Заключительные пояснения на тему тоталитаризма

Решение использовать в определении фашизма понятие тоталитаризма полностью согласуется с результатами моих исследований истории фашистской культуры, партии и режима, а также истории, происхождения и развития понятия тоталитаризма. Как я уже отмечал, моя интерпретация тоталитаризма многим обязана ученым, имевшим непосредственный опыт жизни при тоталитарных режимах и политических религиях, — ставшим их жертвами. Это они первыми начали разрабатывать данное понятие, почти всегда увязывая его с понятием политической религии.

Я считал бы необходимым выделить некоторые основополагающие моменты моей интерпретации феномена тоталитаризма. Это помогло бы очертить границы, в которых я полагал бы понятие тоталитаризма эффективным аналитическим инструментом изучения как международного фашизма, так и других современных политических явлений, не делая его, однако, единственным ключом к интерпретации:

1. Использование понятия тоталитаризма в сравнительном анализе однопартийных политических систем, порождаемых революционными движениями, не означает автоматически, что эти системы имеют общую идентичность, подобно ветвям одного дерева.

2. Тоталитаризм как политический эксперимент возникает не из условного вырождения или радикализации диктаторской власти и не из чьей-то индивидуальной воли. Его порождает революционная партия с экстремистской и палингенной идеологией, стремящаяся к монополизации власти с целью подчинения общества и его преобразования в соответствии со своей концепцией человека и политики.

3. Определение фашизма как тоталитаризма не равняется ни утверждению о том, что он в действительности воплощал разумевшееся под «тоталитарным», ни тому утверждению, что фашизм был тоталитарным, в точности как большевизм и национал-социализм.

4. Понятие тоталитаризма как политического эксперимента не относится к какому-либо «совершенному» или «окончательно завершенному» тоталитаризму в каком-либо виде. Оно относимо к процессу, который по своей природе никогда не может считаться «совершенным» или «окончательно завершенным».

Касательно последнего утверждения, коль скоро я считаю его наиболее значимым для прояснения понятия тоталитаризма и его применения в изучении современной истории, мне остается лишь повторить написанное в статье 1982 года:

«Учитывая связи между институциями и идеологией, в историческом смысле можно отметить, что тоталитаризм — это всегдашний процесс, а не совершенная и окончательная форма. Тоталитаристская интеграция общества в государство или партию не может быть окончательной и начинает обновляться из года в год. Парадоксальным образом, полной интеграцией стало бы полное воплощение демократического идеала Руссо. Оттого-то относительно идеала интеграции все тоталитарные режимы “несовершенны”; во время своего существования все они сталкиваются с различными “островами отчуждения”. В исторической перспективе можно отметить, что даже при добившихся полного партийного доминирования тоталитарных режимах произошла “персонализация” власти. В результате партия перестала быть источником формулирования решений и выборов — все это становилось привилегией лидера. Однако именно однопартийность и мобилизация масс не позволили бы ставить эту “персонализацию” фашистского режима в один ряд с традиционными диктатурами личности. Сведение фашизма к “муссолинизму” есть упрощение проблемы “лидера” в тоталитарной системе. Таким образом, упускается из виду не только существование и деятельность организации, но и тот факт, что без фашистской организации миф Дуче и сама его фигура были бы непонятны. Наконец, не вдаваясь в подробности ведущихся в общественных науках теоретических споров о месте фашизма среди моделей тоталитаризма, можно отметить, что фашизм имел собственную концепцию тоталитаризма, и ее нельзя игнорировать. Приписав фашизму отличающую его от традиционных авторитарных режимов “тоталитаристскую тенденцию”, следует изучить ее истоки, как она в действительности формировалась и как функционировала, трансформируя реальность — влияя на жизни миллионов мужчин и женщин. Провал фашистского тоталитаризма не означает, что он не существовал. Разрыв между мифом и результатом не есть аргумент ни против важности в политике фашизма мифов, ни против его концепции и способа организации масс».

