Отечественная историография периода «перестройки» характеризуется широким обменом мнениями по целому ряду ключевых проблем феодальной фазы исторического развития. Одной из главных тем при этом выступают вопросы генезиса феодализма в Древней Руси. Господствовали и развивались традиции школы Б. Д. Грекова (работы Б. А. Рыбакова, М. Б. Свердлова и др.), основной идеей которого была мысль об изначальном феодализме Древней Руси. В качестве доказательств развития феодального способа производства при этом фигурируют три основных фактора:
1) система государственных податей и повинностей (отсюда - свободные смерды становились феодально-зависимыми);
2) использование железных орудий труда (это вело к появлению хозяйственно самостоятельных малых семей и соседских общин);
3) чинимые феодалами-боярами все виды насилия, с помощью которых они постепенно утверждали свое господство, превращая общинников в холопов и закупов.
Несколько иную позицию занимал И. Я. Фроянов, находящий с некоторыми оговорками и особенностями на Руси IX-XI вв. позднеродовое общество. Наконец, В. И. Горемыкина попыталась изменить устоявшуюся точку зрения и заявила: «Нам представляется, что у восточных славян общество с VI-VII вв. имело рабовладельческий характер, а затем на Руси XII в. оно превратилось в феодальное». Более гибкую позицию занимал А. П. Пьянков, усмотревший наличие слоя рабов в городах Руси еще в XI в. Древнерусскую государственность он возвел к более раннему времени, нежели VII— IX вв.
Практически одновременно был поставлен вопрос о генезисе государственности на Руси. Академик Б. А. Рыбаков опубликовал ряд работ, где признал основой Древней Руси киевский регион, ведущий свою родословную от Полянского княжества. Данная точка зрения восходила к трудам Д. И. Иловайского и М. С. Грушевского и была поддержана лишь П.П. Толочко. С ее критикой выступил А. П. Новосельцев, призвавший начинать историю Древней Руси, как это делали Б. Д. Греков и другие ученые, с объединения севера (Новгород) и юга (Киев).
Следует отметить, что в условиях новой историографической ситуации стала возможной критика непререкаемых до этого авторитетов, в частности, работ того же Б. А. Рыбакова. К числу его ошибок и неточностей были отнесены попытки удревнить время сложения славянства до середины 2-го тысячелетия до н. э., отрицать роль Новгорода в образовании Древнерусского государства, датировать начало летописания в Киеве временем Аскольда и Дира и т. п. По мнению А. П. Новосельцева, «под прямым влиянием взглядов Рыбакова ряд авторов… занялся поиском русов среди явно неславянских этносов (гуннов и т. д.), а самые ретивые пытаются увязать русов даже с этрусками!» («Круглый стол»: историческая наука в условиях перестройки // Вопросы истории. 1988. № 3). Серьезную критику вызвало отношение Б. А. Рыбакова к источникам, в частности, к античным и арабским. Причем критика его построений во многих случаях была весьма нелицеприятной.
В связи с образованием Древнерусского государства в отечественной историографии вновь был поднят вопрос о роли норманнов в генезисе государственности. При этом сложились три подхода к известиям летописи о призвании варягов. Одни исследователи (А. Н. Кирпичников, И. В. Дубов, Г. С. Лебедев) считали их в основе своей исторически достоверными. Они исходят из представлений о Ладоге как «первоначальной столице Верхней Руси», жители которой выступили с инициативой призвания Рюрика. По их мнению, этот шаг был весьма дальновиден, так как позволил «урегулировать отношения практически в масштабах всей Балтики». Другие (Б. А. Рыбаков) - полностью отрицают возможность видеть в этих известиях отражение реальных фактов. Летописный рассказ трактуется как легенда, сложившаяся в пылу идеологических и политических страстей конца XI-начала XII вв. Источники, по мнению, например, Б. А. Рыбакова, «не позволяют сделать вывод об организующей роли норманнов не только для организованной Киевской Руси, но даже и для той федерации северных племен, которые испытывали на себе тяжесть варяжских набегов». Третьи (И. Я. Фроянов) улавливают в «предании о Рюрике» отголоски действительных происшествий, но отнюдь не тех, что поведаны летописцем (См.: Вопросы истории. 1991. № 6).
Наряду с западными факторами воздействия на Древнерусское государство в современной отечественной историографии достаточно остро стоит проблема восточного влияния, постановка которой связана с исследованиями Г. А. Федорова-Давыдова и Л. Н. Гумилева. Особо стоит сказать о последнем ввиду широкой популяризации его взглядов. Л. Н. Гумилеву принадлежит ряд предположительных утверждений: о своеобразном характере монгольской религии, сближающей ее с монотеизмом, о сознательном изобретении иерусалимскими феодалами «легенды о пресвитере Иоанне», о походах Батыя 1237-1240 гг. как о двух «кампаниях», лишь незначительно уменьшивших «русский военный потенциал», о «первом освобождении Руси от монголов» в 60-е гг. XIII в. и т. д. (См.: Лурье Я. С. К истории одной дискуссии // История СССР. 1990. № 4). Между ними и показаниями источников существуют прямые противоречия, на что указывал в свое время Б. А. Рыбаков (См.: Рыбаков Б. А. О преодолении самообмана // Вопросы истории. 1971. № 3).
Изменение историографической ситуации повлекло публикацию книг по истории феодализма, концепция которых отличается от традиционной. Примером могут служить монографические исследования А. А. Зиминао формировании боярской аристократии в России в XV-начале XVI в., о предпосылках первой крестьянской войны и т. д. В них ученый исходит из мысли о том, что судьбы общества и личности неизбежно и всегда взаимосвязаны. Кроме того, интересной представляется его идея о заметных следах, пережитках удельной децентрализации в России в конце XV-XVI вв.
Во второй половине 80-х гг. по-новому стала оцениваться роль церкви в истории России. Вышел ряд работ о взаимоотношении ее с властью: А.Г. Кузьмин - о христианизации Руси, Я. Н. Щапов - о взаимоотношении государства и церкви в X-XIII вв., Р. Г. Скрынников - о связи советской и духовной власти в XIV-XVII вв., В. И. Буганов и А. П. Богданов - о бунтарях в русской православной церкви. А. П. Богданову в книге «Перо и крест. Русские писатели под церковным судом» (1990 г.) удалось показать втягивание церкви в государственную охранительную систему с XVI до начала XX вв. - процесс равно драматический для русской церкви и российского общества.
В современных условиях стал возможен отход от идеологизированных оценок крестьянских войн, которые традиционно именовались антифеодальными. Однако таковыми могли быть только буржуазные революции. Н. И. Павленко писал по этому поводу: «Крестьяне, как известно, в силу многих причин своего бытия не могли «изобрести» новых общественно-экономических отношений и политической системы. Крестьяне в ходе восстаний боролись не против системы, а за ее улучшенный вариант....» (См.: История СССР. 1991. № 4). Некоторые авторы стали отказываться от идеализации крестьянских войн, писать об их разбойном характере, о разрушении материальной и духовной культуры, нравственности, разграблении помещичьих усадеб, сожжении городов и т. п. Наметился отход от тезиса о расшатывании феодально-крепостнической системы как основном итоге крестьянских войн. Пришло осознание того, что после подавления восстаний дворянство не только реставрировало старые порядки, но и укрепляло их путем совершенствования административной системы и увеличения повинностей в пользу феодала.
Несомненный интерес представляют попытки в современных условиях исследовать формирование служилой бюрократии и ее роли в перерастании сословно-представительной монархии в абсолютную. При оценке данных процессов Н. Ф. Демидова отнесла их начало к XVII в., характеризуя приказную систему как проявление бюрократизма. С иных позиций выступил Н. И. Павленко, связавший возникновение бюрократии в России с унификацией государственного управления в петровское время. Аналогичную точку зрения высказал Е. В. Анисимов, исследовавший историю XVIII в.
Разработка проблем российского абсолютизма привела историков к понятию «петровский период» истории. Наиболее четко его определял Н.Я. Эйдельман: «Революция Петра определила русскую историю примерно на полтора века...» (Эйдельман Н. Я. «Революция сверху» в России. М., 1989). Определенные уточнения в эту формулу были внесены Е.В. Анисимовым, высказавшим парадоксальную, на первый взгляд, мысль об отчетливом консервативном характере революционности Петра Великого. Исследователь писал: «Модернизация институтов и структур власти ради консервации основополагающих принципов традиционного режима — вот что оказалось конечной целью. Речь идет об оформлении самодержавной формы правления, дожившей без существенных изменений до XX века, о формировании системы бесправных сословий, ставшей серьезным тормозом в процессе развития средневекового по своей сути общества, наконец, о крепостничестве, упрочившемся в ходе петровских реформ» (Анисимов Е. В. Время петровских реформ. Л., 1989).
Наметился отход от одноплановой характеристики царей и дореволюционных политических деятелей. Н. И. Павленко по этому поводу пишет: «Ясно, что продолжительные царствования накладывали свой отпечаток на внутреннюю жизнь государства и его внешнюю политику. Царь в соответствии с мерой своей просвещенности и понимания задач, стоящих перед страной, формировал «команду», если так можно выразиться, мозговой центр, генерировавший идеи и с соизволения монарха претворявший их в жизнь». Появились биографии известных политических, военных деятелей, дипломатов XVIII в. А. В. Гаврюшкин опубликовал книгу о графе Н. И. Панине, В. С. Лопатин - о взаимоотношениях Г. А. Потемкина и А. В. Суворова, П. В. Перминов - о посланнике России в Константинополе А. М. Обрескове. Наконец увидела свет написанная еще в 20-30-е гг. монография А. И. Заозерского о фельдмаршале Б. П. Шереметеве. А. С. Мыльников по-иному оценил деятельность Петра III.
Исследование сущности государственной власти XVIII-начала XX вв. привело к постановке проблемы соотношения реформ и контрреформ в истории России. Обращение к политической истории «революций сверху» произошло впервые за последние десятилетия развития исторической науки в нашей стране и явилось в значительной степени показателем происходящих в ней изменений.
Реформы начала XIX в. достаточно серьезно были проанализированы М. М. Сафоновым и С. В. Мироненко. Через призму личности графа М. М. Сперанского попытался представить их В. А. Томсинов. Исследователи пришли к выводу о складывании в российском обществе сознания необходимости и неизбежности коренных преобразований. В этих условиях правительство вступило на путь реформ, а общество обратилось первоначально к давлению на правительство, поддержке, подталкиванию его реформаторских устремлений, потом революционной борьбе. Последнее вызвало реакцию и стремление укрепить основу существующей системы. С этих позиций стали рассматривать и восстание декабристов, получившее отражение в монографиях В. А. Федорова «Своей судьбой гордимся мы...» и Я. А. Гордина «Мятеж реформаторов: 14 декабря 1825 года».
При анализе ситуации середины XIX в. наметилось смещение хронологических рамок реформ. По мнению ряда исследователей, оттепель обозначилась еще в середине 50-х гг. XIX в., сами же реформы явились типичной «революцией сверху». Отметим, что новые подходы к анализу реформ наметились в работах экономистов, а не историков. Г. X. Попов рассмотрел экономические, социальные, идейно-политические корни реформ, непосредственные причины, сделавшие их необходимыми и заставившие царя проявить инициативу и провести ее сверху. Он привел материал о попытках реформ, в частности дал оценку экспериментам, проводимым с государственными и удельными крестьянами. Г. X. Попов показал, что в борьбе между ярыми противниками, либерально настроенными и горячими сторонниками реформы, каждый из которых отстаивал свою программу реформы, родился не «прусский», не «американский», а особенный — «русский» путь преодоления феодальных отношений, подготовивший развитие капитализма. Он писал: «Реформа 1861 г. была выдающимся маневром самого могучего и самого опытного в мире абсолютизма. Она опередила внутреннее вызревание кризиса. Искусно маневрируя, по существу, оставаясь всегда в меньшинстве, делая уступки крепостникам, абсолютизм разработал и осуществил тот вариант преобразований, который в наибольшей мере отвечал интересам самодержавия и его аппарата».
Проблема соотношения реформ и революции при анализе пореформенного развития отечественной истории стала центральной в исследованиях этого периода. К данной тематике обратились А. А. Искандеров, Б.Г. Литвак, Р. Ш. Ганелин и др. Ее рассмотрение идет с учетом альтернативности развития. В этом плане достаточно показательно высказывание А. А. Искандерова: «Перед Россией XX в. реально стояли не один, а два возможных пути развития: путь революционного свержения существующего строя и путь мирного преобразования общества и государства» (См.: Вопросы истории. 1993. № 7). Соотношение реформ и революции в российской истории начала XX в. достаточно полно рассмотрено в монографии Р. Ш. Ганелина (1991). Ему удалось показать, что реформаторская деятельность царизма не ограничивается событиями декабря 1904 г., февраля и октября 1905 г. По его мнению, попытки правительства организовать преобразования не прекращались, одновременно трудились разные комиссии и подкомиссии, постоянные и единовременные совещания, другие государственные структуры, воплощая монаршую волю.
Особо встал вопрос о столыпинских реформах. По мнению академика И. Д. Ковальченко, получила «широкое распространение трактовка «столыпинского пути» чуть ли не как образца аграрного развития, который, якобы, должен быть учтен и даже воспроизведен в современной перестройке аграрных отношений в советской деревне. Имеет место не только игнорирование исторического подхода и достоверных фактов, но и конъюнктурная фальсификация важного исторического события» (Ковальченко И. Д. Столыпинская аграрная реформа (Мифы и реальность) // История СССР. 1991. № 2). И. Д. Ковальченко, отрицая разработки последних лет, заявил о том, что «столыпинская аграрная реформа, по сути, провалилась еще до первой мировой войны», а «социалистическая революция в России была неизбежностью, обусловленной особенностями ее исторического, прежде всего аграрного, развития». Многими исследователями позиция И. Д. Ковальченко была поддержана. В то же время нельзя игнорировать и наработки, увязанные с политическими аспектами столыпинских реформ. В частности, стало утверждаться мнение о своеобразном альянсе против П. А. Столыпина совершенно противоположных политических сил. Н. Я. Эйдельман писал по этому поводу: «С одной стороны, новый премьер и его политика подвергались разнообразным революционным ударам. Большевики рассматривали борьбу со Столыпиным как проблему классовую, эсеры же, анархисты в немалой степени сражались с личностью самого Столыпина, вели террор и против членов его семьи... Правое дворянство и весьма прислушивающийся к нему Николай II видели в Столыпине «нарушителя вековых основ», передававшего исконную дворянскую власть - буржуазии» (Эйдельман Н. Я. «Революция сверху» в России. М., 1989).
Политическая история рубежа XIX-XX вв. находится в центре внимания современной отечественной историографии, она отодвинула на второй план широко изучавшиеся ранее социально-экономические процессы. Среди вышедших работ особо следует выделить монографию С. В. Тютюкина об июльском политическом кризисе 1906 г., книгу Г. А. Герасименко о земском самоуправлении до 1917 г., последние работы А. Я. Аврехао политической ситуации накануне революции 1917 г. Достаточно интересные исследования вышли по истории политических партий: Г.Д. Алексеевой - народнические партии, Н. Г. Думовой - кадеты в первой мировой войне и февральской революции и т. д. В. М. Жухрай опубликовал книгу «Тайны царской охранки: авантюристы и провокаторы» (1991), в которой показывается закулисная история правящих кругов России начала XX в. Он пишет о высших чинах российской полиции и агентах, внедренных в революционное движение.
На стыке политической и социально-экономической истории: вышли в свет, работы о классах и сословиях России начала XX в. Весьма интересна написанная в русле этой тематики монография А. Н. Боханова «Крупная буржуазия России. Конец XIX в. - 1914 г.» (1992), в которой впервые в историографии рассматривается численность и состав высшего слоя предпринимателей, выяснены источники его пополнения, проанализировано соотношение классовых и сословных характеристик.
Наметилась новые подходы к изучению февральской революции. Начало им положили вышедшие в 1987 г. монографии Л. М. Спирина «Россия, 1917 год: Из истории борьбы политических партий» и Г. 3. Иоффе «Великий Октябрь и эпилог царизма». Они сочетали в себе традиционные для советской историографии подходы с новыми веяниями. Продолжая развивать данную тенденцию Г. 3. Иоффе в 1989 г. выпустил книгу о генерале Л. Корнилове и начале становления «белого дела».