Москва, сентябрь, 2010 год

Карина Шаинян Че Гевара Книга 1 Боливийский Дедушка

ПРОЛОГ

Каракас-Майми, июль, 1952 год

Эрнесто сидит у иллюминатора грузового самолета, на границе между светом и тьмой. Ему всего двадцать четыре, он очень давно не был дома, но надеется вскоре вернуться. Он еще не знает, что родиной ему станет совсем другая страна, что его будут называть бандитом и святым, а портрет начнут печатать на футболках…

Но главное он уже сказал. Эрнесто прикрывает глаза и будто заново вдыхает прохладный сухой воздух Мачу-Пикчу. Он слышит голос старого друга. Тот беззаботно мечтает о том, как женится на знатной индианке древнего рода, объявит себя императором, и как они вместе с Эрнесто наладят жизнь южноамериканских бедняков. «Ты сумасшедший, Миаль, революцию без стрельбы не делают!» — ответил тогда Эрнесто. Он готов повторить это снова. Он слишком многое увидел в этом путешествии, чтобы думать иначе. Эрнесто мечтал лечить; теперь он готов стрелять.

Но дружище Миаль, наверное, в чем-то прав, когда надеется на древнюю силу. Возможно, существует и другой путь, но Эрнесто даже не хочется думать о нем, чтоб не осквернить ясное, чистое пламя революции. Темные слухи, черные слухи ходят среди индейцев, потерявших надежду на доброту Мамы Пача, — слухи о древней силе, дремлющей в сердце болот, и о том, кто сможет взять ее в руки. Но этот путь — не для него.

Брюхо грузового самолета разделено на стойла, в нем пахнет сеном, опилками и навозом, и немножко машинным маслом. Теплая, дышащая полутьма, редкие удары копыт, тусклый блеск на вороных конских боках. Жженая сиена. Марс. Сажа. Немножко охры и железной красной.

За иллюминатором дышит жаром тропическое небо. Там плывет в сияющем мареве лимонное, невозможно яркое солнце, бирюза и синь Карибского моря, мохнатая зелень островов. Ультрамарин, лазурь, изумруд. Белила и светлый желтый кадмий — для пляжей, окаймляющих сияющие бухты. Размытые серые круги пропеллеров, киноварные надписи на крыльях.

Лошади вздыхают и фыркают в темноте, дышат теплом, поблескивают выпуклыми умными глазами. Эрнесто гладит бархатный конский нос и снова выглядывает в иллюминатор. Он еще не знает, что ему придется убивать лошадей, чтобы спасти от голода себя и товарищей, но уже решил, что должен принести в сумрак амазонской сельвы — прозрачный воздух андских вершин, во тьму невежества и бедности — справедливость и знание. Эрнесто не пойдет на поводу у суеверий. Он понимает, как делается революция.

«Если надо будет — стреляй, не бойся», — говорит он себе.

Внизу Куба лежит в прозрачной воде, как большая добродушная рыбина.

Москва, сентябрь, 2010 год

Сергей сел в кровати и потер ладонями щеки. В ушах еще гудели винты самолета, везущего лошадей из Каракаса в Майами. Внезапно ровный звук моторов прервался жутким металлическим скрежетом. Сергей вздрогнул и пригнулся в ожидании удара, задев локтем бутылку с водой. Неплотно привернутая крышка отскочила, и остатки минералки выплеснулись на колени, прогоняя остатки сна. Снова раздался металлический грохот. Стряхивая ладонью воду, Сергей выглянул в окно.

Внизу, в сереньком рассветном мареве двора, — сажа, белила, умбра и капля синего кобальта — натужно ворочался непристойно яркий мусоровоз. Сергей тихо ругнулся, схватил с тумбочки блокнот и зачеркал по бумаге, покрывая белый лист набросками. Сон был удивительно ярким, и он не хотел упустить ни единой линии, ни одной краски. Возможно, это станет лучшей картиной из всех им написанных. Адреналиновая волна, захлестнувшая Сергея, когда сон был нарушен, не спадала — он почти трясся от возбуждения, захваченный какими-то чудесными предчувствиями. Он точно знал, что эта картина многое изменит для него, хотя и не мог объяснить, откуда взялась такая уверенность.

На другом краю земли, в сердце сельвы, тяжело вздохнул потревоженный во сне Зверь Чиморте, и медлительные круги разошлись по черной густой воде трясины.

ГЛАВА 1 ПОСЫЛКА ИЗ БОЛИВИИ

Москва, сентябрь, 2010 год

Как всегда утром, особенно утром осенним, серым и холодным, мир был плох, а Юлька — еще хуже. По большому счету, они с миром друг другу соответствовали. Сидя на кровати, она с отвращением смотрела на груду деревянных бляшек с выжженным на каждой кельтским крестом. Все это еще предстояло подкрашивать, лакировать и подвешивать на шнурочки. После этого глупые деревяшки сдавались известной целительнице, которая перепродавала их своим клиентам — уже как заряженные некой мистической энергией и очень мощные талисманы. По-хорошему, надо было браться за краски, но от деревяшек тошнило.

Юлия Гумилева-Морено была паршивой овцой в респектабельном семейном стаде. В свои двадцать пять она одевалась как подросток, только что узнавший о существовании хиппи, предпочитала, чтобы ее звали Юлькой, и с наслаждением валяла дурака, перебиваясь случайными переводами и ненадежными заработками хэндмейкера. Русское слово «рукодельница» Юлька не любила — уж больно оно отдавало вязаными салфеточками и вышивкой крестиком, и никак не подходило к украшениям в стиле, который она называла шизоэтническим. Большую часть времени Юлька была вполне довольна собой. Но не по утрам.

Да что ж она за человек такой… Сидя на кровати, Юлька предавалась самобичеванию. Папа — инженер-атомщик… Впрочем, отца она почти не помнила, он ушел вскоре после ее рождения, но все-таки! Дед — профессор ботаники, мама — большой специалист по тропической медицине, не вылезает из командировок. Бабушка — терапевт, продолжает работать, несмотря на возраст и собственные болячки, и пациенты не оставляют ее в покое даже в выходные… Но семейная склонность к медицине Юльке не досталась. Анатомические атласы волновали ее исключительно с эстетической точки зрения: перламутровые извивы кишечника или узорчатые разрезы мозга восхищали не меньше, чем крыло стрекозы или замысловатый орнамент на старой вазе. Ну и довосхищалась: сидит теперь с нелепым и ненужным дипломом пединститута, полученным ради маминого спокойствия. Стать преподавателем французского Юльке было легко: как-никак, спасибо бабушке, второй язык с рождения. При необходимости Юлька могла худо-бедно объясниться и на банту — уж с бабушкой-то точно, но кому это нужно в Москве? И никаких талантов… Чуть-чуть рисовать умеет — и то хлеб. В буквальном смысле. И деревяшки мерзко подмигивают с рабочего стола, напоминая о неминуемом дедлайне.

— Потерпит один день, не облезет, — буркнула Юлька, отворачиваясь от недоделанных талисманов, и включила компьютер. Старый системник заурчал, загружаясь, и Юлька прошлепала в ванну.

В коридоре большой сталинской квартиры было темно и холодно. Юлька в который раз подумала, что выросла в семье одиночек, привыкших жить за закрытыми дверями. Запертая на время отъезда мамина комната, притворенная бабушкина, навеки закрытый дедов кабинет, превращенный после смерти профессора в музей. Юлька вспомнила, как млела от сладкого ужаса, представляя, как очень скоро поедет вместе с дедом куда-нибудь на Амазонку. Или, на худой конец, в Африку. И уж по крайней мере она не сомневалась в том, кем станет, когда вырастет, и частенько усердно рассматривала учебник ботаники за пятый класс. Куда все подевалось? Каждый раз, когда Юля говорила, что пойдет по стопам деда, мама и бабушка едва ли не хором твердили: подожди, не увлекайся, вот вырастешь и выберешь себе хорошую профессию… Если бы ей прямо запретили и думать об этом — Юлька, возможно, смогла бы взбунтоваться. Но это невысказанное, подспудное неприятие и страх оказались заразны. В конце концов, Юлька не только оставила мечты о профессии, но даже рисуя изредка растительные орнаменты, чувствовала иррациональный стыд — будто делает нечто нехорошее, что огорчит и разочарует родителей. Тогда Юлька не сознавала всего этого — и просто тоже начала плотно закрывать дверь в свою комнату.

И только дверь на неестественно маленькую кухню всегда была распахнута. Сейчас оттуда заманчиво пахло кофе, но Юлька еще недостаточно проснулась, чтобы показываться на глаза бабушке. Вернувшись к компьютеру, она, отчаянно зевая, села проверять почту. Спам, спам… Письмо с незнакомого адреса с прикрепленными файлами. Юлька подобралась, сдерживая улыбку, и щелкнула мышкой.

Так и есть, особый заказ!

Писал мужчина, ищущий подарок подруге. Интонации, как обычно в таких письмах, были ироническими и растерянными одновременно. Юлька в который раз вспомнила анекдот про подкову на счастье, которая работает, даже если в нее не верить. Такой подковой Юлька была для своих заказчиков. «Говорят, вы можете… Говорят, вам нужно описание…» Для нее и начиналось все с простого «говорят». С приятельниц, которые просили сделать «не знаю, что, но чтобы оно подходило именно мне». С пары удивленно-восторженных записей в Живом Журнале… Юлькин адрес пошел по рукам. А еще «говорят» было волшебной палочкой, которая отводила от заказчиков подозрение, что они верят в чудеса. Впрочем, у самой Юльки была не палочка, а самая настоящая стена: она честно считала, что просто делает подходящие конкретному человеку украшения.

«Говорят»… Поморщившись, Юлька пропустила вступление и сосредоточилась на описании.

Логопед в детском саду, надо же! Любит работу… Еще любит мороженое и такс. Уши не проколоты, жаль… Может, клипсы? Чепуха, невозможно быть счастливой, когда мочки ушей сжаты металлическими челюстями.

С прикрепленных фотографий смотрела серьезная девушка с собранными в хвост волосами.

— Строгая какая, — пробормотала Юлька и закрыла глаза.

Как всегда, на секунду ей стало страшно: а вдруг на этот раз не получится? Юлька дернула плечом, будто отгоняя муху, и представила себе логопеда Олю, расслабленно сидящую на диванчике… в кабинете? Кажется, да: на стенах висели детские рисунки, а краешек стола на границе поля зрения был завален разноцветными карточками. В одной руке Оля держала мороженое, другой — гладила шелковые уши рыжей таксы. На пороге стоял, оглядываясь через плечо и прощально помахивая ладошкой, мальчишка лет семи. Он улыбался во весь свой щербатый рот, и Юлька точно знала, что пацану только что удалось одолеть букву «с». Глаза у Оли были прикрыты, а по лицу блуждала слабая улыбка. Шею охватывало ожерелье. Юлька прищурилась, всматриваясь закрытыми глазами; от напряжения сами собой зашевелились уши, и она с трудом задавила смех, зная, что если хотя бы улыбнется, то все придется начинать сначала. Ожерелье приблизилось, стали видны детали…

— Ассиметричное, с птицами, — сказала Юлька, открывая глаза. — Нежное такое. Ух ты! И обязательно аметисты…

Не ждите многого, говорила она заказчикам, я всего лишь могу сделать то, что будет вам к лицу. Правду она знала, но не говорила даже самой себе. Украшение не отведет бед, не сделает удачливее, не добавит денег или любви. Но всякий раз, когда логопед Оля будет надевать это колье, она будет чувствовать себя счастливой. Просто так, без повода и смысла.

«Это вам не деревяшки… — запела Юлька, роясь в коробочках и шкатулках. — Это вам не талисма-а-а-аны!» Через четверть часа поисков эйфория поутихла. Аметистов в коробочках не нашлось, да и гладких бусин, достойных того, чтобы на них нарисовали птиц, — тоже. Надо было ехать на Севастопольскую. А перед этим — выпить, наконец, кофе и вообще позавтракать.

Поеживаясь от осенней сырой прохлады, Юлька вошла в кухню. Бабушка уже вальяжно сидела за столом, с чашкой кофе в одной руке и короткой черной трубкой — в другой; на столе лежал раскрытый томик Моэма. Казалось, мощное тело бабушки занимает половину кухни. Как всегда по утрам, Мария была добродушна и благостна, — Юлька, неисправимая сова, не понимала, как бабушке это удается. Ее блестящее лицо цвета горького шоколада, почти лишенное морщин, дышало тихим простодушным довольством. В коротких, чуть ли не под ноль состриженных курчавых волосах блестели капли воды. Едкий табачный дым клубился в бледном солнечном свете.

— Ранняя пташка, — насмешливо хмыкнула бабушка, пыхнув трубкой.

— Пташка, пташка… Мне бы кофе… У тебя вторая чашка? — спросила Юлька. — Или уже третья?

— Прекрати считать мой кофе и тиранить меня, Жюли, — пророкотала бабушка. — В конце концов, я врач, и сама знаю…

— Что с твоим давлением кофе пить вообще нельзя, и курить тоже!

Бабушка повела плечом и демонстративно погрузилась в книгу.

— Я тоже хочу, — сказала Юлька, закуривая.

— В джезве еще осталось, — рассеянно ответила бабушка. — Не кури на голодный желудок.

— Кто бы…

— Я курю табак, Жюли! Табак, а не ту дрянь, которую суют в твои псевдолегкие сигаретки!

Юлька рассмеялась и вылила остатки кофе в свою чашку. Ритуальная утренняя перепалка, как всегда, закончилась безусловной победой бабушки. Однако кофе она действительно пьет слишком много…

Еще весной Юльке казалось, что бабушка бессмертна. Ни возраст, ни болезни ее не брали, многочисленные килограммы не казались лишними — осанка Марии оставалась прежней, и двигалась она с грацией большого, не знавшего страха животного. Однако за весной пришло страшное, раскаленное, дымное лето — и Юлька испугалась. Она вдруг поняла, что бабушка очень стара, что у нее избыточный вес, гипертония, больные суставы и попорченные многолетним курением легкие… Днем Юлька строчила маме, сидящей в лаборатории под Стокгольмом, успокаивающие письма — мол, журналисты преувеличивают, в Москве неприятно, но вполне терпимо. А ночью с ужасом прислушивалась к тому, как ворочается в кровати огромное, распухшее тело, как натужно свистит и хрипит в отравленной торфяным дымом груди…

Иногда бабушка начинала бредить, и тогда Юлька, взяв двухлитровую бутыль с распылителем, на цыпочках пробиралась в ее комнату, разбрызгивала воду на простыни, закрывающие окна, и просто в воздух. «Мавути горит! Мавути…» — бормотала бабушка на банту, ворочаясь во сне. Уехать из города, выбраться хотя бы на дачу к подруге Мария отказалась наотрез — врачей в поликлинике, где она работала, почти не осталось, а больных с каждым днем становилось все больше. Намокшие простыни мертво висели на окнах; толку от них не было, лишь иллюзия каких-то действий, попыток защититься. Юлька возвращалась к себе и тихо плакала от ужаса и отчаяния, а дым скребся в горле, делая слезы еще горше…

Подарить ей красивую маленькую чашечку, что ли, подумала Юлька. Три обязательные утренние чашки — не беда, если посуда с наперсток.

— Тебе какая-то бандероль пришла, — сказала тем временем бабушка, выбивая трубку. — Во всяком случае, я думаю, это тебе. Какой-то умник обозвал тебя Хулией Морено — латиницей. Хотела бы я посмотреть, как ты будешь ее получать…

— Не понимаю, — ответила Юлька. — Должна прийти посылка с бусинами, но я в заказе фамилию писала полностью… Черт! Неужели ошиблись? Или по глупости сократили?

Она сердито втоптала докуренную сигарету в пепельницу.

— Может, и ошиблись, — с сомнением проговорила бабушка, хмурясь и презрительно оттопыривая губу. Казалось, Мария догадывается, кто этот «умник», и догадка ей не нравится.

— Попробую застать Иришу одну, может, и отдаст, — сказала Юлька и посмотрела на часы. — Прямо сейчас и сбегаю — как раз есть шанс.

По вечерам Ириша училась на биофаке, а с утра подрабатывала на почте. Юлька, которой часто приходилось отправлять свои украшения в другие города, старалась приходить на почту в Иришину смену. В отличие от своей напарницы, которую Юлька про себя звала Страшной Бабой, Ириша не считала посетителей наказанием и не сочилась ненавистью ко всему миру. Ириша быстро запомнила вежливую смуглую девушку, а узнав, что именно отправляет Юлька маленькими бандеролями во все концы страны, — пришла в восторг и быстро стала ее постоянной покупательницей.

Вот и сегодня в ушах Иришы качались ярко-красные ленивцы с сердитыми мордочками и боками, расписанными примитивным орнаментом. Как всегда, увидев свои украшения, Юлька почувствовала одновременно удовольствие и стыд. Все-таки они были слишком странные, чтобы выглядеть уместно; за несколько лет Юлька так и не смогла придумать стандартный ответ на вопрос, как и где их носить, и из-за этого постоянно упускала покупателей. В конце концов, она махнула рукой, рассудив, что те, кому ее украшения нравятся, сами разберутся. Но все-таки ленивцы на почте…

— Я понимаю, что они здесь некстати, — улыбнулась Ириша. Юлька моргнула, сообразив, что последние три минуты пялится на уши девушки. — Но я их вообще только на ночь снимаю… Куда сегодня отправляешь?

— Получаю, как ни странно, — ответила Юлька.

Посмотрев на извещение, Ириша нахмурилась и покосилась на Страшную Бабу за соседним окошком.

— Ну ты же знаешь, что это я, — жалобно прошептала Юлька. — И адрес правильный…

— Я-то знаю, но ты ведь не Хулия, — Ириша хихикнула, — и не Морено. Не знаю даже, что делать. Вообще-то положено отправлять обратно, кажется… — Ириша снова взглянула на Страшную Бабу. — А ты им напиши просто, скажи, чтобы правильно имя вписали…

— Кому — им? Даже не знаю, откуда посылка. Я ничего не ждала. Хоть обратный адрес посмотреть, а?

Из подсобки Ириша вернулась в полном недоумении, вертя в руках небольшой, усеянный штампами сверток.

— Обратного адреса нет, — растерянно сказала она. — Только город… и страна.

— Страна?

— Боливия. Город — Камири.

Девушки недоуменно уставились друг на друга.

— Замечательно, — мрачно проговорила Юлька. — Мне приходит посылка из Боливии… Понятия не имею, какого черта мне приходит посылка из Боливии, но я ее даже получить не могу… Даже не могу узнать, что в ней!

Она почувствовала, как к горлу подступают слезы. Как будто на Новый Год тебе обещают елку и деда Мороза, а вместо этого укладывают спать. Это просто нечестно! Посылка из Боливии! Вот она, только руку протяни…

Ириша отвела глаза, смущенно потеребила сережку и решительно сунула в окошко бандероль. Юлька радостно схватила пакет. Нетерпеливо содрала скотч, поддела ногтями бумагу и вдруг остановилась. Руки тряслись от любопытства, но почему-то было ясно — вскрывать посылку на глазах у всех не стоит. Неожиданно захотелось оказаться дома, в своей комнате, за плотно закрытой дверью. Еще и шторы задернуть. «Кокаин прислали, что ли?» — хихикнул внутренний голос. Смущенная пристальным и нетерпеливым взглядом Ириши, Юлька растерянно вертела пакет в руках, пытаясь приклеить на место оторванный скотч.

— Паспорт давай, — разочарованно буркнула Ириша.

— Я тебе к сережкам браслетик подарю, хочешь? — радостно сказала Юлька, засовывая пакет в рюкзак.

— Хочу, — хмуро ответила Ириша и изо всех сил застучала по клавишам.

Из кухни одуряющее несло имбирем. «Я дома!» — привычно крикнула Юлька и скользнула в свою комнату. Шторы она задергивать не стала, но на кровать села спиной к окну — ощущение, что содержимое посылки надо прятать, не оставляло. Юлька нетерпеливо разорвала пакет, развернула рыхлую, желтоватую бумагу. Небольшой предмет скользнул в ладонь, и девушка тихо вскрикнула от восторга.

Это была фигурка зверька, сделанная из какого-то серебристого металла и подвешенная на тонкий кожаный шнурок. Как-то сразу было понятно, — по мягкому блеску, по ощущению прохлады, исходящей от фигурки, — что это не сталь и даже не серебро, а что-то совсем необычное. Под предметом лежала записка на линованном листочке, явно вырванном второпях из блокнота. Крупные печатные буквы валились в разные стороны, будто автор письма не писал, а вырисовывал их.

Здравствуй, дорогая Юлия!

Я посылаю тебе эту вещь. Считаю, что ей надо принадлежать тебе. Она есть очень важная.

Храни эту вещь. Никому не говори и не показывай ее.

Будь осторожная. Эта вещь может сделать тебе бред.

С любовью,

М.М.

Юлька недоуменно пожала плечами и сморщила лоб. Попыталась вспомнить кого-нибудь с инициалами М.М. и бросила — среди ее знакомых не было никого, кто бы мог прислать из Боливии такую странную вещь, да еще сопроводить ее настолько невнятным письмом. Что значит — «сделать бред»? «Хорош подарочек, ничего не скажешь!» — пробормотала Юлька и поежилась. Вдруг захотелось все-таки задернуть штору — показалось, что кто-то может подсмотреть, как она сидит с серебристой фигуркой на ладони… Она погладила ее кончиками пальцев. Восхитительный металл — идеально гладкий, почти скользкий, приятной тяжестью отзывающийся в ладони. Чуть покалывало пальцы — то ли иллюзия, то ли особое свойство фигурки. Присмотревшись к предмету, Юлька узнала в нем броненосца. Совершенный броненосец; не живой забавный зверек, а его идея. Чистые и лаконичные линии создавали ощущение чего-то странного, очень далекого, нездешнего — и в то же время смутно знакомого, как будто Юльке приходилось сталкиваться прежде с чем-то подобным. Храни, не показывай, будь осторожна… Еще раз погладив фигурку, она повесила ее на шею, скрыв под футболкой. Стало еще более тревожно и почему-то стыдно и страшно, что о тайном украшении узнает бабушка.

«Детский сад», — пробормотала Юлька и прислушалась. Через прикрытую дверь было слышно шипение масла на сковороде, позвякивание посуды — бабушка готовила свое особенное. Такое бывало редко, но если уж случалось — можно делать что хочешь, она не заметит…

…Можно, например, забраться в бабушкину комнату и нарядиться. Здесь всегда сумрачно — плотные шторы задернуты. Темная тяжелая мебель. Багровый ковер на стене — дед привез его издалека и очень им гордился. Дедушкина коллекция ритуальных масок над большим письменным столом. Черное нутро распахнутого шкафа отражается в зеркале, и на его фоне смуглое Юлькино лицо кажется плывущим по темному пруду бледным пятном. Юльке десять лет. Бабушкино вечернее платье из скользкого блестящего шелка спадает на туфли-лодочки каскадами ткани. Юлька придерживает его, собрав складки на спине в кулак.

Ей хочется быть принцессой — с золотистыми волосами, распахнутыми голубыми глазами и маленькими губками бантиком. Но она не принцесса, нет, скорее Маленькая Разбойница из сказки о Снежной Королеве. Черные глаза, темные крупные кудри, смуглая кожа. Нос тонкий и прямой, зато рот — просто огромный. Юлька вздыхает.

К платью нужны украшения.

Юлька выдвигает ящик комода. Отодвигает в сторону два отреза пестрой, яркой хлопчатобумажной ткани — совсем не похожей на ту, из которой сшиты бабушкины платья и костюмы. В руку попадает патрончик с красной губной помадой — Юлька мажет губы, критически смотрит в зеркало, снова заглядывает в ящик. Приподнимает какие-то непонятные кружева.

Шкатулка. Маленький сундучок из темного дерева, весь в узорчатых ходах, проеденных жучками. Шкатулка кажется маслянистой на ощупь и чуть попахивает дихлофосом — видимо, травили древоточцев. Грубая, копеечная поделка. Единственное, что осталось у Марии от жизни до встречи с дедом Андреем.

Тугая крышка шкатулки открывается с громким скрипом. Внутри — ожерелье из бисера, огромное, закрывающее шею и грудь, с орнаментом из синих, красных и черных ломаных линий, с висюльками из белых и желтоватых ракушек. Под ним — пара золотых колечек, одно — гладкое обручальное, другое — с александритом, странным камнем, меняющим цвет. Нитка жемчуга. Золотые же сережки. Юльке они не нравятся — кажутся скучными и какими-то обычными; ожерелье намного интересней. Непонятно, зачем бабушка носит по праздникам эти скучные железки, если у нее есть такое. Еще интересней — серебристая фигурка обезьяны на цепочке, лежащая на самом дне. Обезьянка сделана из очень гладкого, скользкого и тяжелого металла, от которого чуть покалывает руку. Если бы Юлька была постарше, она сказала бы, что обезьянка совершенна. Ее линии чисты и безупречны, и от нее веет необъяснимой странностью. Сказочная — вот слово, которое приходит в голову девочки. Она тут же надевает кулончик на шею, критически смотрит в зеркало и радостно улыбается. Каким-то волшебным образом с этой обезьянкой она кажется себе намного красивее, чем обычно. Она нравится себе с этой обезьяной — очень нравится. Мальчики должны просто обалдеть… Юлька мельком удивляется — какое ей дело до этих дураков! Однако мысль появляется снова. Может, мальчишки годятся не только на то, чтобы щелкать их линейкой по затылку? В конце концов, люди зачем-то выходят замуж… Юльке слегка странно и любопытно; ей вдруг приходит в голову, что у нее скоро будет грудь, и вообще — она девочка, причем, очень симпатичная девочка. Глаза чуть зудят, Юлька трет их, снова восхищенно смотрит в зеркало — да она просто красавица! И глаза уже не карие — светлые, синий и зеленый, такие яркие, что Юлька даже не знает, какой ей нравится больше. Никакая она не разбойница. Принцесса.

Движение в зеркале за спиной. Юлька оборачивается, радостно улыбаясь, торопясь поделиться открытием с бабушкой — и пронзительно вопит от резкой боли в ухе.

— Никогда не смей трогать эту вещь! — кричит бабушка. — Никогда!

Она тащит ревущую Юльку за руку, непонятно куда, прочь от шкатулки, и в ее глазах, обычно таких добродушных и веселых, нет ничего, кроме страха…

Юлька рыдает от ужаса. Трава зеленая. Вода мокрая. Бабушка добрая… Привычный мир раскачивается, как лодка на волнах. Юльке всего десять. Ей только что запретили надевать это чудесное украшение, даже трогать запретили, накричали, надрали уши… Юлька не знает, почему бабушка так напугалась, и не станет выяснять в ближайшие годы. Никаких выводов, кроме чувства смутной опасности, исходящей от предмета, и глубокого изумления реакцией бабушки.

Крупные слезы текут по Юлькиным щекам, скапливаются в уголках накрашенного рта. Она осторожно трогает их кончиком языка — солено. Очень хочется еще хотя бы разик подержать фигурку в руке, ощутить ее гладкость, почти живую увесистость…

…Масло на кухне зашипело громче, и по квартире поплыл восхитительный запах карри. Юлька сунула руку под футболку и сжала в кулаке фигурку броненосца. Стыд стал понятен — его вызвали воспоминания о детском проступке, навеянные схожестью материала. Однако странно все-таки, что бабушка тогда так раскричалась… «Будь осторожная. Эта вещь может сделать тебе бред». «Никогда не смей трогать эту вещь, никогда!»

— Никогда я не оставлю тебя в покое! — крикнула Горбатая Мириам. Фатин обессилено опустилась на ступени и инстинктивно обхватила ставший уже огромным живот. Холодный пыльный воздух, которого вечно казалось мало в этом проклятом городе, царапал легкие. И пыльная дымка висела над узкой улочкой, по которой неторопливо уходил водонос, ведя в поводу пепельно-серого крупного осла с четким черным крестом на спине. Проклятый осел! Проклятые узкие улицы ненавистного города!

Шарль говорил, что климат здесь, в горах, здоровее, полезнее для нее и для будущего малыша, но Фатин возненавидела Аддис-Абебу. Она мерзла и задыхалась; ее тонкие запястья и лодыжки по вечерам отекали, становились безобразно толстыми. Шарль, правда, этого не замечал — Фатин не снимала обезьянку ни днем, ни ночью, оставаясь для француза самой желанной женщиной в мире. Шарль верил, что она ждет его ребенка, и уже решил, что назовет малыша Жаком, в честь отца. Фатин же знала, что назовет дочку ласкового русского юноши — Анни… Именно это имя он прошептал, когда задремал на подушках в публичном доме на окраине Джибути. Фатин не ревновала. Кто она для заезжего поэта? Ей хотелось, очень хотелось, чтобы именно этот русский забрал ее из борделя. Но обезьянка не могла действовать в полную силу на тех, чье сердце уже занято. Хорошо, что вскоре появился Шарль Дюпон. Француз был инженером-железнодорожником. Постройка линии Джибути — Аддис-Абеба была в самом разгаре, и Шарль вскоре должен был уехать в Абиссинию. Инженер был добр, довольно богат и достаточно молод, чтобы принять страсть за великую любовь.

Горбатая Мириам за еду и угол мела комнаты в заведении мадмуазель Парментье. Она была ровесница Фатин, но казалась старухой. Горбатая Мириам — тихая, забитая, с вечно испуганным, тоскливым взглядом поначалу, со взглядом злым и завистливым — чуть позже. Ведьма, она — ведьма, Фатин знала это. Уродливая ведьма прознала про волшебный амулет Фатин. Скоро мадмуазель Парментье заметит беременность и потребует, чтобы Фатин ушла из заведения или избавилась от плода, отправит к страшным старухам, живущим на окраине. Старухам, от самого дыхания которых гибнет все живое, кошмарным женщинам со скрюченными пальцами и багровой каймой под ногтями… Фатин не могла спать, не могла есть; она ослабела и едва могла работать, а в темных коридорах вслед ей несся злой шепот Горбатой Мириам, и руки служанки тянулись к цепочке на шее.

Фатин сделала все, чтобы Шарль не смог расстаться с ней, и француз стал ее спасением. В Абиссинии она постепенно успокоилась. Проклятая горбунья осталась в Джибути, и ей вовек не добраться было до Аддис-Абебы. А если вдруг она и попадет сюда — не найти Фатин в огромном бестолковом городе, не найти ее маленький домик среди тысячи лепящихся друг к другу лачуг. Так думала Фатин. В конце концов она перестала даже вспоминать о ведьме…

Над Джибути висела песчаная пелена, принесенная злым западным ветром, и такая же пелена застилала сердце Мириам, когда она уходила прочь от дома французского начальника. Сторож не стал даже слушать — ни мольбы, ни слезы не смягчили его. Мириам уходила, не зная, как ей быть дальше, где искать волшебную обезьянку, исчезнувшую вместе со злой девчонкой Фатин.

— Что она хотела? — спросила жена главного инженера, глядя на сгорбленную женщину, хромоного ковылявшую прочь.

— Спрашивала какого-то месье Шарля, мадам, — ответил сторож. — Но не смогла назвать ни его фамилии, ни своего дела.

— Бедняжка так уродлива, — с жалостью проговорила инженерша.

— Обыкновенная нищенка, мадам. Они иногда пробираются в дома под выдуманными предлогами, чтобы попрошайничать. А то и украсть что-нибудь могут.

— Нет, нет, мне кажется, у нее действительно какое-то важное дело! Постойте! — звонко крикнула она. — Да стойте же! Вернитесь!

Услышав крик, Горбатая Мириам пригнулась и замерла. Чего хочет эта французская дама? Помочь, подсказать, как найти месье Шарля и через него — девчонку, хранящую амулет? Или обвинить в попрошайничестве или, того хуже, краже? Вернуться или бежать? Горбатая Мириам топталась на месте, не в силах решить, что ей делать.

В последнее время Фатин снова почувствовала недоброе внимание. Низкорослая скособоченная тень мелькала на паперти. В ночной тишине слышался глухой стук клюки, ударяющей о сбитую в камень землю улицы. Мясник кидал любопытный взгляд: не об этой ли женщине расспрашивала бедная калека? Один раз Фатин едва ускользнула от преследовательницы, вовремя свернув в глухой переулок; другой раз — спаслась в лавке, где торговали кувшинами. Будто бы невесомая и невидимая, но прочная сеть постепенно стягивалась вокруг Фатин. Она стала реже выходить из дома, отправляя по делам старуху, нанятую ей Клодом для помощи по дому. Ей бы замереть, спрятаться — но иногда потолок начинал давить, воздух становился спертым и колючим, и оставаться в четырех стенах было совершенно невыносимо. В такие дни Фатин все-таки рисковала пройтись до рынка.

Осел! Всего лишь осел! Полгода назад Фатин проскользнула бы в любую щель, тоненькая, как тростник; убежала бы, скрылась в переулках, легконогая, как газель… Но сейчас живот не позволил ей протиснуться мимо животного, загородившего дорогу.

От подавленного, сухого рыдания резко заболело горло. Фатин схватила камень, в бессильной злобе метнула вслед глупому животному, и горбунья свирепо расхохоталась.

— Не оставлю тебя в покое, — повторила она. — Отдай мне вещь. Ну же!

Ведьма замахнулась палкой, и Фатин закричала, как раненый зверек, корчась и прикрывая живот.

— Это рок, — сказала горбунья. — Судьба, божья воля! Осел с крестом на спине позволил мне настигнуть тебя! Осел, что вез Иисуса! — она уже вопила, вся дрожа и брызгая слюной. — Отдай мне амулет, блудница!

— Забирай и будь проклята! — сорванным голосом крикнула Фатин и швырнула обезьянку в пыль, под ноги горбуньи. Лицо ведьмы расколола торжествующая улыбка; кряхтя, она подобрала амулет. Секунду они с Фатин глядели друг другу в глаза; горбунья первая отвела взгляд и торопливо захромала вниз по улице, вслед на ослом водовоза.

Фатин впилась ногтями в щеки и зарыдала.

Юлька открыла глаза и ошалело потрясла головой.

— Не поняла, — медленно проговорила она. Провела языком по пересохшим губам, еще чувствуя привкус уличной пыли.

Смуглая большеглазая девушка, стройная и подвижная, несмотря на явную беременность… Обшарпанные беленые дома, узкая немощеная улица, осел… Юлька снова затрясла головой. Историю о том, как некая горбатая ведьма изводила три поколения ее семьи, пытаясь отобрать волшебный талисман, она слышала с детства. Вместе с друзьями по детскому саду Юлька боялась Бабы Яги; но, в отличии от них, она точно знала, что эту зловредную бабку зовут Мириам, живет она в Африке и когда-то подметала полы у прапрабабушки на работе. Позже история обросла подробностями, но детский страх перед Горбатой Мириам остался. Еще позже до Юльки дошло, что серебристая обезьянка, которую нельзя трогать и которая иногда красуется у бабушки на шее, и есть тот волшебный амулет. К страху добавилась гордость: как ни старалась старая ведьма, обезьянку отобрать не удалось, талисман остался в семье.

«Эта вещь может сделать тебе бред».

— Глюк, — пробормотала Юлька, уважительно глядя на броненосца.

Поиск по сайту: