ЧАСТНОЕ ПРАВО – ЯВЛЕНИЕ КУЛЬТУРЫ

ПРАВО как продукт и элемент цивилизации может быть охарактеризовано также в качестве явления культуры – объективированного выражения и аккумулятора творчества человечества, его материального и духовного богатства, накапливаемых обществом социальных ценностей. И тут – как и по другим проблемам – следует учитывать особенности публичного и частного права. Характеристика публичного права как явления культуры крепко связана и в принципе неотделима от понимания сути и назначения в обществе другого высокозначимого социального феномена – государства. Своеобразие же в данной области именно права во многом выражено как раз в праве частном, в гражданском законодательстве.

Частное право, рассматриваемое с указанных позиций, раскрывает свои достоинства как общекультурная ценность – явление культуры человечества в целом.

Вот ряд моментов таких достоинств частного права, гражданских законов.

Прежде всего, принятые и действующие в XIX – XX вв. гражданские законы, как ничто иное, выражают «связь времен», причем по основополагающим институтам человеческой культуры. Ведь гражданские законы Франции и Германии, как и гражданские законы других стран, – это прямые преемники одного из великих шедевров культуры, заложенных в античности, – римского частного права, его уникального, непревзойденного юридического богатства, выраженного в отточенных юридических конструкциях, математически стройных формулах и классификациях, строгой и точной лексике.

Можно с достаточной определенностью утверждать, что юриспруденция, охватывающая частное право, оказалась, в сущности, единственным участком современной культуры, который напрямую, по большей части чуть ли не в первозданном, готовом виде, воспринял одно из высших достижений культуры античности.

И в связи с этим еще один существенный момент. Гражданские законы стали воспреемниками таких достижений культуры, которые обогащены разумом. Об этом ранее, и как раз в отношении римского частного права, уже упоминалось: большинство древнеримских юридических формул и сентенций не результат сглаженной и усредненной коллективной проработки, характерной для законодательного правотворчества, а плод сильного и оригинального ума выдающихся древнеримских правоведов. Но не менее существенно и то, что древнеримские конструкции и формулы стали уже после периода расцвета древнеримской правовой культуры во II– III вв. предметом интеллектуальной обработки, раскрывшей их значение «писаного разума» и в более позднее время – сначала в юстиниановской систематике (VI в. н.э.), а затем, столетия спустя, в проработках глоссаторов и постглоссаторов, – приведшей к формированию нового интеллектуально–правового шедевра – «права университетов» средневековой Европы.

Отмеченные моменты, надо полагать, выражают одну из существенных особенностей права, его значение для цивилизации как общекультурной ценности. Право, и в первую очередь частное право, олицетворяет и поддерживает целостность и единство человеческой цивилизации во времени. Оно в этом отношении – именно тот механизм культуры, который обеспечивает череде сменяющихся эпох и национальных культур непрерывность, преемственность в регулировании экономических, личных неимущественных отношений, т.е. – во всем том, что выражает ценность права как механизма непрерывного воспроизводства социальной системы, причем не только «данной» (исторически определенной, национальной), но и в принципе самой по себе общественной организации как таковой – способа существования любого человеческого сообщества.

Нетрудно заметить, что отмеченная особенность права, изначально и наиболее полно проявляющаяся в частном праве, связана с важнейшей стороной миссии последнего – функцией, обеспечивающей постоянство, непротиворечивость и прочность социальной среды, и в связи с этим – мощного интегрирующего фактора, способного объединять (через интересы и свободу отдельных людей, регулирование частных отношений) различные страны и территории, а во времени, в череде сменяющихся эпох – обеспечивать непрерывность цивилизации в целом.

ЕСЛИ достаточно развитое частное право может быть охарактеризовано в качестве элемента общей культуры человечества, то явление обратного порядка – неразвитое, ущербное в данном обществе частное право, и тем более частное право, «изгоняемое» властью из общественной жизни, представляет собой свидетельство низкого уровня культуры. Если угодно – свидетельство своего рода антикультуры, несовершенства, пожалуй, даже (как это произошло в советском обществе) порочности социальной системы, которая оборачивается крупными бедами для людей.

Здесь, при неразвитом, ущербном или «изгоняемом» частном праве, происходит в принципе то же самое, что случается при попытках «избавиться» от частной собственности – одной из предпосылок и социальной предосновы частного права. Да и не только частного права, но и первичных потребностей человека. Потому–то –как это отмечается в литературе – «лишение собственности или ограничение на владение ею деформирует... человека. Делает его агрессивным, завистливым и вороватым» [1].

А в обществе, где «изгоняется» частное право, агрессия, зависть и воровство возводятся в государственное начало всей общественной жизни. Такого рода общество – тотально тираническое, когда происходит варварское опубличивание всей жизни на зоологическом уровне. Здесь также и публичное право, лишенное своего «напарника» – частного права, превращается в юридизированный придаток тиранической власти, всей репрессивной системы.

ЧАСТНОЕ ПРАВО представляет собой явление культуры также и непосредственно в юридической области. Оно – важнейший источник правового прогресса, ведущий «цех» формирования ценностей правовой культуры.

История права свидетельствует о том, что долгие века юридические системы древнего мира имели примитивный, неразвитой характер, и это, помимо иных моментов, выражалось как раз в том, что они отличались аморфностью своего содержания, нерасчлененностью по сферам – тем, что юридические установления были представлены в юридических документах и практике как нечто одинаковое, качественно неразличимое с правовой стороны.

Правовой прогресс, и довольно интенсивный, исторически начался, в сущности, лишь тогда, когда произошло – за несколько веков до христианской эры – структурное и понятийное обособление в национальных юридических системах частного и публичного права, особенно впечатляющее и «взрывное» – как мы видели – в правовой системе Древнего Рима. Римское частное право и «явило собой» как раз чистое право, что и предопределило столь мощное его влияние на все последующее мировое правовое развитие, на весь правовой прогресс [2].

Именно с той поры правовые институты «выкристаллизовались» в «чистом» виде, что, надо полагать, и позволило в полной мере раскрыть потенции, заложенные в праве, прежде всего потенциал частного права, – обстоятельство, свидетельствующее, помимо всего иного, о том, что не только в науке, но и в жизненных отношениях «чистые» явления и предметы с наибольшей полнотой обнаруживают свою специфику и возможности.

Отсюда – один из существенных моментов в истории развития права вообще. Эта история с указанной поры реализуется через публично–правовую и частноправовую культуру, проходит по двум самостоятельным (и одновременно тесно взаимодействующим) сферам – публичного права и частного права, по двум различным, в чем–то даже несопоставимым феноменам, особым «правовым континентам».

Так что, по всем данным, необходимо рассматривать правовую культуру и правовой прогресс в обществе расчленение, дифференцированно. При известной общности культуры и прогресса в сфере публичного и частного права все же основные тенденции и ценности, важные для общества и права,их развития и будущего, изначально складываются и реализуются отдельно, по указанным фундаментальным сферам.

В публичном праве это такие категории и ценности, как «компетенция», «дисциплина», «подчиненность», «ответственность»; в частном праве – «договор», «диспозитивность», «защита», «реституция». В то же время взаимное проникновение этих категорий и ценностей (например, конструирование в частном праве категории «ответственность» штрафного характера или применение в публичном праве конструкции «договор») не должно заслонять того решающего обстоятельства, что каждая из них имеет свою первородную обитель, по своим исходным свойствам коренится либо в естественном «праве свободы» индивида, либо во властно–государственных началах и именно там, в «своей сфере», в полной мере развертываются, получают адекватное и интенсивное развитие и потому с учетом особенностей своей первородной обители и одновременно новых условий должны рассматриваться наукой [3], воплощаться в законодательстве и применяться в юридической практике [4].

И ЕЩЕ ОДИН вывод из краткой характеристики частного права как явления культуры.

Как это ни покажется неожиданным, для права как явления цивилизации и культуры исторически исходной, первичной является сфера частного права, т.е. правовая сфера, которая не является продуктом и инструментом государственной власти, рождается спонтанно, в силу требований самой жизни, под ее напором, в условиях перехода общества первобытных людей в эру цивилизации.

Весьма показательно, что те факторы, которые связаны с разумом, разумной творческой деятельностью индивида и которые определили развитие общества при переходе к цивилизации (избыточный продукт и вытекающая из него частная собственность; обособление отдельной, автономной личности), обусловили необходимость существования «горизонтальных» юридических отношений, таких, которые строились бы на наличии множества юридически суверенных «центров», самостоятельности субъектов, на свободном определении ими условий своего поведения.

Поэтому вовсе не случайно основные правовые категории, в особенности те, которые касаются начал естественного права, положения личности в обществе («субъект права», «субъективное право»), первоначально вырабатывались в частном праве, на основе его «логики», его фактических материалов.

Да и вообще частное право – база и обитель первичных и одновременно основополагающих юридических знаний, прежде всего аналитической юриспруденции.

Значение римского частного права как шедевра мировой культуры объясняется именно тем, что в Древнем Риме на основе частного права получила высокое развитие (в чем–то уникальное и непревзойденное) именно аналитическая юриспруденция. Ее достижения раскрылись в самой материи позитивного права и позже, уже после своего расцвета, были отражены в Кодексе Юстиниана (VI в. н.э.).

Ранее уже говорилось о том, что в Древнем Риме, правовая жизнь которого строилась в значительной степени на решении конкретных жизненных ситуаций (прецедентов) и, по словам О. Шпенглера, представляла собой «право повседневности, даже мгновения», достижения аналитической юриспруденции концентрировались в основном непосредственно в практической работе юристов, в вырабатываемых ими правовых принципах, в формулах, конструкциях, институтах, отличающихся предельной логической завершенностью, строгостью, точностью. Это в общем–то и формировало историческую и логическую почву для всей последующей аналитической юриспруденции [5], а затем– уже на основе данных аналитической юриспруденции, получившей развитие в отраслевых науках, прежде всего в науке гражданского права, – и почву для обобщающих отраслей юридических знаний (общей теории права, социологии права, философии права).

[1] Дольник В. Непослушное дитя биосферы. С. 53. Автор продолжает: «В нашем веке эксперимент по массовому лишению людей частной собственности ясно показал, что противодействие этому инстинкту делает людей не лучше, а хуже, чем они могли бы быть, владей они собственностью».

[2] О. Шпенглер, характеризуя римское частное право, говорит о необходимости отнания античного права, причем не как образца значимых ныне понятий, но как блестящего примера права из чисто практической жизни эпохи» (Шпенглер О. Закат Европы: Очерки мифологии мировой истории. Т. 2. С. 86). Это мнение несправедливо. Римское право – «блестящий пример», неповторимый и исторический, прежде всего возникновения и кристаллизации чистой мысли, в особенности по пониманию логики права, закладываемой в понятийный аппарат и юридические конструкции. Не скрою, несколько странное впечатление производит мнение О. Шпенглера (ранее уже упомянутое), когда он во имя обосновываемого им мнения в отношении римского частного права с одной лишь ссылкой на то, что «классические юристы (160 – 200) Пипиниан, Ульпиан и Павел были арамеями», относит выработанные ими теоретические конструкции к... арабскому праву (там же. С. 73).

[3] Здесь уместно и такое еще замечание. В отношении научных разработок, совершенных правоведами в условиях советского общества (в них, как уже отмечалось, немало позитивного, вполне соответствующего мировому уровню науки), нужно постоянно иметь в виду, что они – даже в позитивных своих гранях – сориентированы все же на публично–правовую культуру. Эти разработки, особенно обобщающего характера, зачастую не принимают во внимание данных и ценностей частноправовой культуры, которые по многим фундаментальным проблемам правовой теории (например, договорной формы юридического регулирования) призваны служить отпразны" пунктом научного анализа

[4] Выскажу здесь в постановочном порядке общетеоретическое соображение на возможную и, не исключено, конструктивную перспективу разработки проблемы. Краткая характеристика частного и публичного права позволяет, думается, наметить контуры сложного многозвенного пути движения природно-социальных процессов от природных предпосылок к праву. Это движение:

• от природных предпосылок, которые выражены, с одной стороны, в обособлении отдельных особей из «социально-биологического целого», а с другой – в поддержании иерархической системы подчинения;

• через появление соответствующих объективных требований формирования «своего» закрепления и гарантирования за каждой особью.

[5] Едва ли прав О. Шпенглер, справедливо отметивший прецедентный характер римского (античного) права, когда он вместе с тем утверждает, что «римское право перестало быть для нас источником вечно значимых фундаментальных понятий. Для нас оно ценно как свидетельство отношений, существовавших между римским бытием и римскими правовыми понятиями» (Шпенглер О. Закат Европы: Очерки мифологии мировой истории. Т. 2. С. 87).

ДРАМАТИЧЕСКАЯ СУДЬБА

ЧАСТНОЕ ПРАВО как система правовых начал, элемент цивилизации и культуры – явление, если можно так сказать, «вечное», неуничтожимое. Оно – непременная «составляющая» любой, более или менее развитой юридической системы. Такая составляющая, от которой во многом зависит и состояние национального права данной страны в целом, и прогресс (или регресс) общества, успехи (или провалы, неудачи) его экономического, демократического и духовного развития.

Поэтому частное право непрерывной полосой проходит через всю человеческую историю. О существовании частного права можно говорить в отношении всех юридических систем прошлого и настоящего.

В то же время для частного права характерны различные, порой полярные состояния – состояния несовершенных, примитивных юридических форм и стадии поразительного совершенства, долгие века стагнации, «замерзания» и стремительного взлета. Такие перепады, взлеты и падения решающим образом зависят от исторической эпохи, сложившегося в стране экономического, политического и духовного строя, общих тенденций исторического развития. Хотя – возьмем на заметку – судьба частного права в немалой степени обусловлена также мерой господства в данном обществе мысли, той ролью, которую играют в обществе духовные пастыри, в особенности тогда, когда достойное место среди них занимают философы и правоведы.

ДЛЯ ЧАСТНОГО ПРАВА характерны долгие века «бесславной судьбы», убогого существования в неразвитых, примитивных формах. По большей части – в виде казуистических норм, судебных прецедентов, обычаев, нередко связанных с религиозными догмами, ритуалами. Отчасти – законов, содержащих опять–таки конкретизированные императивы по отдельным жизненным ситуациям.

Это, понятно, – первые фазы истории права вообще.

Такой, например, выдающийся памятник древнего мира, как Законы Хаммурапи (XVIII в. до н.э.), предусматривал и договорную форму, и порядок возмещения за вред, и даже распределение риска на началах принципиального равенства субъектов. Но и эти законы не шли дальше того, чтобы вводить казуистические правила. Скажем, следующее: «Если человек отдаст свое поле земледельцу за арендную плату и получит арендную плату за свое поле, а потом Адат затопит поле или наводнение унесет жатву, то убыток падет только на землевладельца».

При анализе этого правила нетрудно сделать вывод, что оно строится на признании равенства сторон: основой взаимоотношений является договор, проводится принцип «равновесности» несения тягот от случайной гибели вещи. И в связи с этим допустимо говорить о «частном», или «гражданском», праве древнего Вавилона. Однако приведенные и аналогичные правила «перемешаны» с нормами публичного порядка, сами имеют характер императивных установлений, а главное– даже вычлененные и рассматриваемые в единстве, они могут быть охарактеризованы в качестве таких, которые построены на неких частноправовых началах лишь путем отвлеченных умозаключений (к тому же основанных на современном правопонимании).

Можно высказать соображение и более общего характера. Во всех странах древнего мира и средневековья, в особенности теократических монархиях, при режимах азиатско–тиранического типа, частноправовые формы оставались долгие века неразвитыми, примитивными, занимали весьма скромное, пожалуй, даже убогое место в государственно–правовой жизни общества, в системе юридического регулирования.

В связи с этим надо заметить, что наше повышенное внимание к частному праву Древнего Рима обусловлено не только тем, что в нем сложились логически стройные, юридически совершенные гражданско–правовые конструкции и категории, но в не меньшей мере и тем, что институты частного права заняли достойное, высокое место в жизни всего общества (подтверждением этому может служить хотя бы сам факт выработки известной формулы – «Пусть свершится правосудие, даже если погибнет мир»). И хотя было бы неоправданным в этой связи рассматривать древнеримское общество «правовым», но то, что здесь в специфических условиях античности был сделан крупный шаг в указанном направлении, – факт, который может получить достаточное обоснование.

В то же время вот какое обстоятельство не следует упускать из поля зрения. Какое бы скромное, убогое место ни занимали частноправовые формы в большинстве стран древнего мира и средневековья (в том числе в «варварских» государствах, утвердившихся на территории былой Римской империи), они, эти частноправовые формы, демонстрируют все же неодолимость, «вечность» частного права. Даже при самых тиранических режимах теократического типа и разбойничьих образованиях норманнских общностей на почве торговли, хозяйственного и межсемейного (межродового), индивидуального общения и быта спонтанно, в силу требований самой жизни, складывались – пусть и примитивные (но всегда однотипные) – юридические формы, выражающие и опосредствующие частноправовые отношения.

ДЛЯ ИСТОРИИ права характерны не только долгие периоды низкой частноправовой культуры, застойного состояния, но и время стремительного, «взрывного» развития, поистине взлета частного права.

И самое примечательное здесь то, что такого рода взлеты синхронно соответствуют крупным историческим переломам в истории человечества, цивилизации, в том числе в развитии всей духовной культуры, в известном смысле – утверждении в жизни людей светлой перспективы, разума, надежды. Ведь те основные вехи в развитии частного права, о которых говорилось ранее (напомню, таких вех было названо три и еще одна, четвертая, в наши дни только определяющаяся), – это в каждом случае крупные исторические повороты в человеческой истории, рубежи целых исторических эпох, восходящего развития человеческой цивилизации.

Расцвету римского частного права, как мы видели, соответствует тот прорыв в истории человечества, которым ознаменовано «начало» христианской культуры, христианской цивилизации. И то обстоятельство, что «золотой» период римского частного права выпал на I – III вв. н.э., возможно, подтверждает гипотезу о глубокой внутренней связи Христовых откровений в области права и расцвета права (и, быть может, придает известную значимость тому подмеченному историками развития человеческой культуры факту, что крупнейшие правоведы–классики Древнего Рима творили во II в. и были по преимуществу выходцами из народностей, близких к христианству [1]).

Другая веха в развитии частного права – «право университетов» в средние века – время Возрождения, всестороннего развития предосновы либеральных цивилизаций – возрожденческой культуры.

Следующая веха – гражданское законодательство эпохи, открытой Просвещением, Великой французской революцией (прежде всего – наполеоновский Гражданский кодекс), – вообще, быть может, наиболее крупный перелом в судьбе человечества, выражающий переход от традиционных к либеральным цивилизациям.

Наконец, хотелось бы привлечь внимание к тому, что современная стадия развития гражданского законодательства, стадия модернизации и углубления выраженных в нем исконных, первородных частно–правовых начал (и, скажу еще раз, глубокого единения модернизируемого частного права и современного естественного права), – предвестник, а возможно, уже и выражение новой эпохи развития человечества. Эпохи, когда в обстановке утверждения либеральных цивилизаций и в трудных, противоречивых процессах общественного развития шаг за шагом происходит реализация «замысла природы» – утверждение в жизни людей тех задатков, которые основаны на разуме и высоких моральных, духовных принципах, принципах солидарности.

РАССМАТРИВАЯ судьбу частного права, его состояние и роль в современную эпоху, важно вновь обратиться к одной из острых проблем нынешнего времени – к проблеме гражданского права и «рынка».

К сожалению, рядом специалистов прогрессивное демократическое развитие современного общества нередко связывается просто с «рынком». Между тем «просто рынок» – явление, характерное для всех эпох и в принципе для любых «вариантов» экономики (даже для плановой социалистической экономики, где существовали своеобразные, уродливые, но все же именно рыночные отношения). «Просто рынок» может стать и поприщем диких порядков, разбойничьих нравов, в итоге – общественного упадка, разложения.

Как показывают процессы, связанные с развитием общественных взглядов в середине XX в., само понятие «рыночная экономика» как нечто передовое было выдвинуто в противовес плановой социалистической экономике, вокруг которой в 1930–х гг. возник ореол как будто обоснованного превосходства по сравнению со стихией капиталистического эксплуататорского общества. И едва ли можно признать оправданным широко распространившиеся представления о том, что будто бы именно «рыночная экономика» как таковая во второй половине XX века привела к экономическому и потребительскому процветанию в ряде стран Запада, ознаменовала победу капитализма над социализмом в сферах экономики и потребления.

В действительности передовую экономическую и социальную значимость имеет не «просто рынок», а рынок, развивающийся на основе научно–технического прогресса, в условиях утверждающегося гражданского общества и потому облагороженный частным правом, когда – как мы видели – корректнее говорить не о «рыночной экономике», а о частноправовой организации народного хозяйства.

Что касается того поражающего эффекта, который будто бы дал западным демократическим странам «рынок», то нужно видеть, что этот эффект на самом деле наступил в результате ряда внутренне связанных факторов новой эпохи. А среди этих факторов, наряду с ошеломляющим научно–техническим прогрессом, стремительным развитием интеллекта, информационных механизмов, выдающееся значение приобрело частное право на нынешней стадии его развития. То есть частное право развитого гражданского общества, в котором оно модернизируется и одновременно возвышается в единении с основной категорией естественного права в современную эпоху – неотъемлемыми правами человека. Такое право, при котором экономическая свобода (свобода защищенной, уверенной, ориентированной на право личности) не соскальзывает в базарно–разбойничью вольницу, а переводится в созидательную активность, экономический риск и творчество, соединенные с персональной ответственностью за результаты собственного дела. В итоге – поразительные результаты частноправовой экономики демократически развитых стран во второй половине XX в. – это эффект не просто «рынка», а результат функционирования рыночной экономики как составной части современного правового гражданского общества.

Стало быть, именно на счет современного частного права, функционирующего в единстве и взаимодействии с публичным правом, нужно во многом отнести достоинства постиндустриальной экономики, когда в экономической жизни отсекаются многие «негативы» просто рыночных отношений и в полной мере начинает работать их потенциал – по своей основе потенциал «оцивилизованной» частной собственности и конкурентного состязания, раскрывающих свои достоинства через частное право новой, современной эпохи в человеческой истории.

СУДЬБУ ЧАСТНОГО ПРАВА можно назвать счастливой.

Но эта судьба одновременно (как часто бывает в жизни) также исполнена истинной драмы.

И драма частного права не в том, что в его развитии время расцвета и взлетов сменялось долгими периодами упадка, примитивных, неразвитых юридических форм (такие перепады характерны для развития всей человеческой цивилизации).

Ведь и «классические» законы частного права – французский кодекс и Германское гражданское уложение раскрыли свою истинно историческую миссию (угаданную Наполеоном) спустя долгие десятилетия после своего принятия – лишь после того, как через свое рутинное содержание воплотились в реальную практику, в образ жизни людей. Да и они «сработали» в полной мере лишь во второй половине нынешнего века, на основе культуры прав человека.

А вот истинная драма частного права – это тот чудовищный срыв, который произошел с частным правом у нас, в России.

Этот срыв особенно драматичен и болезнен потому, что, несмотря на все негативные российские предпосылки в области права (общинно–соборное мироощущение и нравы, имперские порядки, чиновничье засилье, идеология позднего православия), в России именно в конце XIX – начале XX в., прямо–таки к октябрьскому перевороту (революции) 1917 г., определился по многим данным «поворот» к праву. К праву высокого уровня – такому, которого, по всем данным, и требует современное гражданское общество. И свидетельствами этого стали не только общее внимание к юридическим вопросам, суд присяжных, престижная адвокатская деятельность, но в не меньшей мере – подъем цивилистики, подготовка передового по содержанию Гражданского уложения, впечатляющие, обгоняющие время научные разработки русских правоведов–цивилистов (особенно яркая из них – книга профессора Иосифа Алексеевича Покровского «Основные проблемы гражданского права», выдержки из которой уже не раз приводились в этом издании [2]).

И вот сразу же после октябрьского переворота 1917 г. в России началась полоса целенаправленного, упорного изничтожения частного права. Именно – изничтожения. И именно – частного права, так как юридические установления публичного характера – революционные декреты, правительственные постановления и т.д. – вовсю использовались для проведения в императивном порядке большевистской политики и пропаганды.

Частное же право, сообразно коммунистическим догмам, должно было разделить судьбу частной собственности, всей частноправовой организации народного хозяйства, более того, – и в этом весь ужас такого рода политической линии, дотоле невиданной в мире, – привести к тому, что «частное» в жизни человека будет сведено к узкому кругу потребительских предметов. Поразительно, но подобные представления в какой–то мере разделял и видный дореволюционный теоретик права Б.А. Кистяковский, ученый в общем либеральной ориентации, полагающий, однако, в обстановке социалистического угара того времени, что хотя социализм и не отрицает частного права, однако «частное» будет состоять в гарантировании каждому «своей рубашки, своего сюртука, своей комнаты» [3].

И все же истинная драма частного права произошла в социалистической России не в годы прямого, незавуалированного отрицания «частного» и прямого господства революционного правосознания (уже к 1920 – 1921 гг. национализированная российская экономика потерпела полнейший крах), а несколько позже, когда был в порядке временного отступления от коммунизма объявлен нэп и – как это ни парадоксально – принят первый в российской истории юридический документ, названный Гражданским кодексом РСФСР.

Казалось бы, вот замечательное свершение! Наконец–то и в России, как во Франции, в Германии, в других демократических странах, принят Гражданский кодекс! Тем более, что он в основном составлен по весьма отработанным материалам проекта российского Гражданского уложения, подготовленного в дореволюционное время.

Но суть дела (и суть указанной истинной драмы) заключается как раз в том, что в российском социалистическом обществе стало действовать гражданское законодательство, которое, однако, вопреки всякой социальной и юридической логике не было частным правом в строгом и полном значении этого понятия.

Как это произошло? А вот как. При выработке в начале 1922 г. проекта Гражданского кодекса РСФСР вождь Коммунистической партии Ленин в секретном (секретном!) письме к тогдашнему наркомюсту Курскому писал, что нужно выработать «новое гражданское право, новое отношение к «частным» договорам и т. п.». И дальше следовали слова, которые стали идеологической установкой для полного отрицания в советской идеологии частного права вообще: «Мы ничего «частного» не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично–правовое, а не частное». «Отсюда, – продолжал Ленин, – расширить применение государственного вмешательства в «частноправовые» отношения, расширить право отменять «частные» договоры, применять не corpus juris romani к «гражданским правоотношениям», а наше революционное правосознание».

Обратим внимание – как старательно Владимир Ильич ставит в кавычки слова «частное», «частные» договоры и даже «гражданские правоотношения». И такая еще многозначительная деталь. Ленин все эти ультрареволюционные установки прикрывает завесой секретности (вот когда началась вся политика откровенной лжи в советском праве!); он прямо пишет о том, что текст данного письма допустимо только «показывать под расписку», выступать кому–либо по данному вопросу надо под своей подписью, но, упаси Боже, не «упоминая имени» автора письма.

Чем все это можно объяснить? А тем, что Ленин как юрист понимал: Гражданский кодекс, созданный с установкой «мы ничего частного не признаем», – это гражданское законодательство, лишенное своей души. То есть в условиях НЭПа вводится гражданское законодательство, которое не есть частное право. И надо было, чтобы всем, кто принял за чистую монету официальные лозунги о «строе цивилизованных кооператоров», о «свободе торговли», о нэпе как политике «всерьез и надолго», было неведомо, что все это – лишь временный маневр и что на деле будет торжествовать «государственное вмешательство», «наше революционное правосознание», «кара НКЮста» вплоть до «расстрела» (есть и такая установка в письме к Курскому).

Таким образом, получается, что принятый в 1922 г. Гражданский кодекс РСФСР, выполняя узкую оформительскую функцию – функцию по юридическому упорядочению имущественных отношений в условиях нэпа, не мог и по партийным установкам не должен был реализовать свое исконное историческое предназначение – быть инструментом формирования свободного гражданского общества. Напротив, он призван был каким–то образом легализовать и придать юридически оправданный вид «нашему революционному правосознанию», широкому «государственному вмешательству» в гражданские правоотношения.

Конечно, издание Гражданского кодекса в условиях советского общества имело и прогрессивное значение. Кодекс – пусть и в деформированном виде – все же реально, в самой гуще жизни представлял дореволюционную правовую культуру. В саму практику применения предусмотренных им юридических средств и механизмов (построенных на частноправовых началах) он все же вносил какие–то элементы частного права. И конечно же, он даже в неимоверно сложных российских условиях того времени послужил предпосылкой для развития цивилистической науки, для деятельности таких выдающихся ученых–цивилистов, как М.М. Агарков, С.И. Аскназий, С.Н. Братусь, А.В. Венедиктов, A. M. Винавер, Д.М. Генкин, О.С. Иоффе, И.Б. Новицкий, В.К. Райхер, В.И. Серебровский, Е.А. Флейшиц, P.O. Халфина, Б.Б. Черепахин, и многих других. Для создания ими, их сотрудниками, учениками замечательных трудов по проблемам гражданского права (и это знаменательно, например, что работа Б.Б. Черепахина о частном и публичном праве вышла в свет в 1926 г., когда уже прозвучала грозная установка – пусть и неопубликованная – насчет того, что «мы ничего частного не признаем»; впрочем, вскоре, в начале 1930–х гг., Борис Борисович был отстранен от научной и педагогической работы...).

Тем не менее следует отдавать ясный отчет в том, что советское гражданское законодательство, построенное на нормативном материале Гражданского кодекса РСФСР 1922 г., отличалось – как это ни парадоксально – во многом опубличенным характером и реально имело в жизни общества ограниченное значение.

Советское гражданское законодательство не только было «обезображено» партийными директивами и утратило свое значение как законодательство частного права, но и с правовой стороны реально действовало главным образом в качестве подсобного, «оформительского», технико–юридического средства сугубо практического порядка (и в основном проявляло свою частноправовую природу через юридические конструкции и категории и несколько полнее – в узкой сфере, преимущественно в бытовых отношениях). В условиях коммунистического строя гражданские законы и не могли реализовать свое основное историческое предназначение – стать решающим фактором формирования современного гражданского общества. К сожалению, они даже выполняли идеологическую функцию по «прикрытию» тоталитарного репрессивного режима, командно–административной экономики.

Ситуация в принципе не изменилась в последующее время, в 1930 – 1980 гг. Более того, изданный после смерти Сталина и устранения «крайностей» его режима Гражданский кодекс 1964 г. хотя и воплощал определенные технико–юридические достижения цивилистики (в его подготовке участвовали многие видные советские цивилисты), но уже напрямую имел идеологизированный характер, прямо, текстуально связывал советское гражданское право с идеями коммунизма, социалистической системой, а в правовом отношении, по–прежнему легализуя вмешательство власти в гражданские отношения, напрямую проводил ряд сугубо социалистических начал – приоритет государственной собственности, верховенство «плана» над договором, принцип «реального» исполнения обязательства и др.

Выгодно отличается от кодексов 1922 и 1964 гг. Закон, названный «Основами гражданского законодательства» и принятый уже в условиях перестройки в 1991 г. В этом общесоюзном кодифицированном акте по гражданскому законодательству впервые были устранены указанные выше идеологические элементы и постулаты, включен ряд современных гражданско–правовых институтов и конструкций (в том числе по вопросам собственности, акционерных обществ и др.). Но и этот документ в полной мере не отразил современных достижений культуры современного гражданского права, всего современного цивилистического правового инструментария; а главное – не стал еще Кодексом частного права, выражением и инструментом реализации основополагающих частноправовых начал.

Вот такова истинная драма советского гражданского права, особенно в той его части, которая строилась по конструкциям ГК 1922 г., воспринявшим через дореволюционные проекты достижения мировой частноправовой культуры. Оно находилось в непреодолимом противоречии (настойчиво сглаживаемом советскими цивилистами) с «планом», «приоритетом государственной собственности» и другими управленческими, административными юридическими реалиями советского времени, упорно вводимыми официальной догмой в содержание гражданского права как отрасли социалистической правовой системы.

Отсюда и ущербность всей юридической системы, существовавшей в советском обществе. Эта ущербность состояла не только в ее заидеологизированном и репрессивном характере, но еще и в том, что в ней сообразно коммуно–большевистской догме существовала нацеленность на изничтожение, полное искоренение частного права в основных областях общественной жизни (напомню ленинские слова – «мы ничего частного в хозяйстве не признаем»). Благодаря этому советское право приобрело однобоко публичные содержание и направленность, и это стало характерным даже для такой, казалось бы, исконной обители частного права, как гражданское право, цивилистика.

ДРАМА частного права в России, наряду со всеми иными негативными характеристиками, имеет еще одну неблагоприятную сторону, быть может, наиболее гибельную для нашего Отечества, его будущего.

Политика на изничтожение частного права в советском обществе во многом в реальной жизни увенчалась успехом. Оно фактически было изгнано из основных сфер жизни общества. Отношения в народном хозяйстве по большей части регулировались правительственными постановлениями и ведомственными актами («инструкциями»). В арбитражных учреждениях лишь изредка, в случае каких–то заковыристых казусов, делались ссылки на Гражданский кодекс. По сути дела, действие Гражданского кодекса как такового сохранилось в советских условиях, начиная с 1930–х гг., главным образом в области бытовых отношений да во внешнеторговых операциях.

Но здесь дал знать о себе некий твердый, неумолимый закон человеческого бытия. Столь же жесткий, как и необходимость частной собственности для человека. Даже в самом что ни на есть тоталитарном обществе (кроме, и то, пожалуй, с немалыми допусками, теократических монархий, где каждая человеческая особь –«абсолютный раб»). Поскольку в нашем мире на поприще реального бытия вышел отдельный, автономный человек, то само его существование как самостоятельного индивидуума невозможно в принципе, если он не имеет опоры в «вещах» (стало быть, в своей, частной собственности) и опоры в праве, притом именно в частном праве.

Потому–то частное право – поскольку сохраняется существование человека как самостоятельного индивидуума – является неуничтожимым, «вечным».

И когда частное право целенаправленно и упорно изгоняется из официальной, «видимой» жизни общества, то тогда оно уходит в «тень», коренным образом теряя при этом свою цивилизационную суть. Потому что «тень» – это не что иное, как криминал, преступный мир. Или, во всяком случае, нечто тайное, скрытое от глаз, находящееся на зыбкой грани с криминалом. И людям, знакомым с «экономикой социализма», известно, что ее реальная жизнь в большой, нередко подавляющей части проходила за кулисами официальных планов и плановых договоров через руки оборотистых снабженцев и завскладами, притом по твердым, но примитивным критериям в общем–то частно–правового порядка («ты мне – я тебе», «по договоренности», «уважь», «я простил – ты прости» и т.д.). Таким правилам, которые в обстановке социалистической тотальной государственности неизбежно охватывали также и аппарат, партийное и советское чиновничество, когда нужно «отблагодарить», «поделиться».

В определенных же (доходных, «жирных») секторах хозяйственной жизни, когда появляются большие деньги, при социализме расцветает и криминал в своем откровенном, обнаженном обличьи. С подкупом, коррупцией и подлогом. И там утверждается голое, неприкрытое «право сильного» – диктат пахана и вора «в законе», разгул под их крылышком «шестерок», криминальные разборки, законы общага, «свой суд» и «свои приговоры» без апелляций и обжалований, с «заказным» исполнением приговоров.

И надо видеть, что нынешние беды в России сопряжены не только с тем, что «кардинальный переход к рынку» под крылом всемогущей власти начал осуществляться при отсутствии своей цивилизационной основы – частного права, современного гражданского законодательства, но и по другой, в чем–то обратной причине – некое «право» как раз было. Но это было, и во многом остается, с одной стороны, право, государственного, чиновничьего всевластия, а с другой – «частное разбойничье право» криминального мира.

Вот и пришли мы сейчас к дикому, полукриминальному полурынку с непобедимой коррупцией и по–прежнему всесильным чиновничеством. Впрочем, несколько подробнее об этом – в одной изследующих глав.

[1] По мнению О. Шпенглера, «классические юристы (160 – 200) Пипиниан, Ульпиан и Павел были арамеями; Ульпиан с гордостью называл себя финикийцем из Тира...» (Шпенглер О. Закат Европы: Очерки мифологии мировой истории. Т. 2. С. 73). Однако из этого исторического факта вытекает вовсе не то, что полагает автор (по его мнению, в дошедшем до нас «римском праве» мало римского, а больше того, что выражено в иудейской, христианской культуре, персидской литературе). Здесь, надо полагать, – одно из свидетельств глубокой внутренней связи между основательными ценностями права и христианства.

[2] Ранее уже отмечалось, что не так давно издательство «Статут» переиздало эту книгу. Не сомневаюсь, читатель, обратившись к этой замечательной книге, будет поражен и, верю, обрадован глубиной мысли русского ученого, обстоятельностью его научных раздумий, которые по ряду проблем и для современного правоведения, и для нашего правосознания являются, пожалуй, истинными откровениями.

[3] Кистяковский Б.А. Социальные науки и право. М., 1916. С. 579. В этой же книге, несколько раньше, он и прямо утверждает: «Все те виды индивидуальной и общественной деятельности, которые в современном правовом государстве составляют область частноправовых отношений, превратятся в социалистическом государстве в область публично-правовых отношений, регулируемых государством и государственной властью» (там же. С. 444 – 445).

И.А. Покровский справедливо писал в отношении этого мнения своего коллеги:

«Конечно, никто не станет отрицать, что в социалистическом строе каждому будет гарантирована «своя» рубашка и т.д., но слишком поспешно делать отсюда вывод, будто это и есть частная собственность» (Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. С. 46, примеч.). И здесь же делал вывод более общего порядка: «... едва ли может подлежать оепариванию, что именно принципиально экономическая централизация отрицает и должна отрицать частную собственность, частный оборот, частное накопление и частное наследование» (там же).

Поиск по сайту: