным зданием во всем городе. Лина всегда мечтала подняться на ее крышу и посмотреть на Эмбер сверху. Может быть, оттуда можно заглянуть даже в Неведомые области. Если сияющий город ее грез и в самом деле существует, он должен находиться где–то там.

Лестница кончалась у двери с табличкой «Крыша». Лина толкнула дверь, и прохладный воздух овеял ее лицо. Она стояла на плоской каменной кровле, в десяти шагах слева громоздилась часовая башня.

Она подошла к краю крыши. Отсюда открывался вид на весь город. Прямо под ней расстилалась Хакен–сквер, полная людей. Оказывается, если смотреть сверху, все кажутся толстыми и коренастыми. Вдали за площадью освещенные окна домов образовывали шахматный узор — черные и желтые клетки, ряд за рядом. Она попыталась рассмотреть, что там дальше, за домами, за улицами, за окнами. Неведомые области? Ничего не было видно. Кругом огни города, насколько хватало глаз, — вдалеке они расплывались и мерцали в дымке. Но за ними не было ничего, кроме тьмы.

Вдруг она услышала какой–то шум внизу на площади.

— Смотрите, — зазвучал чей–то пронзительный голос, — на крыше кто–то есть!

Несколько прохожих остановились и стали глазеть на нее.

— Кто это? Что она там делает? — крикнул кто–то.

Скоро на ступенях ратуши собралась целая толпа зевак. «Они видят меня!» — подумала Лина, и ей почему–то стало весело от этой мысли. Она помахала людям на площади и сделала несколько па из «пляски жуков», которую они с Лиззи разучивали для городского праздника танца. Внизу засмеялись и захлопали. Поднялся шум.

Внезапно дверь позади нее распахнулась, и здоровенный охранник с большой клочковатой бородой схватил Лину за локоть.

— Стоять! — приказал он, хотя девочка и не собиралась никуда бежать. — Что ты здесь делаешь?

— Ой, я такая любопытная! — сказала Лина самым невинным в мире голосом. — Я просто хотела посмотреть на город с крыши.

Она прочла имя на бляхе: «Редж Резун, старший страж».

— Любопытство до добра не доводит, — про ворчал Резун.

Он подошел к краю крыши и осторожно глянул вниз. Толпа на ступенях стала еще больше.

— Так–так. Значит, беспорядки устраива ем? — с угрозой протянул старший страж.

Он подтолкнул Лину к двери и почти насильно потащил ее вниз по лестнице. В приемной их ждали. У стены с убитым видом стоял охранник Сноуд, у него безостановочно двигалась из стороны в сторону челюсть. В красном кресле сидел мэр Коул.

— Причина беспорядков — ребенок, господин мэр, — отрапортовал Резун.

Мэр вгляделся в лицо Лины.

— Я помню тебя! — сказал он. — День предназначения! Стыдно! Не успела начать работать, а уже позоришь себя!

— Я не собиралась устраивать беспорядки, — жалобно произнесла Лина. — Я просто искала вас, чтобы передать вам сообщение.

— Может, отправим ее в арестантскую на пару дней? — кровожадно предложил старший страж.

Мэр минуту прислушивался к своим мыслям, потом помотал головой.

— Ладно. Что за сообщение? — спросил он и нагнулся к Лине, чтобы она могла передать послание прямо ему в ухо. Она почувствовала, что от мэра пахнет разваренной репой.

— Доставка в восемь, — прошептала Лина. — Доставит Лупер.

Мэр едва заметно улыбнулся. Затем повернулся к охранникам.

— Всего лишь детская шалость, — сказал он. — На этот раз отпустим ее с миром.

И, обращаясь к Лине, строго добавил:

— Впредь веди себя хорошо.

— Слушаюсь, господин мэр, — ответила Лина.

— А ты, — сказал мэр младшему стражу, грозя ему своим толстым пальцем, — следи за посетителями… более… тщательно.

Бартон Сноуд заморгал и кивнул.

Лина выбежала за дверь. Люди на ступенях ратуши все не расходились. Многие зааплодировали, когда Лина вышла. Но некоторые осуждающе качали головами. «Озорство! Что за позерство! Ты что, демонстрируешь, что лучше всех?» — услышала Лина. Внезапно она почувствовала смятение. Она вовсе не собиралась ничего демонстрировать. Лина быстро прошла мимо толпы, спустилась на Оттервилл–стрит и побежала домой.

Она не заметила среди зевак Дуна. Возвращаясь домой после своего первого рабочего дня в Трубах, он увидел группу людей, глазевших на крышу ратуши и смеявшихся. Дун устал и замерз. У него совершенно промокли штаны, грязь чавкала в его башмаках и засохла толстой коркой на руках. Увидев маленькую фигурку на крыше, он сразу узнал Лину. Она взмахнула рукой и смешно подпрыгнула, и он подумал, как это, должно быть, здорово — стоять там, смотреть сверху на город, смеяться и махать людям внизу. Когда Лина спустилась вниз, он уже хотел подойти и заговорить с ней. Но он знал, что похож на заскорузлый кусок грязи и что она будет задавать вопросы, на которые ему не хотелось отвечать. Дун отвернулся и быстрым шагом пошел домой.

Поиск по сайту: