Тоталитаризм и политическая религия в определении фашизма

В статье 1974 года я сформулировал суть своей интерпретации фашизма как формы тоталитаризма:

«Важнейшим элементом […] идеологии фашизма было утверждение примата политического действия, т.е. тоталитаризма как полного растворения частного в общественном, субординации связанных с частной жизнью ценностей (религии, культуры, морали, личных привязанностей и т.д.) в публичной сфере par excellence. Таким образом, это политика, на данный момент понимаемая как форма активизма, ставящего на приложение грубой силы, а также как тяжба конфликтующих сил, для которых единственный судья — успех. Неизменным ядром фашистской идеологии являлась — и это последствие тоталитарности — концепция государства как осуществления воли к власти активистского меньшинства, стремящегося к реализации подобного мифа и собственной idée-force. “Новый человек”, о котором грезили фашисты, должен был стать порождением класса современных Платонов, желавших построить органическое и динамичное государство и считавших политику абсолютной ценностью, целью в себе. В этом отношении идеология итальянского фашизма была наиболее полным обоснованием (rationalization) тоталитарного государства (в особенности если трактовать его в терминах идеализма Джентиле), понимаемого как общество, организованное иерархически и подчиняющееся политической аристократии, легитимность правления которой основана лишь на борьбе и непрерывности ее деятельности. Фашизм был прежде всего идеологией государства — реальности, утверждаемой в его концепции в качестве фундаментальной и тотальной (totalitarian). Таким образом, он представлял собой антитезис коммунистической идеологии, которая является идеологией общества, стремясь к созданию сообщества свободных и равных людей, не имеющего классовых различий и не иерархизированного государственной властью».

В этой же статье в общих чертах изложена интерпретация фашизма как политической религии, рассматриваемой в качестве логического следствия тоталитарного мировоззрения:

«Фашистское мировоззрение породило фашистский подход к ведению политики, организации общественной жизни и в целом к постановке задач не на основании логики и убеждения, а посредством обращения к инстинкту, вере, чувству и воображению, к магнетической притягательности лидера. Фашистская группа представлялась как связанная узами веры. Будучи прежде всего верующим и борцом, фашист не выбирал и не обсуждал учение. Фашизм возник как уход от всего того, что наполняло общественную жизнь содержанием и служило ее мерилом, лишая ее тем самым романтического, мистического, героического и авантюрного измерений. Героизм, дух жертвенности, массовые ритуалы, культ мучеников, идеалы войны и спорта, фанатичная преданность вождю — все это характерные черты фашистского коллективного поведения».

На основе этой эмоциональной и экстремистской концепции я заключил, что фашизму свойственно «подчинительное по существу поведение по отношению к политике… эстетическая концепция политической жизни», проявившаяся в «трансформации политики в зрелище»:

«Отрицая материализм, полагавшийся ключевой чертой как капитализма, так и коммунизма, фашизм превозносил духовные ценности. Материализм обеих этих идеологий обеднял индивида, подчиняя его бюрократической рутине, низводя его до уровня рабочего на службе производства и станка. Воспитанный в соответствии с основанной на материальных ценностях и безразличии к политической и общественной жизни моралью среднего класса человек попадал в ловушку собственного эгоизма; он был деморализован унизительной коллективистской системой труда и задыхался в анонимности урбанизации. Фашизм же, напротив, позиционировал себя как политическое движение, возвращающее общественной жизни цвет и радость. Жизнь гражданина тоталитарного государства есть бесконечный спектакль. Фашистского “нового человека” увлекает поток упорядоченного коллективного существования: воспроизведение ритуалов, демонстрация и почитание символов, постоянные призывы к коллективной солидарности, вплоть до (по крайней мере, в кульминационные моменты) мистического слияния личности в психологическом и эмоциональном экстазе с единым целым нации и расы через магическое посредничество Лидера. Хотя некоторые из этих аспектов можно обнаружить и в других тоталитарных режимах, именно в фашизме они превозносились как идеал общественной жизни и послужили важным фактором его успеха. Единодушие масс, по сути, было основано на этих ритуалах…»

Итогом моих размышлений стала общая оценка значения фашизма в современной истории — в частности, как современного опыта массовой политики:

«Основанная на иррационализме политическая система практически неизбежно сводит участие в политической жизни — как индивида, так и коллектива — к массовому зрелищу. Пренебрежение рациональным идеализмом, способностью постигать реальность логически и потребностью человека в аргументированности, понимании низводит его до уровня клеточного элемента толпы. Как элемент толпы человек оказывается легко управляем не через обращение к рациональному, а посредством инструментов психологического манипулирования и нравственного насилия через манипуляцию сознанием, что сводит его жизнь к чистейшей поверхностности. Возбуждение фантазии и воображения, подстегивание групповых предрассудков, страхов, фрустраций, маний величия и комплексов неполноценности — все эти средства служат разрушению способности индивида делать сознательный выбор и мыслить критически. Символы, ритуалы, массовые церемонии, а равно и мифологизация общественной повседневности (“битва за зерно”) становятся единственным доступным для народных масс способом участия в политике — в качестве зрителей драмы, разыгрывающейся с их участием и над ними».

Эта интерпретация фашизма, изначально основанная только на идеологическом и культурном измерениях данного явления, далее была развиваема с учетом его организационных и институциональных аспектов. Я детально изучал историю фашистских партий и режимов, чтобы установить, каким образом, при помощи чего и с какими целями фашисты проводили в жизнь свою тоталитарную концепцию политики.

В 1982 году в докладе на конференции в Университете Сиднея я изложил свою интерпретацию фашизма как тоталитаризма и политической религии, обращая особенное внимание на связь при фашистском режиме между фашистской партией и тоталитарным экспериментом:

«Целью фашизма была революция, которая, оставляя нетронутыми основы буржуазного строя, преобразовала бы структуры либерального государства в направлении, подсказываемом мифом о “новом государстве”. Фашизм определил этот миф в терминах нового плана: абсолютного политическое господства, предвосхищенного практическим опытом сформированных фашистскими бригадами локальных группировок (squadrismo). Базовой структурой нового фашистского государства служила организация вооруженного отряда (partito milizia).

Для многих фашистов бригада была первичным опытом тоталитарного сообщества, основываемого на добровольной поддержке связанных узами избранности и солидарности членов. Морально их также связали соучастие в террористических предприятиях, патриотическое рвение и культ героев войны и погибших товарищей. Бригада была военной организацией, целью которой было истреблять всех противников, либо уничтожив их физически, либо добившись от них пассивной покорности унижением. Бригада считала себя вооруженным ополчением интегралистской, нетерпимой национальной религии, которую фашизм стремится навязать всем итальянцам. В этом смысле тоталитаристская природа фашизма присутствовала уже в бригадах… Смешение политики и религии, представление о политике как о светском религиозном опыте не было изобретением фашизма — оно принадлежало к истории национализма после Французской революции. Однако в массовой политике фашизма именно светская религия была важнейшей движущей силой… Можно сказать, что сама природа тоталитарного государства неизбежно делает его светской религиозной институцией с собственными ритуалами и символами, полностью охватывающими материальную и моральную реальность человека».

Представление о наличии генетической связи между тоталитаризмом и «сакрализацией политики» укрепило более глубокое понимание не только его идеологии, но и конкретных политических событий в его истории. Изучение общественной политики партии и режима стимулировало перенос внимания с идеологического измерения фашизма на его ритуальное и символическое измерения. Ритуалы и символы оказались основополагающими элементами культуры мифологического мышления, заняв центральное место в политической стратегии в сферах общественной организации и мобилизации.

В 1980-х годах я параллельно заинтересовался анализом политического культа фашизма и историей фашистской партии и режима. Результатом этих исследований стала опубликованная в 1993 году книга о сакрализации политики в фашистской Италии. Вводные замечания к моей интерпретации фашизма как политической религии содержали пересмотр соотношения секуляризации и сакрализации в современном обществе. В них постулировалось, что мы имеем дело вовсе не с постепенным исчезновением священного, а напротив, с непрерывным процессом сакрализации политики в том смысле, что «политика приобрела собственное религиозное измерение… достигшее апогея в тоталитарных движениях XX века». Проблема фашизма как политической религии становится значимой именно в связи с этим процессом и как одно из главных его проявлений в XX веке. В этом смысле не подлежит сомнению, что «сакрализация политики» с самого начала являлась фундаментальным аспектом фашизма. Постепенно она обретала всевозрастающее значение как политическая религия, что «в собственной системе ценностей синкретически сополагала себя с традиционной религией как c союзником в деле подчинения масс государству, подчеркивая при этом примат политики», поскольку «из-за своей тоталитарной природы» и «своего представления о политике как о всеобъемлющей реальности фашизм стремился к стиранию границ между религиозной и политической сферой».

Поиск по сайту: