Основные группы научных программ

Можно ли усовершенствовать дисциплинарную матрицу Куна? Думаю, что да. Попробуем, однако, максимально упростить нашу задачу. Как уже было сказано, мы не претендуем в данной работе на выявление всего многообразия научных программ. Не будем мы говорить и об эстафетной структуре конкретных научных дисциплин. Продвинуться вперед можно и на пути выделения основных групп научных программ, отличающихся друг от друга по своим функциям в составе науки.

1. Функции программ, их строение и содержание

Начнем с нескольких предварительных замечаний. Думаю, что философию науки вообще не должны интересовать отдельные программные индивиды, нам нужны не индивиды, а виды или типы программ и их объединения в более крупные комплексы. Можно, например, говорить о программах измерения или о программах распознавания предметов. Действуя по образцам, мы распознаем предметы в нашей квартире, родственников и знакомых, природные объекты, которые нас окружают, например, виды животных растений, минералов, горных пород. Очевидно, что содержательно программа распознавания стола отличается от программы распознавания стула, но, полагаю, что с функциональной точки зрения их можно отнести к одному виду программ. Существуют вербализованные программы диагностики типа биологических определителей. От программ непосредственного распознавания они отличаются по своему строению, но функционируют они аналогичным образом, и их, вероятно, можно отнести к тому же виду. Мы при этом ни в коем случае не должны ставить перед собой задачу вербализации программ, т.е. задачу выявления их содержания, ибо это дело не философа науки, а самого ученого. Не следует так же предполагать, что программа распознавания стола или стула – это нечто элементарное. Мы уже отмечали, что отдельно взятые образцы не задают никакого четкого множества возможных реализаций, образцы и эстафеты существуют только в рамках эстафетного универсума.

Приведем еще один пример. В 1913 году Хевеши и Панет открыли метод меченых атомов, экспери­ментальный метод, получивший затем широкое распространение в самых различных исследованиях. Но в науке и до этого существовало огромное количество экспериментальных методик, очень похожих на метод меченых атомов, хотя и совсем иных в плане конкретной технологии. Сюда можно причислить, например, кольцевание птиц с целью наблюдения за их перелетом, мечение муравьев в муравейнике с целью проследить судьбу отдельного муравья, бутылки с записками в океане для составления карты морских течений, ионизацию объема газа в трубе с целью измерения скорости потока... Список можно продолжать очень долго, но и приведенные примеры показывают, что во всех этих случаях речь идет о постановке меток с целью облегчить распознавание, облегчить идентификацию объекта, перемещение которого мы хотим проследить. Впрочем, метить можно не только объект, но и его положение в пространстве. Так, например, Ч. Дарвин, наблюдая за движением растений, приклеивал к проросткам стеклянную нить с крошечным сургучным шариком на конце и через равные промежутки времени отмечал тушью на стекле проекцию этого шарика, полученную из некоторой неподвижной точки. И здесь тоже используется постановка меток.

Думаю, что во всех этих случаях можно говорить об одном и том же типе программ, об одной и той же монтажной схеме, которая реализуется на материале разных технологий постановки меток, на материале разных по содержанию, но функционально эквивалентных программ. А образцы-предки этой методики надо, вероятно, искать в далекой древности, когда первобытный охотник заламывал ветку на тропе, чтобы не сбиться с дороги, или определял направление течения реки по брошенной в воду щепке. Образцы подобного рода с детства у каждого в сознании, ибо они буквально пронизывают нашу жизнь. Мы живем в окружении меток, которые сами постоянно ставим. Это номера домов и квартир, автомашин и троллейбусных маршрутов, это метки на вещах, сдаваемых в прачечную, это номера на майках спортсменов... Маленькие дети, прыгая на песке, уже ставят черту, чтобы отметить дальность прыжка.

Приведенные примеры показывают, что научную программу, отвлекаясь от ее содержания, можно характеризовать с точки зрения ее функций в составе науки и с точки зрения ее строения. Программы распознавания или диагностики, например, могут входить в состав знания. Там они, в частности, могут выступать как программы референции. Это их функциональная характеристика. Знание, следовательно, можно рассматривать как некоторую монтажную схему, которая реализуется на разных по содержанию, но функционально эквивалентных программах референции и репрезентации. В качестве монтажной схемы, как уже было показано, выступают здесь образцы коммуникации. Очевидно, что социальные эстафеты непосредственного распознавания отличаются от определителей видов растений или грибов своим строением, как вообще отличаются непосредственные эстафеты от опосредованных, но на первых шагах анализа на это можно не обращать внимания. Метод постановки меток представлен множеством различных технологий, но функционально он, как правило, решает задачу идентификации, а с точки зрения строения представляет собой эстафету на других функционально эквивалентных эстафетах. В дальнейшем мы будем в основном интересоваться прежде всего функциями, объединяя в одну группу программы, очень разные по своему содержанию и строению.

Нам представляется, что в составе науки можно выделить следующие группы программ, отталкиваясь, прежде всего, от их функциональных характеристик. 1) Программы получения знания. В их состав входят методические программы, программы конструирования (конструкторы) и методологические программы. 2) Программы систематизации полученных знаний, которые мы будем называть коллекторскими программами[15]. 3) Ценностные или аксиологические программы. Рассмотрим в общих чертах первые две группы. Аксиологические программы мы рассматривать не будем, т.к. это непосредственно не связано с проблемами эпистемологии.

2. Программы получения знания

Методические программы – это конкретные программы построения знания с указанием необходимых процедур. Сюда входит: огромное количество непосредственных образцов тех или иных экспериментов, представленных со всеми их технологическими деталями; вербализованные образцы экспериментальных процедур и решений задач; методы исследования в форме инструкций. Бросается в глаза огромное разнообразие методических программ. Это методы измерения тех или иных величин или методы их расчета, методы распознавания (диагностики) тех или иных объектов, методы анализа состава изучаемых объектов, например, методы аналитической химии. Одни методы проблемно ориентированы, т.е. нацелены на получение знания заданного типа. Таковы методы измерения. Другие не имеют жесткой проблемной ориентации и могут служить для решения разных задач. Так, например, для изучения жизни муравьев строят искусственный муравейник со стеклянными стенками. Мы при этом можем видеть, что происходит внутри муравейника, но это еще не определяет конкретных задач исследования. Использование микроскопа или телескопа тоже можно отнести к методам, не имеющим жесткой проблемной ориентации.

Все это многообразие трудно поддается классификации. В первом приближении здесь можно выделить три типа программ: экспериментальные программы, программы наблюдения (использование стеклянного муравейника или микроскопа) и программы расчета, предполагающие использование математики. Мы при этом отвлекаемся от структурной неоднородности этих программ и от того, что, строго говоря, они не существуют изолированно вне программ другого типа, т.е. вне сложных программных комплексов, о которых мы говорили выше.

В частности, большинство методических программ не существует без программ конструирования, т.е. без такого программного образования, как конструктор. Вспомним эксперимент Лавуазье, доказывающий, что вода состоит из кислорода и водорода. В целом перед нами некоторая методическая программа, некоторый непосредственный или вербализованный образец, который можно воспроизводить. Но ведь совершенно очевидно что экспериментальная ситуация возникла не сама по себе, не как случайное стечение обстоятельств, она была предварительно сконструирована, был построен, а затем реализован определенный проект. Во-первых, Лавуазье уже знал, что химические вещества состоят из некоторых исходных элементов. Во-вторых, он явно предполагал, что вода содержит кислород, и что последний при нагревании вступает в реакцию с железными опилками. Об этом свидетельствует и конструкция самого эксперимента и его вывод, согласно которому вода состоит из водорода и кислорода. Обратите внимание, эксперимент можно было бы описать и по такой схеме: мы делали то-то и то-то и получили такой-то результат. А непосредственным результатом был водород и окись железа. Утверждение о составе – это уже некоторая конструкция, призванная объяснить непосредственный результат.

В науке мы сталкиваемся с огромным количеством различных программ конструирования. Примеры, мы уже приводили выше. Это и конструирование чисел, без чего невозможны счет и измерение, и различные системы координат, без которых невозможно задать положение тела в пространстве. Это атомистика, позволяющая строить объяснения огромного количества физических и химических явлений. Это «силовой» конструктор в статике, который позволяет нам оперировать с системами сил, разлагая силы на составляющие, складывая их, перенося вдоль линии действия и т.д. Способы конструирования иногда вербализованы, но очень часто существуют на уровне образцов конструирования репрезентаторов для тех или иных явлений, на уровне примеров их объяснения. При этом у нас есть образцы или правила конструирования, но вовсе не указано, каким образом получить репрезентатор для того или иного конкретного явления. Вы можете знать, что все состоит их атомов, но это вовсе не означает, что вы тут же сумеете построить объяснение того, что газ при расширении охлаждается. В геометрии Евклида доказательства основаны на преобразованиях чертежей. У нас есть образцы таких преобразований, есть правила построения, но это вовсе не означает, что у нас есть алгоритм для доказательства очередной теоремы. Это, в частности, отличает конструкторы от методических программ.

Перечисленные группы программ включают в себя, как мне представляется, все элементы дисциплинарной матрицы Куна, исключая только ценности. Перейдем к методологическим программам, которых у Куна нет. Эти программы носят эвристический характер и представляют собой попытки использования в рамках одной научной дисциплины опыта других научных дисциплин. Один из примеров методологического мышления мы уже обсуждали. Это попытка В.Я. Проппа построить морфологию сказки по образцу морфологии растений. Уже на этом примере видно, что речь идет не об образцах деятельности, не об образцах исследовательских процедур, а только об образце некоторого продукта, построенного в рамках совсем иной науки. Путь к получению этого продукта еще надо найти, но образец все же задает некоторый ориентир. Таким же образом возникают методологические программы математизации или теоретизации науки, где в качестве образца выступает чаще всего физика. Выше мы видели, что и Ньютон, и Бойль опирались в своей работе на образцы философии, которые задавали особый подход к изучению природы, связанный с отказом от узких утилитарных установок. Парадоксально, но, строя науку, они опирались на образцы натурфилософии, которая по своим методам этой науке противостояла.

Методологические программы разрушают жесткие границы нормальной науки, о которой в основном говорит Кун, они, образно выражаясь, выводят исследователя в межнаучное пространство, где перед его взором разворачивается все многообразие научных дисциплин, теорий, проблем, подходов. Это обогащает, задает ориентиры, порождает аналогии, направляет на поиск категориального изоморфизма разных областей знания. Выше мы сами опирались на такой изоморфизм, сопоставляя физику с гуманитарными науками. Любая область знания поэтому – это не замкнутая в себе «монада», лишенная окон, напротив, она всегда доступна «ветру» с широких научных просторов. И это касается не только естественнонаучных, но и гуманитарных дисциплин. Вот что писал в 1930 году известный лингвист Н.С. Трубецкой: «Современная фонология отличается прежде всего своим последовательно структурным характером и систематическим универ­сализмом, эпоха же, в которую мы живем, характеризуется свойственной всем научным дисциплинам тенденцией к замене атомистического подхода структуральным, а индивидуализма – универсализмом (разумеется, в философском смысле этих терминов). Эта тенденция наблюдается и в физике, и в химии, и в биологии, и в психологии, и в экономической науке, и т. д. Следовательно, современная фонология – не изолированная наука. Она составляет часть широкого научного течения»[16].

Более подробно мы рассмотрим методологические программы в разделе о механизмах новаций.

3. Коллекторские программы

Нам представляется, что в рамках дисциплинарной матрицы Кун не выделил целого класса программ, которые существенно определяют как специфику науки в целом, так и ее дисциплинарную организацию. Речь идет о программах систематизации знания. Давно известно, что разрозненные сведения о той или иной области действительности еще не образуют научную дисциплину. Необходимо еще построение системы когерентных знаний. Но если это так, то должны иметь место соответствующие программы.

Начнем с примера. Известно, что знаменитый исследователь Африки Давид Ливинг­стон в 1855 году открыл водопад Виктория. Но так же известно, что этот водопад хорошо знали и до него, и он имел даже свое название – Мосиоатунья[17]. Так называли его местные жители. Что же открыл Ливингстон? Открыл уже открытое? Вопрос может показаться абсурдным, но он хорошо показывает, что понятия «знать» или «открыть» имеют разный смысл применительно к разным культурам и разным историческим этапам в развитии человечества. Для туземца знание – это нечто передаваемое от отца к сыну или от соседа к соседу, нечто существующее и воспроизводимое в рамках узкого сообщества непосредственно общающихся друг с другом людей. Знание существует только в сфере непосредственной коммуникации. В таких условиях водопад Виктория мог открываться и, вероятно, открывался бесчисленное множество раз. Ливингстон открыл его для науки, открыл раз и навсегда. И это вовсе не эгоцентризм европейской культуры. Открыть для науки – это значит открыть для человечества.

В чем же специфика научного открытия? Географы давно решили этот вопрос применительно к открытию новых территорий. Открытием называют первое посещение данной территории представителями народов, владеющих письменностью, ее описание и нанесение на карту[18]. Обратим внимание на последнее: все свои наблюдения географ связывает с картой. «Всякое географическое исследование территории, – писал Н.Н. Баранский, – если только оно является географическим не по одному названию, а по существу, исходит из карты уже сущест­вующей и приводит к дальнейшему дополнению и уточнению карты и всяческому обогащению ее содержания»[19]. Иными словами, карта при­звана суммировать все результаты региональных географических иссле­дований. Она выступает в этой своей функции как коллекторская программа. Карты-рисунки небольших районов появились, вероятно, уже у первобытного человека, но они играли роль ситуативных средств общения, и это вовсе не означало появления науки. Последняя поя­вилась тогда, когда все карты свели воедино, и они стали функцио­нировать как средство общечеловеческой социальной памяти, как коллекторская программа геграфии.

Сказанное применительно к географии вполне можно распространить на научное познание вообще. Формирование науки – это форми­рование механизмов глобальной, централизованной социальной памя­ти, т.е. механизмов накопления и систематизации всех знаний, полу­ченных и получаемых человечеством, это формирование коллекторских программ. Эта сторона дела давно замечена. «Потребность в знании, – писал Б.И. Ярхо, – есть лишь бабушка науки. Матерью же является "потребность в сообщении знаний"... Действительно, никакого научного познания (в отличие от ненаучного) не существует: при открытии наиболее достоверных научных положений интуиция, фантазия, эмоциональный тонус играют огромную роль наряду с интеллектом. Наука же есть рациона­лизи­рованное изложение познанного, логически оформленное описание той части мира, которую нам удалось осознать, т.е. наука – особая форма сообщения (изложения), а не познания»[20].

С Ярхо, как нам кажется, нельзя согласиться полностью. Верно ли, что не существует никакого научного познания в отличие от нена­уч­ного? Ответ может быть только отрицательным. Сам факт наличия коллекторских программ уже означает появление новых требо­ваний к процедурам получения знаний. Главное из этих требо­ваний – стандартизация. Она необходима, ибо в противном случае отдельные результаты будут несопоставимы. Наука требует поэтому описания образцов и формулировки принципов исследования, ученый должен показать, как он пришел к тому или иному результату и почему он считает его истинным. Да, конечно, есть интуиция, фантазия, эмоцио­нальный тонус, но все это не принимается в расчет и пол­ностью отфильтровывается при записи в социальную память. Здесь все должно быть отлито в стандартные, общепринятые формы. Поэтому такие явления, как доказательство, обоснование, описание методики работы и т.п. – это необходимые особенности научного познания, тесно связанные с коллекторскими программами.

Введение коллекторских программ придает модели науки большую динамичность. Во-первых, систематизация знаний неизбежно по­рож­дает дискуссию и научную критику. Может ли это не сказы­ваться на характере самого познания? Вспоминается глубокая мысль К. Бэра, который непосредственно связывал возникновение науки с задачами согласования разных точек зрения. Наука, как он полагал, родилась в Александрии. С чем это связано? «В Александрии, – писал Бэр – впервые родилась критика. Уже стечение трех разных народов: египтян, греков и евреев..., при разногласии прежних их понятий о предметах наук должно было подать повод к происхождению критики. Но если даже и не приписывать такой важ­ности влиянию египетских жрецов и евреев, которое и действительно обнаружилось несколько позже, то и тогда чрезвычайное накопление книг в Музее естественно должно было вести к вопросу: чье же мнение основательнее? Соединение под одною кровлею совершенно независи­мых мужей по разным отраслям наук долженствовало иметь такое же действие»[21].

Во-вторых, это порождает доказательство и обоснование. Вот что пи­шет Б. Л. Ван дер Вар­ден че­рез сто с лиш­ним лет по­сле Бэ­ра, ана­ли­зи­руя воз­ник­но­ве­ние гре­че­ской ма­те­ма­ти­ки: «В са­мом на­ча­ле, ког­да лю­ди пе­ре­жи­ва­ют пер­вые ра­до­сти от­кры­тий, они за­ни­ма­ют­ся за­да­ча­ми вро­де сле­ду­ю­щих: как мне вы­чис­лить пло­щадь че­ты­рех­уголь­ни­ка или кру­га, объ­ем пи­ра­ми­ды или дли­ну хор­ды, или: как мне па­рал­лель­но ос­но­ва­нию раз­де­лить тра­пе­цию на две рав­ные ча­с­ти. Но это и бу­дут как раз те за­да­чи, ко­то­рые ре­ша­лись в еги­пет­ских и ва­ви­лон­ских тек­стах. И толь­ко по­зже воз­ни­ка­ет воп­рос: как мне всё это до­ка­зать?»[22]. Но в си­лу ка­ких при­чин осу­ще­ст­в­ля­ет­ся этот пе­ре­ход, ка­ков его ме­ха­низм? Вот от­вет Ван дер Вар­де­на. «Этот воп­рос (т. е. воп­рос о до­ка­за­тель­ст­ве –М. Р.),– пи­шет он, – ста­но­вит­ся ос­нов­ным имен­но в то вре­мя, ког­да о до­стиг­ну­тых древ­ней ма­те­ма­ти­кой ре­зуль­та­тах, ча­с­тью ло­ги­че­ски не увязан­ных, ча­с­тью спра­вед­ли­вых и ча­с­тью оши­боч­ных, уз­на­ет млад­шее по­ко­ле­ние стра­ст­но лю­бо­зна­тель­ных чу­же­зем­цев. Во вре­мя Фа­ле­са еги­пет­ская и ва­ви­лон­ская ма­те­ма­ти­ка дав­но уже бы­ли мер­т­вы­ми зна­ни­я­ми. Мож­но бы­ло ра­зо­брать и по­ка­зать Фа­ле­су, как на­до вы­чис­лять, но уже не­из­ве­стен был ход рас­суж­де­ний, ле­жа­щий в ос­но­ве этих пра­вил. От ва­ви­ло­нян мож­но бы­ло уз­нать, что пло­щадь кру­га рав­на 3r², а егип­тя­не уве­ря­ли, что она рав­на (8/9 ^. 2r)². Ка­ким же об­ра­зом мог Фа­лес от­ли­чить точ­ные и пра­виль­ные вы­чис­ли­тель­ные фор­му­лы от при­бли­жен­ных и оши­боч­ных? Разумеется, при помощи создания логически связанной системы»[23]. Разве это не созвучно тому, что пишет Бэр? В обоих случаях речь идет о согласовании разных знаний. Следует, правда, отметить, что Ван дер Варден не вскрывает механизм возникновения доказательства, он только показывает, что в условиях согласования разных знаний оно становится необходимым.

В-третьих, любой исследователь, принадлежащий к определенному научному сообществу, может случайно, побочным образом получать результаты, которые подхватывает другая коллекторская программа. Броуновское движение открыл ботаник Браун, при изучении цветочной пыльцы, но оно, как известно, прочно обосновалось в области физики. Закон сохранения энергии открыл в числе прочих врач Э. Майер. Швейцарский геолог А. Грессли, сам того не подозревая, оказался основателем палеогеографии; а Р. Бойль – основателем экологического эксперимента, хотя он и не подозревал о появлении в далеком будущем такой науки, как экология[24]. Имя Чарльза Дарвина попало в историю идей и категорий математической статистики[25]. Все это – «проказы» коллекторских программ, которые являются очень важным фактором в развитии науки. Способность ассимилировать побочные результаты других научных дисциплин связывает все науки в некоторое единство и означает невозможность дисциплинарной истории науки. Эта история должна быть всеобщей.

В-четвертых, согласование знаний порождает проблемы. Иногда это проблемы выбора конкретных знаний или теорий, т.е. проблемы доказательства и опровержения, о чем мы уже говорили. Но иногда это проблемы, требующие построения новых теорий. Так, например, противоречие между классической механикой и электродинамикой Максвелла привело к созданию специальной теории относительности.

Где и как существуют коллекторские программы? Прежде всего, – это образцы учебных курсов или монографий, систематически излагающих тот или иной предмет. Вот что пишет Чарльз Бодемер в предисловии к курсу эмбриологии: «В основу предлагаемого вниманию читателя труда положено 2-е издание книги Л. Барта «Эмбриология» (1953), которая была полностью переработана с учетом многих данных, полученных в области зародышевого развития за последние 15 лет. В настоящее издание включено более 80 новых фотографий, а многие из прежних ил­люстраций переделаны. Следует отдать должное дальновидности д-ра Л. Барта: принятая им почти 20 лет назад конструкция учебника сохранена здесь почти без всяких изменений»[26]. Обратите внимание, новый учебный курс пишется по образцу старого, обновляется материал, но сохраняется структура.

В сфере коллекторских программ имеют место свои революционные сдвиги. Так, например, в 1907 году вышла в свет книга профессора Петербургского университета В.М. Шимкевича «Биологические основы зоологии». Она, как пишет В.В. Малахов, впервые в учебной литературе представляла собой «не обзор различных сторон организации организмов по отдельным систематическим группам от простейших до хордовых, а полный очерк всей суммы биологических знаний того времени применительно к животным»[27]. Такое построение учебных курсов стало традицией. Стоит, например, открыть хотя бы оглавление современного учебника общей зоологии Э. Хадорна и Р. Венера[28], и ясно видно, что описание организации животных по систематическим группам занимает здесь только один раздел, а все остальные разделы – это фундаментальные дисциплины (генетика и цитология, эмбриология, физиология, экология, теория эволюции…), рассмотренные в их применении к зоологии.

В науке постоянно делаются попытки вербализации коллекторских программ. Почти любой учебный курс начинается с определения предмета соответствующей области знания. Речь идет о том, что именно изучает данная дисциплина, какие задачи ставит, какое она занимает место в системе близких дисциплин. Иногда все это перерастает в бурные дискуссии о предмете той или иной науки. Обсуждаются не методы исследования, не достоверность и обоснованность тех или иных результатов, а границы исследуемой области действительности и той области знаний, на «присвоение» которой претендует данная дисциплина.

Чтобы понять, как и почему формируются коллекторские программы, надо включить науку в более широкий социальный контекст. Кроме программ и процедур получения знания, мы должны рассмотреть механизмы их трансляции и использования. Наука при таком рассмотрении очень напоминает товарный рынок или универмаг. У нас имеется огромное количество производителей знания. Одни получают его целенаправленно, другие – побочным образом в сфере практической деятельности. Но знания каким-то образом должны быть представлены потребителю, который мог бы сравнительно легко найти именно то, что ему нужно. В случае с товарами производитель привозит свои продукты на рынок, где они концентрируются, классифицируются и в таком виде предстают перед покупателем. Аналогичную роль выполняет универмаг. В случае с производством знаний рынок или универмаг заменяют системы знания, организованные в виде множества взаимосвязанных дисциплин.

И рынок, и универмаг предполагает наличие каких-то программ организации товарной массы. В науке этому соответствуют коллекторские программы. Надо при этом иметь в виду, что последние существенно определяются запросами потребителя. Можно, например, писать учебник физики для врачей, а можно для инженеров того или иного профиля. Это будут разные системы знания, изложенные различным образом. Иными словами, в социуме существует много центров «кристаллизации» знания. Необходимо поэтому различать научные и учебные предметы. Ту или иную научную дисциплину представляют в основном те коллекторские программы, которые строятся для специалистов именно в этой области или для подготовки таких специалистов. Однако, можно предположить, что наличие множества учебных предметов вовсе не безразлично для той или иной науки. Это определенная форма контакта различных дисциплин, приводящая, например, к тому, что в обслуживающую дисциплину «проникают» задачи из той области, которую она обслуживает. В конечном итоге это может порождать смежные дисциплины типа биофизики, динамики океана, физики атмосферы, физики грозы… Думаю, что это представляет интересную область исследования для философов и историков науки.

Я убежден, что нельзя построить удовлетворительную модель науки без учета коллекторских программ. Нетрудно показать, что именно они опре­деляют в значительной степени дисциплинарную организацию науки, которая находит затем свое отражение и в каталогах библиотек. Именно они, как нам представляется, создают и организуют куновское научное сообщество. В целом модель науки напоминает множество газет, каждая из которых имеет свою тематику. Редактор газеты является здесь носителем коллекторской программы, а репортеры, собирающие информацию, владеют методами ее получения. Эти методы могут и не отличаться друг от друга. Несомненно, что каждая газета имеет своих корреспонтентов, образующих некоторое сообщество, но не исключено, что информация, полученная корреспондентом одной из газет, заинтересует и другую, хотя и в несколько ином освещении. Все это имеет место и в науке. Методические программы, например, как правило, кочуют из одной области знания в другую. Методы физики или химии применяются не только в других областях естествознания, но и в науках об обществе. Это, однако, вовсе не оправдывает поползновений редукционизма. Химия, например, останется химией, несмотря на глобальное проникновение в область ее исследований методов современной физики. Границы науки определяются не программами получения знания, а коллекторскими программами.

Эта глубинная структура науки, связанная с наличием двух групп программ, находит свое несколько огрубленное отражение даже в дифференциации конкретных научных учреждений и организаций. «Их бесчисленное множество, – пишет В.И. Вернадский, – институты, лаборатории, обсерватории, научные экспедиции, станции, картотеки, гербарии, международные и внутригосударственные научные съезды и ассоциации, морские экспедиции и приспособления для научной работы: суда, аэропланы, стратостаты, заводские лаборатории и станции, организации внутри трестов, библиотеки, реферативные журналы, таблицы констант, геоде­зические и физические съемки, геологические, топографические, почвенные и астрономические съемки, раскопки и бурения и т.п.»[29]. Перечисление Вернадского достаточно хаотично, но в нем легко выделить по крайней мере три основных группы явлений: 1. Инфор­мационные рынки типа съездов, симпозиумов и т.п.; 2. Исследова­­тель­ские учреждения типа лабораторий, обсерваторий, экспеди­ций; 3. Библиотеки, реферативные журналы, картотеки, таблицы кон­стант, т.е. различные формы организации получаемых в науке результа­тов, различные устройства централизованной социальной памяти.

Макс Планк писал: «Наука представляет собой внутренне единое целое. Ее разделение на отдельные области обусловлено не столько природой вещей, сколько ограниченностью способности человеческого познания»[30]. Вероятно, это не совсем точно. С таким же успехом мож­но сказать, что все успехи техники вплоть до космических ракет обус­ловлены физической не­мощью человека, его неспособностью быстро передвигаться, подни­мать большие тяжести, летать... Иными словами, получается так, что человеческая мощь обусловлена его немощью. Приведенный выше материал пока­зывает, что научные знания организованы по принципу оптимизации поиска нужной информации. Социальная память развивается от стихийных и беспорядочных актов коммуникации к информационному рынку, где организуются не знания, а его носители, и, наконец, к системам знания, к некоторому подобию центрального универмага, где все распределено по отделам и полкам для лучшего обозрения. И это не только мощная «машина» централизован­ного обмена опытом, но и генератор проблем, и вообще мощный механизм, обеспечивающий динамику науки, ее быстрое развитие.

Поиск по сайту: