Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Взгляд и насилие. Будущее очевидности



Тема «насилия» стала конъюнктурной. Го­ворят о брутальном, реальном насилии, о вооб­ражаемом насилии, о символическом, структур­ном насилии. И говорят о его возрастании. По всему миру и все чаще проводятся мероприятия, посвященные этой теме, которые, однако, не ве­дут дальше очерченных границ. Как и преж­де остается загадкой, почему после несколь­ких тысячелетий пацификации человечества все более настоятельно приходится констатировать неожиданно сильный всплеск насилия по всему земному шару. Кант вместе с другими просве­тителями разработал философию истории как возрастающего смягчения человеческой приро­ды; согласно ей, человек в свою человечность вступает поэтапно, путем цивилизации, дисци-плинирования, гуманизации. Насилие в связи с этим полагается только на начальном этапе, так, что необоримое историческое движение проис­ходит от варварства к гуманности. Глубинным смыслом категории прогресса было то, что эво­люция и развитие сходятся к совершенству уми-


ротворенного человечества. Еще Норберт Элиас повторил и усилил эту линейность истории, ко­торая движется от тела, совершающего насилие, к духу, всегда готовому к согласию, или от близ­ких органов чувств, которые не поддаются ци­вилизации и дисциплинированию, к дальним ор­ганам чувств, в частности к эмансипированно­му глазу. Человек во всеохватывающем взгляде приходит к себе самому как светлый, сияющий образ. Per aspera ad astra.

Дискуссии и мышление в парадигме, призна­ющей, что насилие всегда архаично и принад­лежит природе человека, до недавнего времени были в высшей степени самоочевидны: человек вначале зверь, а в конце человек, его тело тем­но и непроницаемо, его дух светоносен и про­зрачен. Но эта аргументация оказалась неубе­дительной. Пришлось признать, что результат цивилизации и дисциплины — большей частью только покров, за которым нетрудно вновь раз­личить «старую бестию». Однако, несмотря на неудачу, можно было бы не оставлять надежд в один прекрасный день достигнуть полного уми­ротворения человеческой природы. Впрочем, от таких ожиданий сегодня мало что осталось. Не было ни одного столетия без войн, жертв и убий­ства людей, но ни одно столетие не породило насилия столь много, в собственных и в чужих условиях, как двадцатое. Варварское и монстру­озное, кажется, возрастает в той же мере, в ка­кой и стремление к гуманности и правам чело­века. Насилие очевидно поменяло свою передо­вую линию. Хотя, как и прежде, его выбросы


происходят и из тела, при этом дух с его ин­ституциями практикуют столько насилия, что замалчивать его уже более невозможно. Инстан­ция, которая до недавнего времени считалась на земле ответственной за готовность человечества к примирению, работает теперь рука об руку со вспыхивающими повсюду войнами. Причем де­структивные достижения человеческого духа во всей их очевидности выходят на свет незамед­лительно.

Эдгар Морен следующим образом сформу­лировал эту «загадку гуманности»: человек ни­когда не был зверем, он с самого начала был человеком, но одновременно и homo sapiens, и homo demens. Лицо человека никогда за всю ис­торию не появлялось без гримасы. Гуманность невозможна без монструозности. Из этого следу­ет, что нужно заново написать последнюю главу истории мира, а именно историю XX в. Насилие, которое долгое время служило тому, чтобы из­бежать или же уменьшить насилие, стало тво­рящим насилие, какой была когда-то вся чело­веческая природа. Поэтому, может быть, потре­буется заново определить этапы истории, в том числе и первобытной, не поворачивая ее про­сто вспять. Она могла бы выглядеть так: приру­чение, цивилизация, дисциплинирование, седи-рование (включая нормализацию). Приручение в начале относится к до-цивилизаторской тен­денции интерпретировать весь мир как дом и вступать в этот дом (Слотердайк); седирование в конце остается абсолютно амбивалентным и подразумевает, что человеческое тело переходит


от прямостояния к сидению и в этой сидячей по­зе надолго успокаивается, калькулируя преходя­щие состояния1. Седирование далее значит, что необходимы сильные средства, чтобы перенести невыносимость обязанности сидеть (Айкхофф). В цивилизации прогресса насилие манифе­стирует себя во взгляде. Просвещению с его девизом «сделать все неочевидное очевидным» было еще не ясно, что возрастающая очевид­ность может иметь неожиданные последствия. Об этих последствия Мишель Фуко говорит как о паноптизме власти. При смене концентриро­ванной власти суверена на рассеянную дисци­плинарную власть под видом гуманизации был инсталлирован контролирующий взгляд, кото­рый все более и более обнаруживал свое опусто­шающее и уничтожающее воздействие. Эта оп­тическая структура надзора и наказания, дис­циплины, воспитания и эмансипации появилась задолго до технологической реализации визу­альных медиа (фотоаппарат, кинокамера, мо-

1 Продолжая размышления о природе насилия в со­временности Кампер в другой работе пишет: «Великое воображаемое, которое позволяет себе современное об­щество, которое оно производит, никакая не машинерия уничтожения, а мирное успокаивающее устройство, при котором ничего не теряют, а выигрывают. Вместо утвер­ждаемого исчезновения и растворения есть слава и день­ги, как можно усмотреть и у Слотердайка. Но именно это наш пункт, наш поворотный и центральный пункт рас­следования и тезис Петера в том, что седирование таит в себе смерть, пусть даже смерть того, кто разоблачает се­дирование» (Quand meme. Nachgedanken zu Saint Peters­burg. Dietmar Kamper, Berlin-Kreuzberg, Ende September 1999. Рукопись).


нитор телевизора, видеомагнитофон) и насаж­далась в обществе с помощью соответствую­щих институций. Монастыри, казармы, клини­ки, школы, тюрьмы, рабочие и каторжные до­ма практиковали принуждение взглядом, что в дальнейшем внедрилось в общественные от­ношения в виде принуждения образом. Люди вынуждены были приспосабливаться к этому. К тому же под запретом оказалось познание взаимосвязи власти и образа. Власть, которая способствовала повышению очевидности, от эта­па к этапу становилась все более неочевидной. Это следовало системно-теоретическому девизу: только то наблюдение совершенно, которое само не наблюдаемо.

Спустя столетия такой ненаблюдаемой прак­тики в исторически установившихся рамках смогли наконец приступить к работе машины взгляда и образа. Они с самого начала появи­лись на свет не как инструменты и орудия, а как всемирные проекты с тоталитарными притяза­ниями. В отношении их общественных послед­ствий ожидания вновь возросли: можно, напри­мер, проводить гуманизацию человека, усми­ряя его способность творить насилие над приро­дой. Однако вскоре установили фундаменталь­ную двойственность, существующую и по сей день. В сфере технологии это и есть вышеопи­санное седирование: люди последовательно при­нуждались и принуждаются к сидению, им на­значали и назначают для успокоения сильные лекарственные средства с непредвиденными по­бочными воздействиями. Экономическая и по-


литическая власть, с одной стороны, и бесси­лие отдельного человека — с другой, так сцеп­лены, что уменьшение насилия, на которое на­деялись, привело к его интенсификации, истин­ные причины которой по прежнему неясны. Во всяком случае ожидаемое со всех сторон меди­альное примирение не наступило. На его ме­сте идет война образов, которая еще не достиг­ла своей высшей точки. Между тем повсемест­ный контролирующий взгляд неумолимо при­нуждает людей к тому, чтобы превратиться в образ, не выпадающий из установленных ра­мок и способный удовлетворить требование воз­растающей очевидности. Все, что неочевидно, должно быть сброшено перед вступлением в иг­ру как обесцененное. Напротив, образ, соразмер­ный взгляду, можно активно формировать в по­вторяющихся всю жизнь инсценировках, непре­менно включая увиденное.

Это принуждение — все, что есть, ради взгляда преобразовать в образ — связано с ред­кой добровольностью, которая полностью лик­видирует прежние линии обороны. Сейчас это «добровольное принуждение» тотально распро­страняется и не оставляет никакого шанса ускользнуть тем, кто делает ставку на принад­лежность к обществу. Образовался «порочный круг»: чтобы принимать участие в процессе воз­растающей очевидности, люди мирятся с тем, что они теряют многомерную телесность сво­ей жизни. Они сами приговаривают себя к то­му, чтобы существовать только на поверхности образов. И происходит это со ставшей интер-


национальной жесткостью. Кроме того, новая «длинная тень» очевидности погружает решаю­щие для всех события в темноту и позволяет бес­сознательному собственных поступков и страда­ний стать непроницаемым. Самой крайней от­ветной мерой могло бы стать усовершенство­ванное чутье того, что человек есть во взгля­де (Лакан вслед за Сартром). В противополож­ность этому, сегодня считается совершенно нор­мальным не замечать взгляда, или, если его за­метил, как можно скорее забыть. Но, возмож­но, все дело в том, чтобы не согласиться на это забвение взгляда и его насилия. Для это­го нужна ясность и отчетливость в трех аспек­тах: во-первых, необходимо описать конкретные изменения в исторических режимах очевидного. Во-вторых, нужно отследить соотношение утра­ты собственного тела и присутствия Другого. В-третьих, нужно способствовать смене гори­зонта в отношении основ насилия. Тем самым, станет бесспорно возможным при адекватных предпосылках лучше понять происходящее се­годня.


 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.