Фашизм был «итальянским путем к тоталитаризму». Фашистский тоталитаризм представлял собой непрерывный, постепенно разворачивавшийся процесс конструирования. Через сложные взаимосвязи идеологии, партии и режима он был оформлен в политической культуре, образовании, в образе жизни. Несмотря на все контрасты и противоречия, как в идеологии, так и в политических действиях фашистского движения/режима неизменно присутствует характерная для фашизма тоталитарная логика. Очевидно, что в ходе своего осуществления фашистский тоталитарный эксперимент встречает множество препятствий со стороны общества, в том числе и в лице старого государственного аппарата и Церкви. Тем не менее, недавние исследования подобных аспектов — подтверждение правомерности интерпретации фашизма как «итальянского пути к тоталитаризму», показывающее, что в ходе своего тоталитарного эксперимента фашизм действительно добился многих результатов. Накануне Второй мировой войны режим безусловно был более тоталитарным, чем в конце 1920-х годов: оппозиции, представлявшей реальную угрозу стабильности и деятельности тоталитарной лаборатории, внутри страны не оказалось. Также не следует забывать, что фашистский режим пал в результате военного поражения, а не действий монархии, Церкви либо народной оппозиции.

Кроме того, я полагаю, что предлагаемое мной определение тоталитаризма (не только «режим», но и «эксперимент») применимо и к интерпретации «феномена фашизма». Оно позволяет анализировать идеи и образ действия, диалектику мифа и организации других националистических и революционных движений, имевших в период между двумя мировыми войнами сходные с фашизмом черты. Все они используют фашизм как образец организации и стиля, претендуя не только на то, чтобы «спасать» нацию от большевизма или «защищать» интересы буржуазии, но и на то, чтобы захватить власть, возродив нацию и ведя ее к новой эпохе величия и силы. Эти движения разделяют с фашизмом характерные для фашистского синтеза понятия, институции, мотивы и поведение либо же имитируют их. Они противостоят рационализму, эгалитаризму и прогрессисткой концепции демократических и социалистических идеологий; они презирают индивидуализм либерального общества, среднего класса и парламентаристской демократии. Они превозносят культ «Лидера» и роль способного мобилизовать и направлять массы активного меньшинства; они предлагают «третий путь» между капитализмом и коммунизмом — националистический, тоталитаристский и корпоративный путь к созиданию нового порядка и новой цивилизации. В основе этой новой цивилизации должны лежать милитаризация и сакрализация политики, организация и мобилизация масс, объединяемых государством в органическое сообщество идеологически и этнически гомогенной перерожденной нации. Несмотря на зачастую весьма глубокие различия идеологического содержания и преследуемых целей, с фашизмом эти движения объединяет политический мистицизм, революционный динамизм и идеологический экстремизм, основанный на мифах сакрализации нации как высшей коллективной сущности, судьба коей — быть единой, гомогенной и организуемой через состояния перманентной мобилизации с целью утверждения своего величия, мощи и мирового престижа. Все эти движения ненавидят, идут на борьбу с парламентарной демократией во имя демократии национального единства. Все они мечтают достичь, как твердит Муссолини, «коллективной гармонии» через организацию нового государства, понимаемого как воплощение единства народа и идеи «нового человека». Поэтому все эти движения можно называть тоталитарными в том смысле, что все они являлись, как писал Гриффин, «политическими и общественными движениями с палингенической концепцией нового человека, которая в случае реализации создает тоталитарный режим». С этой точки зрения — как утверждает, отослав к моей интерпретации, Алессандро Кампи, — среди определяющих феномен фашизма элементов «находится тоталитаризм, который следует понимать не только как режим или политическую систему (которая, быть может, в ходе истории никогда не существовала в полном и законченном виде), но и как главную политическую цель, как культурный паттерн, как forma mentis, как законченную политическую идею». …И предмет политической религии.

Палингенный миф — фактор, которому Роджер Гриффин отводил центральное место в своем идеальном типе фашизма, — служил ключевым элементом, подтверждающим тоталитарную природу фашизма. Будучи главным идеологическим фактором, стоящим за стремлением к монополизации власти, он важен для понимания связи между тоталитаризмом и политической религией. Только монополизация власти через субординацию общества государству и контроль над массами позволяет режиму произвести антропологическую революцию с целью создания нового человека и новой цивилизации. Палингенный миф сам по себе уже содержит религиозную матрицу, ибо глубоко пропитан религиозным смыслом. Он берет начало не из возрождения досовременных традиций, а из апокалиптической интерпретации современности, миссия возрождения которой отведена политике. Поэтому палингенный миф — придание фашизму черт, характерных для политической религии с сильной и явно модерной мессианской (но необязательно эсхатологической) компонентой.

Я полагаю, что фашизм был политической религией. Притом что под религией я понимал бы систему верований, мифов и символов, интерпретирующих и определяющих смысл и цель человеческого существования, ставящую судьбы индивидов и сообществ в зависимость от их субординации высшему существу. Это определение основано на представлении о религии как о выражении в человеческом опыте измерений сакрального, не обязательно совпадающих с измерением божественного. Поэтому я считал бы, что термин «политическая религия» вполне подходит для определения политических движений, представляющихся проявлениями сакрализации политики, преимущественно в своей культуре, организации и стиле.

В связи с темой политической религии остается выяснить еще один вопрос. Он затрагивает тему иррационализма, который часто упоминается как в ходе обсуждения фашизма в целом, так и в более узком контексте, например, когда говорится о том, что культура фашизма намеренно и эксплицитно утверждала примат мифологического мышления, с чем также связано определение фашизма как политической религии. Здесь я хотел бы особо подчеркнуть, что признание иррациональности и мифологичности культуры фашизма не означает отрицания того, что у фашизма (и в смысле структуры, и в смысле конкретного проявления фашизма как организации и институции) была своя рациональность.

«В этой связи, — писал я в 1974 году, — следует отметить, что иррационализм фашистской идеологии был вовсе не проявлением слепых инстинктов, а следствием рационального обесценивания разума как протагониста истории и политики». Точно так же и его массовая политика, с ее акцентами на ритуалах и символах, была не только проявлением мифологического мышления, но и следствием «рационального использования иррационального». Касательно иррациональности культуры фашизма следует не забывать и о том, что ее сочетавшиеся с рациональностью организации и институции мифы были политически эффективны. Организация и институция определяют нормы рационального, формализованного и направляемого к достижению целей поведения. Если бы организация и институция фашизма не были рациональны, не будучи партией и режимом, не став идеологией современного государства, фашизм, возможно, так и оставался бы на периферии итальянской политической культуры на грани интеллектуального элитизма или маргинализованного сектантства. Как и в других организованных религиях, в фашизме — понимаемом и как форма тоталитаризма, и как политическая религия — миф и организация, иррациональность и рациональность неразрывно увязаны.

Естественно, если счесть понятие религии применимым исключительно к явлениям, относимым к области божественного, проблема политической религии автоматически оказывается нерелевантной попросту как несуществующая. Но даже если бы единогласным решением всех ученых можно было бы запретить использование понятия политической религии в анализе политических движений, с явлением сакрализации политики все равно пришлось бы иметь дело. Это измерение всякий раз требует определения, когда оно проявляется в идеологии, организации и активной политике какого-либо движения или режима. Естественно, можно отрицать и само существование явления сакрализации политики как особой формы проявления человеческого опыта священного, но по моему мнению, это неизбежно повлечет за собой сильнейшее искажение нашего понимания современной истории и искусственность удаления важнейшего элемента ее недавнего прошлого, ее настоящего и, вероятно, ее ближайшего будущего.

Источник: Gentile E. Fascism, Totalitarianism and Political Religion: Definitions and Critical Reflections on Criticism of an Interpretation // Totalitarian Movements and Political Religions. Vol. 5. No. 3. Winter 2004. P. 326–375

Поиск по сайту: