Коллективизм в сравнении с индивидуализмом

Обсуждение нами вопросов идеологии, мотивации достижений и традиций общественных объединений побуждает нас рассмотреть еще один очень важный показатель, на основании которого мировые культуры и этнические субкультуры мира, по-видимому, разнятся между собой, — показатель коллективизма в сравнении с индивидуализмом. Этот показатель был предметом интенсивного исследования Харри Трайэндиса и его коллег (Triandis, 1987; Triandis, Bontempo, Villareal, Asai & Lucca, 1988; а также: Boykin, 1986; Deutsch, 1982; Hofstede, 1980; Hui, 1984; J.M. Jones, 1983; Markus & Kitayama, 1991; Spence, 1985). Он является ключевым для понимания аттитюдов и поведенческих проявлений самого широкого спектра. Коллективистские общества, к которым следует отнести большинство традиционных доиндустриальных обществ, а также преимущественно католические страны Южной Европы и Латинской Америки, равно как и большинство азиатских и африканских культур, характеризуются повышенным вниманием к семейным и общинным отношениям и ценностям. Люди из первичной социальной группы, к которой принадлежит тот или иной человек, т.е. его родственники, соседи, а в случае современных индустриальных обществ — еще и производственный коллектив, являются первейшим источником социальных требований и поощрений, а также главнейшими арбитрами в отношении того, что желательно, что допустимо, а что немыслимо. Таким образом, в коллективистских обществах именно внутригруп-повые нормы и внутригрупповые ролевые отношения являются и мотивирующей силой, побуждающей индивида к действию, и своеобразным компасом, определяющим направление его действий.

Индивидуалистические культуры, которые отнюдь не случайно преобладают в странах Западной Европы, породивших протестантскую Реформацию, и в Северной Америке, демонстрируют противоположные ориентации. Для них характерен акцент на личных целях, интересах и предпочтениях. Социальные взаимоотношения диктуются общностью индивидуальных интересов и притязаний и поэтому подлежат изменению по мере изменения с течением времени соответствующих интересов и притязаний. В подобных обществах выбор индивидом стиля одежды, друзей, занятий или супруга относительно свободен от диктата со стороны семьи, соседей или еще кого-либо, с кем его могут связывать традиционные ролевые отношения.

Как подтверждает долгая история цитируемых в главе 2 исследований социального влияния в Америке, речь, конечно же, не идет о том, что люди в таких обществах не испытывают влияния со стороны окружающих. Скорее это означает, что степень социального влияния в индивидуалистических обществах не представляет собой всецело продукт возникающих на ранних этапах жизни индивида и основанных на традициях внутригрупповых уз. Так, представители относительно коллективистских по характеру культур могут при определенных обстоятельствах проявлять меньшую конформность, чем люди, принадлежащие к более индивидуализированным культурам. Например, данные одного исследования(Ргавег, 1970) говорят о том, что японцы могут быть в меньшей степени, чем американцы, склонны проявлять конформность в исследованиях, построенных по схеме, подобной парадигме Эша. Предположительно это происходит потому, что в данной парадигме испытуемых не ставят в условия социального давления, исходящего со стороны значимой для них социальной группы, концентрирующейся на традиционной, важной для группы теме. По этой же причине испытуемые-японцы проявили меньшую склонность придавать значение пожеланиям незнакомых людей или иностранцев, чем испытуемые-американцы из штата Иллинойс (Triandis et а1., 1988). Однако те же самые испытуемые-японцы проявили большую реактивность на пожелания своих коллег по работе.

В традиционных коллективистских обществах индивид склонен идентифицировать себя с единственной и тотально значимой группой — одной и той же на протяжении всей его жизни. Члены группы связаны друг с другом посредством сложнейшей паутины взаимных обязательств и ожиданий, во многом не подлежащих обсуждению, а достижения и проступки каждого члена подобной группы представляют собой важный источник гордости или стыда для группы в целом. Напротив, в более индивидуалистических обществах люди находят сравнительно простым и желательным постоянно присоединяться к новым социальным группам, заводить новые знакомства. При этом разрывание предыдущих социальных связей также воспринимается ими как нечто достаточно легкое и приемлемое. В индивидуалистических обществах социальные связи сопряжены с менее значительными привилегиями и обязательствами, а благополучие индивида (психическое, равно как и материальное) в меньшей степени зависит от судьбы или одобрения со стороны родственников или местного сообщества.

Отчасти индивидуалистская ориентация представляет собой наследие протестантской этики и капитализма. Принадлежность индивида к традиционной общине или гильдии со временем была заменена отношениями, основанными на рациональном удобстве и объединениями, образуемыми исходя из представляющихся возможностей и личного интереса. Подобная ориентация находит отражение также в приемах и методах воспитания детей. Принадлежащие к индивидуалистическим культурам родители более склонны требовать и поощрять в своих детях независимость и стремление к личным достижениям и менее склонны подчеркивать необходимость сотрудничества и одобрения со стороны окружающих (Barry, Child & Bacon, 1959; Hess, 1970; Laosa, 1981; Rosen, 1959).

Индивидуалистическая ориентация связана не только с экономическими ценностями и потребностями в достижении, благоприятствующими современному капитализму, но и со свойственным ему эгалитаризмом. Коллективистские общества спокойно воспринимают неравенство, основанное на наследственных прерогативах или социальном положении. В высшей степени традиционалистская кастовая система, все еще сохраняющаяся в современной Индии (а также подкрепляющая ее вера в перевоплощение души, в соответствии с которой относительные преимущества или лишения воспринимаются как следствия деяний, совершенных в предыдущих жизнях), представляет собой крайнее проявление этой свойственной коллективизму особенности. Менее экстремальный пример являет нам почтение, с которым относятся к врачам, учителям или аристократам в небольших деревнях Южной Италии. По имеющимся у нас данным, традиционные нормы остаются там в силе, и стоящие в очереди в мясную лавку отцы семейств всегда готовы посторониться при появлении человека, имеющего более высокий социальный статус, и даже настаивать, чтобы «господина» обслужили первым. Сравните эти обычаи с нормами, существующими в крайне индивидуалистической и эгалитарной субкультуре студенческого городка, где только что нанятая на работу секретарша или младший научный сотрудник пользуются теми же правами в отношении удобных мест для парковки, что и заслуженный профессор (и, конечно же, они должны будут уплатить столь же солидный штраф за парковку в неположенном месте из своей гораздо более низкой зарплаты).

Как правило, индивидуалистические культуры в среднем более богаты и более производительны, чем коллективистские, хотя то, что с недавнего времени в роли ведущей промышленной державы выступает Япония, делает эту зависимость не такой убедительной, как раньше. [Маркус и Китаяма (Markus, Kitayama, 1991) утверждают, что мотивация достижения, лежащая в основе экономических успехов Японии, может быть связана не с индивидуалистическими ценностями, как на Западе, а с коллективистски-ми устоями, такими, как семья, честь и лояльность по отношению к коллективу.]

Другое дело, являются ли индивидуалистические общества более здоровыми или мудрыми (Bellah et а1., 1985)? Некоторые интересные данные об издержках индивидуализма недавно поступили из области психологии здоровья. В соответствии с материалами специально организованных опросов и текущей статистики убийств, самоубийств и смертности от заболеваний, связанных со стрессом, анонимность и одиночество, характерные для индивидуалистических обществ, вынуждают живущих в них людей платить за это очень высокую цену (Triandis et а1., 1988). В одной из двух особенно убедительных подборок статистических показателей речь идет об уровне инфарктов. Во-первых, уровень инфарктов среди белых американцев, проживающих в Соединенных Штатах Америки, почти в пять раз выше уровня аналогичного заболевания среди японцев, живущих в Японии. Во-вторых, живущие в Америке культурно адаптированные японцы (т.е. говорящие дома по-английски, относящиеся к своим детям скорее на американский, чем на японский манер) в большей степени подвержены сердечным приступам, которые случаются у них примерно в пять раз чаще, чем у их сохранивших культурную самобытность соотечественников, также проживающих в Америке — даже после исключения влияния переменных, связанных с образом жизни, — таких, как диета, курение и физические упражнения (Marmet & Syme, 1976). Все эти факты означают, что характерная для коллективистских обществ социальная поддержка выступает в роли буфера, смягчающего стресс.

Говоря в целом, коллективисты платят свою цену в виде экономических и социальных ограничений, пожиная взамен плоды в виде социальной поддержки. Индивидуалисты обладают большими правами в отношении своих визави и большим выбором в отношении того, с кем из них иметь дело, но в случае, если у членов индивидуалистической культуры возникают проблемы, то они не могут с легкостью обратиться за помощью к окружающим. Функции, выполняемые в коллективистских обществах родственниками, знакомыми и коллегами, в индивидуалистических обществах берут на себя психотерапевты. Юристы играют в индивидуалистических обществах роль посредников в конфликтах, которые обычно носят затяжной и открытый характер, а решение их затягивается. В коллективистских обществах те же функции осуществляются приватно более старшими по возрасту членами или семейными кланами, или начальниками на работе, зачастую более оперативно и менее болезненно.

Авторы этой книги, будучи безнадежно индивидуалистическими американцами, тем не менее получают удовольствие, обнаруживая глубокие различия в культурном багаже друг друга. Росс вырос в нерелигиозной еврейской рабочей семье, в то время как Нисбетт — в протестантской семье, принадлежавшей к среднему классу. Многие различия между евреями и неевреями в отношении роли и влияния семьи настолько общеизвестны благодаря современным телевизионным программам, литературе и комиксам, что давно сделались культурными клише. Однако они все еще способны нас удивлять.

Однажды Росс вскользь обратил внимание Нисбетта на то, что вырос в семье, где от него постоянно ожидали проявления озабоченности мнением о нем многочисленных двоюродных дедов, на каждого из которых семья могла в случае нужды рассчитывать и к каждому из которых он регулярно заходил в гости. Нисбетт покачал головой и поведал, что он вырос, так и не зная, кем были большинство из его двоюродных дедов, и ничего от них не ждал; им самим вряд ли захотелось бы знать о каких-либо его достижениях или неприятностях, даже если бы они и узнали вдруг о них, то не проявили бы никакого участия, и даже если бы они его и проявили, ему было бы наплевать.

Возможно, этот жизненный пример поможет объяснить, почему выдающийся психолог личности и клиницист Джордж Келли (George Kelly, 1955), подчеркивавший важность рассмотрения социальных феноменов с точки зрения самого индивида, указывал также и на необходимость учитывать этническую принадлежность клиента, определяя, является ли та или иная его реакция свидетельством патологии. Он заметил, например, что излишняя озабоченность клиентов-евреев семейными вопросами может быть ошибочно истолкована как патологическая личностная зависимость, если терапевт не будет знать о данном коллективистском аспекте жизни евреев.

Поиск по сайту: