Утром и весь день люди хохотали и ругались, работали и хохотали. Вечером пили и хохотали. А когда приходила ночь, зачинали новую жизнь и плакали

Тимофей Требла

«Клоун», или
Я
падаю
к себе.

ПРЕДИСЛОВИЕ:
«Автору рекомендовано в предисловии предоставить краткие сведения о себе и своей книге. Совершенно искренне я считаю себя абсолютно средним человеком, и если когда что придумывал в своей жизни, то же самое обязательно придумывал где-то кто-то еще. Кто я? Краткая информация на каждой странице, книга автобиографична, она и есть попытка сколько-нибудь приблизиться к ответу на этот вопрос».

Часть 1

Рок пульсировал, в очередной раз отмерил свой ритм. Гравитационное поле вывернулось наизнанку, процессы мироздания зеркально оборотились. Подброшенная вращающаяся в воздухе пятикопеечная монета встрепенулась и отпечаталась на тыльной стороне ладони решкой вверх. Мир перевернулся.

ГЛАВА 1

Солнце повесилось. Рейсовый городской автобус прибыл на остановку «конечная». Сквозь черную щелку на синем полотне неба проскользнул и покатился по ступеням пятачок. Мальчишка продавил-таки острым ребром монеты тонкий холст картины, всю дорогу терзавшей его плечо. Пятачок выскользнул, попрыгал по ступеням и зазвенел на тротуаре. Следом вышел художник с прорванным холстом и автоматически поднял еще звенящую монету. О чем успел прозвенеть пятачок….

Мелкий паршивец. Ах, негодяй! Недавно такой же паршивец натер меня ртутным порошком, решил, видите ли, сделать из меня полтинник. Такой позор! До сих пор лживый блеск на моих боках. А я терпеть не могу лжи. Спросите меня, подбросьте…. Всегда скажу правду: орел – да, решка – нет. И в истории, которую я вам расскажу, ни слова лжи. А что и выдумал, то, тоже, правда.

Хочу представиться… Я Пятачок. 1957 года рождения. Пол – круглый. Образование плоское, по национальности – медный. Могу вертеться во все стороны сразу! И еще много-много всего очень важного…, люблю поболтать.

Художник тем временем стоял на остановке. Он не переносил весну. Солнце яркое, ноги промокшие. Все звенит, скрежещет, блестит. В глазах рябь и чернота. Хочется сдавить виски ладонями, закрыть глаза, вообще исчезнуть, заплакать. Он не знал куда идти. Весной он никогда не знал что делать, а сейчас, кроме всего прочего, У НЕГО НЕ БЫЛО ВЫХОДА.

От рези в глазах, от тошной тоски он впал в ступор, и поплыло видение….

Солнце повесилось. Да так и застыло посреди пустого синего неба, вызывая озноб и градины пота на теле стоящего с сачком против бабочек 3-х летнего мальчика. Мальчик замер посреди зеленой, жужжащей оводами, шершнями, стрекозами, лужайки. Он не знал, куда делать следующий шаг босой ножки, от чего та застыла полусогнутая, едва касаясь кончиками пальцев густой опасной травы, из которой с периодичностью салюта в большом городе выстреливались и летели вникуда сумасшедшие кузнечики. Он не знал, что делать с сачком и что это такое. С неотвратимостью черной грозовой тучи на него надвигалась воспитательница, чтобы через секунду склониться над ним с разверстым ртом и выплеснуть непонятные слова. Она схватила сачок, замахала им и задергалась всем своим огромным телом. Мальчик расплакался, так плохо ему еще никогда не было. Маленького Сему трясло.

Семен стоял на площади автобусной остановки. Жизнь его закончилась 4 дня назад, он явственно это осознавал. Ему было 25 лет. Узор его жизни распался.

Четыре дня назад Семен пришел в студию, посмотрел на автопортрет и понял, что все кончено. Энергия отчаяния, вложенная в работу, подавила его. В глазах изображенного человека отражалась пропасть. Он стоял на вершине горы, над опустошенным мертвым миром и терял опору, был обречен и панически боялся падения. Семен понял, что больше не возьмется за кисти. Все существо его наполнилось страхом. Страхом, которого он так искал последнее время….

Семен шел в студию со смутным предчувствием беды. Автопортрет завершен. Необходимо было убедиться в этом достоверно, взглянув на картину, как зритель, который не в праве что-то изменить. Он вложил в картину все силы и сомнения. Это лучшая его картина. На такое нервное напряжение он больше не способен. Любое прикосновение кисти к портрету будет во вред. И что? Где возвышенная гордость, вожделенный восторг творца, счастье созидания…? Нет ничего! Он пуст. Пуст он сам и пуст мир его окружающий.

Дом Культуры, по ступеням которого Семен поднимался в мастерскую не одну тысячу раз, в одночасье стал враждебен, чужд. Семен шел по ступеням. Взгляд его цеплялся, выискивал мельчайшие признаки привычной, такой прежде желанной жизни. Скол на ступени, отполированные до воскового блеска на изгибах поручни, царапина на стене…. Все морщинки и родинки на лике жизни, все ранее привычное, уютное стало чуждым. Грязные стены, пыльные стекла окон, застывший гнилостный запах разложения. И мертвенный свинцовый свет. Новое лицо мира всматривалось в упор без пощады и сострадания. Жизнь рушилась.

Семен отворил дверь в студию, по инерции сделал несколько шагов по направлению к портрету. Портрет стоял посреди студии на расчищенном для лучшей экспозиции пространстве. Все в нем кричало о безысходности. Семен почувствовал зарождающийся ужас. Человек на холсте цеплялся за кисти, словно они могли спасти его от падения в пропасть. Он еще боролся. Боролся судорожно.

– Да! портрет завершен. И что теперь? Куда деться…, куда бежать!? – вдруг он понял, что это не человек на холсте, а он – живой Семен – оказался в тупике. Это у него нет сил. Оглушенный Семен развернулся и пошел прочь, спиной ощущая тяжесть, запнулся от пробежавшей по телу дрожи.

Семен понял, что попал в ловушку, и у ловушки есть название – Жизнь.

Стр. 14 ______________

Проснувшись среди ночи, Сема видел опрокинутый оконный проем и глубокое изумрудное небо. Было тихо. Молчали даже листья на березе одиноко замершей посреди голого двора. Ему становилось страшно. Небо дышало и смотрело на него. Сема боялся упасть в небо и заблудиться в его зеленой гуще. Внутри неба нет снов.

В конце второго дня в воскресение вечером Сема с радостью откликнулся на зов сверстников. Он здорово по ним соскучился.

В прежние времена, когда лето набухало зрелостью, вдруг, будто выдохнувшие все свои печали начинали благоухать кусты жимолости и акаций. Густыми, будто нарисованными сажей вечерами они в один миг насылали на мир ряды серьезных сердитых разведчиков – майских жуков. Жуки тяжеловесно и прямолинейно чертили пространство всегда на одной высоте, высоте лба второклассника. И когда бегущий мальчик и жук сталкивались лоб в лоб, мальчик останавливался, проверял свой лоб ладонью и озирался по сторонам пока не находил жука, что бы убедиться, что с тем все в порядке. Жук тоже озирался, он некоторое время летал вокруг себя и мальчика, иногда даже сталкиваясь вновь, пока не вспоминал о своих делах. Он тоже не таил обиды на мальчика.

Мир, в котором очутился Семен, был квадратным, и правили в нем мудрые горбатые люди. Чтобы не плакать люди смеялись над другими; те в свою очередь таили злобу и все, что было светлым и чистым было в неизвестности. А неизвестность была огромна.

Утром и весь день люди хохотали и ругались, работали и хохотали. Вечером пили и хохотали. А когда приходила ночь, зачинали новую жизнь и плакали.

Город был пропитан едким туманом вражды, который не рассеивался даже в солнечный день, а лишь превращался в ленивую дымку. Земля была квадратной с множеством квадратных зданий на ней. И на этой квадратной земле росли горбатые люди, которым часто приходилось сгибаться, чтобы посмотреть, что там за углом. И дети у тех людей тоже были горбатыми. А самые горбатые, кто лучше всех умел заглядывать за угол, правили миром.

По соседству с Семеном в самой большой комнате второго этажа их деревянного дома жили тетя Шура и дядя Саша. Всего в огромной коммунальной квартире жило четверо мужчин. Старшим был дядя Саша. Он был почти стариком. В соседней с Семеном комнате жил дядька Вася «тронутый». Вася сутками крутил на патефоне пластинки Козловского, ходил полубоком животом вперед, размахивая при ходьбе одной рукой, и гортанно с повизгом ныл арии. Еще жили отчим и в дальнем малом коридорчике грузный Степан. Степан водил большие фуры заграницу, пользовался импортным одеколоном, делал в коридоре зарядку (поднимал гири), сотрудничал с органами и хорошо питался. Когда он приезжал на короткое время из рейса огромная кухня, расположенная на стыке большого центрального коридора и первого малого, по нескольку раз за день наполнялась ароматами жареного мяса и другими густыми запахами. Коридоры были разделены высокой в восемь ступенек лестницей, являющейся местом для курения. Жильцы выходили из комнат томимые ароматами, у лестницы останавливались и обсуждали…. Степан был уверен, что его семья живет лучше других, и считал себя культурным человеком. Был еще взрослый парень Толик, но его видели редко. Толик избегал милиции, и жители гадали, куда он попадет в армию или тюрьму.

Комната двух Саш – тети Шуры и дяди Саши – располагалась в дальнем конце большого центрального коридора. По соседству в начале второго малого коридора за лестницей из трех ступеней в своей комнате жил Семен. Комната дяди Саши была огромной, светлой, с высоченными потолками. Дядя Саша был электриком. Наличие тока в розетке он проверял, трогая пальцами оголенные провода. Пальцы его были заскорузлые, а напряжение в сети – 127 вольт.

Длинный стол, стоящий вдоль стены с тремя окнами, освещался люминесцентной лампой, диковиной того времени. На столе дымился паяльник. На застеленной газете стояла бутылка вина, жестянка из-под килек, лежала пачка беломора с коробкой спичек. Огромный стол весь был завален грудами разобранных радиоприемников, пучками проводов и прочим радиохламом.

Тетя Шура и дядя Саша пили. Всегда. Портвейн. Тетя Шура становилась крикливой, и дяде Саше приходилось хранить покой за двоих. Открытая дверь в их комнату означала, что пьют они уже давно. У них были две дочери. Взрослая – Зоя, похожая внешне и своей разумной неторопливостью на отца. Ей было пятнадцать, она была вдвое старше Семена. Ходили слухи, что она уже вела взрослую жизнь с мужчинами. Зоя покровительствовала коридорной малышне, дарила конфеты. Маленькая младшая дочь Любочка была похожа на тетю Шуру. Любочка была кругла лицом с темными сверкающими глазками. Любочка недовольно складывала губки и сердилась.

Семен вышел из комнаты и остановился на верхней ступени лестницы. Дверь в комнату дяди Саши была распахнута, а по коридору медленно шел он сам. Дядя Саша до рези в глазах был сосредоточен. Он нес с кухни сковороду, в которой шипели и скворчали в масле жареные котлеты. Будучи отчаянно пьяным, он взял сковороду с плиты голыми руками. Скрюченными пальцами сжимая раскаленное железо дядя Саша преодолевал коридор шаг за шагом и беззвучно плакал. Казалось, что шипят в сковороде не котлеты, а слезы дяди Саши и сама его жизнь.

Стр. 19 ______________

Страх был всегда, темный и всегда внезапный. И рождался в самой глубине плоти. Однажды жена рассказала Семену историю о том, как ее сестра в игре, в шутливом баловстве, возможно чуточку намеренном и злом, нагнала на нее животный гипнотический страх. История понравилась Семену. «Если можно внушать страх другому человеку, значит можно внушить страх и самому себе?!» – подумал он. «Все новое неожиданное непонятное вызывает безотчетный страх. А если вызвать самому у себя чистый, ни чем не мотивированный страх – может быть это позволит познать тайну, изведать необъяснимое, откроет дверь окружающей бездны?» – рассуждал он.

Семен стал искать страх.

Семен получил ответ и очень скоро. Да….

Начал Семен с самого простого. Он вспоминал страшные события и чувства, которые при этом испытывал. Потом отбрасывал события и старался проникнуть только в чувство. Конечно, нелегко
по-настоящему переживать чувство, не думая о событии, и он вспоминал, чем сопровождается внезапный испуг, превращающийся в цепенящий страх. Он представлял, как холодеет лоб и от затылка ползут мурашки, а тело становится ватным безвольным. Вспоминал сухость во рту, спазм, одышку, резь в груди. Оживлял ощущения, и временами испытывал страшное затмение чувств.

Семен вспоминал свой первый детский страх….

Ему три года он сидит в своей кроватке в дальнем от окна углу освещенной солнцем комнаты, а перед окном громадной тенью мечется большой человек. Человек громко говорит, в отчаянии выкрикивает слова, ломая свет поленьями рук. С мукой, со стоном, со слезами в голосе он будто жалуется…. Жалуется, что меченосцы убивают всех, кого только могут убить, а ненасытные телескопы жрут глупых гупей… — ВСЕ ЖРУТ ДРУГ ДРУГА. Аквариум, смахнутый с окна его тяжелой рукой, летит с подоконника на пол, разбивается вдребезги. Человек ушел, а на полу в осколках стекла в луже воды шлепаются об пол рыбки. Человек тот отец Семена.

Ночью Семен остался один. Мама уложила Сему в постель, поправила одеяло, погасила свет и ушла на работу. Сема понял, что он такая же рыбка. Он закрывал глаза, но во тьме падал в черный колодец и цепенел от ужаса. Он старался держать глаза открытыми и смотрел на плывущую в молочном свете ночи мандолину, пришпиленную гвоздиком к темной фанере шифоньера. Но все равно проваливался в колодец и летел. Сема почувствовал, что такое смерть и впервые на следующий день не играл с соседской девочкой.

Стр. 23 _____________

Свой первый страшный страх Семен испытывал в десятилетнем возрасте, когда их семья захватила освобожденную по смерти владельца комнату и его одного поселили жить в ней.

Все жильцы огромной коммуналки мечтали о расширении жилплощади. Старый дом предназначался на снос, а жильцы на расселение – новых жильцов в дом не селили. Многие претендовали на освободившуюся комнату, но у семьи Семена было зыбкое преимущество – освободившаяся комната находилась напротив их законной. Мама с отчимом остались в комнате №130, а Семена поселили одного напротив через коридор в такой же маленькой восьмиметровой комнате под номером 134. /Номер этот «134» будет преследовать его на протяжении всей жизни. Будет повторяться в номерах машин, в телефонных номерах, номерах квартир, в которых он будет жить, всегда будет на виду. Жизнь, как скупые номера, скудна была к Семену. Оттого что родился он недоношенным, или по какой другой причине…, но волосы на его голове были редки, одежда тесновата, и люди, оказывающие влияние на его судьбу, сплошь были тезками. Да и сама судьба в каком-то смысле была не его Семена судьбой, а воплощением прочитанных им книг, написанных о других когда-то уже живших людях./

Страх вызывал поселившийся в комнате Семена Домовой. От грузных шагов Домового скрипели половицы. Домовой глухо покашливал в тишине залитой лунным светом комнаты. Домовой старался не смущать Семена. Он полночи мог простоять, не шевелясь на одном месте, что бы Семен забыл о его присутствии, но, забывшись, сам, вздыхал. Вспомнив что-то печальное, он охал и переминался с ноги на ногу, а пересушенные старостью половицы звонко стонали в замершем доме. Семен в такие моменты не считал себя полноправным жильцом комнаты. Он прятался, укрывшись с головой под одеяло, и старался дрожать, как можно не заметнее, но все равно понимал, что Домовой знает о его присутствии.

Семен искал страх и теперь стал представлять именно тот страх, пережитый им в маленькой комнате №134 огромной коммунальной квартиры старого монастырского дома.

стр. 25 _____________

Семен бросил учебу и оказался во взрослой жизни. Оказалось, что он совсем не умеет жить….

Без сожаления Семен принял неизбежность армейской службы. В армии с ним произошел второй невероятный случай.

В армии я был единственным другом Семена. Он часто много разговаривал со мной. Он подбрасывал меня и думал, – «Как там у него сейчас дома?» Я летел, звенел…. Я отвечал на его вопросы. Я всегда знаю, что сказать. Я знаю, что думает он. Он конечно, тоже, знает, что будет и что есть, но ему было грустно! Вот я и отвечал на его ненужные вопросы. Мы с ним болтали. Однажды Семену необходимо было подумать самому, а он подбросил меня. Я честно встал на ребро! Я не лгал. Друга нельзя обманывать, когда он этого не ждет. Я был до блеска натерт его руками. Он называл меня талисманом!

В армии я почти всегда был в его кармане один. Я люблю компанию. Небольшую, когда звенишь, и никто тебя не перебивает. Пригоршню терпеть не могу, особенно если в нее влезут гривенники, пятнашки. Железным рублям вообще место только в свиньях-копилках. А как я презираю бумажные! Рваные вечно мятые грязные и так ДУРНО ПАХНУТ!

У нас есть достоинство! Конечно, не все одинаковы. Ну что копейка? Пустозвонка - стакан газировки выпить, да спичек купить. Вытаращится, звенит противно, …рубль уберегла!? Тьфу…, гадость! Я видел копейку вообще без достоинства! Ее переехал трамвай. Видели бы вы ее - длинная, гладкая, гадкая. А двушки...? От того, что их используют только в телефоне-автомате, они сами с собой разговаривают, шизы. Трешки? Так…, на трамвае можно прокатиться. Вообще-то они симпатичные. Да и …вода с сиропом. А со мной советуются в трудный час - я предрекаю жребий! Пятачком быть очень достойно. Да…! у нас есть свой собственный самостоятельный разум! Так и написано – С С С Р. В армии все люди, как та копейка из-под трамвая - раздавленные и блестящие, да еще в пригоршне.

В одну воинскуючасть с Семеном попал некий Лященко. Лященко был худой, слабый, долговязый и беззащитный. И свора назначила его жертвой – кто его пнет, тот с ними. Лященко вызывал чуть брезгливую жалость.

Лященко застрелился. Брезгливость стала постыдством.

Из армии Семен вынес два наблюдения: когда людям плохо, они становятся скотами, и еще – хорошо людям не бывает, по крайней мере, в армии.

Воинская часть стояла в сопках. В сопках водились звери. Солдаты ставили петли на звериных тропах, а офицеры стреляли зверей из карабинов.

Попался в петлю барсук. Мясо барсука малопригодно для еды, но он был добычей. Барсук бегал по «караулке», прятался под столом и топчанами. Солдаты гоняли его с улюлюканьем шваброй. Они загнали барсука в пустую комнату-сушилку. Барсук прижался к стене и затих, вздрагивая всем тельцем.

Сделать «это» вызвался Васька-сибиряк. Добрейший парень с лицом «лесовика» и душой младенца. Васька мог в любой момент даже разбуженный среди ночи, не раздумывая сказать время с точностью до минуты. Он был уникум. Служить Ваське оставалось не много. Он мечтал вернуться домой, уйти в тайгу и там жить. Его судили за издевательства над инородцами из младшего призыва. Васька не был злодеем. Ему казались хитрыми дети, прибывшие из Азии, и он не мог терпеть их хитрость. Те дети просили за Ваську, им было жаль его, но процесс состоялся показательный, и запутавшегося Ваську отправили в дисбат.

Васька решил убить барсука ударом приклада автомата в лоб. Он медленно подходил, а барсук метался. От удара барсук упал, боднув головой и дернув ножками. Реальность отрезвила и разочаровала, все стали разбредаться, переговариваясь, как приготовить мясо барсука и готовить ли вообще. Но барсук встал, прошел, цокая коготками по дощатым половицам несколько шагов, стал посреди комнаты. Ваське пришлось поднять автомат снова. Барсук не метался, он медленно пятился, пока не наткнулся на стену и уставился на Ваську маленькими злобными глазками. Васька ударил второй раз. Он не хотел убивать барсука. Барсук вскоре опять ожил, в его глазах теперь уже не было злости. Кто измерит чужую боль? Зверек стоял посреди комнаты и смотрел мимо всех, а на глазах его навернулись слезы и поползли по волосатой мордочке.

Дверь «караулки» распахнулась, с проверкой пришел взводный «старлей». «Старлей» сказал, чтобы барсука подняли за задние лапы. Барсук выгнулся свесившимся тельцем. «Старлей» ударил барсука по затылку прикладом автомата.

Для Семена все это было не так важно, потому что накануне он смотрел по телевизору тираж спортлото и угадал 5 номеров из 6-и. И еще он уже научился в особенно трудные минуты жить немного в будущем, недалеко, всего на пол мига, но от этого все происходило с ним чуточку в прошлом.

Иногда старослужащие напивались, догонялись анашой и... ехали на танцы. Они запрягали водовозку, сбрасывали бочку, вваливались в телегу и по главной аллее части с песнями под гармошку мимо офицерских домиков через центральный КПП уносились в деревню. Офицеры задергивали шторы, гасили свет и, наверное, вздрагивали со своими женами.

В части служили 120-ть солдат, по 30-ть от призыва. По двое солдат в каждом призыве не доживали до конца службы, или пытались не дожить. Один солдат бежал, но его поймали и отправили в дисбат.

Самым большим наказанием стало лишение человека воли. Человек становился обреченным кричать. Люди делали плохие дела, как работу. Людям не оставалось пути к счастью, ноги сами шли путем несчастья, а руки его творили. Воля оставалась у очень злых, и очень добрых людей. Семен не был ни тем, ни другим, он ждал и терпел.

АРМЕЙСКИЙ ПОКЕР.

В караульной избе пятеро «старослужащих» солдат и один «молодой», только из карантина в первом караульном наряде Семен. Играют в покер. Правила игры примитивные. Ставка – удары картами по ушам проигравшему. Пятеро «старослужащих» против Семена. Он обречен. К середине игры набегает ударов по 50 от каждого. Все заинтересованы, - Как поведет себя «молодой»?

А «молодой» начинает вести себя странно.

Семен понял, что победит – есть лазейка! Бить должны столькими картами, какого достоинства карту он достанет из колоды. Достанет короля – четырьмя, девятку – 9-ю…, но если достанет валета пик, не бьют вообще – амнистия. Семен понял, что достанет этого валета. Он перестал сопротивляться, проигрывал, заказывая взятки наобум. Это не осталось незамеченным, появилась интрига.

Игра закончилась. Посчитали удары. Перемешали на столе закрытые карты. «Тащи», - ребята посмеивались над глупой бравадой Семена. Они желали ему вытащить даму, или десятку. Удары тремя картами сушат уши, а десятью – размолачивают. Уж они то из собственного опыта знали, что и то и другое плохо.

Семен не спешил.

Каждому, наверное, человеку довелось хотя бы однажды испытать внезапную, безотчетную уверенность и совершить в тот миг неповторимое действо - не раздумывая открыть книгу на нужной странице или щелчком пальца послать окурок точно в маленький круг урной - не размышляя и не стараясь. Семен стоял у края стола, возвышаясь над сидящими перед ним партнерами-соперниками, и намеренно ждал этого мига безотчетной уверенности.

Семен слышал раздраженные восклицания сослуживцев, совершенно неизвестных ему еще незнакомых солдат, – «Тащи! давай. Что стоишь…?» – и сосредоточенно ждал. Он навис над картами, замер. Постепенно голоса смолкли. Семен водил рукой над картами, ища ту одну. Уверенность его росла. И чем больше росла его уверенность, тем слабее опустошеннее становились они. Настал момент, когда они сидели, не понимая, что происходит. Уверенность достигла предела, словно пронзила, и… Семен взял карту. Поднял. Даже не глянув на нее, он проносил карту мимо каждого лица сидящих за столом сослуживцев, уверенный, что это валет пик, – «Вот она!» И только после посмотрел карту сам.

Да!!! Это был валет пик!

Семен хохотал безудержно, упиваясь восторгом.

Люди почему-то решили, что они добрые. А что значит «добрые»? Если монстр хочет откусить Вам голову, не ждите, открутите ее себе сами, протяните ему, – «На! Кушай». Вдруг он действительно голоден? Вы добры?

В армии хорошо жилось одному только человеку. Его звали Саша Свинарь.Саша Свинарь был добр.

Саша был небольшой и ладный. С небесной синевы глазами, будто опаленными солнцем ресницами, светлыми волосами и радушной улыбкой. Улыбкой, которой в армии быть нельзя.

Саша Свинарь стрелялся. Пуля прошла в миллиметре от сердца. Его спасли. И он начал жить. Саша лучше всех в части играл в уголки и шашки и когда проигрывал, улыбался. Семену странна была и приятна улыбка Саши. Саша гулял по части, поднимаясь с рассветом, когда все еще спали. Повара всегда находили для него что-то вкусное. Он всем платил своей улыбкой. Кроме офицеров, но и те знали, что он не их. Он не служил, он просто жил.

Саша был свободен.

____________

Летели радужные дни. Семен проснулся удивительно выспавшимся. Сразу встал, умылся, натянул джинсы, оделся и вышел на залитую солнцем улицу. У Семена теперь были джинсы, но не было денег. У него были блокнот и карандаш, желания и настроение. Он думал, что все знакомые и встречные люди разделяют его желания и настроение. Он шел по улице и улыбался.

На перекрестке улиц работала палатка моментальной денежной лотереи. Две худые старухи с испитыми лицами стояли у открытого окошка, скребли мелочь в жестких ладонях и спорили друг с другом. Они не сомневались в проигрыше, но не пойманная птица в глубине души представлялась им важнее не выпитого вина.

«Интересно!», — подумал Семен о еще не выигранной им десятирублевке, — «Положу я ее в карман, или проиграю?» Он решительно подошел к киоску.

— Смотрите бабки. Как надо червонец выигрывать! — Семен легко отодвинул рукой невесомых старух, рассмеялся и протянул в окошко рубль.

— Да ну тебя, сынок! Ерунду болтаешь.

Семен развернул, как фантик купленный билет и сунул в нос подслеповатым старухам,

— На те. Вот!

Бабки вытянули шеи — «10 рублей»!

Еще 10 билетов, …еще 2. Бабки смотрят ему вслед и протягивают в окошко рубль. У него по-прежнему нет денег, но и он ничего не должен судьбе.

Хрустальный замок доверья хрупок и тверд. Он возвышается до небес. Достаточно одного неосторожного движения, слова, мысли, и замок начинает рушиться. Его падение продолжается вечность. Мириады солнц, восторг и восхищение блистают в его мерцающих осколках. Замок нельзя построить вновь. Может быть, через много лет вы посмотрите на замок и обнаружите, что его нет. Что он весь лежит у ваших ног и осколки в пыли. На его месте за ним откроется зияющая пустота. И как знать, может быть, пустота окажется притягательнее колдовского замка.

Семен не был приспособленным человеком. Он был безыскусен и прост. Когда от него ждали жаркой лжи, он говорил смешную правду. Он многих раздражал. Но была одна девочка. И он спрашивал ее: «Как ты думаешь?», а она с неизменной улыбкой отвечала, — «Ты мужчина, тебе решать».

Души их озарились теплом дорожащих друг другом людей. Но не видел Семен тепла и света. Не мог он ценить дарованного ему счастья. Покорность ее он принимал за растерянность, а тихость ее светлого мира — за нерешительность.

Пошел дождь. Не просто дождь, а замечательный летний ливень. Пошел и кончился, и налил огромную лужу. Лужу похожую на пруд. Семен подхватил девочку на руки. Он пронес ее уже половину огромной лужи, и руки ее обвивали его шею все крепче. Но на середине лужи в самом ее центре Семен оступился. Они сели в лужу и… не рассмеялись. Девочке нравился Семен, когда он был нерешительным веселым студентом. Сейчас в нем зрело темное желание. Было холодно.

В детстве и юности чувства живут сами, не зависимо от желаний человека. Дети очень ценят способность хохотать всем сердцем, откинув голову и прикрыв глаза. Они эту способность безошибочно угадывают даже в очень грустном человеке. Семен эту способность потерял. В нем набухал, чернел, тяжелел эгоизм. Девочка была красивая умная и чистая и, еще, очень взрослая. Девочка заплакала.

_____________

Семен женился и зажил с любимой женой, маленькой дочкой и сыном. Он устроился на интересную, но не очень хорошо оплачиваемую работу, а живопись осталась главным занятием. Семен считал, что все в жизни сложится само собой. Его же окружали близкие люди!

Живопись завладела Семеном целиком. Во время работы над холстом мир замирал, останавливалось время — кисть творила новый мир. Семен погружался во чрево палитры в густое соцветие красок внутрь мига отвердевшего времени и в них искал суть мироздания.

Стр. 42 _____________

…Семен искал страх, и страх не замедлил явиться. Сначала в виде эмбриона, краткой вспышкой наготы мира. Затем больше, больше. Вначале страх приходил, когда его звал Семен раз за разом все легче. Когда Семен хотел от него избавиться, он отогревал пушистый комочек счастья и добра у себя в груди, страх оставлял его. Однажды страх пришел сам внезапно, неприятно, и прогнать его стоило большого труда. Отогреть пушистый комочек не было возможности, в груди полыхал пожар. Пожар выжигал душу, а обожженная душа стыла в леденящем мраке.

Семен научился переносить свой страх на других людей. Мысленно он надувал вокруг себя прозрачную вакуоль, вычленял страх из своей утробы, помещал отлученный страх в вакуоль и на пуповине надвигал на свою жертву. Он мог переместить вакуоль на расстояние до 50-и метров на любого другого человека. Человеком тем овладевали беспокойство, паника. Это не избавляло самого Семена от страха, напротив, он все больше увязал в его кабале. Удивительные, необычные тайны загадочного мира уже не прельщали Семена, им все больше овладевала тревога, и недоумение, – «Да, что же это?!»

Семен очутился в беспощадном мире. В мире враждебном, имеющем волю. Злую волю. В мире способном погубить из прихоти, и спасаясь, необходимо было быть все время настороже. Ни на что Семен больше не уповал.

Стр. 45 _____________

Семен пришел в «сотую». Вадим принял хорошо, он видел состояние Семена и хотел помочь. Аркаша жил в той же квартире снимал в «100-й» одну из комнат. В комнате Аркаши на шкаф поставили портрет. К Аркаше Семен не заходил и портрет свой не видел. Аркаша жил обособленным хозяйством у него уже была невеста и громадный шкаф. Аркаша спросил Семена: «Неужели живопись важнее жизни твоих детей?» Семен не ответил. Он подумал, что не знает, что такое жизнь и есть ли она вообще, но этот ответ вряд ли был нужен Аркаше, а другого ответа у Семена не было.

Вадим изменился, похудел. Вадим улыбался своей доброй и, как казалось Семену, еще чуть более внимательной улыбкой. Вадим жарил картошку, конечно же, без масла и рассказывал очередную историю своей жизни. Семен знал эту историю. Семен знал, какая история будет рассказана следом за этой – у Вадима был четко очерченный круг событий его жизни. Память грустно ходила по этому кругу. Новых событий Вадим не хотел. Периодически он пускался в воспоминания и пару месяцев кряду в хронологическом порядке говорил свои истории. Менялись слушатели, истории – нет.

Сальные стены кухни крашенные липкой ядовитой масляной краской; паутина на черном от копоти потолке кухонного колодца; массивные каменные стены «сталинского» дома, улыбающийся Вадим – все говорило Семену, что он не у себя дома, что у него нет дома. В духоте кухни внезапно навалилась усталость. Семен слышал спертый запах газа, капающий кран и с трудом сидел на стуле. Спина надламывалась. Безысходность кольнула в сердце. Он мог бы, наверное, сказать Вадиму, – «Прости, Вадим. Я очень устал. На улице холодно. Позволь, я отдохну у тебя». Вадим, конечно, сделает все, чтобы ему было удобно. А завтра? Что изменится через месяц? Стать обузой, приспособиться? …Нет. Полупрозрачные в пыльных разводах окна седьмого этажа, нависшие над каменным дном, показались ненадежной преградой. Мысль о суициде крепла. Из первоначальной идеи познания скончавшегося мира она выросла в настырное самостоятельное существо. Жить ни на что, не уповая, ежесекундно укрываясь от всевидящего ока кары, Семену не удалось. Он придумал хитрость, надо быть готовым к смерти. Там интересней, чем в жизни. Там или есть ответ, или нет. Смерть была рядом, он носил ее в кармане всюду при себе. Он говорил себе – как только станет невмоготу, есть выход. Сам построил себе западню. Смерть ожила. Сначала страхом, а потом настойчивой силой. Эта сила толкала Семена на последний шаг. Страх стал сменяться паническим ужасом перед неведомой волей, живущей внутри него, перед последним шагом. Ежесекундно Семен боролся с собой. Он не доверял себе. Хотел от себя спрятаться, бежать. Но как? Куда?

Ко времени обеда «сотая» оживала. Приходили завсегдатаи. Витал нерв. Все предвещало пьянку, но денег хватало либо на закуску, либо на бутылку вина. Необходимо же было бутылок, как минимум пять….

Семен сгреб в пригоршню собранную на столе мелочь и сказал, что деньги добудет. В конце концов, он обязан был проставляться за новоселье, а своих денег у него не было. Был день заездов на ипподроме. Воскресенье. Если поторопится, он успевал на последние три или четыре заезда. Он знал, что делает.

Семен вышел из дома, не торгуясь, заплатил таксисту рубль из собранных четырех и через двадцать минут уже делал ставку в кассе ипподрома. Времени было мало, он старался максимально вырастить оставшуюся трешку. Два рубля Семен поставил на комбинацию в «длинном одинаре» – здесь максимальная выдача – и рубль в «паре», чтобы в случае удачи иметь возможность поставить еще и на последние два заезда в «двойном». Он выиграл во всех четырех заездах. Через полтора часа он уносил с ипподрома 32 рубля – студенческую стипендию! – и отталкивал прицепившегося к локтю ипподромного «жучка», настойчиво добивавшегося от него, – «Где ты узнал выигрышных лошадей?!»

Ночью, когда все уснули, Семен сидел в кресле и ждал утра. Вспоминал, как хорошо было, когда после свадьбы они с женой пошли на ипподром. Светило солнце. Они проигрывали подаренные им на свадьбе деньги, их все равно не хватало для поездки на море в свадебное путешествие, и смеялись. За пол дня, был воскресный день международных соревнований по скачкам, проиграли все. Уже за территорией ипподрома жена достала из сумочки червонец и смущенно призналась, что припрятала на всякий случай. Они вернулись и стали выигрывать все подряд. В конце дня выгребали деньги из всех карманов, считали и снова смеялись, а на следующий день смотрели в окошко поезда, везущего их к морю.

Семен сидел в кресле, у него в груди в иссушающем жаре плавилась боль, и не было слез, что бы это чувство вскипело страданием, исторглось из него. Сейчас выигрыш не принес радости. Да и не выигрыш это был.

Посреди ночи проснулся Вадим. Открыл глаза и сразу сел в кровати. Через стол от него в кресле сидел Семен. На столе лежала колода карт. Они были там всегда, как пепельница и спички.

— Достань туза из колоды! – без предисловий предложил он Семену.

Семен понимал, о чем говорит Вадим, и от тошноты в отвращении сощурился,

— Вадим! Я не могу. Нет сил.

— Возьми мою! – вытянул на стол свою правую руку Вадим.

Семен положил свою левую руку на открытую ладонь Вадима, а правую – на колоду карт и стал ждать, изучая карты прикосновением пальцев. Ощущение уверенности пришло внезапно. Он сразу поднял карты – открылся туз.

— Давай еще, – не отставал Вадим.

Они опять стали ждать. Второго туза Семен искал спокойно, методично, знал теперь, что достанет. Он искал другого туза. Семен видел пространство колоды, в ней прежде найденного туза, обходил его. Уверенность не покидала, Семен перепроверил себя и открыл второго туза.

С третьим тузом начались сложности, в руки все время норовили влезть тузы, которые он уже открывал. Семен спотыкался о них. Колода меняла свои очертания, как гармошка то растягивалась, то сжималась. Семен трогал ее грани, искал. Путешествовал по колоде и разглядывал воображаемое достоинство карт. Уверенности он не ждал, она не покидала. Семен высматривал нужного туза. Он достал третьего туза. Найти четвертого туза не позволило зародившееся самодовольство. Миг рассыпался, вязко потекло время.

С Вадимом они никогда не обсуждали этот случай. Через много лет, Семен превратится в толстого благополучного пьяницу, их пути с Вадимом случайно пересекутся, и Вадим скажет: «Семен! Ты был стоиком».

______________

Живопись дала Семену минуты счастья. Он наслаждался сиянием красок, без раздумий бросался в их искрящийся вихрь. Хаос цветосмешений влек в колдовскую пучину.Счастья стало мало. Семен захотел знаний и увлекся композицией портретов.Мало стало и этого. Он захотел узнать тайну и написал свою кровью сочащуюся плоть в узилище страха, сам стал частью этого страха и обрек себя на отчаяние.

Стр. 57 ______________

Поселилась бригада на хуторе, в конце деревни. Хозяйство на хуторе вела статная сухая старуха. Несомненно, она была очень красива в молодости. С ней жил старичок. Старичок был много ниже ее ростом, худощавый и шустрый, с бегающими в плотном прищуре блестящими слезливыми глазками. Старичок был двужильный. Он смеялся скрипучим зависимым смехом, но был не прост. Когда-то глаза его сверкали.

Бабка заговаривала у детей и взрослых из окрестных селений страх и считалась ведьмой. Ночью она отчитывала детей по своим таинственным книгам. А днем… она сажала маленького, но уже знающего стыд ребенка в старое корыто и, перекинув через плечо веревку, тащила ребенка в корыте по пыльной неровной дороге через всю деревню и обратно. От ржавого лязга скребущего камни корыта, от въедливой пыли широко раскрытые глаза ребенка наполнялись слезами. Потный, красный от стыда, покрытый грязными потеками ребенок цепенел, сжимая края корыта побелевшими пальчиками.

Поселили друзей на хуторе в просторной бане. В добротном срубе с крохотными окошками и верандой.

После трудового дня в лучах предзакатного солнца приятели ужинали, пили вино на веранде. Пригласили за стол бабку. Она жаждала выпить, но боялась «кары». Перед ней поставили налитую до краев стопку водки и потешались над ее терзаниями. Бабка долго сопротивлялась сама себе, все же рука ее схватила стопку и опрокинула содержимое в рот.

Люди за столом хмелели от еды и питья. Разговоры обретали сбивчивый коллективный характер. «Завтра ночью приходи. Я тебя научу», – от обращенного к нему шепота сидящей напротив старухи вздрогнул трезвеющий Семен. Старуха выдержала паузу, давая возможность возразить, встала и ушла.

______________

Семен не любил драк. Во времена детства и зеленого неба, Семен не задумываясь, азартно лез в любую стычку, но когда он учился во втором классе, произошла история, которая навсегда изменила его отношение к дракам.

Был разгар весны. За окнами звенела капель. Ручьи на тротуарах перетекали в бурлящие паводковые потоки, в которых пущенный кораблик моментально переворачивался и превращался в неинтересный сор. По ночам морозец сковывал черно-белый мир.

Утром Семен вышел во двор раньше других ребят. Он в одиночестве пинал детский резиновый мяч по двору. Мяч был сделан из двух половинок разного цвета резины зеленой и красной, разделенных по экватору желтой полосой. Семен пренебрежительно относился к таким мячам, они всегда бывали рваные, дырявые и этот тоже был подсдут. Мяч с приятным чавкающим кваканьем отлетал от ноги.

На краю двора была огромная грязная лужа, которая не застыла от ночного мороза, а только подернулась тонкой прозрачной корочкой. Вся муть за ночь осела и вода в ней была прозрачной, но это только до первого прикосновения к ее глинистому дну. Мяч угодил прямо в эту лужу, разбил корку и плавал в воде. Семен не хотел лезть в грязь. Он зависал над лужей, то стоя, то сидя на корточках, и понимал, что достанет мяч, только приложив все усилия.

Вдруг в спину его толкнула чья-то подлая рука. Семен распластался во всю лужу и захлебнулся воздухом от панического возмущения. Он встал в центре лужи во весь рост. С него стекала грязная холодная жижа. На берегу лужи хохотал местный «дворовый дурачок».

«Дурачок» обычно не играл с дворовыми ребятами. И сейчас он был во дворе, когда все еще только потягивались в своих постелях. Про него ходили рассказы, что в лунную ночь он выбирается из окна своей комнаты на последнем этаже пятиэтажного дома и ходит по карнизу. Все знали, что его нельзя окликать в тот момент.

Карниз выступал из стены кирпичного дома совсем немного, меньше половины детского ботинка. Семен испытывал тревожное восхищение перед способностью парня. Сам Семен не раз пытался пройти по похожему карнизу на небольшой высоте, но через пару шагов неизменно срывался. Папа мальчика поставил на окна квартиры решетки. Они странно смотрелись на пятом этаже и еще больше отдалили мальчика от сверстников.

Семен бросился на мальчишку, но поскользнулся на глине, чуть не упал и мальчишка вывернулся из его рук. Тяжелый, скованный мокрой одеждой Семен гонялся за обидчиком по всему двору. Наконец, на краю все той же лужи ему удалось подножкой свалить мальчишку. Он оседлал его и начал на отмаш лепить оплеухи. Мальчишка защищался какое-то время, но вдруг перестал и Семен увидел его глаза. Глаза были широко распахнуты, налиты черной глубиной, блестели от подсыхающих слез. Мальчишка смотрел на Семена восторженно, с не детским удивлением и радостью. «На меня обратили внимание…», — кричали его глаза. Семен замер, поднялся и оглушенный поплелся домой. Стыд заполнил его.

Стр. 63 ______________

Страх впился намертво. Аркадий выговаривал, глухо выкрикивал свои слова пытающемуся хранить равновесие Семену, – «Я знаю больше страхов, чем ты», – ярился он, – «Во мне страх не только смерти. Во мне страх боли, сумасшествия, ярости, насилия, одиночества. За близких страшно. Страшно остаться никем. Я живу сложнее тебя! Слышишь, ты…!» Даже сейчас Аркадий спорил с Семеном.

Аркадий не собирался сдаваться. Он переполнялся агрессией. Аркадий отпустил черную бороду и усы. На лице его появилась нервная бледность, а в глазах страдающая беспощадность. Он замкнулся, стал враждебен; но – Семен видел – Аркаша желал ему добра и хотел помочь. Они вскоре расстались, но Семен это помнил всегда. Они перестали мечтать.

Между Семеном и Аркадием было уважение, внимание, даже забота. Не было симпатии и сострадания. Их общение было за пределами дружбы и вражды.

Семен не мог долго злоупотреблять гостеприимством Вадима. Он видел себя лишним в чужом доме. Что ему делать в заснеженном городе, он тоже не знал. Он выходил из дома и шел, его подташнивало, было холодно.

Мадонну звали Мария. Она училась в художественном училище. Учеба не обременяла ее. Семен звонил Марии, они встречались и шли вместе. Они ходили на выставки, концерты и в кино. Ее студенческий билет был пропуском в безденежную жизнь, цены на дневные сеансы были почти условными, а вечером в большом городе обязательно находились бесплатные концерты и выставки. Когда были голодны, они не гнушались мелким воровством в магазинах или кафе.

Мария обладала абсолютным вкусом, абсолютным критическим чутьем. Что бы понять свое отношение к увиденному, Семену необходимо было выждать дня два-три, или неделю, когда впечатления улягутся, своим первым впечатлениям он не доверял. Мария сразу все оценивала абсолютно верно. Они все больше времени проводили вместе.

У них были несовместимые темпераменты. Мария могла долго жить одним каким-нибудь чувством. Природа наделила ее прекрасным телом. Она обладала спортивной развитой фигурой, в жизни не приложив для этого ни каких усилий. Широкие красивые плечи, стройная шея, большая совершенной формы голова, правильные черты лица и пышные русые волосы - все в ней было гармонично.

Семен сутулился из-за приступов радикулита и головных болей, прятался в поднятый воротник куртки. В его вытянутой голове со слабым затылком, ни одно чувство уживаться долго не могло. Они были одного с Марией роста, но из-за его сутулости глаза Марии оказывались выше его усталых глаз.

Мария восхищала Семена своим природным потенциалом, но он с трудом выносил ее быструю телетайпную речь. Ее развитые плечи участливо опадали, как сложенные крылья. В них прятались забота и грусть. В груди ее была бездна неразрешимых тревожащих ее вопросов, и злая астма с сигаретным кашлем – она курила сигарету за сигаретой. Она свое тело не ценила и не берегла.

Мария задавала, выкашливала свои вопросы, и Семен вдумчиво искал ответ. Он искренне считал, что у Марии более живой и гибкий ум, лучше память, больше сил и терпения, но - он лучше умел вдумываться. Она склоняла голову, не выдерживала его долгих размышлений и задавала следующий вопрос, не получив ответа на предыдущий. Семен снова честно задумывался. Мария возражала, она помнила, что в прошлый раз на похожий вопрос Семен давал совсем другой ответ, – «Семечка! Ты же говорил совсем по-другому?!» Семен разочаровывался – как же она не понимает, что на любой вопрос может быть сколько угодно правильных ответов.

Семен хорошо помнил только чувства. Марии нравились по-детски беззащитные руки Семена, его нелепо раскрытые синие глаза. Она пеленала и мучила Семена навязчивым вниманием. У него от ее заботы и теплого шепота ныл затылок. Ему необходимо было вздохнуть, посмотреть на небо, а Мария говорила – «Посмотри в небо», – Семен поднимал лицо, но небо от него ускользало. Он взрывался, топал ногой и разрушал наваждение. Затылок прошивала боль, Мария затихала. На некоторое время ее хищно изогнутые, в любое время готовые оцарапать пальцы, распрямлялись и теплели; расслаблялись руки, плечи, все ее обмякшее тело, но уже вскоре, иногда почти тотчас она начинала свою кропотливую работу вновь.

Мария терялась, все ею предлагаемые ценности разрушались Семеном. Им было трудно друг с другом. Невыносимо трудно. Но расстаться они не могли. Невротическая зависимость, вот смешнотворный диагноз их отношений. Семен хотел утратить чувства, они мешали думать. Его раздражал собственный смех, он отдавался пронзительной головной болью – пусть чувствует Мария; а Марии не нужен разум, он приносит ей печаль – пусть все решения принимает он, Семен. Именно так они видели окончательное соитие между мужчиной и женщиной.

Семен знал, что должен родить от нее сына, он точно знал, каким тот будет. Она с первого взгляда с первой встречи в студии знала – он станет ее мужем.

Когда усталость от общения друг с другом терпеть уже не могли, они договорились расстаться, хотя бы на короткое время. Утром, не разговаривая, как условились с вечера, они разошлись по разным сторонам огромного города. Но отдых их был не долог, в середине дня они столкнулись друг с другом в одном из переходов метро. Они были обручены обреченностью.

Условности их не тяготили. Они ночевали в доме то у его, то у ее родителей, чаще спали у каких-нибудь знакомых – везде они были одинаково нежеланны. /В квартире №66 в доме Марии Семен познакомился с ее мамой. У нее на правой стороне носа была большая выпуклая родинка, а глаза слегка навыкате с небольшими темными зрачками/.

Мария устроилась работать сторожем, и ночи ее дежурства стали ночами их одиночества. Семен не мог спать. Он лежал или сидел рядом с Марией и смотрел, как спит она. Ему от этого становилось спокойней и на утро, он чувствовал себя немного отдохнувшим.

Одну из ночей Мария и Семен проводили в старом замке в здании красного кирпича дореволюционной постройки, похожем на замок и завод одновременно. Толстые стены здания дышали вековой сыростью, историей. Днем замок заполняли чинуши, но по ночам едва освещенные высоченные гулкие залы замка оживали. Вязью мерцала лепнина, полумраком набухали диваны и кресла свиной кожи. Нестройно толпились в конторских шкафах папки с обреченными на делопроизводство людскими судьбами. Вощеный паркет поскрипывал шорохами блуждающих призраков. За черными крестами рам блистала луна, чертя тенями обитель для служения колдовской мессы.

Семен смотрел на Марию, когда она вдруг, не просыпаясь, поднялась, села на топчане с открытыми не видящими глазами и спросила, – «Когда же ты найдешь себе хозяина?» Семен знал, что должен дать ответ, но он не мог расстаться ни с добром, ни со злом, живущими в нем, мучительно выдавил из себя, – «Никогда у меня не будет хозяина». Тело Марии со стоном повалилось в сон.

ГЛАВА 11

Добро и зло - звонкие слова. Ложь, правда, добро, зло, жизнь, смерть. Только человек с его жалостью к себе и способностью обманываться понимает, что они значат. Только он способен разделять свои тело и душу.

Поиск по сайту: