ВЕНЕРА С ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА 9 страница

– Кроме того, – добавил он, – хоть у нас и нет оснований сомневаться в прочности крепления контейнера к корпусу «Хиуса», все же не грех поглядеть, не нарушилось ли что-нибудь во время поворота. Надо пойти и посмотреть.

– Давно пора, – проворчал Юрковский.

– Пойти посмотреть? – Ермаков прищурился. – Не думаю, что это так просто…

– Но ведь мы… я не раз выходил наружу во время прежних рейсов, – вступил в разговор Юрковский.

– Во время прежних рейсов – пожалуй. А сейчас речь идет о том, чтобы выйти из планетолета, двигающегося ускоренно.

– Мм… – Юрковский закусил губу, соображая.

– Представляете себе, что произойдет с вами, если вы сорветесь? – продолжал Ермаков.

– «Хиус» улетает прочь, а ты попадаешь чуть ли не в фокус, где взрывается плазма, – сказал Дауге.

Быков решительно шагнул вперед.

– Анатолий Борисович, позвольте мне, – проговорил он. – «Мальчик» – мое хозяйство, и я за него отвечаю.

– Статья восемнадцатая «Инструкции межпланетного пилота»: «Воспрещается во время рейса выпускать пассажиров за борт корабля», – быстро процитировал Юрковский.

– Так. Таков закон, – кивнул Дауге.

– Я не пассажир! – возразил Быков, негодующе оглядываясь на него.

– Нет, ты пассажир. И я тоже. Все, кроме пилотов… и командира, конечно, – пассажиры.

– Одну минуту, – сказал Ермаков. – Алексей Петрович, я действительно не имею права выпустить вас наружу. Практики, опыта не хватает… Мало того, если бы даже и имел, то все равно не выпустил бы: в случае несчастья никто не сможет заменить вас на «Мальчике».

– И риск лишиться такого повара… – лицемерно вздохнул Юрковский.

Быков холодно взглянул на «пижона», но не ответил и снова уставился на Ермакова.

– Фотореактор мы выключим, так что риска тут никакого не будет, – продолжал тот. (Лицо Юрковского вытянулось.) – Что же касается ответственности, то здесь на корабле за все – и за команду, и за груз – отвечаю я. Так что дело не в этом. Спицын сейчас на вахте, Крутиков собирается отдыхать. Впрочем, Михаила Антоновича тоже вряд ли стоит посылать. Он слишком… грузен для такого дела.

– Кгхм, – произнес Крутиков, заливаясь краской.

– Значит, я? – с улыбкой сказал «пижон».

– Вы тоже пассажир, – проворчал Быков.

– Владимир Сергеевич действительно прошел специальную школу и напрактиковался во время перелетов, – заключил Ермаков. – Итак, я или Владимир Сергеевич…

– Статья шестнадцатая, – сейчас же сказал Дауге. – «Командиру корабля запрещается выходить за борт во время рейса».

– Так, таков закон! – воскликнул со смехом Юрковский и вышел.

Быков угрюмо опустил голову и отошел в сторону.

– Не огорчайся, Алексей! – Дауге хлопнул его по плечу. – Ведь здесь, мой друг, не только и не столько смелость нужна, сколько сноровка.

– Не велика хитрость.

– Ну хорошо. А о вакуум-скафандре ты имеешь представление?

– О чем?

– О вакуум-скафандре. О костюме для работы в безвоздушном пространстве.

– А разве в спецкостюме нельзя?

– Что ты, Алексей! Тебя в нем так раздует, что ты не сможешь пошевелить ни рукой, ни ногой. Ты видел раздутый спецкостюм в кабинете Краюхина?

Быков вздохнул:

– Видно, не судьба… Очень уж хотелось посмотреть на это ваше «пространство» в натуре.

– Ничего, Алексей Петрович! – Ермаков неожиданно мягко взглянул на него. – Пространство в натуре вы еще увидите.

Вернулся Юрковский, сгибаясь под тяжестью двух объемистых серых тюков.

– Может быть, не будем выключать фотореактор? – спросил он, ловко распаковывая их и извлекая прозрачный цилиндр, сдвоенные баллоны и еще какие-то приспособления.

– Обязательно выключим. Вот кстати, Алексей Петрович, сейчас вы познакомитесь с миром без тяжести. Советую не покидать кают-компании и не делать резких движений.

– Не понимаю…

– Как только выключат фотореактор, ускорение исчезнет, планетолет станет двигаться равномерно, а раз ускорения нет – нет и тяжести.

– Вот оно что! – Лицо Быкова просветлело, и он потер руки. – Очень интересно… А то, знаете, обидно даже: был в межпланетном перелете и не испытал…

– Готово! – объявил Юрковский.

Он стоял в дверях, закованный с ног до шеи в странный панцирь из гибких металлических колец, похожий на чудовищное членистоногое с человеческой головой. Цилиндрический прозрачный шлем-колпак он держал под мышкой. Быкову уже приходилось видеть межпланетный скафандр на фотографиях и в кино, но он не удержался и обошел вокруг Юрковского, с любопытством оглядывая его.

– Пошли, – коротко приказал Ермаков.

Быков уселся в кресло и молча проводил взглядом товарищей.

Топот ног в коридоре затих, послышался тихий звон закрываемой двери. Дауге крикнул: «Куда трос крепить, Анатолий Борисович?» Затем все стихло.

– Внимание! – раздался в репродукторе голос Спицына.

В ту же минуту Быков почувствовал, что его мягко поднимают в воздух. Он судорожно вцепился в ручки кресла. Что-то тонко засвистело, по планетолету пронесся холодный ветерок. Быков шумно вздохнул. Ничего страшного как будто не произошло. Тогда он осторожно разжал пальцы и выпрямился.

Когда через четверть часа Дауге, Михаил Антонович и покрытый белой изморозью Юрковский, цепляясь за специальные леера на кожаной обивке стен, вернулись в кают-компанию, Быков, красный, потный и взволнованный, висел в воздухе вниз головой над креслом и тщетно пытался дотянуться до него хотя бы кончиками пальцев.

Увидев это, Юрковский восторженно взвыл, выпустил леер из рук, стукнулся головой о потолок и снова выпорхнул в коридор. Дауге и Михаил Антонович, давясь от хохота, подползли под мрачно улыбающегося водителя «Мальчика» и стянули его на пол.

– Как… тебе показался… мир без тяжести? – всхлипнул Дауге. – Ис… испытал?

– Испытал, – кротко ответил Быков.

– Внимание! – рявкнул репродуктор.

Когда вновь был включен фотореактор и все пришло в порядок, Юрковский рассказал о результатах своей вылазки. Контейнер с «Мальчиком» излучает, но не сильно, едва заметно. Крепления не пострадали – по крайней мере, наружные, – что, собственно, и было самым важным, и сам контейнер не сдвинулся ни на сантиметр.

– Серп Венеры виден простым глазом. А небо… Какая величественная красота! «Открылась бездна, звезд полна! Звездам числа нет, бездне – дна!» – продекламировал Юрковский. – Можно подумать, Михайла Ломоносов побывал в пространстве… Вокруг Солнца – корона, как жемчужное облако! Ну скажите же мне, почему я не поэт? – Юрковский встал в позу и начал: – «Бездна черная…»

– «Бездна жгучая», – серьезно добавил Богдан Спицын, забежавший с вахты глотнуть кофе.

Юрковский поглядел на него с отсутствующим выражением и начал снова:

Бездна черная крылья раскинула,

Звезды – капли сверкающих слез…

…Э-э-э… как там будет дальше?

– Отринула, – предложил Богдан.

– Молчи, презренный…

– Ну, накинула…

– Подожди… минутку…

Бездны черные, бездны чужие,

Звезды – капли сверкающих слез…

Где просторы пустынь ледяные…

– Там теперь задымил паровоз, – закончил Богдан самым лирическим тоном.

И никто не проронил ни слова о злосчастном приключении Быкова в мире невесомости. В планетолете снова воцарились покой, тишина, обычная, почти земная жизнь.

Быков и Дауге сидели в кают-компании за шахматами, когда вошел озабоченный Крутиков.

– Слыхали новость, ребята?

Быков вопросительно взглянул на него, а Дауге, покусывая ноготь, спросил рассеянно:

– Что там еще случилось?

– Связи нет.

– С кем?

– Ни с кем нет. Ни с Землей, ни с «Циолковским».

– Почему?

Крутиков пожал плечами, запустил руку в буфет и достал вафлю.

– И давно нет связи?

– Больше часа. – Крутиков с хрустом раскусил вафлю. – Ермаков с Богданом все перепробовали. Шарили на всех волнах. Пусто, хоть шаром покати. И что удивительно – обычно всегда наткнешься на чей-нибудь разговор. А сейчас на всем диапазоне мертвая тишина, словно на морском дне. Ни единого звука, ни единого разряда.

– Может быть, аппаратура испортилась? – предположил Дауге.

– Все три комплекта сразу? Вряд ли.

– Или антенны не в порядке?

Штурман пожал плечами. Дауге пробормотал: «Опять не все слава богу», – и смешал фигуры.

– Где Володька?

– У себя, наверное…

Быков тронул Михаила Антоновича за рукав:

– Может быть, разладился только прием, и они нас слышат?

– Все может быть. Но вообще – весьма странно. Вдруг ни с того ни с сего отказали все радиоустановки сразу. Никогда еще такого не бывало. Правда, Ляхов предупреждал… Но… это, понимаешь, как-то тревожно… неуютно как-то…

Быков с симпатией посмотрел на его доброе круглое лицо с маленькими грустными глазками.

– Да… я понимаю, Михаил Антонович.

Действительно, стало очень неуютно. Смутное предчувствие несчастья овладело Быковым. Может быть, потому, что всякая, даже ничтожнейшая неприятность на межпланетном корабле представлялась ему большой бедой. Но и Крутиков, по-видимому, испытывал нечто подобное, а уж его никак нельзя было заподозрить в мнительности новичка.

– Не вешайте носа, друзья! – с наигранной веселостью воскликнул Дауге. – Пока ничего страшного не случилось, не правда ли? Ну, временно потеряна по каким-то причинам связь. Но двигатели в порядке, продовольствия достаточно, «Хиус» идет по курсу…

Крутиков вздохнул. И опять Быков понял его. Для них, детей Земли, связь была единственной живой, ощутимой ниточкой, протянувшейся к ним с родной планеты. И обрыв этой животворной ниточки, даже временный, действовал угнетающе. Быков вдруг каждой своей кровинкой ощутил глухое, невероятное одиночество «Хиуса». Десятки и сотни миллионов километров безмолвной пустоты свинцом легли на плечи, отрезали от других миров и от матерински теплой, родной Земли. Десятки и сотни миллионов километров ледяной пустоты… Эти невообразимые пропасти – вовсе не «ничто». Нет, они живут какой-то своей особой и непонятной жизнью, по каким-то непостижимым законам, сложные, коварные…

Быков взглянул на Дауге, рассеянно перебиравшего шахматные фигурки, и ему стало стыдно. Достаточно того, что он струсил тогда, перед стартом. Ведь самое страшное, что может произойти… Да почему чтонибудь вообще должно произойти?

– Новые шалости нашего возлюбленного пространства, – сказал, входя, Юрковский. – Как вам это нравится?

– Совсем не нравится, – буркнул Дауге. – Перестань паясничать! Надоело… На Земле Краюхин с ума сойдет.

– Ну, за старика бояться нечего! Голова у него покрепче, чем у нас с тобой. Мне кажется, связь исчезла потому, что участок пространства, где мы сейчас находимся, так или иначе непроходим для радиоволн. Объяснить не берусь, но… Во всяком случае, на радиоаппаратуру сваливать нечего. И тем более на антенны.

– Фантазер! – вздохнул Михаил Антонович.

– Видал? – Юрковский указал на него пальцем. – Что ни пилот, то консерватор и скептик. Ничем их не проймешь. Даже фактами.

– Ну где ты видел, чтобы пустота не проводила радиоволн?

– До сегодняшнего дня – нигде. А Ляхов видел. И я сейчас вижу, достопочтенный скептик. Тебя даже фактами не проймешь.

– Видишь?

– Вижу.

– Шиш ты видишь, Владимир Сергеевич!

– Я вижу шиш? – с подчеркнутой вежливостью спросил Юрковский.

– Ага.

Юрковский повернулся на каблуках и пошел из каюты. На пороге он остановился:

– Рекомендую всем присутствующим подняться к входу в рубку. Вам, возможно, удастся услышать кое-что интересное.

Крутиков досадливо поморщился и снова полез в буфет за вафлей. «Фантазер, фантазер», – бормотал он.

Но Дауге промолчал, а Быков в глубине души чувствовал, что прав, вероятно, все же Юрковский. Они поднялись по трапу до раскрытой двери рубки и присоединились к Юрковскому, сидевшему на ступеньке.

Из рубки доносился монотонный голос Богдана:

– Земля, Земля… Вэ-шестнадцать, почему молчите? Земля, Земля… Я «Хиус». Вэ-шестнадцать, почему молчите? Даю настройку: раз, два, три, четыре, пять…

Наступило молчание. Дауге и Быков переглянулись. Юрковский задумчиво поглаживал подбородок. Послышались щелчки каких-то переключателей. Богдан со вздохом сказал:

– Ничего, Анатолий Борисович. Тихо, как в могиле.

– Попробуйте снова на длинных волнах.

– Слушаюсь.

После минутной паузы Спицын заговорил снова:

– Ну хорошо, положим, что-нибудь не в порядке с антеннами. Но ведь такую радиостанцию, как на Седьмом полигоне, можно принимать прямо на корпус. Да и что могло бы случиться с антеннами? Ничего не понимаю! Ведь ни звука, ни шороха… Конечно, Ляхов прав. Это все наша скорость… Земля! Земля! Вэ-шестнадцать, почему молчите? Я «Хиус». Даю настройку: раз, два, три…

– Может быть, Юрковский прав и мы действительно провалились в какую-нибудь четырехмерную яму? – сказал Ермаков.

Юрковский гулко покашлял. Ермаков подошел к двери:

– Вы все здесь?

– Здесь, Анатолий Борисович. Сидим, ждем.

– Что вы думаете по поводу этого?

– Я уже сказал, что я думаю… – Юрковский пожал плечами.

– Может быть, может быть… Но от всех этих искривленных пространств очень попахивает математической мистикой.

– Как угодно, – спокойно сказал Юрковский. – Мне это мистикой не кажется. Я думаю, легко убедиться, что это самая настоящая объективная реальность, данная нам в ощущениях.

– И еще как данная, – добавил Дауге.

Ермаков помолчал.

– Где Михаил?

– В кают-компании, вафли лопает.

– Надо будет…

Радостный крик Богдана прервал Ермакова:

– Отвечают! Отвечают!

Все вскочили на ноги. Сухой, надтреснутый голос устало произнес:

– Я Вэ-шестнадцать. Я Вэ-шестнадцать. «Хиус», «Хиус», отвечайте. «Хиус», отвечайте. Я Вэ-шестнадцать. Даю настройку: раз, два, три, четыре. Три, два, один. «Хиус», отвечайте…

– Это Зайченко, – пробормотал Юрковский.

Богдан торопливо заговорил:

– Вэ-шестнадцать, слышу вас хорошо. Вэ-шестнадцать, я «Хиус», слышу вас хорошо. Почему так долго не отвечали?

– Я Вэ-шестнадцать, я Вэ-шестнадцать, – не обращая, по-видимому, никакого внимания на ответ Богдана, продолжал Зайченко. – «Хиус», почему не отвечаете? Почему замолчали? «Хиус», отвечайте. Я Вэ-шестнадцать…

– Мы их слышим, они нас – нет, – сказал Дауге. – Час от часу не легче. Ну-ка…

– Я «Хиус», слышу хорошо, – упавшим голосом повторял Богдан. – Я «Хиус», слышу вас хорошо. Вэ-шестнадцать, я «Хиус»…

– Я Вэ-шестнадцать, я Вэ-шестнадцать. «Хиус», отвечайте…

Прошел час. Тем же монотонным, полным безнадежного ожидания голосом Седьмой полигон вызывал «Хиус». Так же монотонно и устало отвечал Богдан. Седьмой полигон не слышал его. Пространство доносило до «Хиуса» радиосигналы с Земли, но не пропускало его радиосигналы. Ермаков неустанно расхаживал по рубке. Юрковский сидел неподвижно с закрытыми глазами. Дауге барабанил по колену костяшками пальцев. Быков вздыхал и гладил ладонями колени. В рубку, посасывая пустую трубочку, прошел Крутиков.

– Я Вэ-шестнадцать. «Хиус», отвечайте…

Что-то зашуршало и затрещало в эфире. Новый, незнакомый голос ворвался в планетолет, задыхающийся и хриплый голос:

– Хильфе! Хильфе! Сэйв ауа соулз! На помосч! На помосч! Тэйк ауа пеленгз!

Юрковский торопливо поднялся. Замер, остановившись как вкопанный, Ермаков. Дауге схватил Быкова за руку.

– Хильфе! Хильфе! – надрывался незнакомец. – Ин ту-три ауаз ви ар дан… Баллонен… На помосч! Кончается… – Голос потонул в неистовом треске и взвизгивании.

– Что это? – пробормотал Быков.

– Кто-то гибнет, просит помощи, Алексей… – одними губами прошептал Дауге.

– …Координатен… цвай ун цванциг… двадцать два… Задохнемся… Цум аллес…

– Спицын, на пеленгатор, живо! – приказал Ермаков.

– Есть!..

– Ауа пеленгз… тэйк ауа пеленгз… Унзерен пеленген…

– Немедленно идти к нему! – крикнул Юрковский.

– Вопрос – куда?

– Спицын, что у вас там?

После короткой паузы раздался изменившийся голос Спицына:

– Пеленг не берется!

– Как – не берется?

– Не берется, Анатолий Борисович, – дрожащим тенорком простонал Спицын. – Сами убедитесь…

Не сговариваясь, не оглядываясь друг на друга, Юрковский, а за ним Дауге и Быков протиснулись в рубку. Быков заглянул через плечо Ермакова. Тонкая длинная стрелка медленно и вяло кружилась по циферблату, нигде не задерживаясь и слегка подрагивая на ходу. Юрковский выругался.

– Хильфе! Хильфе!.. На помосч… Тасукэтэ курэ! Наши пеленги…

Все растерянно глядели друг на друга. Богдан с остервенением крутил барабан настройки пеленгатора; щелкая рычажками, включал и отключал какие-то приборы. Взять пеленг не удавалось.

– Заколдованное место, – прошептал Богдан, вытирая со лба пот.

– Это позор для нас, – тихо сказал Дауге, – люди гибнут…

Ермаков стремительно повернулся к нему:

– Почему вы в рубке? Кто разрешил? Марш за дверь, вы, трое…

На ступеньках Юрковский присел на корточки и уткнул подбородок в ладони. Быков и Дауге стали рядом.

– На помосч! На помосч! – надрывался хриплый голос. – Эврибоди ху хиарз ас, хэлп!

Быков, затаив дыхание, слушал. Он не знал, кто взывает о помощи, не знал, что произошло там, он чувствовал только, всем существом своим чувствовал страшное отчаяние, сквозившее в каждом звуке этого голоса.

– Если бы только знать, где они находятся!.. – прошептал Юрковский.

– Черт! – злобно выкрикнул Дауге. – Неужели никто, кроме нас, их не слышит?

– Насколько я знаю, кроме нас сейчас в полете не менее семи кораблей. Из них только два – китайский и английский – имеют некоторый запас свободного хода. Но все равно, пока они рассчитают новую траекторию, пройдет не менее часа… Странно, что мы их не слышим все-таки…

– Кого?

– Тех… других…

– Только «Хиус» мог бы лететь без всяких расчетов траекторий, прямо на пеленг, – сказал Дауге.

– Был бы пеленг…

В дверях появился Ермаков, бледный, с блестящими, словно стеклянными, глазами.

– Спускайтесь в каюты, товарищи! – приказал он. – Укладывайтесь по койкам, пришвартуйтесь к ним. Попробуем выскочить из этого проклятого мешка. Ускорение превысит норму в четыре раза – имейте в виду. Дауге, покажете Быкову, как вести себя при перегрузке.

– Есть!

Юрковский поднялся и первым пошел вниз. И тут из рубки раздались новые звуки. Чей-то резкий, уверенный голос на скверном английском спрашивал:

– Ху токс? Хиар ми? Ху токс? Ай тэйкн ёр пеленгз…

Тот, кто звал на помощь, взволнованно ответил:

– Ай хиар ю олл райт!

– Спик чайниз?

– Но…

– Спик рашн?

– Да-да, говорью и понимайю… Вы русски?

– Нет. С вами говорит командир звездолета КСР «Ян-цзы» Лу Ши-эр. («Добрый старый Лу!» – прошептал Юрковский.) Мы слышим вас давно, но у нас только направленный передатчик, а ваш пеленг удалось взять лишь несколько минут назад. С кем я говорю?

– Профессор… университи ов Кэмбридж… Роберт Ллойд. На борту корабля «Стар»… Ужасная авария…

Они заговорили по-английски.

– Мы идем к вам по пеленгу, – сообщил Лу.

(«Смельчак!» – Дауге широко раскрытыми глазами взглянул на Юрковского.)

– Спасибо, большое спасибо… Вы где?

– Полчаса назад снялись с международной базы на Фобосе.

Горестный крик раздался в ответ:

– Вам не успеть!.. Нет-нет, вам не успеть! Мы обречены…

– Постараемся успеть. За нами готовятся к вылету аварийные космотанкеры. Мы снимем вас с вашего…

– Не успеть. – Голос англичанина звучал теперь почти спокойно. – Не успеть… Кислорода осталось только… на два часа.

– Да где же вы? Координаты?

– Гелиоцентрические координаты…

Профессор назвал какие-то непонятные Быкову цифры. Наступило молчание. Слышно было, как Ермаков и Богдан торопливо шуршали бумагой, затем зажужжала электронная счетная машина.

– Это в поясе астероидов. Треть астрономической единицы от Марса, – сообщил наконец Крутиков.

– Пятьдесят миллионов километров, – угрюмо проговорил Юрковский. – Даже «Хиус», и даже находясь у Марса, не успел бы.

Он поднялся и опустил руки по швам.

– Мне все ясно, – раздался голос Лу. – Нет ли какой-нибудь возможности продержаться хотя бы десять часов? Подумайте.

– Нет… Глицериновые анестезаторы разрушены… Воздух непрерывно утекает – видимо, в оболочке корабля микроскопические трещины…

После короткой паузы профессор добавил:

– Нас осталось двое… и один из нас без сознания. Если бы это спасло его, я бы умереть… собственноручно… Но теперь это не имеет значения.

– Мужайтесь, профессор!

– Я спокоен, – послышался нервный смешок. – О, теперь я совершенно спокоен!.. Мистер Лу!

– Слушаю вас, профессор.

– Вы последний, кто слушает мой голос.

– Профессор, вас, вероятно, слушают сотни людей…

– Все равно, вы последний человек, с кем я говорю. Через какое-то время вы найдете наш корабль и наши тела. Прошу и заклинаю вас передать все материалы, собранные в этот рейс нами, в распоряжение Международного конгресса космогаторов. Вы обещаете?

– Я обещаю вам это, Роберт Ллойд!

– Все, кто слушает нас, будут свидетелями… Материалы я кладу в портфель… портфель крокодиловой кожи… вот так. Он будет лежать на столе в рубке. Вы слышите меня?

– Я вас хорошо слышу, профессор.

– Вот так. Заранее благодарен вам, мистер Лу. Теперь еще одна просьба. На Земле, когда вы вернетесь… вернетесь… – Последовала пауза, слышалось частое всхлипывающее дыхание Ллойда. – Простите, мистер Лу… Когда вы вернетесь, вас, вероятно, навестит моя жена, миссис Ллойд… и сын. Передайте им мой последний привет… и скажите, что я был на посту до конца. Вы слышите меня, мистер Лу?

– Я слышу вас, профессор.

– Вот и все… Прощайте, мистер Лу! Прощайте все, кто меня слушает! Желаю всем счастья и удач!

– Прощайте, профессор. Я преклоняюсь перед вашим мужеством.

– Не нужно таких слов… Мистер Лу!

– Слушаю вас.

– Пеленгатор будет работать без перерыва.

– Хорошо.

– Люки вы найдете открытыми.

Пауза.

– Хорошо, профессор.

– Вот, кажется, все. Уанс мо, гуд бай!

Наступила тишина.

– Мы… никак не успели бы? – спросил Быков, еле шевеля одеревеневшими губами.

Никто не ответил. Молча спустились они в кают-компанию, молча расселись по углам, стараясь не глядеть друг на друга. Скоро к ним присоединились Ермаков с Крутиковым. Быков едва сознавал, что делается вокруг. Мысли его были прикованы к картине, услужливо нарисованной воображением: хрипя и задыхаясь, седой человек ползет по коридору, открывая одну за другой массивные стальные двери. Перед последней дверью – наружным люком – он останавливается, оглядывается назад помутневшими глазами. В дальнем конце коридора виден край стола, на котором поблескивает под лампой портфель крокодиловой кожи. Человек проводит по лбу трясущейся рукой и в последний раз глубоко вдыхает разреженный воздух.

– Алексей Петрович!

Быков вздрогнул и оглянулся. Ермаков озабоченно наклонился над ним:

– Ступайте-ка в свою каюту и постарайтесь уснуть.

– Иди, Алексей, иди. На тебе лица нет, – сказал Дауге.

Быков послушно встал и вышел. Проходя мимо трапа, ведущего в рубку, он услыхал, как Богдан монотонно повторял:

– Вэ-шестнадцать, Вэ-шестнадцать, я «Хиус». Вэ-шестнадцать, я «Хиус». Даю настройку…

В кают-компании Ермаков сказал со вздохом:

– Я встречал Роберта Ллойда. Недавно. Хороший межпланетник. Незаурядный ученый…

– Светлая ему память! Он хорошо держался, – тихо проговорил Юрковский.

– Светлая ему память…

После короткого молчания Дауге вдруг вскочил на ноги:

– Черт знает что! Мне кажется, что мы застыли на месте. Провалились куда-то, и нас засыпало…

– Не паникуйте, Дауге, – устало усмехнулся Ермаков.

Обедать никто не захотел, и скоро Ермаков первым поднялся, чтобы идти к себе. Крутиков положил руку на плечо Юрковского и сказал виновато:

– Похоже на то, что ты был прав, Володя.

– Пустяки, – проговорил тот. – Но вот вам еще одна загадка, товарищи.

Все вопросительно поглядели на него.

– В чем дело?

– Лу сказал, что у него только направленный передатчик, так?

– Так.

– А ведь мы хорошо слышали его.

Михаил Антонович раскрыл рот и растерянно оглянулся на Ермакова.

– А почему бы и нет? – спросил Дауге.

– А потому, дружок, что «Хиус» по отношению к Лу находится совсем в другом направлении, нежели корабль Ллойда. Направленный радиолуч никак не должен был бы добраться до нас.

Дауге взялся за голову:

– Достаточно загадок! Это уже, наконец, невыносимо!

Но Ермаков и Михаил Антонович сейчас же отправились в рубку, захватив с собой Юрковского.

ВЕНЕРА С ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА

Связь наладилась через сутки так же неожиданно, как и прервалась. По-видимому, «Хиус» миновал «заколдованное место» – странную область в пространстве, обладающую неизвестными еще свойствами в отношении радиоволн. В кают-компании много спорили об этом неслыханном явлении, было выдвинуто несколько предположений, в том числе и явно нелепых (так, Дауге объявил, что все члены экипажа стали жертвами массового психоза), а Юрковский принялся разрабатывать гипотезу каких-то четырехмерных отражений, пытаясь с помощью лучшего на борту математика Михаила Антоновича Крутикова ввести «физически корректное понятие точки пространства», через которую электромагнитные колебания проходили бы только в одну сторону. Что же касается Быкова, то первое время он чувствовал себя оскорбленным равнодушием товарищей к гибели Ллойда. Ему представлялось чуть ли не кощунством разговаривать о теориях и формулах уже через два часа после того, чему они были свидетелями. Катастрофа «Стара» произвела на него громадное впечатление. Оглушенный и подавленный, бродил он по планетолету, с трудом заставляя себя отвечать на вопросы и выполнять мелкие поручения Ермакова.

До встречи с Венерой оставалось всего пятнадцать-двадцать миллионов километров. Перелет близился к концу. Наступал самый ответственный момент экспедиции – посадка на поверхность Венеры. За редкими исключениями это не удавалось лучшим космонавтам мира. И не порицания, а подражания и всяческого восхищения заслуживали люди, которые усилиями хорошо натренированной воли заставляли себя забыть об испытаниях прошлого, даже совсем недавнего, и сосредоточить все свое внимание на испытаниях предстоящих. Этого вначале не понял Быков. Но теперь они казались ему бойцами, вышедшими на рубеж атаки. Оставив позади убитых, наскоро перевязав свежие раны, готовятся они к последнему, решающему прыжку навстречу победе… или смерти. При этом никто, даже Юрковский, не произносил прочувствованных фраз и не принимал эффектных поз. Все были спокойны и деловиты. И их попытки понять природу «заколдованного места» были лишь проявлением естественной заботы о тех, кто пойдет вслед за ними.

Уважение и почтительное восхищение Быкова выразилось в том, что он угостил товарищей великолепным пловом, и Михаил Антонович дважды после ужина забегал на камбуз, причем второй раз – с вахты, в чем был уличен и за что подвергнут выговору.

Как только оказалось, что двусторонняя связь с Землей налажена, Ермаков передал радиограмму, в которой четко и скупо описал необычайное происшествие и передал содержание последнего разговора Лу с профессором Ллойдом.

– Ну и заставили вы нас понервничать! – заикаясь от волнения, сказал Зайченко. – Вера Николаевна чуть с ума не сошла. А «Стар»… – голос его стал тише и серьезнее, – об этом мы уже знаем. Весь мир знает. Лу добрался до английского корабля и снял с него тела погибших и бумаги.

– Что там произошло?

– В точности не известно, но полагают, что взорвался реактор. Двигательная часть корабля разворочена вдребезги. Лу показывал нам снимок по телевизору.

– Сколько погибло?

– Лу нашел двоих. Англичане сообщили, что на «Старе» ушло восемь человек.

– Светлая им память…

– Светлая им память…

Они помолчали.

– Что же вы думаете о причинах перерыва связи, Анатолий Борисович?

– У меня пока нет определенного мнения.

– Ну да, конечно… мало фактов. Может быть, здесь играет роль скорость, с которой двигался «Хиус»? Ведь Ляхов, кажется, говорил об этом…

– Может быть.

– Или вы попали в плотное облако металлической пыли?

– Это ничего не объясняет. Впрочем, оставим решение специалистам. Что Краюхин?

– Оправился. Рвался сюда, на станцию, но врачи пока не разрешают. У нас здесь дожди.

– Приветствуйте его, погорячей, от имени всех нас и от меня лично.

– Принято, Анатолий Борисович! Да… заговорили вы меня. Здесь его записка к вам лежит, принесли еще два дня назад.

– Чего ж вы молчите? Читайте!

– Сию минуту. Так… «Анатолий, все, что я тогда говорил, позабудь. Видно, старею и слабею. К.».

– Что?!

– Ка. Заглавная буква. Вместо подписи.

– Понятно. «Все, что я тогда говорил, позабудь».

– Да, «позабудь».

Ермаков покосился на Спицына, сидевшего у пульта спиной к нему.

– Понятно. У нас был небольшой спор… У вас все?

– Все, Анатолий Борисович. График связи прежний?

Поиск по сайту: